LenaLena (Все сообщения пользователя)

[QUOTE]Сергей Васильевич:
Я рискну добавить -хороший человек -это расскаявшийся фашист ,сионист,коммунист ,демократ и т.д ,услышавший Благую Весть и вдруг осознавший себя рабом божим и только всего,всё остальноё суета сует , томление духа и козни Лукавого. Это тоже самое ,что вы сказали (цитата выше),только слова другие. Курю[/QUOTE]

Ну, если добавить в список также и  "раскаявшийся антисионист", то, конечно, согласна с Вами !  :L:  :)

О  жестокости,  как её понимал киевский митрополит Филарет Амфитеатров (Лесков, "Мелочи архиерейской жизни"):

Случилось, что молодому диакону пришла в голову игривая мысль покататься "сесть на вола верхом и начать разъезжать на нём по монастырю". История о том, как Митрополит "жестоко наказывал" его за этот проступок.  Далее  - цитирование из Лескова:

Как инок строгой жизни, он, разумеется, был сильно возмущён и разгневан произведенным беспорядком и собирался быть так строг, что даже опасался, как бы не дойти до жестокости.

Приступая к открытию судьбища, он всё обращался к одному из приближённых к нему монахов, благочинному Варлааму (впоследствии наместнику) и говорил ему:

- Боюсь, что я буду жесток, - а?
Покойный Варлаам его успокаивал, говоря, что виновный стоит сильного наказания.
- Да, разумеется, он, дурак, стоит, но я боюсь, что я буду уже очень жесток, - а? - повторял митрополит.
- Ничего, Ваше высокопреосвященство! Он снесет.
- Снесет-то снесет, но ведь это нехорошо, что я буду жесток.

Настал час суда - разумеется, суда келейного, происходившего только в присутствии двух-трёх почётных старцев.
Виновный, думавший, что им очень дорожат за голос, мало смущаясь, ожидал в передней, а владыка, весьма смущенный, сел за стол и ещё раз осведомился у всех приближенных, как все они думают: не будет ли он очень жесток? И хотя все его успокаивали, но он всё-таки ещё попросил их:
- А на случай, если я стану жесток, то вы мне подговорите за него что-нибудь подобрее.

Открылся суд: ввели подсудимого, который как переступил порог, так и стал у двери.
"Жестокий" судья для внушения страха принасупился, завертел в руках свои беленькие костяные четки с голубою бисерною кисточкою и зашевелил беззвучно губами.
Бог его знает: изливал ли он в этом беззвучном шепоте самые жестокие слова, которые намеревался сказать виновному, или... молился о себе и, может быть, о нём же. Последнее вернее... Но вот он примерился говорить вслух и произнёс протяжно:
- Ишь, кавалерист!
Дьякон упал на колени.
Филарет привстал с места и, строго хлопнув рукою по столу, зашиб палец.  Это, кажется, имело влияние на дело: владыка долго дул, как дитя, на свой палец и, получив облегчение, продолжал живее:
- Что, кавалерист!
Виновный упал ниц и зарыдал.
Митрополит изнемог от своей жестокости: он опять подул на палец, повел вокруг глазами и, опускаясь на место, закончил своим добрым баском:
- Пошёл вон, кавалерист!

Суд был кончен; последствием его было такое незначительное дисциплинарное монастырское взыскание, что сторонние люди, как я сказал, его даже вовсе и не заметили; но митрополит, говорят, ещё не раз возвращался к обсуждению своего поступка. Он всё находил, что он "был жесток", и когда его в этом разуверяли, то он даже тихонько сердился и отвечал:

- Ну как же я не жесток: а отчего же он, бедный, плакал?