Он был постарше остальных по возрасту и служил боцманом на тральщике,
только поэтому я определил его на должность старшины роты.
Смуглое и удивительно мелкого размера его личико с крохотным курносым
носиком, под которым чернели маленькие редкие усики, носило сморщенный
характер и чернело хитрыми боцманскими глазенками. Высокая, но от
этого сутулая, тощая фигура мичмана с несколько вытянутой вперед шеей
придавали ему вид вездесущего исследователя.
Мало того, что глаза были малоразмерными, так они еще имели
оригинальную способность моргать по 4-5 раз за одну серию. Забавно
мигая глазами, он некоторыми людьми моментально воспринимался как
комический персонаж.
За эти внешние особенности он и получил в первый же день сборов от
курсантов кличку 'Моргало'. Эта глазная азбука Морзе заставила меня
вспоминать, где я мог видеть это чудо природы.
Этого самого Корнеева я и видел дежурным по штабу бригады, когда
напоролся на оперативного ОВРа Елисейкина с его воспитательными
нравоучениями по Строевому уставу на своем первом самостоятельном
дежурстве по дивизиону.
Корнеев, дабы оправдать свою высокую среди мичманов должность,
сразу по-деловому начал заниматься размещением и выдавать спальные
принадлежности курсантам, которые тоже по их поведению были весьма
заинтересованы в оборудовании себе койки для приближающегося ночлега.
Обшарпанные тумбочки, старые кровати, видавшие не одно поколение
бойцов, колченогие стулья и табуретки - все шло в кубрики для оборудования
жилых помещений.
Подушки, из которых в разные стороны летели перья куриных пернатых,
матрасы с изорванными чехлами и торчащей из них ватой укладывались
на сетки кроватей, и весь этот позор закрывался простынями, одеялами и
наволочками.
Трое суток я не вылезал из этого казарменного помещения. Пришлось
составить полную программу курса молодого матроса для этих сборов
по уставам, строевой, стрелковой и физической подготовке, сделать
планирование занятий для каждого взвода, разработать распорядок дня
от подъема до отбоя, завести планы занятий для мичманов и научить их
грамотно составлять их.
Всех своих бойцов расписал по объектам приборок, организовал дежурную
службу по роте. И даже организацией питания роты лично пришлось
заниматься в местной столовой.
Честно говоря, меня просто бесило то, что ни один начальник из штаба
базы или моб.отдела не появился у меня в расположении роты и ни словом, ни делом не помог в организации этих мероприятий, сваленных на плечи молодого лейтенанта.
Нужно было оформлять множество документов, наглядных пособий,
плакатов.
Первым делом я решил опираться в этих мероприятиях на секретаря
комсомольской организации, так как на полуграмотных и не особо
разворотливых в таких делах мичманов я особых надежд не питал.
Комсорг - курсант Скворцов Михаил, которого я вычислил в первый же
день, знал всех своих коллег по училищу и подсказывал мне художественные
и писарские способности каждого. А уж я заряжал этих бойцов своей
энергией и загружал работой.
Занятия в каждом взводе проводили командиры взводов, я же, как только
мог, контролировал этот процесс, но разорваться мне не удавалось, да и
желания разрываться на части у меня особого уже тоже не возникало.
За неделю весь учебный процесс отработался, и жизнь пошла по
установленным мной правилам.
Как ударная волна от взрыва большой мощности в роту влетел ВРИО
коменданта капитан 2 ранга Гасанов.
Разозленный до безобразия тем, что я его не встретил, как положено
у входа в помещение, он вихрем носился по кубрикам и крушил на ходу
старые табуретки, пинал ногами облупленные дверцы тумбочек, в которых
обнаруживал гражданские вещи курсантов. Переворачивал рваные матрасы,
из которых на пол разлетались куски свалявшейся ваты, а из подушек,
ударенных на всякий случай мощным кулаком, разлетались перья.
После такого варварства кубрик превращался в подобие бойни на
птицефабрике, а Гасанов следовал дальше.
При этом своем варварском передвижении по спальным помещениям он
выкрикивал лозунги достойные записи в сборник флотских афоризмов:
- Где этот ваш сраный командир роты? Развел здесь бардак и грязищу.
Именно в этот самый момент я влетел в кубрик, подвергшийся очередному
погрому, и представился начальнику.
Подергивая от возмущения своим левым черным усом, он уставился на
меня и заметил мой, ушитый под нахимовский, козырек на белой фуражке.
- Это что у вас на голове? Что это за головной убор? Вы офицер или кто?
- произнес он очередной понос, направленный теперь уже точно в мою
сторону.
Он нахально сдернул у меня с головы фуражку и стал перекручивать ее в
своих сильных комендантских руках. Но фуражка была сшита на совесть и
никак не поддавалась желанию порвать ее на куски.
От бессилия разорвать мою легендарную, еще курсантскую фуражечку,
которую я так усердно перешивал в училище на пятом курсе, он бросил ее на
пол и стал топтать своими ботинками с подошвой на микропоре.
Я с некоторым удивлением и даже легким чувством страха смотрел на
разбушевавшегося капитана 2 ранга и не верил своим глазам.
Флотский офицер и вроде бы еще пока даже не контуженный на глазах
у моих подчиненных мичманов и нескольких курсантов изгалялся над
лейтенантом и его фуражкой. Да быть такого не может!
Мне стыдиться было не чему, и я смотрел на этого припадошного (как я
его обзывал про себя) во все глаза. Вскоре комендантский запал пошел на
убыль, и постепенно воцарилась настоящая тишина.
В итоге своей бурной проверки комендант остался крайне недоволен моей
деятельностью на должности командира роты и видом казармы, в которой
разместились курсанты.
Однако, на прощание, вместо того, чтобы лишить меня такой почетной
работы, дал неделю на устранение замечаний и рванул на своем УАЗике на
простор Гвардейского проспекта.
Как я мог устранить замечания? Что я на свои лейтенантские шиши должен
был закупать мебель и красить полы и стены в этой просторной казарме,
зашивать порванные матрасы, которые хранились с русско-японской войны
1905 года?
Я бережно поднял с пола несколько посеревшую от резиновых подошв
фуражечку, аккуратно расправил деформации, причиненные мощной рукой,
и, стряхнув с нее комендантскую пыль, как ни в чем не бывало, одел на
вспотевшую от перенесенного унижения голову. Командир я или нет.
Последствия комендантской проверки для меня были весьма неожиданные
- мне для поддержания политико-морального состояния моего курсантского
контингента дали замполита, целого старшего лейтенанта Городнянского
Александра.
Но, несмотря на проведение политзанятий и политинформаций моим
заместителем, курсант оставался курсантом и выдавал мне свои коленца,
если не каждый день, то через день - это уж точно.
От Клайпеды, где проживало множество моих курсантов, до Лиепаи
всего-то 90 км. Чуть больше часа поездки на комфортабельном 'Икарусе' и
родители, жены, сестры численностью не менее 50 человек осаждали ворота
45-ой команды каждую субботу и воскресение.
Я не знал, куда деваться от нашествия сердобольных мам и подружек
моих подчиненных, которые сумками везли провиант голодным детям
и своим бой-френдам. Не мог же я проверить каждую сумку и обыскать
продовольственный багаж, в котором было и спиртное.
В выходные дни я чувствовал себя особенно неуютно даже дома. Я
прямо нутром чувствовал и представлял себе, что сейчас творится в моем
курсантском бардаке, по сему настроение от этого не повышалось.
В воскресенье, утром мичман Пчеловский, остававшийся старшим на
нашем беспокойном хозяйстве, доложил мне пренеприятнейшую новость.
Маленький и аккуратный, словно игрушечный с виду, мичманок-связист
сбивчиво и слабо разбираясь в тонкостях события, повествовал мне о
задержании милицией нашего курсанта во главе с мичманом, командиром
его же взвода, обеспечивающего порядок в ночь с субботы на воскресение.
Подробное описание всего происшествия мне удалось узнать уже от
самого курсанта, которого доставили из комендатуры вместе с мотоциклом
и мичманом.