Как оказалось, наши предосторожности были не напрасными, потому
что вскоре я заметил выходящих из леса мальчишек, которые прятались в
кустах, и наше общение пришлось срочно прервать.
Это оказались трое ребят с нашего двора, которые уже давно следили
за нами. Они подошли к нам и стали расспрашивать, что мы тут делаем.
Странный вопрос, гуляем. Но они начали нас с Санькой позорить и
говорить, что они знают, что мы тут с Валькой делаем и называли открытым
текстом наши взаимодействия по матерному. А самым страшным было их
обещание всё рассказать нашим родителям.
Мы, конечно, не трусы, но от греха подальше втроём пошли в сторону
дома, только Валька шла впереди, а мы, как напуганные телята, отдельно
шли сзади. Драться за честь дамы из нас никто не собирался, да и Вальку
никто не обзывал, позорили только нас с Костриковым.
Пацаны сначала было двинулись за нами следом, продолжая свои
выкрики с угрозами рассказать не только родителям, но и всем, чем мы
тут занимаемся на природе, но потом почему-то отстали от нас.
Мы, конечно, испугались прилично. Представляя, как нашим родителям
сообщают о наших тёмных делишках с молодой учительницей Валькой,
нам становилось не по себе. Мы даже не могли представить какую кару мы должны нести от родителей за такие проступки. В нашем прейскуранте
таких проступков ещё не значилось. Понятно, что не расстрел и не пытки,
но, а всё же...
Мы 'проводили' Вальку до её страшного дома и разбежались по
своим квартирам. Детский страх предчувствия неотвратимого наказания
победил разгорающиеся любовные страсти к нашей подруге и на этом
наши тайные встречи втроём закончились.
Но я до сих пор удивляюсь своей трусости, а с другой стороны, что не
делается - всё к лучшему. Мы с Сашкой всё время ждали, когда же наши
шантажисты проговорятся и выдадут нашу страшную тайну, но пацаны из
чувства мужской солидарности никому из родителей ничего не сказали,
но напугали нас с Санькой здорово. Можно сказать на всё оставшееся
детство.
Чем могла закончиться эта малолетняя физическая любовь для
неокрепшего организма... Ведь чем дольше бы это продолжалось, тем
и учительница становилась опытнее и, наконец, дело дошло бы до
настоящего секса.
Жизнь в городке протекала своим чередом. Мы, как и прежде жили
своей обычной жизнью. Всё также грохотали в воздухе реактивные МиГи
и периодически гибли наши лётчики, осваивающие новые самолёты. В
гарнизоне заканчивали строительство Дома офицеров, а это значило, что
скоро кино можно будет смотреть не в 'резиновом клубе', так назывался
солдатский клуб, а в нормальном зрительном зале.
Это был клуб с большой натяжкой, обычный барак из досок, а
резиновый потому, что все желающие посмотреть фильм, в особенности
новый, всегда попадали на сеанс, не зависимо от того есть места или нет.
Сидели везде, где только можно сесть, помимо занятых стульев.
Чтобы не занимать лишних мест в зале мы обычно размещались на
коленях у солдат, так удобнее было, лучше видно. Солдаты первым делом
расспрашивали, чей ты сын. Про моего отца всегда говорили, что он
нормальный мужик и трудяга. Не уважали они сверхсрочников, называя
их 'макаронниками', но детей сверхсрочников, конечно с коленей не
сгоняли, дети тут не при чём. Так и кино посмотришь и с солдатами
познакомишься.
В 30 метрах от нашего дома находился высокий забор сделанный
из колючей проволоки, на которой находились предупредительные
надписи 'Стой! Стреляю!'. За забором находилась настоящая зековская
зона, в которой размещался штрафной батальон. По углам ограждения
располагались наблюдательные вышки с часовыми-автоматчиками
и прожекторами, а внутри находились два деревянных барака для
заключённых.
Заключённые выполняли строительные работы на территории городка
и аэродрома. Каждое утро их строем с исполнением патриотических песен
о Красной Армии, которая оградит народ стальными штыками от врагов,
и под конвоем автоматчиков, вооруженных автоматами ППШ, выводили
на работы, а к вечеру приводили в бараки.
С наружной стороны у забора были сараи, в которых хранились
строительные материалы. Мы часто воровали оттуда карбид для своих опытных изысканий в области взрывотехники и это несмотря на охрану
на вышках у забора. Соседство с зоной, прямо скажем, не очень приятное,
но особых неудобств мы пока не испытывали. Опасность такого соседства
мы прочувствовали только один раз.
Мы втроём поздно вечером сидели дома одни, родители ушли в кино.
Вдруг погас свет по всему городку, и мы с братом сели у окна и стали
рассматривать, что делается в сплошной темноте на улице.
Раз исчезло электричество, то его не было и в колючей проволоке
забора вокруг зоны. Зеки воспользовались замешательством охраны и
всей толпой ринулись на штурм заграждения. Досками они повалили
одну секцию забора и по ним вырвались на дорогу, проходящую около
нашего дома.
С криками и свистом мимо нас неслась чёрная волна штрафников, а за
ней охрана с автоматами. В темноте ночи чёрные робы беглецов оказались
очень кстати, их почти не было видно, только дикий крик и топот выдавал
бегущую по дороге толпу.
Охранники стали стрелять не на поражение, а поверх голов убегающей
и улюлюкающей братии. Это всего в каких-то 3-5 метрах от нашего
окна. Пули, мелькая трассерами, со свистом, уносились в небо вслед
за беглецами, которые испугались и попадали на дорогу. Засветились
прожектора с вышек, и в свете лучей уже можно было разобраться, кто
есть кто.
Положив всех сбежавших на дорогу и пересчитав неудачных
самовольщиков, охрана вернула их на свои нары. Побег был предотвращен,
но трое самых проворных всё-таки сгинули в темноте ночи.
Это мы узнали уже утром, так как население городка предупредили,
что три зека скрываются, где-то в лесу и нужно быть осторожными.
Двое вернулись в зону сами через два дня. Видимо голод действительно
был не тётка, а вот третий попался в магазине с подделанным чеком при
попытке купить продукты. Я видел, как к магазину приехала милиция, и
его увезли, но уже не на зону, а куда-то в город.
Все эти три дня городок жил в напряжении, что можно ожидать от
преступника никто ведь не знал, поэтому нам детворе ограничили нашу
свободу передвижения территорией нашего двора.
Кончалось лето, и мама сказала, что пришло время и нужно готовиться
к школе. А это значило, что мне нужно было в первый раз топать в
первый класс. Я особенно не задумывался над этим, но уже кое что знал
про школу, так как старшие мои брат с сестрой учились, брат закончил
третий, а сестра - первый класс.
Купили мне учебники и тетради, портфель, ручки и карандаши, какую-
то одежонку и обувь, в общем, я был готов к занятиям в школе.
Первым делом я очень внимательно ознакомился с учебниками, по
которым мне нужно было осваивать науки, и пришёл к выводу, что самый
интересный учебник это 'Букварь', так как там было больше всего картинок.
Эта привычка у меня была всегда, когда мы все вместе получали новые
учебники и приносили их домой - первым делом рассмотреть картинки.
Я садился, брал все учебники брата и сестры, свои и внимательно изучал
их от корки до корки. Мне было очень обидно, что учебники старших классов гораздо интереснее тех, по которым предстояло учиться мне.
Так или иначе, но первое сентября пришло, и мы с мамой и сестрой
за ручки пошли в школу. С полным портфелем и цветами, испытывая
некоторое волнение, первый раз такое событие, пришли в школу.
Тут я немного обалдел от того количества знакомых и незнакомых мне
ребят и взрослых, находящихся во дворе школы, и поэтому всё торжество
первой линейки в деталях не запомнил. Да, ещё в строю своего первого
класса я увидел Вальку Башару. Где-то что-то ёкнуло, но пришлось
сделать вид, что не заметил, уж слишком многолюдно и шумно было в
тот момент.
Торжество обстановки волновало наше школьное воображение и
мы примерно стояли на линейке, взявшись за руки по парам. Потом
учительница завела в класс, в котором в основном пахло краской и
известкой от стен, но было чисто и светло. Этот ремонт делала и моя мама
с другими родителями. Раньше всё делали сами родители и всё абсолютно
бескорыстно.
Расселись по партам, как кому захотелось и состоялось первое
знакомство с нашей первой учительницей. Ни фамилии, ни тем более
имени я не запомнил, и даже как она выглядела, не помню. Объяснить это
можно просто.
Столько было впечатлений от нового, незнакомого, да и учился я у
первой учительницы в этом классе всего то четыре месяца. Уже через
четыре месяца я находился совершенно в другом военном городке,
совершенно в другой школе, скорее напоминающей барак, чем школу и
совершенно в другом незнакомом мне классе. Ну, об этом потом, пока
есть еще, о чём вспомнить про этот класс. Это ведь не шутки, а первая
детская любовь.
Учительница после знакомства рассадила нас по своему усмотрению,
чем она ориентировалась при этом одному богу известно, но попала точно
в яблочко.
Меня посадили на третью парту в правом ряду парт с миловидной
девочкой Наташей Курыш. Отец у неё был лётчик из нашего полка.
Сначала всё было как обычно. Девчонка как девчонка, мало ли
таких. Потом начались занятия, потянулись серые ничем неприметные
дни изучения любимого моего учебника под названием 'Букварь',
чистописание крючочков и палочек простым карандашом.
Ну, как тут можно просидеть целый урок неподвижно за такими
скучными занятиями, когда ты привык к постоянному движению и
относительной свободе своих действий. Конечно, тяжело было привыкать
делать не то, что ты хочешь, а то, что требует учительница и школьная
программа.
Для меня в то время любимым временем была большая перемена.
Дежурные родители сразу после звонка приносили нам в класс обед по
полной схеме: первое, потом второе блюдо и даже чай. Быстро уработав
свою порцию, можно было ещё минут 15 погонять дурака в школьном
коридоре со своими друзьями с нашего двора.
Время шло, летели дни. А я стал замечать, что моя соседка Наташка
не совсем обычная девчонка, а самая красивая в нашем классе. Она была в 1000 раз красивее Башары. Ну ни дать ни взять настоящая Мальвина.
Большие красивые зеленоватые глаза и причёска совсем как у Мальвины,
только волосы не голубые, а каштановые. А на верху этого вьющегося
многоволосья обычно красовался огромный бант из полупрозрачной
ленты. Отношение к ней я резко поменял и теперь смотрел на неё своими
восхищёнными глазами и можно сказать, влюбился как настоящий
Нарцисс, но в её отражение.
И вот как-то приехал фотограф из Петрозаводска. Наши родители
собрали деньги и сделали заказ на фотографирование наших мосек на
портретах в бумажной рамке, причём цветных фотографий.
Цветные фотографии в то время - это было кое-что из ряда вон
выходящее. Да ещё мальчики фотографировались в форменной школьной
фуражке с эмблемой. Школьная форма была введена в школах больших
городов, а мы здесь в нашем захолустье её никогда и не видели, ходили в
произвольной форме. Хотя у девочек были форменные чёрные фартуки и
белые для торжественных случаев, и они их носили, правда, не все.
Фотографировали нас, вызывая по очереди прямо с урока в учительскую.
Здесь словоохотливый мужичёк и кто-то из наших родителей усаживали
на стул перед фотокамерой на треноге, одевали на голову всеразмерную
школьную фуражку (околыш фуражки сзади был разрезан, и её можно
одевать на голову любого размера) и со словами смотри сюда - 'сейчас
вылетит птичка', фотографировали.
Когда родители недели через две пришли в школу забирать готовые
фотографии, мы тоже присутствовали при этом, и я слышал как моя и
мама Наташи, сдвигая наши фотографии вместе, шутили между собой:
- Смотри-ка, а ничего бы из них получилась парочка, очень подходят
друг другу!
Шутки шутками, но Наталия мне в это время уже не была безразличной,
поэтому я, делая вид, что не слышу этих слов, тоже разглядывал волевое
лицо 'гимназиста' в рамочке с закруглёнными углами и Натальино очень
приятное личико с большим белым бантом в волосах. Ничего была бы
парочка!
Слово 'гимназист' для нас в то время было весьма унизительным. По
фильмам тех времён 'гимназист' - это потомок буржуазии, а потому их
следует колотить. Но у нас таковых не было, и колотить было некого.
На цветной фотографии цветными были только губы, эмблема желтела
на фуражке, да лица имели розоватый оттенок, а остальное изображение
имело обычный черно-белый вариант. Но в то время это был несомненный
прогресс в нашем сером искусстве фотографии, поэтому обходился этот
прогресс нашим родителям недёшево.
Наталия на уроках часто ловила на себе мой блаженный взгляд, а я
сразу смущённо прятал глаза, но никогда ничего по этому поводу мне
не говорила. Когда она, от усердия склонив голову направо, старательно
вырисовывала карандашом палочки её каштановые кудри с огромным
бантом свисали совсем рядом с моим плечом. Меня так и подмывало
потрогать их или просто прикоснуться к ним. А её взгляд зеленоватых
глаз заставлял меня просто терять дар речи и краснеть, как на первых
уроках у Вальки Башары.
У неё был красивый пенал для ручек и карандашей, по нашим временам
это был предмет роскоши. И когда она мне его показывала, наши руки
прикасались друг к другу, а меня словно волшебным током поражало
прямо в сердце. Но на уроках мы с Наталией разговаривали только по
делу, а в другое время говорили, но говорили 'ни о чём', то есть говорили
о каких-то малозначительных мелочах.
С детства я страдал болезнью или нервным расстройством, которое
сейчас именуется просто энурез. Это когда ты засыпаешь, как убитый,
и с хорошим настроением, а просыпаешься почти по горло мокрый от
своей же собственной мочи, и настроение сразу сникает: ну вот опять
обоссался. Душа у нас в те времена не было, трусы поменяешь, вот и все
гигиенические меры.
Постепенно выработался некий комплекс неполноценности, отсюда,
наверное, и моё стеснение. В обществе мальчишек у меня этот комплекс
отсутствовал, а вот в присутствии наших прекрасных дам, он проявлялся
в полной мере. Вот по этой самой причине я ужасно стеснялся Наташку
и периодически отвечал ей невпопад, что вызывало краску стыда и
смущения на моём лице.
Зима в Карелии наступает рано и бывает суровой, так было и в этот
год. Наташка простудилась и заболела ангиной, в школу не приходила, а
болела дома.
Я сидел на уроках с зелёной тоской в голубых глазах, так как рядом не
было любимого человечка. Не было рядом колечек её кудрей, я не слышал
её голос и не мог даже просто поговорить. А ведь раньше больше молчал,
когда она была рядом, а вот теперь сидел и жалел об этом. Чего молчал?
И сам не мог понять.
Сидел и представлял себе, как я прихожу к ней домой. Просто так,
навестить, и мы болтаем всякую чушь довольные тем, что встретились.
Но суровая действительность в лице педагога с учительским голосом
возвращала меня из облаков и заставляла писать буквы по прописи и
решать элементарные первоклассные задачи в виде 2+2=4 и так далее.
От безысходности хотелось выразить свои чувства, поделиться с кем-
нибудь своей тоской. Но, как и с кем? На парте написать уж очень заметно,
и я для конспирации аккуратно, прямо как в прописи, вывел на сидении
парты справа от себя 'Я люблю К.Н.'
Может быть, это вообще были мои первые связанные между собой
слова, мы же учились в первом классе всего то три месяца, а тут человек
от переизбытка чувств начал опережать учебную программу и сразу
выдал такой шедевр.
Важное
