Больше года совсем не носил он погон на плечах.
От осмысленных дней уж почти не осталось следа..
И всё чаще приходит капраз на прогнивший причал,
что у плёса речного, где жгуче студёна вода.
Он давно одинок... Нет детей и погибла жена.
Не в обиде на жизнь – ведь с судьбой не играют в лото.
Был в морях тридцать лет... Только лопнула службы струна.
И вернулся домой, где его уж не помнит никто.
Тех, с кем в детстве таскал он из этой реки окуней,
не осталось: кто съехал, кто помер от русского зла.
Нет и первой любви... Как хотел он всегда перед ней
флотской формой блеснуть, только жизнь по-иному пошла.
Два креста на погосте и старый бревенчатый сруб.
Прицепились недуги, как будто к ногам – якоря.
И так трудно, порою, в ненастье вставать поутру
и не видеть в окошке маняще-свинцовую рябь.
Здесь, в глубинке, до моря ближайшего тысяча миль.
Цапнет за душу грусть, как за палец - фуражечный краб.
Но так трудно ему поделиться тоскою с людьми,
да штормит за грудиной, а он не ходок к докторам.
Что осталось ему? Горевать о прошедших годах?
Ан, ведь знает о том он, что прошлым неправедно жить.
Только тянет к причалу, но там не морская вода.
Да и пусть хоть такая... Всё ж лучше, чем море из ржи.
От осмысленных дней уж почти не осталось следа..
И всё чаще приходит капраз на прогнивший причал,
что у плёса речного, где жгуче студёна вода.
Он давно одинок... Нет детей и погибла жена.
Не в обиде на жизнь – ведь с судьбой не играют в лото.
Был в морях тридцать лет... Только лопнула службы струна.
И вернулся домой, где его уж не помнит никто.
Тех, с кем в детстве таскал он из этой реки окуней,
не осталось: кто съехал, кто помер от русского зла.
Нет и первой любви... Как хотел он всегда перед ней
флотской формой блеснуть, только жизнь по-иному пошла.
Два креста на погосте и старый бревенчатый сруб.
Прицепились недуги, как будто к ногам – якоря.
И так трудно, порою, в ненастье вставать поутру
и не видеть в окошке маняще-свинцовую рябь.
Здесь, в глубинке, до моря ближайшего тысяча миль.
Цапнет за душу грусть, как за палец - фуражечный краб.
Но так трудно ему поделиться тоскою с людьми,
да штормит за грудиной, а он не ходок к докторам.
Что осталось ему? Горевать о прошедших годах?
Ан, ведь знает о том он, что прошлым неправедно жить.
Только тянет к причалу, но там не морская вода.
Да и пусть хоть такая... Всё ж лучше, чем море из ржи.