zouon (Все сообщения пользователя)

Море Баренца дышит в холодной и влажной истоме,
а волна полирует прибрежный шершавый гранит.
Быстро глаз привыкает к пейзажу довольно простому,
к дальним сопкам под шапками тающей снежной брони.

Мы уходим под лёд, оставляя за спинами свет,
острый запах берёз, влажный воздух тумана,
свежий ветер, застрявший в июньской листве,
и поющий нам песни в басовом ключе океана.

Провожают нас встречные звуки протяжных сирен
от плывущих в наш северный порт теплоходов.
Мы вернёмся назад только лишь в сентябре,
не всплывая наверх много дней боевого похода.

Мы уходим в туман, оставляя за спинами круг
наших лучших друзей и улыбки на лицах любимых.
Чудо белых ночей,  резвых чаек игру на ветру,
тишину и суровый пейзаж островов нелюдимых.

На шторма наплевать – наши курсы всегда под волнами,
и винты лопастями вгрызаются в водную твердь.
Даже если возникнет случайно шальная цунами -
вал её ощутим мы как ветер в высокой траве.

Мы уходим в мираж, оставляя за спинами тень
и кильватерный след в виде тела гигантского змея.
Свежий западный бриз, длинный северный день...
В нашей жизни всё это такое значенье имеет!

До свидания, Полярный! Все наши мысли - с тобой!
Нам не будет хватать этих улиц - простых и неброских.
Пусть сиротский причал поцелует свободный прибой
и прощаться с тобою непросто, непросто, непросто!

Мы уходим в миры, оставляя за спинами дом,
звонкий голос детей и недели извечной разлуки.
Свет Полярной звезды, гулкий северный гром,
салютующий нам на прощанье раскатистым звуком.

Во фронтах силовых  полей
и распоясавшихся нейтрино
штурман мне говорит:  - Налей!
А «шило» пахнет сырой резиной.

Пить его невозможно, но нужно:
изотопом станешь иначе.
Мы выводим уран наружу
тайной штурманскою заначкой.

Мы с ним спелись.. Вернее - спились
в тубе из немагнитной стали,
что глотает милю за милей
под гудение турбин усталых.

Здесь, внутри, нет ни дня, ни ночи:
свет от ламп лишь мерцает мёртво.
Непривычно глазам, а впрочем,
жизнь в подлодке - не булка с мёдом.

Для желудков всего навалом,
на борту только женщин нету,
да вообще развлечений мало,
и уж вовсе здесь нет поэтов.

И лишь я, опьяневший дурень,
забавляюсь с тугой строфою.
Снова лезет в объятия штурман,
бормоча что-то с перепою.

Мне найти бы укромный угол,
удалившись от этой прозы.
Только соображаю туго
от такой лошадиной дозы.

Эх, послать бы его подальше:
он хороший мужик, но тошный.
Не терплю алкогольной фальши,
и людей наизнанку - тоже.

Хватит исповедей с соплями:
он - в поход, а жена – налево.
Лучше, брат, закуси салями:
в жёны брал, чай, не королеву!

Что тут делать? – вопрос извечный.
У подводника жизнь такая.
Не бывает семей без течей..
Друг сегодня, а завтра – Каин.

Не грусти, корешок, об этом,
и наветов чужих не слушай.
Лучше пей: излучение бета
может статус мужской нарушить.

А кому мы нужны пустые,
с жаждой жизни, но слабым корнем?
Верность тоже с годами стынет
в ледниках одиноких комнат,

где заснежены женщин бюсты,
в смятых простынях из надежды,
где в шкафы заселили густо
ненадёванную одежду.

Жизнь ведь соткана из реалий:
одиночество ставит точки
в интерьерах холодных спален
под сопенье сынов и дочек.

Мы мудрее ненужных сплетен,
от которых, порой, бледнеем.
Наши жёны, и наши дети..
В жизни нет ничего важнее!

Штурман мой головой кивает:
-  Да и вправду – кому я нужен?
Ведь планида и так кривая!
Чёрту в морду и Богу в душу!

Мне упёрся коленом в пах он
и размяк, словно манный пудинг.
Пусть поспит три часа до вахты
да про наш разговор забудет...

Вновь забреду на эту улочку,
где городской стихает шум.
На мёртвых стёклах бывшей «Булочной»
я «С-13» напишу.

Сквозь щель в асфальте липка тянется
как перископ из под волны;
старушка боязно оглянется,
крестясь от цифры Сатаны.

Слыхала ль, кто здесь жил, убогая?
"Атаку века" помнишь – нет?
А ходишь этою дорогою
уже, поди, немало лет.

Дойдёшь до храма – поминальную
поставь свечу за упокой
по мужику многострадальному,
который жил с душой нагой.

Обжёг отважному все лацканы
страны лубочной фитилёк,
и свора рыл с поганым клацаньем
рвала на части кителёк.

Тошнит давно от ликов праведных,
засох патетики елей.
Да, он, сердешный, был неправильным,
но мне он в сотни раз милей,

чем аккуратные и важные,
чьи судьбы - скупы и скушны,
чьи биографии бумажные
житейской правды лишены.

Дружил всерьёз со змейкой белою?
А кто из нас-то без греха?
Простил Господь... Опала стрелами
сразила напрочь моряка.

Грехи нетяжкие отмолены,
и прощено всё подлецам,
из жизни праведно уволенным...
А он и мёртвый жив в сердцах.

Герой, ославленный кликушами,
ушёл, ни в чём не упрекнув
народ с растерянными душами
и судьболомную страну.
 
Дверь из металлика кожурная
в подъезд не пустит чужака,
и брань глухая нецензурная -
как перфоратор по вискам.

Теперь из комнатки юродивой
уже никто не кормит птиц.
Темно за стёклами, но вроде бы
лицо на фоне сотен лиц

на зыби мёртвой отражается
как блик от солнца с высоты.
И вновь внутри меня сражаются
святая память, боль и стыд.

На бывшей улице Строителей
дом шесть в фантоме «эски» жив,
с войны вернувшей победителя,
но утонувшей в море лжи.

Всем живым и ушедшим от нас
ветеранам 3-й, 17-й и 41-й дивизий ПЛ
Краснознамённого Северного Флота
     П О С В Я Щ А Е Т С Я


Над рубкой - сто футов..
Готовимся к залпу
мы - сто лилипутов
в погруженном замке.

Ложатся нагрузкой
всему экипажу
минуты до пусков..
Не дай Бог, промажем!

Вот крейсер наш замер
и будто не дышит.
И в уши вползают
секунды затишья.

Сердца напрягают
подводные старты.
«Игрушки», лягая,
выходят стандартно,

дырявят движеньем
свинцовое море
и к дальней мишени
приблизятся вскоре.

Случится попасть –
будет служба цветастой.
Оружие «в масть»  
попадает нечасто.

К любому готовы.  
Ничто не печалит.
Нам лишь бы швартовами
слиться с причалом,

когда спозаранку
вернёмся на базу..
И зал в ресторане
нам будет заказан.

Над рубкою - ветер.
Шифровка – «Отлично».
«Добро» нам успехи
отметить «Столичной».

И радость досталась
такая по праву.
Невинная малость
простится подплаву...

Больше года совсем не носил он погон на  плечах.
От осмысленных дней уж почти не осталось следа..
И всё чаще приходит капраз на прогнивший причал,
что у плёса речного, где жгуче студёна вода.

Он давно одинок... Нет детей и погибла жена.
Не в обиде на жизнь – ведь с судьбой не играют в лото.
Был в морях тридцать лет... Только лопнула службы струна.
И вернулся домой, где его уж не помнит никто.

Тех, с кем в детстве таскал он из этой реки окуней,
не осталось:  кто съехал, кто помер от русского зла.
Нет и первой любви... Как хотел он всегда перед ней
флотской формой блеснуть, только жизнь по-иному пошла.

Два креста на погосте и старый бревенчатый сруб.
Прицепились недуги, как будто к ногам – якоря.
И так трудно, порою, в ненастье вставать поутру
и не видеть в окошке маняще-свинцовую рябь.

Здесь, в глубинке, до моря ближайшего тысяча миль.
Цапнет за душу грусть, как за палец - фуражечный краб.
Но так трудно ему поделиться тоскою с людьми,
да штормит за грудиной, а он не ходок  к докторам.

Что осталось ему? Горевать о прошедших годах?
Ан, ведь знает о том он, что прошлым неправедно жить.
Только тянет к причалу, но там не морская вода.
Да и пусть хоть такая... Всё ж лучше, чем море из ржи.