Баннер

Как "Северная верфь"
решила вопросы
импортозамещения

Главная / Издания / Литература / Книжная полка / В.В. Дугинец. Корабельная Фанагория / Глава 4. Железяка

Глава 4. Железяка

Текст: В.В. Дугинец. "Корабельная фанагория"

Пришла весна и с ней начались перемены.

На корабль пачками ежедневно приносили нашу флотскую газету под названием 'Страж Балтики'. Под чутким руководством Политотдела и нашег Петра Матвеевича, который не мытьем, так катаньем обязал выписывать эт газету каждого матроса, не говоря уже об офицерах и мичманах, поэтому н корабле никто не страдал от недостатка информации.

Газета навевала серость и скуку неинтересными и отличающимися казенными штампами своих типографских статей, пахнущих свежей краской и никогда не была популярной на кораблях. Но все исправно выписывали ее читали только в поисках знакомых фамилий, которые нет-нет да мелькали н ее страницах. За газетой прочно установилось флотское название 'Гальюн Таймс' и использовалась она матросами в основном по этому назначению. Сидя вечером в каюте и готовясь по газете к политзанятиям с матросами я обратил внимание на последней странице на жалобу какого-то лейтенант о длительной задержке подъемного пособия, положенного его семье.

- А что бы и мне не накатать прошение? Там ведь политработники изнываю от своей писанины, пусть хоть раз и мне помогут в бытовых проблемах, решил я хоть раз воспользоваться помощью со стороны.

На целом тетрадном листе я расписал о несправедливости, с которой пришлось столкнуться в 'газовой холодной войне' с соседями на общей кухне. Домоуправление такой житейский вопрос не решает, полагаясь на совесть и добрососедские отношения. Просил помочь семье молодого лейтенанта, который пашет в морях, а его жена с маленьким ребенком на руках и готовит, и стирает пеленки на крохотной электроплитке. Письмо отправил в редакцию 'Стража Балтики' через городскую почт чтобы на всякий случай обезопасить себя от возможной флотской цензур на нашем почтовом отделении.

В апреле месяце как обычно в базе начался сбор-поход кораблей, и мы две недели носились по морям в поисках 'вражеских' подводных лодок, выполняя их контрольные поиски, боевые упражнения и стрельбы. Когда мы разгромили всех агрессоров и с победой вернулись в базу, то первой мечтой была - скорее рвануть домой, к своим.

Вот тут на пороге своего дома меня и ждала первая потрясающая новость В глазах моей жены читалась необыкновенная радость, и она сообщила:

- Нам новую плиту газовую поставили! Принесли из домоуправления, отключили от баллона плиту Романюков, подключили нашу и сказали, чт это теперь ваша личная плита.

- А как же Романюки пережили такое унижение? - не веря в восторжествовавшую справедливость, спросил я.

- Пока молчат и злобу копят на нас с тобой, - предположила Тамара.

Вечером ко мне подошел Толя и удивительно доброжелательно поздоровавшись, выдавил из себя небывалые слова:

- Володя, можно мы будем пользоваться твоей плитой?

'У-у-у, жучара! Забеспокоился', - зашевелился в голове мой бесенок мести и торжества справедливости.

- Толя, а чего ты у меня спрашиваешь? Ты у моей жены разрешение спрашивай. Это вы тут ее с маленьким ребенком гноили на электроплитке, у нее и спрашивай, - подавив свою добрососедскую неприязнь, ответил я соседу.

Жена, конечно, разрешила пользоваться газом и на этом 'газовая война' закончилась миром.

В кои-то веки мне удалось вырваться с корабля на целый выходной день. Я проснулся в своем семейном раю, рядом спокойно спит жена, в кроватке спал сынишка и начавшийся день радовал теплым солнечным утром. Скупая мужская слеза огромной горошиной вывалилась из левого глаза от вида этой бесподобной идиллии святого семейства.

Было воскресение, мы строили планы и имели желание погулять на улице, у нашего моря. Уже собрались выходить из дома, как к нам в двери постучали, и в комнату вошел капитан-лейтенант.

Небольшого роста, с флотским загаром на суровом лице и со стройной спортивной фигурой офицер натянуто улыбался в незнакомой обстановке и спросил:

- Вы помощник МПК-102?

Первое, на что я сразу обратил внимание - это были глаза. Серьезный взгляд коричневых глаз, словно, сверлил тебя насквозь и просвечивал рентгеном все твои мысли в голове. Большой для худого лица костистый нос с небольшой горбинкой придавали его внешности какой-то хищный, птичий облик, отчего его смуглость ярко напоминала мне внешность 'лица кавказской национальности'.

Получив от меня утвердительный ответ, он представился сам:

- Железнов Алексей Алексеевич. Назначен к вам командиром корабля. Я был на корабле, там механик мне дал ваш адрес.

Для меня это явление было совершенно неожиданным, и я явно не выражал на своем лице положенной радости по такому случаю.

- Владимир. Можно так называть, - сразу вежливо предупредил он панибратские отношения. - Я бы хотел, чтобы вы пошли со мной на корабль. Мне нужно принимать дела.

Несмотря на уговоры жены попить чайку, а уж потом заняться делами, Железнов настоял на своем, и мой выходной день накрылся только начавшись.

На корабле я, как истинный ВРИО, построил личный состав по 'Большому сбору' и представил нового командира своим бойцам. После этого Железнов в какой-то непонятной спешке принимал у меня все документы, ключи и печати, пистолеты и прочий боезапас, хранящийся у него под кроватью. Скрывать мне было нечего и я выложил ему полную обстановку по всем запасам и состоянию мат.части на корабле. Заодно рассказал ему все недостачи в корабельном вещевом имуществе и прочие грехи, которые водились на корабле, не имеющего хорошего мичмана-баталера.

Железнов по специальности был штурманом и прибыл с кабельного судна 'Донец', которое базировалось в Балтийске. На нем он несколько лет служил помощником командира, а, получив предложение стать командиром МПК в Лиепае, он тут же согласился.

Конечно, КС 'Донец' это совсем не боевой корабль, а судно, занимающееся прокладками подводных кабелей по дну моря. Да и габариты у него дай боже. Черный высокобортный корпус судна огромных размеров с двумя большущими катушками кабельных устройств, расположенных на носу и корме, и несколькими грузовыми стрелами на палубе явно выглядел настоящим слоном по сравнению с нашим 'моськой'.

Командование экипажа было полностью военным, была небольшая группа матросов, а остальные матросы и инженеры были чисто гражданскими людьми. Экипаж жил в комфортабельных каютах и не нуждался в грелках и прочих примитивных устройствах для выживания.

Железнов Алексей Алексеевич, 1983 год

Оружие и вооружение на нашем корабле Железнов, конечно, не знал, он всегда с опаской смотрел с мостика на вращающуюся пушку или БРУ при их проворачивании. В этих вопросах он полностью доверял мне, и у нас никогда никаких вопросов и трений по этому поводу не возникало. Когда я показывал Железнову бомбовый погреб, то он случайно обратил внимание на морозильную камеру, находящуюся в тамбуре у открытого люка в погреб.

- Это что за шкаф? Морозилка?- спросил он, показывая на шкаф, скорее напоминающий крейсерский кранец первых выстрелов для автоматов, чем морозилку для хранения мяса.

Холодильник был по размерам чуть пошире обыкновенного бытового и в нее с трудом влезало около 100 кг мяса.

Я открыл ему защелку герметичной двери этой камеры, где покоились обледенелые остатки говядины и подтвердил его догадку.

- Такая маленькая морозилка? - удивленно с долей скепсиса произнес Железнов. - У меня на 'Донце' была морозильная камера размером с твой бомбовый погреб.

- Алексей Алексеевич, у нас ведь автономность всего 10 суток. Поэтому нам и такой хватает. Было бы чего туда ложить..., - ставил я на место командира в масштабы корабля 3 ранга.

Как только на корабле появился настоящий его хозяин, наш зам Романовас внезапно начал выказывать небывалые таланты и чудеса на поприще партийно-политической работы. Он словно окрыленный Пегас начал проявлять неустанную заботу о культурном досуге экипажа и доработался до того, что однажды в субботу моя жена вынуждена была проводить на корабле лекцию по творчеству художников-маринистов.

Конечно, Матвеевич не знал, кого ему выделят от Базового матросского клуба для запланированного культурного мероприятия на корабль. Но так уж случилось, что этим человеком оказалась моя жена.

Под ласковыми лучами майского солнышка, по бетонным плитам необъятного простора причальной стенки Зимней гавани вышагивала пара которая уже издали привлекла мое внимание.

Петюню Романоваса-то я узнал сразу. Он трепетно и нежно придерживал под локоток, чтобы, не дай бог, не споткнулась на неровностях бетонки молоденькую девушку с каштановыми волосами прически, раздуваемой легкими порывами теплого бриза. Чем ближе к борту корабля приближалась эта странная парочка, тем меньше у меня оставалось сомнений в том, что это моя собственная жена.

'Как тут могла оказаться моя Тамара?' - терзался я сомнениями и не верил своим глазам.

Матвеевич галантно пропустил даму вперед себя по корабельному трапу и, придерживая на всякий случай от падения за борт под ручку, приземлил ее на палубу.

- Владимир Викторович, познакомься! – оживленно блестя хитрыми глазками, представил мне свою спутницу наш сердцеед Петруха. – Это Тамара Михайловна - лектор из БМК, будет проводить с матросами беседу по искусству.

- Петр Матвеевич! Вы, это откуда мою жену привели… Мы уже давно с ней знакомы.

У Петюни от неожиданности приоткрылся рот, а от удивления он только умудрился произнести:

- С КПП...

- Том, ты как здесь оказалась? – решил я сам узнать обстановку из первых уст.

- Вот, заведующая послала к вам на корабль проводить беседу с матросами, - не совсем уверенно произнесла жена.

- Пошли ко мне. Пока там Матвеевич будет экипаж собирать в кубрик, посидишь у меня в каюте, - взял за руку я своего неожиданного лектора и повел в офицерский отсек.

- Я смотрел на вас с Романовасом и вижу, что это ты, но никак не укладывается... в мозгах. Откуда, думаю, ты могла тут появиться? – обнимал и чмокал я жену в своей каюте. - А Мишку ты куда подевала?

- Я же здесь у вас надолго не задержусь, попросила Тамару Нечаеву побыть с ним, у них дома, - успокоила меня Тамара.

- Ну, держись! Там тебя сейчас мои бойцы будут разглядывать, как новые ворота, - предупреждал я Тамару.

Я подвел жену к открытому люку в кубрик №2 и, пожелав ей удачи, деликатно не стал спускаться в кубрик, чтобы никоим образом не смущать ее во время работы.

Внизу под крутым трапом кубрика выстроилась толпа матросов и с нескрываемым интересом устремила глаза вверх, где из-под колышущейся широкой юбки проглядывались стройные ноги лектора, непривычно медленно спускающегося по ступенькам на высоких каблуках. 'Рты закрыли!' - рявкнул старшина кубрика, заметивший смущение на лице спускающейся дамы.

Следом за Тамарой в люк прошмыгнул замуля, и в кубрике раздалась команда:

- Встать! Смирно!

- Вольно! Товарищи, сегодня вам прочтет лекцию по изобразительному искусству Дугинец Тамара Михайловна, она же по совместительству жена нашего помощника, - все-таки выдал Романовас родство лектора с экипажем нашего корабля.

После этих слов по кубрику прошел одобрительный гул, и воцарилась гробовая тишина.

Кубрик, рассчитанный на проживание 12-ти человек, был крохотный и в нем набился почти весь личный состав в количестве около 45 человек. -Ну, как вели себя наши бойцы? - интересовался я у жены, когда провожал ее с корабля до КПП Зимней гавани.

- Ой, что ты... Такие хорошие мальчишечки, они так внимательно слушали меня, - восхищалась Тамара результатами своей деятельности.

- Еще бы! Если бы я перед ними распинался с этой беседой, то, уверен, что половина из них спали, делая вид, что слушают. А тут, такая дама, что матросу сразу стало не до сна..., они ведь такого живого чуда на корабле не увидят, - пытался я вернуть в реальность восхищенного работника культуры.

- Там у вас такой малюсенький белобрысенький мальчик сидел. Прямо как сказочный мальчик с пальчик, у него такие веснушки, совсем детские, на круглом личике с маленьким чубчиком. Ну, просто дите еще. Он так внимательно смотрел на меня своими голубыми глазенками..., в которых была такая невыразимая тоска, - делилась Тамара о впечатлении, которое произвел на нее мой Максименюк.

- Это мой единственный помощник в БЧ-2 комендор-Максименюк! Я надеюсь ты им не про художников эпохи Возрождения рассказывала? - уточнил я тему лекции.

- Я им про маринистов рассказывала. Про полотна Айвазовского, Боголюбова... и про музеи, в которых находятся эти картины...

В один из четвергов, в начале июня после вечерней проверки в 22.00. на боевых постах начались обычные ночные тренировки. На корабле старшим оставался штурман лейтенант Михно, командир был на сходе, а я умудрился еще в конце мая уйти в отпуск.

Наш командир отделения радиометристов обнаружения РЛС МР- 302 старшина 2 статьи Петряшов Николай убыл на дембель, и теперь его должность стал исполнять молоденький матросик Баужа. Петряшов был настоящий ас своего дела, а тут парнишка всего два месяца как прибыл на корабль, правда был грамотным и уже допущенным к исполнению своих обязанностей по обслуживанию станции.

Командир отделения радиометристов старшина 2 статьи Петряшов Н.М.

Во время работы станции вдруг пропало высокое напряжение и на индикаторе исчезли воздушные иностранные цели, которые Баужа только что наблюдал в ночном небе, о которых ему талдычил женский голос в наушниках в радиосети поста ПВО базы.

Баужа смекнул правильно, что неполадки возникли в высокочастотном блоке, но станцию не выключил. Все он знал, где и какой потенциометр нужно подвернуть отверткой в таких случаях.

Вооружившись длинной отверткой, он открыл крышку блока, в котором было напряжение в 24 киловольта. Согнувшись в неудобной позе в узком пространстве ВЧ блока, который находился в офицерском коридоре, Баужа подлез под приоткрытую крышку и протянул руку с отверткой к потенциометру, чтобы подвернуть его. Рукой он случайно коснулся металла отвертки, которой уже дотронулся до регулировочного винта, а голова виском была прижата к корпусу.

Напряжение в 24 тысячи вольт страшной мощности разрядом прошили голову матроса, и он рухнул на пол поста. При падении в этом узеньком проходе он своим телом прижал входную дверь.

Когда тренировки закончились, с постов было снято бортовое питание и станция обесточилась - как будто и не работала.

Освещение в посту РЛС Баужа не включал: радиометристы за своей станцией привыкли работать в темноте - так лучше видно панораму индикатора. Короче в посту был полный порядок и отсутствие следов чьего либо присутствия.

Михно ночью, уже после 01.00. пошел во 2-ой кубрик проверять матросов по койкам и не досчитался одного бойца. Стали вычислять, кого же не хватает, и в недоумении определили молодого Баужу. Матрос был исполнительный и не мог сорваться в самоволку; такого быть не могло.

Поиски по всему кораблю не дали положительных результатов - нет матроса.

Совершенно случайно Михно плечом оперся на дверь ВЧ блока в офицерском отсеке и почувствовал, что она мягко поддается, но не открывается.

Дивизионный артиллерист капитан-лейтенант Давыдов Александр Иванович был старшим на дивизионе и его жизненный опыт в этом случае помог.

Выбить дверь плечом никак не удалось, Давыдов с Михно поставили раздвижной упор, и выдавил дверь внутрь помещения.

Под упавшей дюралевой дверью, на полу ничком лежал матрос Баужа. Когда его перевернули на спину, то все увидели огромную развороченную рану на голове в районе виска, через которую просматривалось серое вещество и обожженные сосуды.

'Ребята, берите его и несите на стол в кают-компанию!' - приказал Давыдов матросам, стоящим в коридоре.

Но матросы от вида бездыханного мертвого тела с развороченной головой свого сослуживца в панике убежали по трапу в свой кубрик.

Александр Иванович сам поднял безжизненное тело и перенес радиометриста на стол в кают-компанию, которая по всем боевым корабельным расписаниям числилась медпунктом.

Но ни этот примитивный медпункт, в который прибежал по вызову с соседнего МПК корабельный фельдшер глав.старшина Туревич А., ни 'скорая', приехавшая на корабль по вызову из нашего госпиталя, уже ничего поделать не смогли - матрос был давно мертв. С такой дырой в голове выжить никому не удавалось.

Утром началась настоящая паника среди начальников - давненько таких ЧП не было на наших кораблях. Все сразу поняли, что сейчас нагрянет комиссия отдела устройства службы и начнет копать.

И ведь обязательно накопает кучу всякого дерьма, которое никакого отношения к происшествию не имеет, но способствует этому. И самое страшное, что укажет пальцем на виновника и потребует наказать этого стрелочника.

Весь день и ночь Железнов с Михно, который остался за меня в роли помощника, и примкнувший к ним Романовас, пытались отыскать и устранить потенциальные замечания.

'Журнал ознакомления личного состава' с приказами и директивами оказался мной незаполненным на молодых матросов, прибывших на корабль. И поэтому командир задним числом внес в него фамилии молодых матросов и те, кто был на корабле, расписались в нем. Ну, а за Баужу он расписался сам, подделав его роспись.

Вот так и был устранен самый страшный криминал, за который при проверке влетело бы мне и командиру по полной программе. Баужа родом был из небольшого литовского городка то ли Тракай, то ли Электренай. Хоронить его поехал наш замполит Романовас с двумя матросами.

Обычно родители, которым в цинковом гробу привозят их родного ребенка, всегда обвиняют в трагедии именно офицеров, которые у них всегда виноваты в смерти сына.

Но, здесь все на удивление получилось по-другому. Когда Романовас рассказал отцу о происшествии на корабле во всех подробностях, тот рассудил все совсем по-своему:

'Сам виноват... Он у меня на гражданке работал электриком, и все меры безопасности при работе с высоким напряжением знал, - выдавил убитый горем потери родитель. - Я вас ни в чем не обвиняю'.

На митинге у могилы матроса Петрас Матеяс, на удивление всему населению городка, на чистейшем литовском языке толкнул такую трогательную траурную речь, что не только родители Баужи, но и все остальные присутствующие прониклись уважением к нашему славному ВМФ.

Родители Баужи даже уговаривали замполита с матросами погостить у них и обещали показать местные красоты литовской природы. Может быть, это и сыграло определенную роль в выборе наказания, но на флоте наказывать за низкую организацию службы на корабле общепринято при любых происшествиях.

Комиссия ОУС, конечно накопала свои замечания - у них без замечаний не бывает, но ничего выходящего за разумные пределы дежурных замечаний не обнаружила. Но виновные были определены и наказаны.

Командир, зам и Михно получили взыскания, да и про комдива Михневича Командующий БФ не забыл - ему тоже объявили выговор. Чистым из этой переделки вышел из воды только я, поскольку меня не было на корабле, и про меня никто не вспомнил.

Я приехал из отпуска и гулял с сынишкой во дворе нашего дома. Мимо проходил наш дивизионный Дед и, увидев меня, он резко притормозил свой ускоренный шаг к своему дому и остановился поговорить.

- Володя, ты знаешь, на вашем корабле две недели назад матроса током убило, - выдал мне эту страшную новость мичман.

- Юрий Палыч, а как его фамилия? Не Жуков случайно? Он у нас на всех клеммах руками щупает напряжение, - первым делом у меня мелькнула мысль про электрика Жукова.

- Да нет, - чисто по-русски высказал Дед свое отрицание. - Какая-то нерусская фамилия.

На горизонте маячило мое первое очередное воинское звание 'старший лейтенант' и я для себя не сделал никаких выводов из услышанного от Палыча.

Уже в первый же день выхода из отпуска я обратился к командиру со своим вопросом:

- Алексей Алексеевич, у меня уже вышел срок присвоения 'старшого лейтенанта'. Напишите на меня представление на звание.

- Дугинец, ты, что? Не понял момента? - с негодованием смотрел на меня Железнов, выставив вперед свою нижнюю губу.

- Представь, как на это отреагируют в штабе флота. На корабле убило матроса, а тут приходит представление на присвоения очередного звания помощнику с этого корабля. Да и Михневич ни за что не пропустит твое представление. Кто ж меня поймет!? - услышал я убийственные для меня откровения от своего командира.

- Ну, а я-то при чем? Меня же даже не было на корабле, меня никто не наказывал за это происшествие, - возмущался я непонятными флотскими порядками.

- Нет. Давай подождем хотя бы месяц. Пусть этот случай хоть немного забудется..., - закончил Железнов, явно недовольный моими возмущениями. В 1973 году за рубежом резко вспомнили о крылатых ракетах.

Последние достижения науки и техники позволяли возродить это оружие на новой технической основе, и придать им свойства вполне современного стратегического оружия.

За эту новаторскую идею моментально ухватились в Пентагоне и, прежде всего потому, что ее осуществление открывало новую лазейку в обход советско-американского соглашения 1972 года о взаимном ограничении существующих видов стратегического ракетного оружия и продолжать наращивание своего арсенала уже в новом его качестве.

Появились разработки американских противокорабельных крылатых ракет 'Томагавк' и 'Гарпун'. Эти коварные ракеты имели инерциальную бортовую систему управления и траекторию полета на высоте 15 метров над водой.

Попробуй обнаружить такую низколетящую на тебя цель, которая еще и при подлете выполняет противозенитный маневр, уходя на 7-ми метровую высоту полета.

Озабоченные появлением нового коварного оружия у вероятного противника, наши стратеги приступили к срочным поискам тактических приемов борьбы с низколетящими целями.

Противокорабельная крылатая ракета 'Гарпун'

Ракета 'Гарпун' имела скорость полета 300 м/сек и длину около 4-х метров. Вот и пришла кому-то в голову потрясающая своей простотой мысль - опробовать отражение атак низколетящей цели корабельной артиллерией по нашим реактивным бомбам РГБ-60. Длинна нашей цели составляла 1 метр 83 сантиметра, а скорость полета на активном участке траектории 312 м/сек. Если по такой попадешь, то уж и в 'Гарпун' тем более.

Нужно сказать, что Железнов как-то быстро освоился в командирской должности, сдал зачеты на допуск управления кораблем и достойно вписался в коллектив командирского звена дивизиона.

Поскольку в дивизионе наш корабль с таким огромным моторесурсом новых дизелей был самый беговой, то нас и гоняли по полной программе, мы участвовали во всех дежурствах, учениях и прочих мероприятиях. Утром на корабль прибежал Денисюк и сходу начал выкладывать мне свои флагманские мысли коварного замысла.

- Ну, Дугинец! Как самому опытному минеру, тебе поручается провести небывалый эксперимент по запуску бомб, по которым будут выполнять стрельбу сразу 7 кораблей бригады. Сам адмирал Преображенский будет руководить этим учением по отражению атак низколетящих целей. - Ну, а я-то что должен делать? - решил я уточнить свои действия.

- В море идет строй кораблей. Ты вдоль этого строя стреляешь бомбой, а они сбивают ее своими пукалками.

- Сергей, да они ее просто не обнаружат. Бомба летит со скоростью 300 м/сек и в момент подхода к кораблям двигатели бомбы уже прекратят свою работу так, что никакого шлейфа огня и дыма за ней уже не будет. Как они ее заметят? - вступил я в спор со своим начальником.

- Ты, что думаешь, что ты самый умный!? Адмирал приказал на стальном тросике к стабилизатору прикрепить красное полотнище материи. Оно будет развеваться в полете и обозначать этим флагом свой полет на траектории, - убедительно пытался разобъяснить мне Денисюк наивную адмиральскую задумку.

- Слушай, неужели адмирал такой тупой, что не соображает совсем. Давай еще на этих полотнищах напишем белой краской 'Гарпуны' не пройдут!' Бомба ведь в полете вращается, как гироскоп, и весь этот тросик закрутит твое полотнище флага в трубочку. А, скорее всего, эти флаги сгорят в форсе пламени двигателя сразу после залпа. У меня однажды во время стрельбы бойцы забыли на банкете чехлы-надульники. Так их разнесло в лохмотья, которые потом догорали высоко в небе над кораблем. И это брезент, а не штапель, - попытался я доказать всю несостоятельность адмиральского плана.

Серега был свой мужик и только поэтому я мог позволить при нем столь откровенные признания в адрес командира военно-морской базы.

- Ты, что от меня хочешь, чтобы я доказывал Преображенскому - товарищ адмирал, вы не правы?

- Тебе дано указание свыше - вот и выполняй! - разозлился Денисюк на мои контраргументы в споре.

В полигоне, как на параде, выстроились в строй кильватера 6 базовых и морских тральщиков, ощетинившихся всеми стволами своей корабельной артиллерии в западном направлении. Расстояние между кораблями было минимальным и составляло от 3 до 5 кбт. Все возможные станции обнаружения на кораблях работали в строго ориентированных секторах в ожидании обнаружения нашей малоразмерной мишени.

Мы заняли место в голове этой колонны всего в трех кабельтовых от головного корабля и по команде командира дивизиона тральщиков Ушакова начали пуски своих 'Гарпунов'.

Из заряженных 3-мя практическими бомбами стволов РБУ по палубе вдоль левого борта были разложены стальные тросики, соединяющие стабилизаторы бомб с ярко-красными полотнищами стягов штапельного полотна.

Я решил стрелять из поста наводки, чтобы самому видеть, что происходит с бомбами, сходящими с направляющих установки. Из-за приоткрытой двери поста наводки №2, как из-за щита от пламени, я выставил углы возвышения установки с таким расчетом, чтобы бомбы летели на расстоянии 300-500 метров вдоль строя кораблей и на минимальной высоте 100-150 метров. Меньшую высоту полета бомб создать было невозможно по причине особенностей их траектории полета.

Железнов в нужный момент времени с мостика командовал мне в пост наводки 'Залп' и одновременно эта команда проходила по связи на все корабли, чтобы они могли фиксировать старт мишеней.

- Залп! - выдал командир, и минер Мешкаускас нажал кнопку замыкателя цепи стрельбы.

Установка моментально отреагировала, и, из направляющей извергая пламя, сошла первая бомба. Облако дыма и огня было таких внушительных размеров, что меня за железной дверью овеяло жаром раскаленной печи. Тросик с красным полотнищем мгновенно пролетел через ствол установки вслед за бомбой, а полотнище материи, вспыхнув факелом, бесследно сгорело.

В радиоэфире повисла напряженная мертвая тишина, и только через минуту голос Ушакова запросил:

'Вы выстрел произвели? Вопросительный'.

'Выстрел произведен по вашей команде', - ответил Железнов.

'Мы цель не наблюдали. По моей команде произвести повторный выстрел мишени', - распорядился тот же голос в трубке ВПСа.

- Залп! - прозвучала команда от командира.

И та же картина. Штапельное полотнище вспыхивало вслед за сходом бомбы и догорало витая в воздухе факелом огня.

'Видели вспышку на вашем корабле, но бомбу не наблюдали', - сообщили с флагманского тральщика.

Третья бомба сошла с установки и в этот момент затарахтели выстрелы артустановок на всех кораблях. Трассы снарядов прочертили небо в западном направлении и через несколько секунд затихли.

В итоге этого бессмысленного мероприятия и траты практического боезапаса оказалось, что ни сигнальщики, ни РЛС кораблей не видели ни одной из трех выстреливаемых бомб. А уж в третью мишень все корабли палили наобум - лишь бы отстрелять снаряды в невидимую цель.

Такой неутешительный результат, проведенных учений, привел начальников в некоторое замешательство своей беспомощности в вопросах ПРО (противоракетная оборона) и подтолкнул к дальнейшим изысканиям методов защиты от ракет, а эксперимент повторился на более серьезном уровне.

В этом случае у меня не возникало никаких противных высказываний, и я с удовольствием повторил указания своего Денисюка.

На этот раз в головную часть практической бомбы вместо взрывателя устанавливалась дымовая шашка. Перед пуском бомбы я должен был запалить ее, и, дождавшись начала максимального низвержения из нее дыма, произвести выстрел.

Белый густой дым от шашки начал обволакивать бак, и бомба сошла с установки.

'Ну, сейчас за бомбой будет шлейф дыма, который прочертит всю траекторию полета бомбы, и уж такую струю дыма с кораблей не заметить будет невозможно', - рассуждал я, предвкушая заметный полет своей бомбы.

Но произошло то, чего даже я не мог предположить - никакого шлейфа дыма за бомбой не было вообще, и она невидимой завершила свой полет и приводнилась за строем кораблей.

Повторные залпы тоже оказались безуспешными - никто на кораблях не смог обнаружить летящую бомбу и поэтому о стрельбе из орудий даже не шло речи.

При такой скорости полета бомбы набегающий поток встречного воздуха создавал мощное противодавление горению дымовой шашки, и она просто- напросто гасла, прекращая свое извержение дыма.

На этом изыскания притормозились, а ПРО кораблей осталась на том же первоначальном уровне.

На флоте стала входить в моду рационализаторско-изобретательская работа. Многие специалисты брали на себя повышенные социалистические обязательства - внедрить по своей специальности рацпредложения, а политработники с особой тщательностью следили за такими пунктами в обязательствах и просто требовали их выполнения.

Понятно механики - у них эти вопросы решались запросто, но ты попробуй внести рацпредложение на нашей минно-торпедной матчасти.

Если бы, например, прошли фокусы с бомбами-мишенями, то это достижение уж точно бы оформили за изобретение, а главным в этом деле изобретателем выступил Денисюк.

Потерпев неудачу с мишенями Серега вдруг ударился в другую научную работу. Он по вечерам сидел в тактическом кабинете или в секретной части, так как по своей должности был вхож на эту недоступную другим территорию, и что-то упорно мастерил со своим матросом-секретчиком. Однажды, застав его за этим непонятным занятием, я увидел какой-то замысловатый планшет, сделанный из лакированной фанеры, корпус которого внутри была разбит перегородками на множество маленьких квадратных ячеек.

Планшет напоминал тонкий складывающийся чемоданчик с ручкой размером 60х50 см, в некоторых ячейках которого были установлены маленькие патрончики для миниатюрных электрических лампочек и к ним тянулись провода.

- Сергей, что это ты за агрегат изобретаешь? - спросил я у конструктора, заинтересовавшись непонятным сооружением.

- Это будет шедевр противолодочной мысли, - самодовольно высказывался Денисюк о своем будущем детище. - Это будет переносной планшет для расчета вероятности обнаружения подводной лодки при поиске в районе и по вызову.

- Не великоват ли по размерам планшет, получается? - подколол я Серегу.

- По Сеньке и шапка. Для кого-то великоват, а для моего роста в самый раз. Если бы найти лампочки меньшего размера, то, конечно, можно было сделать его и более миниатюрным. Но... и так сойдет, - успокоился себя молодой рационализатор.

- Ладно, не отвлекай меня от работы. Доделаю - оформлю рацуху, потом покажу, как он действует, - углубился в свое занятие Денисюк, припаивая провода к патронам огромным молотковым электрическим паяльником.

- Серег, таким паялом кастрюли да ведра паять, а ты маленькие лампадки..., - намекнул я лудильщику на мощность паяльника, которая была никак не меньше 200 ватт.

- Бляха муха, все тут такие умные! Ты уже третий, кто мне про это сообщает. Я что еще паяльник буду покупать... Какой нашел в БЧ-5, таким и паяю. Не мешай, вали отсюда по своим делам, - заволновался и огрызнулся рационализатор.

Когда через две недели Денисюк продемонстрировал мне работу своего новшества противолодочной мысли, то я вначале поразился простоте расчетов.

Сначала рассчитал по таблицам поисковый потенциал, а потом ткнул кончиком провода в другой контакт клетки, на пересечении нужного поискового потенциала кораблей, участвующих в поиске, и времени поиска в районе - в верхнем ряду загорался квадратик с подсветкой, на котором высвечивалась цифрами сама вероятность поиска.

Ошеломляющий эффект в быстроте расчетов этот вычислительный шарабан давал только в первый момент, а потом, когда разберешься в вычислениях, то сразу становится ясным, что это абсолютное излишество, так как такая же таблица находится в приложении 'Наставления противолодочным кораблям'. Нужно просто открыть нужную страницу и по таблице сделать то же самое, но только без паяльников и лампочек. И идею этого изобретения я тут же понял. В детстве у нас была такая же игра. На планшет с кнопками контактов ложился лист, отверстия которого совпадали с блестящими кнопочками. На листе были картинки с изображением предметов или животных, и, читая вопрос в столбике, ты касался контактом единственного провода кнопочки у правильного ответа на вопрос. Если ты отвечал правильно, то сверху загоралась лампочка, подтверждающая правильность твоих мыслей.

Уж если говорить откровенно, то примитивные действия этого планшета определенно пускали 'пыль в глаза' офицерам с большими погонами, проверяющими действия кораблей при принятии решения на поиск ПЛ. Увидев эту супертехнику расчетов, светившуюся из этого огромного чемодана, проверяющие, как и я в первый момент, приходили в небывалый восторг и произносили высокопарные слова об автоматизации сложных расчетов.

Но Серега от души гордился своей 'карманной' ЭВМ и для подтверждения ее эффективности всегда брал ее с собой на выход в море походного штаба на поиск подводной лодки.

В это лето в водах Балтики у наших территориальных вод, словно неуловимый призрак, стала появляться новая немецкая подводная лодка типа U-206. Сразу в среде противолодочников стали ходить настоящие легенды об этой маленькой и бесшумной дизельной подводной лодке, которая в 1973 году была принята на вооружение ВМС ФРГ.

Длина лодки составляла 49 метров, а водоизмещение 500 тонн.

Особенностью U-206 была ее сверхмалая шумность и способность развивать подводную скорость до 18 узлов. Видеть ее пока никто не видел, и про нее только ходили всевозможные слухи.

Вот нам и 'повезло' впервые. После обеда нашей дежурной КПУГ совсем неожиданно сыграли боевую тревогу.

По данным разведки в миле от границы наших территориальных вод, и как всегда в зоне ответственности нашей вмб, авиацией был обнаружен перископ предположительно подводной лодки U-206. Как уж они там по перископу определили проект подводной лодки, но на то она и разведка.

Дизельная подводная лодка ВМС ФРГ проекта U-206

Нельзя сказать, что нас это несказанно обрадовало, но корабли резво рванули в район северо-западнее нашего приемного буя. Стандартные размеры этого района, которые определил Денисюк, составляли на момент подхода к району поиска 15×20 миль.

По прибытии в район, корабли выстроились в строй фронта и начали поиск лодки опускаемыми гидроакустическими станциями.

Михневич был достаточно опытным противолодочником - уже не одну 'собаку съел' на таких поисках и своим интуитивным нюхом он решил, что лодка с началом ее поиска начнет уклоняться в более глубоководные западные районы моря.

'Вам занять точку шапка..., добро... (шапка - широта, добро - долгота). С приходом в точку опустить опускаемую и обследовать район с координатами...,' - прозвучала в ЗАСе нам команда от Михневича. Мы заняли точку, указанную Батькой, и застопорили ход. Чеклецов вывалил за борт грузовую балку станции и завизжал своей лебедкой, опуская излучатель станции на глубину 70 метров. На лице мичмана выражалось явное нетерпение и готовность, наконец-то, достать эту неуловимую U-206 своей акустической посылкой.

К одной из 4-х откидывающейся лап обтекателя штурман привязал термобатиграф для замера гидрологического разреза водной среды. Этот прибор, хоть и был далек от совершенства, но он позволял произвести замеры температуры воды по всей глубине его погружения.

На стеклышке термобатиграфа четко просматривалась кривая загогулина графика распределения температуры воды, и ясно был виден слой скачка температур на глубине 50 метров, а это значило, что лодка обязательно будет прятаться под ним и уходить от преследования на глубинах 60 метров и ниже.

- Алексей Алексеевич, нужно излучатель станции опускать ниже 50 метров, под слой скачка, и тогда уж мы лодку точно обнаружим, - посоветовал я своему командиру, как уже бывалый поисковик.

Михневич оказался прав на 100%: лодка, вытесняемая из района, где своими акустическими станциями прощупывали подводный горизонт сразу два корабля, пошла на нас.

- Пеленг 30, дистанция 52 кбт. Предполагаю контакт с подводной лодкой. Эхо слабое, - жизнерадостно доложил Чеклецов из рубки акустиков.

- Э оборотное раздел 30, раздел 52, - моментально прошел доклад по радио на флагманский корабль.

- Держать... Мы на подскоке, - орал в трубке восторженный голос Батьки.

- Лодка зависла на месте, - неслось от акустиков странное сообщение.

- Как это зависла? - спрашивал меня Железнов.

- Стоит на месте на глубине без хода, - объяснял я командиру, хотя и сам не мог себе представить такое внезапное зависание без хода.

- Лодка дала ход в обратном направлении, пеленг 48, дистанция 65 кбт, - вновь ожил Чеклецов.

- Штурман, определил курс и скорость цели? - запросил командир притихшего штурмана.

- Пока по таким разбросам данных ничего не могу определить, - прокричал штурман из ходовой рубки.

И вновь лодка начала удивлять своим неадекватным поведением. Она вдруг резко набрала скорость до 12 узлов и пошла навстречу кораблям, следующим на полных ходах в нашу сторону.

- Это она маскируется под шумы наших кораблей, этак мы ее сейчас потеряем. Нужно Михневичу передать, чтобы застопорили ход и начали поиск, лодка идет на них, - просил я Железнова, передать комдиву мое предположение.

- Теряю контакт. Лодка идет на вас курсом 60, скорость 12. Слово исполните, и начните поиск, - успел передать радио командир, прежде чем мы потеряли цель.

- Чеклецов, поднимай станцию! - приказал Железнов. - Какое время контакта?

- Десять минут! - доложил мичман время поддержания контакта с лодкой. Как только излучатель показался из воды своими паучьими лапами, корабль дал ход и мы пошли догонять уходящую от нас лодку.

- Железнов, вам 'слово исполнить' (застопорить ход) и оставаться в точке, ждать дальнейших указаний, - последовала команда с флагманского корабля голосом Денисюка.

'Сколько мы тут будем лежать в дрейфе?' - сам себя спросил командир, когда мы без толку пролежали в дрейфе полчаса, и тут же дал команду:

- Дугинец, отдавай правый якорь! Какая тут глубина места?

- Товарищ командир, да здесь глубина большая - 90 метров, - пытался я остановить командира.

- На клюз 140 метров, - на полном серьезе командир решил встать на якорь на такой глубине.

Спорить с командиром я и не собирался, но нутром уже чувствовал, что такая стоянка на якоре добром не закончится.

Над морем спустились низкие черно-синие тучи, отчего резко потемнело, и наступила небывалая тишина.

Боцман в полутьме, наступившей над морем, отдал тормоз шпиля и в воду плюхнулся якорь, увлекая за собой цепь. Небывало долго грохотала якорь-цепь в палубном клюзе, пока ее не остановил Самохин.

Как он там, в темноте успевал замечать маркировку на мелькающих звеньях цепи, но доложил он четко:

'На клюзе 140 метров'.

На карте у штурмана я посмотрел на нашу точку стоянки и совсем случайно обратил внимание на барограф. Синяя линия, оставляемая пером на ленте, за каких-то полчаса круто упала вниз и замерла в нижней точке параболы. -Володя, - толкнул локтем я штурмана, - ты чего молчишь? Смотри, что твой барометр выписывает. Давление всего 960 милибар (720 мм.рт.ст), сейчас же черти что начнется! Линия фронта циклона через нас проходит. Корабль мгновенно оказался в полутемной замкнутой сфере. Низкие облака, словно обволакивая корабль, сливались с чернотой воды резко сблизившегося горизонта, и, казалось, проносились над самой мачтой. Полыхнул яркий электрический разряд вольтовой дуги и со страшным громом врезал свою мощь в поверхность воды в нескольких сотнях метров от корабля. И началось настоящее светопреставление из каскадов молний, которые вырывались из облаков и врезались в воду вокруг корабля. Раскаты грома грохали, словно орудийные залпы, с такой силой, что корабль вместе с притихшим морем вздрагивал от его небывалой звуковой мощи на фоне поразительно мертвого штиля тишины.

- Ну, гад, сейчас как врежет в мачту! Такие разряды! Он, что там с ума сошел, - кивал я наверх и делился страхами с притихшим в своем кресле Железновым.

- Отойди от поручней и не прикасайся к железу, - предупредил я на всякий случай рулевого Сафаралиева, задумчиво стоящего без дела и подпирающего плечом стойку мачты.

- А почему? Что-то может случиться? - на всякий случай встрепенулся и отошел Сафик от металлической стойки.

- Ударит разряд молнии в мачту и сгоришь в сей момент. Останется от Сафаралиева кучка пепла, - запугал я рулевого своей физикой.

Да мне и самому страшновато было наблюдать, как молнии с интервалами в несколько секунд сверкали светящимися бело-голубыми зигзагами стрел и вонзались в поверхность моря, словно пытаясь прострелить его глубину. Непонятно было, почему они обходят стороной наше корабельное железо - все стрелы шли вокруг да около нашего притихшего корабля. А он торчал над гладью воды всеми своими 17-тью метрами высоты мачты, хотя по всем законам статического электричества разряд должен был проскакивать по кратчайшему расстоянию. Но молнии явно не обращали на нас никакого внимания, они словно искали, как и мы в пучине ту самую U-206, которая так просто оторвалась от нас и исчезла.

Мне все казалось, что вот-вот сейчас из этой космы огромной тучи, накрывшей нас, вырвется и опустится гигантская вращающаяся воронка смерча и засосет наш утлый перед этой бушующей стихией кораблик в свою гигантскую трубу водоворота.

Но, вместо смерча, небо, закончив свои испытания статическими разрядами, обрушило на корабль настоящий ливень. Крупные капли дождя стояли стеной, и в трех метрах от корабля ничего не было видно. Вода вокруг нас просто кипела от этого водопада, низвергающегося на притихшую в испуге морскую гладь. А наш корабль, обливаемый потоками воды, в этой кипящей от пузырей равнине торчал, как прыщ на ровном месте, и ничего стихия с ним поделать не смогла.

Ливень нескончаемыми потоками омывал корабельную краску и железо палубы и надстроек и, словно душем, смывал с них нагрузки, полученные за день, а заодно вводил корабельный люд в задумчивое полусонное состояние своей барабанной дробью.

'Эх придавить бы сейчас пару часиков на каждый глазок', - мечтательно выдохнул Железнов и совсем затих в своем кресле.

В этом пляшущем по подволоку ходового мостика шуме дождя я и вспомнил эту трагедию двух сосен на нашем пляже.

На пустынном берегу пляжа, раскинувшемся перед нашим домом, были только два приметных ориентира, которые четко просматривались с моего балкона.

Это бетонная пятиметровая коробка бывшего наблюдательного пункта береговой батареи, помеченная на своих стенах отметинами пуль и снарядов, оставшихся еще со времен войны и непотребными граффити местной детворы. Да две сосны, растущие на песчаных дюнах неподалеку от этого невзрачного серого монумента.

Вот об этих соснах и речь. Одна из сосен была несколько корява, с толстым стволом, покрытым коричневой грубой корой, потрескавшейся глубокими бороздами с подтеками прозрачных ручейков смолы. Нижние огромные, мохнатые и с длинными иголками лапы нагло тянулись к стройному стволу своей соседки и едва не касались его. Ну, сущий охальник и рукосуй. Эта, вторая сосна-соседка была настоящей корабельной - ровный ствол, покрытый рыжими чешуйками молодой коры, уходил в небо и там, на макушке, словно красивая прическа, развевались по ветру ее ярко зеленые ветви. На этом стволе не было видно ни одной слезинки янтарной смолы, и дерево смотрелось на фоне своего соседа стройной красавицей-недотрогой. Сколько лет они простояли так своей странной парой в этом уединении? 30, а может быть и все 60 лет, но расстояние между ними от этого не уменьшалось.

Когда ветер своими порывами с неистовой силой гнул оба дерева, то он протягивал все свои мощные ветви в сторону красавицы и своими махровыми лапами пытался достать, приобнять свою недотрогу. А может он просто хотел закрыть подругу своим телом и уберечь ее от буйных притязаний невидимого силача.

Недотрога, тоже грациозно изгибаясь, словно убегала от этих нежностей соседа, и уклоняла свою причесанную ветром макушку от назойливых объятий мужика. Похоже, что именно в эти моменты на его стволе и появлялись янтарные слезы неразделенной любви.

А когда ветер дул в обратную сторону, что бывало совсем уж редко, и заставлял непокорную склонять свою голову к единственному в их мире соседу, то его лапы уносило ветром от своей невольной благоверной и снова смоляные слезы бессилия выступали на его стволе.

Сколько бы могла еще продолжаться эта молчаливая безответная почти человеческая драма... Лето было засушливое, и от жары даже зелень хвои посерела. После такой жары обычно бывают сильные грозы.

Молния огромной святящейся стрелой с неимоверным треском обрушила свое острие разряда прямо в середину ствола красавицы, выгнутого порывом ветра. От удара этой страшной силы ее гибкий стан расщепился надвое, и кудрявая прическа сосновой хвои на макушке загорелась рыжим огнем. Прощаясь с могучим соседом, она, наконец-то, преклонила свою непокорную голову на крепкое плечо соседа, и он полыхнул вместе с ней в последнем прощальном объятии.

Черные обгоревшие стволы сосен еще долго находились в такой трагической прощальной позе, но это были уже обгоревшие головешки почти человеческой трагедии.

Все кончилось в одно мгновение - небо опять прояснилось и только легкий ветерок, пронесшийся вслед за уходящими тучами, напомнил о только что творившемся беспределе воды и вольтовых дуг статического электричества.

'Железнов, вы там живые, раздел вопрос, - прорвался голос комдива в трубке ВПС. - Вам исполнить цепочку (вернуться к своему соединению). Как понял? Прием'.

- Дугинец, снимайся с якоря! - ожил прикорнувший в своем кресле командир.

- Боцман, с якоря сниматься..., - дал я по трансляции команду боцману. Вот тут и началось. Самохин долго молча возился на баке с гудящим шпилем, но не было слышно привычного лязганья звеньев цепи в клюзе и только после моего вопроса о якоре доложил:

- Шпиль не тянет якорь-цепь!

Железнов, услыхав эту новость, выпрыгнул из своего кресла и сам побежал на бак. Он имел такую привычку - во всем разбираться личным присутствием.

А по радио в закрытой сети уже неслись в эфире ебуки Михневича:

- Вы, что там копаетесь? Я вам дал команду следовать ко мне! Чего непонятно!? Буки-буки (ускорить маневр)!!!

- Исполняю буки-буки! - ответил я комдиву и сам побежал следом за командиром на бак.

Здесь уже творилось столпотворение - вся баковая группа в полном составе, Витвицкий с Берендяевым, бегали вокруг шпиля, а он еле-еле вращал свой баллер под многотонным весом якорной цепи.

- Алексей Алексеевич, там батька на связи уже из штанов выпрыгивает!

Ебуки сплошные и буки-буки приказывает исполнить. Я сказал, что исполняем буки-буки, - доложил я раздраженному такой небывалой обстановкой командиру.

Электродвигатель шпиля разогрелся до предела от небывалой нагрузки, взваленной на него, но пока держался.

Витвицкий сообразил, что еще пару минут таких перегрузок и двигатель просто-напросто сгорит. Он заставил боцмана найти ватный матрас и, намочив его водой, положил на корпус мотора.

От матраса повалил пар, и вода с него испарялась на глазах. Берендяев принес два углекислотных огнетушителя, и они с механиком по очереди стали поливать мотор струей углекислоты из раструба для его охлаждения. -Боцман доставай вымбовки (деревянные рукоятки для вращения шпиля вручную)! - приказал я Самохину.

За вымбовки встали 6 человек матросов, среди которых к рукояткам прилепились боцман и сам Железнов и, наваливаясь на них всем телом, стали помогать двигателю вращать баллер шпиля.

Я тоже пристроился к краю деревянной рукоятки и навалился как бурлак на лямку троса от баржи.

- Володя, иди на мостик и от Михневича там отбрехивайся. Без тебя тут справимся, - распорядился мной командир.

Уж лучше здесь крутить своими руками шпиль, чем на ГКП выслушивать комдивские 'буки-буки' и врать ему, что мы уже исполняем дачу самого полного хода. Батька же не дурак, он на РЛС прекрасно видит, что мы как стояли на месте, так и продолжаем стоять.

Дело пошло веселее, но не так быстро как бы нам хотелось и минут 10 потребовалось для того, чтобы шпиль смог самостоятельно выбирать цепь. Батька на своем корабле уже забрызгал слюной всю трубку ВПСа и дошел до открытого мата. Вот бы в этот момент находился рядом с ним Железнов - точно запустил бы в него этой увесистой трубой.

На выходе группы кораблей основой успешного управления в море спокон веку была связь. Так вот, когда в море внезапно пропадала связь, то крайним из походгого штаба был всегда связист Федя Ратников. В такой момент комдив доходил до белого каления и искал глазами дивизионного связиста, чтобы запулить в него тяжеленную трубку молчащего выносного поста связи.

Федя тоже был стреляный воробей и именно в такие моменты давал тягу в радиорубку, подальше от разъяренного батьки, низвергающего в пространство свое возмущение и готовность к физической расправе со связистом.

- Что вы там делаете? Мать вашу... Буки-буки исполнить! - орал в эфире зычный командный голос комдива.

Я сомневаюсь в том, что Железнов, когда отдавал якорь, помнил, что он находится не на своем 'Донце', где стоят огромные мощные брашпили, а на малом корабле, на котором мощность электрического шпиля не шла ни в какое сравнение с лебедками кабельного судна.

За два года моей службы ни разу не было случая, чтобы мы вставали на якорь на такой большой глубине. В якорной стоянке, где мы обычно стояли в точках рассредоточения, глубина была не больше 15-20 метров.

Полчаса мы снимались с якоря и, наконец, присоединились к своим кораблям и возобновили поиск в районе.

Три корабля щупали море своими опускаемыми ГАС и ворошили винтами воду на переходах между точками опускания станций всю ночь напролет, но лодка как провалилась сквозь толщу воды. Даже подобия ложного контакта не наблюдалось ни на одном корабле.

Утром мы вернулись в базу, и комдив сразу устроил показательный разбор действий кораблей при поиске иностранной подводной лодки.

Денисюк повесил на доску в тактическом кабинете кальку маневрирования кораблей в районе поиска, и командиры начали отчитываться в своих действиях.

Только Железнов мог с гордостью доложить о 10 минутах поддержания контакта с U-206.

'После обнаружения контакта с лодкой в 17.50. она внезапно зависла на месте и через две минуты дала ход 15 узлов. Впечатление было такое, что она развернулась на месте, не совершая циркуляции для покладки на обратный курс, и пошла на прорыв строя кораблей. По пеленгу 48 на дистанции 65 кбт контакт был потерян. Общее время поддержания контакта составляет 10 минут', - докладывал Железнов свои небывалые успехи.

Михневич нашел в себе силы и поздравил Железнова с небывалым успехом: это был первый корабль, который имел хоть и кратковременный, но уверенный контакт с новейшей немецкой лодкой.

- Железнов, вы мне только объясните, чего мне Дугинец по радио все врал, что вы исполнили 'буки-буки'. Я ему 'буки-буки' исполнить, а он мне - 'буки-буки' исполнил. Что вы там торчали на месте как привязанные. У вас, что дизеля не работали или что? - допытывался комдив.

- Товарищ комдив, это я отдал якорь, пока мы ждали ваших указаний. А когда стали его выбирать, то шпиль не тянет, двигатель перегревается.

Пришлось вручную вымбовками подрабатывать, - оправдывался Железнов.

- Думать надо! На такой глубине отдавать якорь!? Хорошо, что не спалили шпиль, да не пришлось отдавать скобу жвака-галса и вываливать за борт всю цепь вместе с якорем.

Тут я и решился напомнить командиру о представлении на звание. Мы с Железновым после окончания совещания подошли к комдиву.

- Виталий Адамович, тут у меня Дугинец просит представление написать на старшего лейтенанта. Как вы к этому отнесетесь? - уж больно неуверенно спросил Железнов у комдива.

- О! А он у нас единственный остался ненаказанным? Меня старого придурка наказали, всех наказали за смерть матроса Баужи, а твой помощник командира остался чистым? Так дело не пойдет! - неожиданно начал комдив. - Дугинец, до меня тут еще и слух дошел, что ты 'не собираешься загибаться на корабле от служебных натуг в 25 лет'?!

- Никак нет, не собираюсь! - имел наглость отвемтить я комдиву.

- Я вам объявляю выговор за низкую организацию службы на корабле.

Железнов, как только исправиться наш товарищ, тогда и будем писать на него представление, - завершил Батька свою речь.

У меня от удивления такому неожиданному решению вопроса с моим очередным воинским званием и вылетевшей у комдива моей же фразы, невольно открылся рот, поэтому я только и смог произнести:

- Есть, выговор, - а сам лихорадочно стал соображать, откуда комдив мог знать про это мое высказывание насчет 'не собираюсь загибаться на корабле от служебных натуг в 25 лет'.

Было дело. Совсем недавно от минутного лейтенантского отчаяния, задолбанный выходами в море и бесконечными нарядами, я вслух произнес такую аполитичную крамолу, когда мне рассыльный матрос сообщил, что я завтра заступаю в патруль по городу.

В этот момент у меня и вырвалась эта невольная фраза возмущения очередным препятствием к своему дому:

'Опять в наряд!? Задолбали уже этими нарядами! Я не собираюсь загибаться на корабле от служебных натуг в свои 25 лет'.

И вот сейчас именно эти свои слова я вдруг слышу уже из уст комдива.

Откуда и кто меня так дешево заложил...

Со мной был рядом только Витвицкий и наш штурман Михно, а в кают- компании в дверях стоял вестовой матрос Мешкаускас. Вот и реши, попробуй ребус с тремя неизвестными.

Сколько теперь еще придется ждать, когда мои начальники соизволят подписать обычную бумагу, называемую 'Представлением к очередному воинскому званию'?

В конце лета - начале осени начинаются отработки совместных стрельб и выполнение боевых упражнений в составе корабельной группы. Вот мы и вышли в море на выполнение совместной артиллерийской стрельбы по воздушной цели. По условиям стрельбы огонь по мишени, которую на буксире тащил за собой самолет, должны были одновременно вести сразу три корабля нашего дивизиона. Сложность этого упражнения состояла в том, что мишень мишенью, но буксировал-то ее настоящий самолет, которым управлял экипаж.

Система управления стрельбой 'Барс' была настолько чувствительна, что она даже отражения импульсов от троса буксировщика воспринимала как цель и автоматически могла по тросу переброситься на самолет-буксировщик. По этой причине мишень, после ее обнаружения, нужно было обязательно сопровождать по курсовому углу вручную, а когда буксировщик увеличит длину буксирного троса до максимальной и угол между мишенью и самолетом увеличиться на угол больше чем 200 т.д. (12°), то только тогда можно было открывать огонь на поражение.

Комбриг, обеспокоенный неукоснительным соблюдением этих мер безопасности, насажал на все корабли специалистов от артиллерии, чтобы те следили за соблюдением этих мер и не допустили непредвиденных возможных случайностей при стрельбе.

Со мной на стрельбу в море пошел флагманский артиллерист бригады капитан 3 ранга Ефимов. Куда уж еще опытнее, чем он, можно было ожидать для себя инструктора по всем артиллерийским вопросам.

Жизнерадостный и красивый с виду Ефимов действительно выглядел очаровательным офицером ВМФ. Человек кроме своей службы уделял достаточно внимания своему внешнему виду. На его белую флагманскую фуражку было приятно смотреть - она всегда выделялась своей стремительностью и белоснежной чистотой чехла, на котором блестел позолотой шитый 'краб'.

Одни ефимовские усики, чего только стоили! Они тоненькой подбритой ниточкой растягивались над верхней губой и свидетельствовали о его франтоватости и трепетном отношении к своей офицерской форме. Эта полоска усов подпрыгивала и изгибалась в такт движения губы и весьма выгодно подчеркивала его красивое тонкое лицо с ровным носом.

Ефимов знал полный джентльменский набор самых последних анекдотов и всегда бесплатно делился ими с приятными собеседниками, когда находился в благодушном настроении.

Выход на ответственную стрельбу как раз соответствовал его такому настроению, и он балагурил с нами на мостике, пока мы держали курс в полигон.

'У меня жена какими-то неведомыми мне путями засекла, что я ей в получку не отдаю 'морские'. Начала меня упрекать и ставить в пример своих знакомых примерных семьянинов. В этот отпуск мы с ней отдыхали в Сочи. Я подобрал прогулочный катерок размером поменьше и, когда на море стали появляться барашки, предложил ей покататься с ветерком вдоль побережья. Согласилась моя благоверная, а уже через полчаса нашей удивительной прогулки по морю выпала в осадок и лежала в лежку на лавочке. Когда я ее, как истинный лыцарь, на руках выносил с катера, то она меня поразила в самое сердце:

'Подавись ты своими морскими деньгами, я только теперь поняла, что такое эти ваши 'морские' и эта твоя прогулка'.

'С тех пор я с чистой совесть заначиваю положенные мне за страдания в море 57 рублей и трачу их по своему усмотрению', - закончил Ефимов свой увлекательный рассказ из личной семейной жизни.

Радиометрист доложил, что самолет с мишенью находится на подлете к северо-восточной границе полигона и через десять минут войдет в район. Я сбежал с мостика и в последний раз проверил подачу снарядов на артустановку. Максименюк все сделал правильно, и оставалось только произвести гидроперезарядку.

- Ну, что Максименюк! Как только поймаем цель, не забудь включить охлаждение стволов, - предупредил я своего улыбчивого пушкаря.

- Поехали, - включил я гидравлику перезарядки на левом стволе. Ствол с надрывным гудением пошел назад, и снижатели выдавили первый снаряд на линию досылки канала ствола. Правый ствол тоже зарядился без замечаний и я, закрыв боковой лючок на пушке, направился в пост РЛС на свое место управляющего огнем.

Навстречу мне вышел из дверей надстройки Ефимов и направился к пушке. Я, как и положено, проследовал за своим начальником.

- Ну, у тебя все готово к стрельбе? - спросил флагманский и открыл дверцу пушки.

- Товарищ капитан 3 ранга, я к стрельбе полностью готов! - обозначил я свое непреодолимое желание уничтожить мишень в ближайшее же время. Ефимов на моих глазах схватился за рычаг гидроперезарядки и отвел его в положение перезарядки правого ствола. -Я уже сделал перезарядку!!! - заорал я Ефимову и схватил его за руку. Он мгновенно вернул рукоятку в первоначальное положение, но гидравлика уже запустилась, и ствол пошел в откат. Внутри пушки что-то резко клацнуло глухим металлическим ударом, а ствол медленно вернулся на свое место. -Что вы наделали? Там сейчас на линии досылки лежат сразу два снаряда, - возмущенно и, несмотря уже ни на какие ранги, кричал я флагманскому артиллеристу, хотя сам себе еще не мог представить, как там, в пространстве, рассчитанном на один снаряд, могут разместиться одновременно сразу два. Единственное, что я успел сообразить в этот момент, что произошло что- то ужасное и непоправимое...

Я открыл боковую дверь установки и залез в нее, с другого борта влез Максименюк и мы с удивлением стали разглядывать непонятную конструкцию из двух спрессованных снарядов.

Донышко гильзы имело значительное утолщение и поэтому оно не смялось, а верхний снаряд прополз по нижней гильзе на два сантиметра вперед и этим самым утолщением прорубил корпус нижней гильзы. Верхняя гильза была сверху смята мощными рычагами снижателя и оба снаряда сплющились в единую массу бесформенной латуни. Эта деформированная конструкция заполнила все пространство на линии досылки, и сдвинуть с места или просто даже пошевелить эту пробку стало абсолютно невозможно. - Ну, что там? - кричал снаружи Ефимов.

- Что!? Все!!! Тут все заклинило. Снаряды сплющились друг об друга и намертво запрессовались на линии досылки.

Железнов сообразил, что у нас творится что-то непонятное, и сам, как обычно в критических ситуациях, прибежал к нам на помощь.

- Что случилось? Самолет в полигоне, уже выпустил мишень на буксире, сейчас стрельба начнется. Чего вы тут копошитесь? - пытался разрулить обстановку командир.

- Уже не копошимся. Алексей Алексеевич, стрельба отменяется, - подавленно с полнейшей безнадегой в голосе проронил я Железнову.

Правый ствол выведен из строя двойной гидроперезарядкой.

Ефимов сам не дал открыть рот Железнову для дальнейших пинков в мой адрес и прикрыл меня своим признанием.

- Алексей, это я тут по дурости натворил делов. У него уже была сделана перезарядка, а я ее повторил. Ты своего лейтенанта не пинай, он у тебя грамотный парень - все сделал, как положено и ни в чем не виноват, - защищал меня флагман перед командиром.

- Стреляй одним левым стволом, - вдруг предложил командир выход из создавшегося положения.

- Нельзя одним стволом стрелять! Тут автоматика не сработает, потому что на одном стволе цепь стрельбы будет прервана и все будет заблокировано, - пояснил я невозможность предложенного варианта.

- Ну, ты представляешь, что сейчас будет..., когда я комдиву доложу о происшествии? Это же срыв совместной стрельбы... Батька нас всех на куски порвет, - предвкушал дальнейшие события Железнов.

- Доложи Михневичу грамотно, что на корабле создалась взрывоопасная ситуация и корабль возвращать в базу с этими поврежденными снарядами нельзя. Нужно извлекать их здесь, в море и выбрасывать за борт, - подсказал Ефимов командиру, как более убедительно доложить об этом ЧП Михневичу.

Батька, услышав по радио о возможности взрыва на корабле, дал нам указание следовать в якорную стоянку и там всеми возможными способами избавляться от этих поврежденных снарядов.

Пока корабль следовал в точку стоянки, я еще пытался вместе с матросом самостоятельно извлечь снаряды с линии досылки.

Мы пробовали хотя бы сдвинуть с места кареткой вручную верхний снаряд, но толкатель каретки как назло стоял в таком положении, что упирался в донышко нижнего патрона, а сдвинуть вперед сразу два патрона никак не удавалось.

Вдвоем с Максименюком мы наваливались на рукоятку каретки и, обливаясь потом, пытались вращать ее, но металл скрипел и упирался против нас с нечеловеческой силой.

- Максименюк, ну давай еще разок попробуем! Вот эту трубу наденем на рукоятку, рычаг у нас с тобой увеличиться и, может быть, сдвинем с места, - подбадривал я своего маленького матросика.

- Тащ лейтенант, мы так могем повредыти усю резьбу на каретке, и тоды придется ее менять, - предостерегал меня взмокший от пота, но нисколько не унывающий артэлектрик.

- Да, хрен с ней, с резьбой! Главное выбить их отсюда. Если что каретку поменять недолго, - успокаивал я своего добросовестного пушкаря. Как только отдали якорь, а корабль застыл в точке, в 13 милях от берега, к нам на подмогу прибежал Железнов. Он объявил на корабле 'Боевую тревогу', чтобы аварийные партии были готовы к возможным непредвиденным обстоятельствам.

У Железнова всегда была удивительная тяга или привычка - самому лично и своими собственными руками принимать участие во всех авантюрных ситуациях. Хотя командир и не имел право на необдуманный риск - его задача управлять кораблем, а не копаться в неисправных механизмах.

Железнов предложил такой способ выбивания снаряда, до которого даже мой бывший колхозный тракторист Максименюк никогда бы не смог додумался. Он принес 5-ти килограммовую кувалду и тюкнул ей по верхнему краю донышка снаряда.

У меня от этого варварства на голове подскочила пилотка и по спине под кителем побежали морозные мурашки. Но снаряд хоть и на миллиметр, но все же продвинулся с места.

Махать кувалдой в замкнутом пространстве орудийной башни было совсем неудобно - размахнуться нормально не было никакой возможности.

- Алексей Алексеевич, нельзя так! Одно неверное движение и можно попасть в капсюль. Нас тут разнесет в куски вместе с кораблем - под нами бункер, в котором 1100 снарядов, - осаживал я командира.

Железнов немного посоображал и предложил другой вариант, но опять же с участием все той же огромной флотской кувалды.

Боцман отпилил ножовкой ручку от корабельной швабры и передал нам ее в пушку. Теперь я упирался этим дрючком в край донышка верхнего снаряда, а Железнов, стоя сзади меня, но уже за пределами башни, колотил в торец этой рукоятки.

С такой позиции, переместившейся за пределы башни на длину рукоятки, можно было с полным размахом лепить удары по этому упору. Однако и с этой позиции успехи наших усилий были совершенно микроскопические, но Железнов с неистовым остервенением Бармалея, искривив свой рот, показывающий свою железную фиксу, колотил и колотил по рукоятке.

- Алексей Алексеевич, давайте поменяемся местами!? - предложил я свои услуги молотобойца, когда увидел, что у моего командира от пота стала мокрой вся рубашка на спине.

Теперь я размахивал молотом и лупил, что есть силы, по деревянной рукоятке. Только иногда мелькал в глубине подсознания непонятно откуда набегающий холодок страха, который возникал от осознания ювелирности нашей с командиром работы в переполненном боезапасом пространстве, в котором в общей сложности находилось 1150 боевых снарядов.

Но, помахав 5 минут увесистым орудием производства, эти страхи улетучились, и осталась только неимоверная злость на эту деревянную ручку от швабры, по которой нужно было стучать из последних сил. Пот стекал ручьем за воротник рубашки и застилал глаза своим едким электролитом, разъедающим глаза, но не мог же я перед командиром показать свою отнюдь некузнечную удаль - я колотил из последних сил по ненавистной деревяшке.

В результате наших титанических усилий снаряд прошел сантиметров 10 своего вынужденного пути под ударами молота, и мы воспрянули духом - не так уж все плохо получалось в наших кузнечных стараниях.

Так, поочередно меняясь в позициях расстановки сил на артиллерийской арене, мы долбили по загубленному корабельному инвентарю, и вдруг раздался грохот железа в гильзоотбойнике, а Максименюк заорал радостным криком детского азарта победителя в суровой борьбе титанов:

'Ура! Усе! Пролетел снаряд у бункер! Щас достану!'

Я вытащил раздавленную лепешку нижнего снаряда из-под снижателей заряжающего устройства ствола, и мы с командиром в полном смысле выползли на карачках из башни на свежий воздух шкафута.

Ватные руки заморенного кузнеца еле удерживали эту бесформенную железяку, совсем недавно бывшую боевым снарядом ОТС (осколочно-трассирующий снаряд).

Из разорванной латунной стенки гильзы на палубу, как горох, сыпался порох и раскатывался по ней по всем щелям. Мокрые от пота этой бесконечной кузницы и перепачканные смазкой, но счастливые, как подземные гномы, нашедшие свой очередной алмаз, мы смотрели с Железновым друг на друга и хохотали с таким детским восторгом упоения своей небывалой удачей, что даже матросы, видевшие наши блестевшие счастливые лица, не выдержали и заулыбались нашему задорному смеху.

Они ведь, кроме Максименюка, даже не подозревали из какой смертельной кузницы мы только что вылезли.

Внимательно рассмотрев прорванную в двух местах латунь корпуса гильзы, из которой торчали маленькие цилиндрики пороха, я с огромным облегчением выбросил ее за борт, а следом полетела сплюснутая латунь второго снарядного уродца.

К своему причалу мы вернулись вместе со своими кораблями уже поздно вечером, но никто меня не вызывал на ковер и претензий ко мне со стороны Батьки и Любимова за неожиданный срыв стрельбы не было.

- Ты, уж извини, лейтенант, что все так глупо получилось с моей стороны. Но ты молодец, достойно вышел из сложной аварийной ситуации, - прощался со мной на стенке причала Ефимов.

С этих пор мы с командиром стали, если и не близкими друзьями, то, по крайней мере, стали уважать друг друга и доверяли все, без утаек и различных намеков. А на корабле среди матросов и мичманов за командиром намертво закрепилась подпольная кличка 'Железяка'.

Ночью командир позвал меня в свою каюту и, хотя он намотался за день с кувалдой и этой заваленной на корню артиллерийской стрельбой по воздушной цели, но энергии у него хватало еще и на меня.

- Володя, кальвадос пробовал когда-нибудь? - спросил он, выставляя на стол бутылку с содержимым коньячного цвета.

- А что такое кальвадос? Что-то испанское в этом слове звучит, - проявил я свою абсолютную серость в винодельческих вопросах.

- Тут скорее пахнет Францией. Кальвадос - это яблочная водка, - пояснил мне Железнов, указывая на румяное яблоко на этикетке бутылки украинского розлива.

- Давай! На флоте главный инструмент - это кувалда! За успех кузнечного дела в корабельной нарезной артиллерии, - налил он по полстакана янтарного напитка, и мы чокнулись с ним за пролитый пот и потраченные нервы.

Непривычный вкус самогона вперемежку с запахом чего-то фруктово- ягодного, но крепкого по содержанию кальвадоса, заставил зажмурить глаза и задержать дыхание.

- Ничего себе кальвадос - покрепче кубинского рома! - выдохнул я непривычный 'французский' аромат.

- Шестьдесят градусов!!! - смачно крякнул командир, указывая на цифры этикетки.

Он долго и нудно рассказывал об этом самом кальвадосе и как его делают на Украине, но по французским рецептам, а мне, честно говоря, были до большой балды все эти рецепты. Я, откровенно пересиливая себя, боролся со сном и просто-напросто из уважения к нему сидел и слушал, а сам мечтал упасть на свою койку и забыться до утра.

Но зато, когда кальвадос своим уровнем подходил к донышку бутылки, я знал о своем Железяке все и больше. И что он откуда-то с Винницкой области, и что окончил Бакинское училище, а с семьей ему совсем не везет. Пришлось разойтись с женой, а теперешняя подруга у него в Балтийске, так как здесь пока нет жилья.

Теперь я знал, что он увлекается фантастикой Рея Брэдбери, в которой тот объединял научную фантастику со сказкой-притчей и одновременно вплетал сюда же социально-психологические исследования американского общества. Для меня этот жанр как раз и был на уровне Салтыкова-Щедрина в школьной программе, но я стоически выслушивал рассказ про 'офпеса', которого астронавты потеряли после ревизии на своем космическом корабле.

Разошлись мы после кальвадоса уже в четвертом часу. От усталости и паров французского напитка, нещадно бившего по мозгам чисто по-русски, но на украинский лад, я сунулся на свою койку, даже не подумав раздеваться. На верхней койке сопел в две дырочки Петр Матвеевич, а я, увидев его губы, сложенные трубочкой и испускающие свистящие мелодии Морфея, тоже мгновенно провалился вслед за ним.

- Дугинец, подъем! - прокричал рядом с моим ухом голос командира. А мне казалось, что я только-только успел закрыть глаза, а уже Железяка будит меня словно пацана на линейку в пионерском лагере.

Руки и спина болят после упражнений с кувалдой, голова трещит от кальвадоса, и нет никаких сил, чтобы оторвать ее от теплой подушки. - Володя! Вставай на физзарядку, строй личный состав, - тормошил меня за плечо любитель французских вин.

- Уф-ф! Алексей Алексеевич... Сил нет никаких. Может Матвеевич сбегает с бойцами, - уговаривал я своего насильника.

- Вставай, говорю. Ты же видишь, я перед тобой стою, а ты чего размазался... Вставай! - железным голосом требовал Железнов, сверкая металлическим фиксом и белоснежным подворотничком на кителе, от которого растекался по каюте аромат модного мужского одеколона 'Рижанин'.

Кличка как нельзя лучше соответствовала характеру нашего командира. Железнов - 'Железяка'. У него был упертый характер и железное здоровье. В каком бы состоянии он не прибывал на корабль в любое время дня и ночи - в 6.00. он был как австрийский штык - блестел и был готов к любому бою.

Одинокая жизнь офицера на корабле, пусть даже и командира корабля, никогда до добра не доводит. Одно дело, когда ты молодой лейтенант, только что прибывший из училища и на тебе все возят воду и суют тебя во все наряды и командировочные дыры. Когда ты постоянно находишься, как вошь на увеличительном стекле, по другую сторону которого расположены начальники всех рангов и мастей совместно с политработниками, внимательно следящие за твоим морально-политическим состоянием и специальной подготовкой. А тебе под этой лупой не хватает даже времени подумать о возможностях светской береговой жизни, а не то, что совершить какую-то глупость и расслабиться на полную катушку.

А уж за свои поступки и действия такая личность как капитан-лейтенант, да еще и коммунист со стажем, командир малого противолодочного корабля, уже вполне отвечает самостоятельно без нянек. Так я и думал, но вскоре убедился, что и это не так все просто.

В свободное время, которого было не так-то и много, но все же было, Железнов уходил с корабля, и где его носили по ночам черти, нам было неизвестно. Но под утро он приходил на корабль в нетрезвом виде, однако, при этом держался, как стойкий оловянный солдатик, и преодолевал корабельный трап без эксцессов. А уж после подъема по внешним признакам у Железнова никак не проявлялось его недавнее состояние, и он прекрасно справлялся со своими служебными обязанностями.

И вот однажды Железяка завершая предутренний моцион в сумерках резко пошатнулся на трапе, что заставило среагировать вахтенного у трапа матроса Ляшонок на такое неадекватное поведение командира. Он вовремя подбежал и подставил командиру свое плечо, чем предотвратил его возможный кульбит за борт. Ну, что особого случилось - всякое в жизни бывает.

Такое утреннее поведение дошло до нашего замули и он пометил в свой кондуит очередную строчку компромата. Да и все бы нечего, но командир и подозревать не мог, что переборки между нашими каютами были настолько тонюсенькие, что от этого становились звукопрозрачными мембранами, усиливающими собой звуковые колебания в соседних каютах. Громкие голоса в каюте командира можно было слышать и без шпионских приспособлений, а если приложить еще и ухо к переборке, то в каюте были слышны не только бульканья жидкостей и звон стаканов, но и шорохи всевозможного происхождения.

Я не раз заставал Романоваса в застывшей позе спящего человека на своей верхней койке, но со странно вытянутой шеей и прижатым ухом к командирской мембране. При нахождении в таком своем секрете зам задергивал свою зеленую коечную шторку и считал, что достаточно зашифровался от посторонних глаз.

Что уж Романовасу удавалось выуживать от прослушивания своим мохнатым партийным ухом в этом межкаютном эфире, там за стенкой, я по своей неопытности не понимал, но ему видимо эта информация была необходима.

По этой причине секретный замовский кондуит периодически пополнялся новыми записями, которые были явным компроматом на командира, ничего не подозревающего о строящихся кознях. Когда-то книжица в замовском кармане, молчаливо хранящая информацию, должна была сработать, что она и сделала для нас совершенно неожиданно.

На наши корабли пришли молодые лейтенанты-минеры и почти все как один из ТОВВМУ (тихоокеанское военно-морское училище). На МПК-25 - лейтенант Юровских, на 119 - Гена Федин, на 27 - Гена Турков, на 94 - Гена Кухарчук, и один на всех фрунзак Виктор Черняк!

Чего гоняют лейтенантов? Фрунзаков посылают служить на Восток, а оттуда присылают на Балтику макаровцев... Кому это надо, раздумывал я, глядя на бравых на первых порах лейтенантов, прибывших из училища. Они были такие красивые и опрятные в своей недавно пошитой форме, что мне порой казалось, что я по сравнению с ними уже выгляжу старым мухомором в своем блестевшем от минерских смазок и затертом временем, но до сих пор лейтенантском кителе.

Лейтенанты стали принимать дела командиров БЧ-2-3 и у многих появились технические вопросы. У кого-то обнаружились рассогласовки установок с заряжающими устройствами, у кого не работала требуемым образом система 'Буря' и были прочие несоответствия в минно-торпедном хозяйстве.

По всем этим вопросам они обращались к Денисюку, но Серега к тому времени несколько оборзел на своей должности и, считая, что ковыряться самому в неисправностях это уже 'не царское дело', обычно возлагал такие сложности на меня:

- Володя, сгоняй на 119-ый. Они завтра идут на стрельбу, а там, у Федина досылающее устройство подъемника рассогласовано с установкой. Подрегулируй стволы, но только ему не объясняй, как это делается, а то начнут сами хозяйничать - грехов не обберешься.

Гена Федин молодой и несколько романтический лейтенант уже давно понял к кому ему нужно обращаться по поводу помощи в вопросах эксплуатации оружия и технических средств.

По такой причине он только всегда приветствовал мое появление в его боевых постах, и мы с ним за 10 минут устранили все рассогласовки. Прогнали стволы установок макетом бомбы - все работает как часы. 'Все Гена, можешь стрелять из установок, все у тебя пашет в пределах нормы. Только сам не лезь в регулировку, здесь есть некоторые хитрости, в которые тебе пока еще лучше не соваться', - сдавал работу я своему очередному клиенту.

Мне нравился офицерский коллектив на МПК-119. Все служили со знанием дела, и никто ни с кем не боролся за свое место под солнцем, никто никого не подсиживал, разве только подшучивали иногда по поводу или без него.

Молодой и веселый командир капитан-лейтенант Быканов Юра, прибывший после учебы на 'классах' и сменивший Семена Яковлева, ушедшего на должность командира СКРа, руководил своей командой не хуже любого студенческого КВНа. Он был грамотным командиром и неунывающим шутником и острословом, что бесспорно сказывалось на его авторитете и командирских амбициях. Здесь служил и Валя Самойлов, сбежавший с нашего корабля. А механиком был коренастый крепыш Паша Биньковский, который вслед за Кожухарем приобрел 'Жигули' - пикап и разруливал по бетонке причалов на своем лимузине.

***

Во втором часу ночи дежурный по кораблю растолкал меня и предупредил что с левого борта к нам подходит на швартовку корабль, на котором с моря возвращается комбриг Иванов.

Комбриг есть комбриг, и встречать его корабль положено подобающим образом - без суеты, но уверенными действиями швартовых команд. 'Баковым - на бак, ютовым - на ют. Принять корабль с левого борта', - прокукарекал я команду швартовым группам в тишину спящих кубриков. С юта Чеклецов доложил о готовности, а на баке не появилось ни одной живой тени. Корабль комбрига уже разворачивался в Зимней гавани для подхода к нашему борту, и я побежал на нос корабля. Ни души.

В моем кубрике стояла мертвая тишина, и ни один боец ухом не повел на команды с мостика. В спертой атмосфере помещения явно пронюхивался спиртовой запах, заполнивший это сонное царство.

'Подъем!' - в отчаянии заорал я своим подчиненным.

Удивительно, но никто даже не шелохнулся и не проявил ни малейшей реакции на громкую команду.

Я подбежал к матросу Ляшонок и стал тормошить бойца за руку, лежащую поверх одеяла. Безжизненная конечность торпедиста, как плеть, вращалась за движениями моих рук, но ее хозяин абсолютно не реагировал на это. Из полуоткрытого рта на меня с тяжелым дыханием вырывался поток шильного перегара.

От собственной беспомощности что-либо сделать в этой обстановке я двинул Ляшонка головой о пиллерс, торчащий в подволок у его изголовья, но и на эту грубость матрос тоже не отреагировал.

Я стал по очереди тормошить бойцов всех подряд, но и здесь мне никто никак не отвечал - мертвые спящие тела абсолютно не воспринимали мои попытки добудиться до их сознания.

- Мешкаускас, это что такое? С-с-суки! Неужели нажрались... Где только они все так успели? - не стеснялся я в своих откровения перед дежурным по низам, которого я тоже на всякий случай внимательно обнюхал.

- Бегом на бак, будем сами принимать швартовые, - бросил я своему минеру и полез по вертикальному трапу наверх, на свежий воздух.

До корабля осталось уже метров двадцать, и нам на бак полетел бросательный конец, швырок которого просвистел над моей макушкой и стукнулся об металл палубы.

Вместе с Мешкаускасом мы проворно выбрали стальной швартовый конец и завели его на кнехт. Корабль мягко ткнулся бортом о подставленные на шкафуте кранцы и замер.

Я сдернул цепочку с леерного ограждения на шкафуте левого борта для прохода комбрига и замер в трепетном ожидании Иванова, который должен был пройти через наш корабль на стенку причала.

В душе у меня творился невообразимый хаос трусливых мыслей от увиденной картины в 1-ом кубрике, и я откровенно боялся - вдруг комбрига нелегкая дернет в левую сторону и он спустится в эту вонючую клоаку мертвецки пьяных тел.

- Дугинец, вы, почему до сих пор не сдали зачеты на самостоятельное управление кораблем? - совершенно неожиданно спросил меня комбриг, когда перешагнул на борт нашего корабля и в темноте сумел разглядеть мою личность, застывшую с приложенной к козырьку ладонью.

Вопрос, которого я ну никак не ожидал в этой ночной обстановке и своих душевных переживаниях последствий групповой пьянки в моем кубрике, поверг меня в некоторое замешательство.

- Товарищ капитан 1 ранга... Я... Я уже сдал 15 зачетов, осталось еще 12 сдать. Тут было все некогда..., - неуверенно оправдывался я.

- Сдавайте, не тяните это дело, - мимоходом бросил в мой адрес Иванов и сошел по трапу на стенку, где под парами стояла его автомашина 'Волга'. 'Пронесло', - невольно вырвался вздох облегчения, когда машина комбрига, попыхивая выхлопами, удалилась в сторону КПП.

Утром с прибытием командира на корабле началась грандиозная разборка небывалого ночного происшествия.

А дело разворачивалось по удивительно простому сценарию, которого в корабельной практике еще пока никто не описывал.

На западной границе наших причалов, у самого выхода из Зимней гавани в аванпорт, всего-то метрах в 100 от корабля находилась вертолетная площадка, на которой постоянно базировался вертолет Ми-8. Какие уж там функции возлагались на этот вертолет, я знать не знал, но он, частенько вращая своими внушительными винтами, улетал в неизвестном направлении, а через некоторое время опять появлялся на своей стоянке.

К боцману Самохину подошли два вертолетчика с этой самой площадки, и предложили обычный флотский ченч: поменять краску на флотскую валюту.

Боцман вывалил им из форпика целый тяжеленный бидон эмали, которая по своему колеру не особо пользовалась успехом на корабле и те, изгибаясь веером в разные стороны от тяжести бидона, поволокли свою добычу к себе на стоянку.

А к вечеру эти два летуна принесли на корабль боцману целое ведро спирта. Им такого дерьма было не жалко, так как у них даже в противообледенительную систему несущих винтов заливалось несколько ведер этой гадости.

Ну, боцман! Ну, Самохин! Я почему-то всегда считал его серьезным мужиком, отцом пятерых детей, и то, что он нежадный я тоже это знал, но что до такой степени... Ну, попивал иногда, с кем не бывает...

Боцман спешил домой к своим домочадцам и впопыхах сборов отлил себе половину ведра, а остальное - отдал матросам в носовой кубрик и то только потому, что кубрик находился рядом с форпиком.

Матросы по простоте своей душевной вылили остатки из ведра в питьевой бачок для воды и устроили вечерний чай на шведский манер. Каждый подходил к кранику и цедил себе в кружку, сколько было душе угодно. Ну, сколько там было угодно матросской душе чистейшего шила для полного счастья, с его-то организмом, непривыкшим к таким возлияниям? Но выпендривался каждый салажонок друг перед другом, как только мог, до тех пор, пока после отбоя все без исключения не опрокинулись на свои койки в беспробудном сне.

Весь кубрик моего личного состава был выведен из строя этим вонючим пойлом, и только старший матрос Мешкаускас, который был дежурным по низам, остался в строю. Об этом чудном явлении я нисколько не задумывался, а надо бы было подумать.

Почему? Почему у него у одного хватило духу не прикоснуться к этому коварному питьевому бачку.

Хорошим матросом был Мешкаускас Витаутас Людо и глаза никогда не прятал в разговоре со мной. Он был настоящим хозяином в своем боевом посту наводки РБУ: красил, подкрашивал, смазывал технику и установки всегда содержал в надлежащем виде. И палубу драил мастерски огромной шваброй и первым лез за борт на беседку, с которой со знанием дела наносил валиком на корабельные борта пахучую краску ПХВ. Никогда, в любую погоду на море не укачивался и был всегда чистым и аккуратно одетым.

До своей службы Мешкаускас проживал в райском литовском поселке Неринга, который вытянулся вдоль Куршской косы почти на границе с Калининградской областью. Это были удивительные заповедные места, где природа была не тронута руками вездесущего человека-варвара.

Здесь дикие кабаны плодили свое полосатое потомство, не подозревая кто такие охотники с ружьями. Лоси и барсуки вальяжно расхаживали по единственной дороге, как по глухому лесу, даже не реагируя на присвутствие людей, а уж про прочую дикую живность - белок, зайцев и говорить не приходилось.

Куршский залив, отделенный от вод Балтийского моря, представлял собой огромное пресноводное озеро. Неман и другие реки вливают сюда свои воды, отчего вода всегда была пресной, а излишки воды уходили в Балтику через единственный пролив в районе Клайпеды.

Вот здесь и водились угри, судаки, окуни и прочая пресноводная рыба, а с другой стороны косы, в морских водах всегда было полно трески, селедки, лососей (семги) и других морских обитателей.

Там, в Неринге был какой-то богатый рыболовецкий колхоз, в котором работал отец моего минера.

Я своему минеру доверял полностью и всегда общался с ним как с равным во всех правах товарищем, ну откуда я мог в то время знать и даже подозревать коварные методы работы нашего особиста Винокурова. За какие-то необдуманные порой полудетские националистические высказывания в высшие адреса власти этот самый микромайор профилактировал моего минера и получал от него информацию о состоянии климата на корабле и в офицерской среде. Но я-то всего этого не знал и даже не догадывался, что такое может быть на моем корабле.

На мое предложение стать вестовым в нашей кают-компании, он сразу согласился, хотя уже по срокам службы его никто не причислял и не считал в салажатах и карасях.

Если бы он отказался гарсонить, то я бы даже настаивать не стал. Ведь не всем же низшая лакейская должность вестового при кают-компании офицеров могла быть по душе.

И вестовым Мешкаускас был отменным - всегда крутился и успевал все без толчков и напоминаний, но при этом он по долгу своих обязанностей всегда присутствовал в непринужденной обстановке офицерского коллектива за обеденным столом, которые часто позволяли себе высказывания не соответствующие партийным взглядам на жизнь.

Вот тут я и заприметил, но не обратил тогда на это внимания, что он обязательно один раз в неделю отпрашивался в санчасть. То у него очень болит на ноге кровавый мозоль от флотского прогара, то руку стеклом порезал... Я ведь и понятия не имел, что на втором этаже здания, над санчастью располагался Особый отдел. Мне ведь пока не довелось побывать в этом заведении.

Утром, в воскресение Мешок, как обычно, постучал в двери каюты и пригласил меня к завтраку. Зайдя в кают-компанию, я почувствовал приятный нежный запах копчености, таких запахов у нас на завтрак обычно не бывало.

Посреди стола стояла тарелка с аккуратно порезанными кусочками темно- коричневой рыбы и обычный набор ломтиков батона, масло и сахар. Мешкаускас, как-то странно смущаясь, но необычно и торжественно глядя мне в глаза, извлек из посудного шкафчика бутылку и не хуже любого официанта налил мне в стакан, вставленный в витиеватый металл корабельного подстаканника, вместо обычного чая полстакана водки.

- Это что такое? Опять какавная? - недоумевающе оценивал я чистенького и опрятного вестового.

- Не-е-т, на этот раз чистая. Товарищ лейтенант, у меня сегодня день рождения. Вы только не ругайтесь. Я вас еще хочу угостить домашним копченым угорьком - родители прислали, - заискивающе пояснил матрос наличие на столе деликатеса и своего необычного поведения.

- Да я и не собирался ругаться... Тем более в такой твой день. Только водку по утрам не приходилось употреблять, - выдал я свою тайну вестовому. 'Ну вот опять! И как я должен поступать в такой ситуации? Отодрать матроса в его собственный день рождения и принципиально не притрагиваться к предложенным угощениям. Нормальный парень, почему я его должен был обижать. Тем более, что я был старшим на корабле и кроме меня и вестового в кают-компании никого не было', - размышлял я над выходом из создавшегося тупика.

- Витаутас, я тебя поздравляю с днем рождения! Всего тебе самого хорошего в жизни и на гражданке, - успокоил я матроса и поднял стакан за ручку подстаканника. - Садись тоже пей чай, а то сейчас голодный Чеклецов нагрянет.

А угорь-то! Ум отъешь! Такая вкуснотища! Я впервые в жизни дегустировал подобную диковину, которую живьем пока даже не видывал, а уж представить, как это вкусно, был даже не в состоянии. Под золотистой шкуркой открывалось нежное розоватое мясо, которое просто таяло во рту, а из-под вилки капал прозрачный жир и растекался по тарелке.

Два кусочка угря и сто граммов водки натощак и ощущение такое, что ты уже наелся до отвала.

Мы пили чай, и вестовой рассказывал о своей семье, сестре и матери. Оказывается Мешкусейте - незамужняя сестра Мешкаускаса, а Мешкусене его мать, то есть замужняя женщина. Вот тебе и мисс и миссис.

Витаутас осторожно интересовался моим семейным бытовым устройством и когда я нечаянно обронил фразу, что нужно делать ремонт в комнате, то сразу нашелся с предложением:

- Давайте мы вам с Войтовым сделаем ремонт. Я все умею. Не пожалеете, - неожиданно предложил он мне свои услуги.

- Как это? - не понял я от неожиданности.

- Ну, как? Вы нас к себе домой отведете и оставите, а мы за пару дней сделаем все в лучшем виде.

- Ну, уж нет! Вы что рабы какие? На меня будете вкалывать..., - осторожно осадил я наемного рабочего.

- Я обои-то уже отодрал, а там щели в стенах. Вот алебастры нужно немного достать, чтобы их заделать в стенах. Времени нет, - мечтательно произнес я скромную лейтенантскую мечту.

- Достану! Вон на стройке у чуреков-стройбатовцев выпрошу, - моментально среагировал вестовой на алебастр.

После обеда в тамбуре второго переходника уже стоял бумажный 40- килогаммовый мешок полный алебастры.

- Товарищ командир, я вам сам отнесу мешок домой, только скажите во сколько вы домой пойдете, - довольный операцией по экспроприации у стройбата стройматериала сообщил мне матрос.

- Куда мне такой мешочище... Мне нужно всего-то с полведра, - удивленно разглядывал я аккуратный бумажный пакет, плотно набитый порошком.

- Да в хозяйстве все пригодится, - успокаивал меня Витаутас.

И ведь тащил же на спине, обливаясь потом, эту тяжесть до самого моего дома, когда мы с ним топали по его тайной тропе самовольщиков, которая пролегала, минуя бригадный КПП, вдоль берега аванпорта старого городского кладбища.

Вот таким-то путем можно было совершенно беспрепятственно не только вынести с территории бригады мешок алебастры, но и любому любопытному гражданину проникнуть на территорию закрытых военных гаваней, бдительно охраняемых на воротах пропускных пунктов.

- Это и все ваши апартаменты? - удивился Мешкаускас, разглядывая мою 13-метровую комнатушку с видом на море.

- Там еще общая кухня целых 18 метров, туалет и ванная, - демонстрировал я ему мои удобства в общей квартире.

- Да-а... Никогда бы не подумал, что корабельные офицеры живут в таких скромных условиях. На троих человек - это, по-моему, тесновато, - выдал мне мой помощник свое умозаключение.

А через неделю по кораблям пронесся слух, что наш сосед-вертолет упал в море при полетах и из экипажа никто не смог спастись. Первая причина, которая была выдвинута по предварительным расследованиям - обледенение винтов из-за отсутствия спирта в системе противообледенения. Непонятно было только при чем здесь обледенение винтов, когда температура воздуха не опускалась ниже 0. Может быть там на высоте в 500 метров она и была отрицательной.

По кораблю забегал шустрый, но маленького роста лейтенант с красными просветами прокурорских погон. Парнишка копал, пытаясь расколоть хоть одного матроса, но даже Мешкаускас не пошел на сговор.

Все притихли от этого трагического происшествия из-за обыкновенного спирта и врали, глядя в глаза этому следователю, что никто ни сном ни духом никакого понятия не имеет про спирт и эту аварию.

Уже потом, когда обнаружили в море на дне этот вертолет и подняли его, была установлена настоящая причина гибели вертолета - неисправность двигателей.

После таких событий Железнов вызвал к себе замулю и решил по командирски потребовать с него усиления воспитательной работы среди личного состава, направленной на предупреждение подобных негативных происшествий на корабле.

Но стоило командиру открыть рот с обвинением Романоваса в его недостаточных потугах в работе с личным составом, как ему пришлось закрыть его и выслушать замовские нападки:

'Как вы можете обвинять меня, когда вы сами не являетесь примером для личного состава. Вы постоянно употребляете спиртные напитки на корабле и на берегу, прибываете на корабль в непотребном виде'.

Дальше Петр Матвеевич достал из-за пазухи свой кондуит, в котором медленно, но верно, копился компромат на Железнова, и стал зачитывать выдержки из этого дневника:

'12-го августа вы прибыли утром на корабль и чуть не упали с трапа за борт. Вас успел удержать от падения за борт вахтенный матрос Ляшонок. Стыд-то какой - матрос на трапе под руку поддерживает пьяного командира. 20-го числа, вы, после стрельбы с Дугинцом до 3 часов ночи пили кальвадос в каюте.

22-го вы пили спирт у себя в каюте с Быкановым, а 24-го с ..., - полился из замовских записей последовательный перечень всех командирских мероприятий с его друзьями и коллегами'.

'Я подниму вопрос о вашем аморальном поведении на партийном бюро', - вконец запугал Железнова заместитель своими записями, наблюдениями и прослушками.

Железнов, разъяренный до крайности и красный, как после кальвадоса, вылетел из своей каюты и рванул по трапу из офицерского коридора наверх. Что ему еще оставалось делать после услышанного компромата от соседа по каюте.

После таких замовских откровений и угроз расправой на партийном бюро Железнов стал откровенно бояться нашего ярого проводника трезвого образа жизни, и у него уже не возникало даже желаний общаться с Матвеевичем на воспитательные темы.

Жаль было Железяку, но он оказался на крепком партийном крючке у нашего Матвеича.

После этого случая с корабля исчез наш боцман мичман Самохин, и корабль остался теперь и без баталера, и без боцмана.

В конце сентябре задул крепкий ветер, и наши корабли задергались в его порывах с огромным желанием порвать свои швартовые путы и оторваться от причалов. К вечеру ветер еще более усилился, и объявили 'штормовую готовность №1'.

В 20 часов я заступил вахтенным офицером на швартовых, двигатели были провернуты воздухом и приготовлены к даче хода, мы приготовились бороться с ветром до утра. Поскольку корабль стоял у стенки, командир дал команду стоять вахту по два часа.

В 22 часа меня должен был сменить на мостике Романовас, но как всегда у зама нашлась неимоверно срочная работа - нужно было провести комсомольское собрание с личным составом.

Железнов поднялся на мостик и предупредил меня:

-Владимир Викторович, там зам проводит собрание в 3-ем кубрике с бойцами, ты уж стой вахту до 00 часов, а он за тебя потом отстоит. Я еще не падал от усталости от этой вахты - сидел себе спокойно в командирском кресле и слушал завывания ветра, треплющего брезент обвесов мостика и свистящего в сигнальных фалах.

Откуда такая неимоверная силища у этих порывов стихии - корабль, как индейская пирога, подскакивал на волне, но осаживаемый стальными тросами тут же опускался вниз и протяжно скрипел бортом по резине огромного причального кранца. Этот звук усиливался в пространстве между бортом и стенкой причала и вырывался наверх как вибрирующий треск ломаемого пополам дерева, но со специфическим подвывом.

Озабоченный своей руководящей работой над комсомолом Матвеевич притащил в ходовую рубку какие-то протоколы собрания и, приняв у меня вахту, стал оформлять в окончательном виде постановление комсомольского собрания.

- Счастливой вахты. Вахту у трапа почаще посылай проверять концы на юте, а то их отсюда не видно, - предупредил я Романоваса и со спокойной душой отправился спать в каюту.

Моего любителя свежего воздуха в каюте не было, и я врубил электрообогреватель на все киловатты его мощи и завалился спать на чистых простынях.

Только я согрелся и разоспался в тепле и уюте, как меня стал толкать в плечо зам:

- Воло-о-дя! Вставай на вахту, - как литовский петух трижды прокукарекал мне в самое ухо в темноте каюты Петя.

Я взглянул на часы - два часа ночи.

- Матвеич, какая вахта!? Только два часа.

- Мы же договорились стоять по два часа. Вот и вставай на вахту, - настойчиво стоял на своем Романовас.

- Петр Матвеевич, ты чего? Я же отстоял за тебя два часа - теперь ты за меня стой! - пытался я восстановить надтреснувшую справедливость.

- То было вечером, а сейчас ночь.

- Петр Матвеевич, пошел ты ... со своей ночью. Один черт на корабле ничего не делаешь, в нарядах не стоишь, на вахту вас тоже не трогай... Отстоишь еще два часа - ничего с тобой не случится, - выдал я свое заключение и, отвернувшись к стенке, натянул на себя одеяло.

Через минуту в каюту влетел Железнов и, резко сдернув наполовину с меня одеяло, начал продолжение замовских требований:

- Лейтенант Дугинец, вставайте на вахту! - перешел на официальное обращение ко мне командир.

- Алексей Алексеевич, я прошу не распускать руки. Я по вашему приказанию отстоял за Романоваса на вахте два часа, когда он занимался своей работой. Теперь пусть он стоит два часа за меня, - пытался я мирно уладить назревающий конфликт.

- Вставайте на вахту, - озлобленно настаивал Железнов.

- Никуда я не пойду, - в сердцах непонимания вырвалась у меня последняя фраза.

- Ну, ты об этом еще пожалеешь..., - бросил на прощание командир и они с Романовасом удалились из каюты.

Утром начался несусветный переполох. На корабль прибыл Любимов и вызвал меня в каюту командира.

- Дугинец, вы, что совсем уже обнаглели? Вы, кто такой? Кто вам дал право оценивать работу заместителя командира по политической части? - сурово смотрели на меня знакомым взглядом удава глаза Любимова.

-Я ничью работу на корабле не оценивал. Я просто сказал то, что есть на самом деле, - выдержал я всю подавляющую энергию любимовских глаз. - Товарищ капитан 3 ранга, - все же пытался вставить я слова оправдания, - я же отстоял за него вахту...

- За ваше хамское поведение и оценку работы замполита я вынесу ваше дело на суд офицерской чести, - грянул гром среди тишины каюты. - А сейчас пошли к комдиву.

В дежурной рубке Михневич меня встретил, не скажу, что добродушно, но, по крайней мере, не сверлил меня насквозь своими глазами и даже фанагорийцем не обозвал.

- Товарищ лейтенант, вы, не зарывайтесь! Когда вам будет дано такое право оценивать работу старших начальников, тогда и будете это делать. А пока сидите и помалкивайте. Слушай, что будет дальше, - совершенно спокойно сказал мне комдив.

Любимов снял трубку оперативного телефона и попросил начальника Отдела кадров штаба базы:

- Петрович, привет! У тебя там представление на старшего лейтенанта, на Дугинца... Так вот ты его попридержи, не отправляй на флот, пока я тебе не позвоню.

Услышанный монолог в телефонную трубку для меня был невыносим. Я ведь даже не знал, что Леонид Иванович уже написал и отправил на меня представление на очередное звание. А тут вдруг я узнаю эту радостную новость, которая в этот же миг превращается для меня в несбыточную мечту на ближайшее обозримое будущее.

После этого пережитого мной потрясения я долго не мог прийти в себя. Мне хотелось порвать на куски этого Романоваса с его страшной записной книжкой и мохнатыми ушами, которые слушали мир не в том измерении, к которому привыкли нормальные люди. Как жить в одной каюте с таким ничтожным типом?

Как жить дальше мне объяснили очень скоро. Батька для успокоения нервов и исправления наградил меня длительной командировкой и отправил командиром взвода на уборку и заготовку картошки для кораблей нашей бригады.

Никто из бербазовских начальников, которые были организаторами этих работ, мне не ставил никаких планов на будущее и даже не сообщили, на какой срок мы выделены в помощь совхозу 'Узварас' (Победа) для уборки картофеля.

Единственное, что я понял, что в 15 км от нас базируется такой же хозвзвод от дивизиона тральщиков, которым руководил лейтенант Гена Марков. На вопрос кто надо мной будет старшим и с кем решать все вопросы, майор ответил, что я сам себе начальник и все вопросы решать с руководством совхоза мне самому.

Наш ударный колхозный взвод привезли на крохотный хутор в крытом ГАЗ-66 и выбросили на необорудованном для жилья месте.

Хутор Иеваде располагался в 52 км от Лиепаи среди совхозных полей, поблизости от городка Айзпуте.

Никто из местных хуторян не кричал приветственные встречные слова: 'Юрники! Юрники, браукс!' (моряки приехали), потому, как некому было нас встречать.

Весь хутор, затерянный среди полей и перелесков, состоял из одного длинного одноэтажного деревянного дома, в котором в былые времена располагался клуб. Широкое крыльцо с перилами действительно подтверждало былое клубное предназначение этого старого строения. Сейчас в правой части дома проживала всего одна семья колхозника, а зрительный зал пустовал и представлял собой захламленное подобие запущенного коровника. Но стекла в окнах все были целы, и это уже позволяло создать тепло и уют для людского убежища от осенних октябрьских похолоданий.

Погода никак не походила на начало октября, и стояли теплые погожие деньки золотой осени. Матросы, одурманенные свободой от корабельного железа и красотами латышской природы с огромными дубами, прикрывающими развесистыми ветвями наше будущее пристанище, шумно разбрелись по кушнырям и начали освоение территории, помечая ее своими естественными метками.

В этот картофельный рейд я взял с корабля своего мичмана Гедзюна, кока старшего матроса Филатова, своего 'скобаря' Максимова и еще двух человек из БЧ-5.

Гедзюн Рома сам изъявил желание быть моим помощником явно не из патриотических побуждений и уважения ко мне. Бесплатно заготовить несколько мешков картошки на зиму для своей семьи - это ведь настоящая находка для делового мичмана. Какой же советский мичман устоит перед соблазном и такой возможностью хоть месяц побыть 'картофельным папой' для своих мичманов-корешей и снабдить их дармовой продукцией совхоза.

Остальных заготовителей мне всучили со всех кораблей дивизиона, поэтому задумываться особенно и выбирать себе бойцов не приходилось, работать нужно было с теми людьми, которых мне сбагрили, как тяжкий ненужный корабельный балласт, командиры кораблей.

Пришлось срочно мобилизовать весь свой взвод на очистку помещений и плотницкие работы. Коку Филатову и 'Скобарю' было поручено срочно готовить ужин из продуктов, прихваченных с собой, на печи, обнаруженной во дворе нашего жилища.

Из колхозных досок, кучей дожидавшихся нашего приезда во дворе, мы смастерили в два ряда вдоль стен одноэтажные нары, на которых размещались все мои 28 бойцов, и жалкое подобие одноместного скворечника типа сортир в торце здания. Постельное белье и одеяла мы привезли с собой, так что к вечеру нары были застелены и обозначены койки с корабельной заправкой 'по-черному'.

Нам с Гедзюном матросы отыскали комнатушку, которая раньше исполняла роль кинобудки. Навели там должный марафет и даже на чердаке нашли две железные кровати и матрасы, которые собрали и поставили в нашей будущей каюте.

Утром в 06.30. к парадному подъезду подкатил огромный и красивый автобус типа 'Икаруса', где только в колхозе нашли такой, и нас повезли на работу в картофельное поле.

Меня трудно назвать сельским жителем, никогда не занимался уборкой картофеля в таких производственных масштабах, но здесь меня многое поразило.

По бугристому междурядью колхозного поля идут два трактора типа 'Беларусь' с прицепами, которые своими хитрыми культиваторами взрывали сразу два картофельных рядка. Земля вместе с картошкой перемещалась по решетчатому транспортеру, на решетках которого картофелины подскакивали и крутились в своеобразном танце. Пока эта смесь доходила до конца ленты транспортера вся земля опадала на поле, а чистая картошка высыпалась поверх свежей земли. Моим бойцам оставалось только собирать чистые клубни и загружать их на машины.

Процесс пошел сразу и без сбоев; две бригады матросов продвигались за этими картофелеуборочными комбайнами и в полусогнутом состоянии собирали картошку в большие корзины. Наполненные корзины высыпали в кузов грузовика, который следовал за этой уборочной кавалькадой. Полный грузовик увозил свой груз на сортировку, где опрокидывал свой кузов под специфический агрегат, сортирующий клубни по их калибру, и возвращался к нам на поле.

Два раза в неделю несколько грузовиков увозили картошку к нам в Лиепаю, на наши бербазовские склады и там разгружали ее в бетонное овощехранилище, которое когда-то не дали мне достроить. Процесс, конечно, нужный, но настолько монотонный и нудный, что я не мог постоянно выполнять роль плантатора и надсмотрщика над своими бойцами, а поэтому гонял на уборочных машинах с совхозными шоферами до сортировки и обратно.

Молодой водитель с красивым латышским именем Янис, с которым я разъезжал по колхозным полям, настолько освоился в общении со мной, что даже осмелился предложить мне начатую бутылку водки 'Кристалл' из своего бардачка.

- Командир, пейте, пожьялуйста! Я угощаю, - с нежным латышским акцентом протянул он мне открытую бутылку.

Мне было настолько непривычно видеть перед собой молодого парнишку, сидящего за баранкой своего грузовика и уже приложившегося к бутылке, да еще предлагавшего продолжить это начатое дело, что я даже растерялся. А когда в ответ на мой тупой взгляд, он еще прямо на ходу крепкими зубами сорвал пробку с бутылки пива 'Сенчу алес', лихо выплюнув ее в окно, то я уже был в полном экстазе. Скрип зубной эмали по металлическим зубцам пробки холодком пробежал между лопаток. Говорили, что латыши не пьяницы...

- Как же ты, такой молодой пацан, весь день работаешь за рулем!? Ты же на хер задавишь кого-нибудь..., - возмущенно начал я отчитывать водителя.

- Я уже в армии отслужил свое, не такой уж я и молодой. Кого тут в чистом поле давить-то? - совершенно спокойно отвечал колхозник. - Что я первый день работаю. Я за свой рабочий день выпиваю две бутылки и ничего...

- Ну, ты дае-е-ешь!!! - невольно сокрушался я такими подвигами. - С тобой и по полю страшно рядом ездить, а уж как ты пробки открываешь... -Командир, не переживай за меня. Со мной ничего не случится. Я в псковской дивизии ВДВ служил и мы там в таком состоянии БТРы водили с бойцами. А здесь по полям гонять..., - понял Янис, что я недоволен такой вольницей, и пытался сгладить возможный конфликт.

- В общем, так, дорогой! Мне еще не хватало, чтобы ты моих матросов подавил. Со мной, я чтобы тебя с пузырями не видел, а после работы хоть до усрачки можешь надираться, - вынес я Янису свое постановление.

Все административные вопросы с совхозным начальством решались мной удивительно просто через водителя нашего автобуса, который привозил нас на поле, возил на обед в наш лагерь и забирал с работы.

Аккуратный блондин, восседавший за рулем, был на удивление эрудированным и грамотным во всех вопросах молодым человеком, который говорил на чистом русском языке, но с явным литовским акцентом. -Командир, возьмите двух бойцов, мы сейчас съездим за продуктами. Вам выделено от совхоза 60 кг свинины и 120 яиц. Молоко вам будут привозить на хутор к вашему крыльцу каждое утро по бидону. Накладные вот у меня, - показывал он оформленные в бухгалтерии бумаги.

Во всех поездках я сидел на кресле рядом с водителем, и мы обычно всю дорогу о чем-нибудь с ним разговаривали. Он вполне откровенно рассказывал о себе и местных хуторских нравах и обычаях.

'Я сам-то из Литвы, у меня жена латышка. Живу здесь уже давно. У нас здесь на хуторах все друг друга знают и как только появляются чужаки, пытающиеся вывезти с поля картошку, то моментально сообщают о них председателю. А вот к вам, военным морякам совсем другое отношение. У вас ведь своего ничего нет. Поэтому, если увидят офицера, вывозящего пару мешков картошки, то никто никогда не будет закладывать вашего брата', - делился своими жизненными наблюдениями разговорчивый литовец. Такое откровенное признание в адрес нищих офицеров было воспринято Гедзюном, как руководство к действию.

Рома со свойственной ему хозяйской хваткой на второй же день наших полевых работ привез самосвал картошки и высыпал его перед дверями нашего жилища. Теперь кореша могли спокойно приезжать на машинах к нашему лагерю и набивать мешки клубнями для своих нужд.

Обследовав пустующие помещения в здании, он обнаружил кладовку, в которой стояли три огромных бочки, заполненные пустыми бутылками из- под вина и пачки старых газет. Путем опроса местного населения он выяснил, что эти запасы тары являются ничейными, так как хозяева уже давно уехали отсюда.

У латышей вообще не принято сдавать пустые бутылки, а для нашего советского мичмана такое поведение было абсолютно непонятно. Рома сразу решил сделать бизнес на таком 'клондайке', бесполезно пылящемся в темноте кладовой.

Рома подключил к этому грязному делу нашего 'Скобаря', который намыл пару мешков бутылок. Затем они взвалили по мешку на брата этого драгоценного груза на собственные плечи и несколько километров тащили его до ближайшего магазина, находящегося на автотрассе.

Продавщица-латышка несколько удивилась появившемуся в дверях огромному явно не латышскому носу Гедзюна, из-за которого топорщился мешок набитый пустыми бутылками, а следом ввалился в магазин Максимов с еще большим чувалом на плече. Но, несмотря на местные обычаи, она обслужила столь редких покупателей в морской форме с явно домовитыми задатками настоящих мужиков. Рома купил на вырученные деньги колбасы и пару бутылок водки.

Когда мы с бойцами приехали с работы на обед, Рома с видом победителя накрыл стол на двоих в нашей 'каюте' и как приличный гарсон отодрал фляст с горлышка, откупоривая бутылку.

- Володя, по стопарику перед обедом!? Я тут бутылки с Максимовым сдал, - неуверенно посматривая на меня, предложил Гедзюн.

- Рома! Ты, что оборзел? Мне еще на работу с ребятами ехать, - возмущенно ставил на место я своего хозяйственного помощника.

- Володя, да кто там заметит... По сто грамм-то, - настаивал на своем возбужденный гарсон.

Филатов приготовил такой наваристый украинский борщ из свежей свинины и капусты, что его аромат стоял над всем нашим лагерем по всему хутору. Котлеты на второе со свежей картошкой и по кружке молока на десерт даже меня привели к голодному отделению слюны, как у подопытной собаки.

- Ну, ладно, Рома... Наливай! С такой здоровой пищей грех не выпить, - сдался я на уговоры.

- Хорошо живем! - чокнулся стаканом Рома, и наши ложки замелькали над алюминиевыми мисками.

- Володя, я тут в кладовке нашел старый ламповый радиоприемник и лампы какие-то к нему. Ты ведь соображаешь в этом деле? Посмотри... Может, сделаешь? - сообщил Рома, исправно мечущий борщ своей ложкой. -Вот это дело! А то мы тут без газет и радио скоро совсем как темные бутылки станем, - обрадовано разглядывал я покрытый паутиной приемник без кожуха, стоящий в углу под кроватью.

Уже вечером у нас в комнатушке работал радиоприемник и мы с Ромой слушали не только новости, но и 'Свободную Европу' из Мюнхена и даже 'Голос Америки' из Вашингтона.

Я очистил монтаж приемника от паутины и грязи, протер поржавевшие контакты ламп и старый допотопный приемник выпуска 58 года, после замены двух ламп и присоединения длинного куска провода в качестве антенны, заработал лучше нового и все эти 'голоса' были слышны без привычных помех. Ежедневные, и даже без всяких выходных, полевые работы на свежем воздухе и хорошее питание, приготовленное из свежайших совхозных продуктов, мгновенно отразилось на состоянии моего взвода. Матросы на глазах наливались краснощеким румянцем здоровья и набирали силу и энергию молодых организмов. Только вот куда ее было девать тут, в безлюдном хуторе.

Понятно, что здоровые ребята маялись от скуки в нашем трудовом лагере - занять матросов по вечерам после работы было абсолютно нечем - ни телевизора, ни кинопроектора у нас не было. Даже газеты нам никто сюда не доставлял, и матросы читали старые номера, которые Рома обнаружил в своем 'клондайке'.

Весь досуг сводился к сидению у костра во дворе нашего лагеря и коллективному исполнению бардовских песен под перезвон гитары. После вечерней проверки все укладывались спать, и в нашем стойбище наступала тишина.

Однако даже здесь, в безлюдном хуторе кое-кто умудрился найти себе развлечение. Проходя вечером мимо распахнутого окна наших единственных соседей, в вечернем сумраке комнаты я заметил нашего кока Филатова. В комнате работал телевизор и на фоне голубого света экрана я умудрился рассмотреть, что на коленях у моего бойца сидела молоденькая девушка - дочка соседей.

От неожиданности увиденной идиллии я просто оторопел. Кой черт его туда занесло!?

К нам, на наши корабли часто списывали как на исправление матросов с больших кораблей, обычно за неблагонадежность и низкую воинскую дисциплину.

Филатов высокий статный парень с красивыми правильными чертами лица, несколько волнистыми черными волосами - такие обычно нравятся девам. Ну, прямо мифический Нарцисс какой-то!

Он недавно прибыл на наш корабль - был списан с эсминца, а вот по какой причине я точно не знал, да и служить ему оставалось до весны. Но я очень удивился, когда увидел этого красивого парня на корабле и узнал, что он призван из Ленинграда, а по специальности кок.

Таких статных коков на кораблях мне еще видеть не доводилось, но я представил себе питерского ресторанного повара, которого призвали на целых три года к огромной корабельной камбузной плите. Труд повара на корабле - это адская ежедневная изнуряющая работа в жаре и качке, без выходных и праздников.

Вызывать Филатова к себе на беседу не пришлось, он сам пришел ко мне и, постучав в дверь, попросил меня выйти на улицу.

- Филатов, ты каким образом оказался в комнате у соседей? Ты что там промышляешь? Ты, что не знаешь - эта девочка еще школьница? - засыпал вопросами я кока.

- Товарищ командир, мне нужно отсюда смываться на корабль. Латышка влюбилась по уши, и мы уже наделали с ней глупостей. Она мне каждый вечер открывает свое окно, и мы с ней 'телевизор смотрим', - исповедовался в своих грехах мой селадон.

- Ну, ты и дурак! Родители или ее брат узнают - тут такой хай поднимется. Ты, что хочешь нам устроить межнациональный конфликт республиканского масштаба? - отчитывал я призадумавшегося Филатова. - В общем, при первой же возможности я тебя заменю другим коком.

Продолжение этого романа мне так и не пришлось узнать, так как я и сам был вскоре заменен на этой временной должности командира картофелеуборочного взвода.

Прошло две недели этой нудной и упорной битвы за урожай, я очень переживал за своих домочадцев и маленького сына. Как они там без меня существуют, телефона у нас не было и связи с семьей не существовало никакой.

В пятницу я предупредил Рому, что последним рейсом грузовика с картошкой, едущего в Лиепаю, я рвану домой, а в воскресение вечером вернусь. Для полнейшей конспирации этой поездки, чтобы матросы сразу не заподозрили мое отсутствие, я даже не стал переодеваться - как был в кителе и пилотке, так и поехал в кабине грузовика.

Тот же Янис, трезвый как стеклышко, довез меня до моего дома, и я неожиданно нагрянул к себе домой. Радости после длительной разлуки было - хоть пруд пруди.

Первым делом я натопил титан и устроил генеральную помывку себе и своему семейству.

- Во-в-к-а-а, ты чего за мной в ванной подглядывал!? Соскучился? - смущенно шептала мне жена, когда мы легли спать. - Правда, я точно не успела разглядеть... Ты это или не ты.

Между туалетом и ванной в верхней части стены было вставлено окошко с обычным незакрашенным стеклом. Но я никогда на него даже не обращал внимания, поскольку оно было расположено высоко вверху.

- Конечно, соскучился. Но, Том, зачем же мне тайком за тобой подглядывать, когда я вот всю тебя сейчас голую вижу, - ласкал я прекрасное обнаженное тело жены и, не понимая претензий в свой адрес, оправдывался.

- Слушай! - вдруг осенило меня. - Это наверно соседский пацан Романюков проявляет нездоровый интерес к твоей персоне, - предположил я.

Но на всякий пожарный случай - кто бы там не подсматривал из туалета, я утром закрасил белой краской это странное окошко в интимный мир моей жены.

Принарядившись в гражданский костюмчик с галстуком, я с сыном на руках поехал в Зимнюю гавань. Поехал совсем не потому, что соскучился по своему кораблю и своим начальникам. Просто хотел сказать комдиву и нашим офицерам, что пока есть возможность запастись картошкой на зиму, можно приезжать ко мне с мешками и набирать ее, кому сколько требуется. -Дугинец, ты чего это как пижон вырядился? Ты чего вообще здесь делаешь? - удивленно встретил меня комдив у дежурной рубки дивизиона. -Виталий Адамович, я зашел сказать, что можно ко мне на хутор за картошкой заезжать. Кому сколько надо, пусть приезжают и набирают. Я там целый самосвал у нашего лагеря свалил, - выдал я, по-моему, ценное предложение комдиву.

- Ну, фанагориец! Так ты, наверное, ничего еще не знаешь!? - все так же удивленно разглядывая меня с сыном, спросил Михневич. - Ты когда уехал со своего хутора?

- Вчера вечером.

- Так вот! Теперь тебе картошка больше не понадобиться. У тебя там вчера после твоего отъезда весь взвод вместе с Гедзюном пережрался. Какую-то тетку чуть не изнасиловали... Трех человек забрали в милицию... Короче тебе в понедельник прибыть к Любимову. Он теперь начальник штаба бригады. Готовь свою задницу к сорокаведерной клизме, - дал понять мне комдив, что на этом разговор окончен.

- Товарищ комдив, объясните, пожалуйста, что произошло, - попытался я узнать у Батьки о происшествии на хуторе.

- Я сам толком пока не знаю. Сегодня ночью майор Егоров с офицером из политотдела базы ездили к тебе на хутор разбираться, в Айзпуте из милиции забирал трех твоих матросов. В понедельник у Любимова сам все узнаешь и получишь по заслугам, - успокоил меня комдив и решительно направился на корабль.

'Вот это да-а-а! Ну, Рома - козел! Ну, ничего доверить нельзя!' - срывал я вскипевшую злость на своем далеком хуторском помощнике.

Утром в понедельник я со страхом постучал в кабинет НШ бригады и предстал перед Любимовым. Он сидел за столом в кабинете в красивом, новеньком кителе с новыми погонами капитана 2 ранга и, не совсем дружелюбно посмотрев в мою сторону, сразу пустился в разнос:

- Дугинец, кто вам дал разрешение покидать свой взвод?

- Товарищ капитан 2 ранга, я у всех спрашивал, у кого мне отпроситься хотя бы на один день съездить домой. Мне командир бербазы сказал, что я все вопросы решаю самостоятельно. Я и уехал на один день, - пытался я добиться справедливости.

- Вот только не надо оправдываться! Прошу вас. Лучше помолчите. Вам так хочется остаться в роли благородного подсудимого? Вы, я смотрю, так и не поняли особенностей межнациональных отношений. Вам доверили руководить людьми в окружении латышского населения, а вы не справились со своей задачей. За это вам объявляю пять суток ареста. Вот вам записка об арестовании и сегодня же сесть на гауптвахту, - словно настоящему преступнику-националисту объяснял мне Леонид Иванович состав моего преступления.

- Есть пять суток ареста, - свалил я с себя нервный ком ожидания, который копился во мне все эти два дня.

- Идите, - сурово буркнул Любимов на прощание.

После таких националистических потрясений у меня было только одно единственное желание - как можно быстрее сесть на эту чертову гауптвахту и отсидеть положенный мне Любимовым срок, ради восстановления наших дружественных отношений с латышским населением всех хуторов.

Я прибежал на корабль и, представившись Железнову, сообщил ему, что срочно убываю на гарнизонную гауптвахту отбывать наказание в количестве 5-ти суток за непонимание межнациональных отношений между русскими и латышами.

И все же мне было совсем не все равно, за что отбывать этот срок, поэтому я вызвал к себе в каюту Максимова, которого вчера привезли на корабль вместе с остальными неудавшимися насильниками, и допросил его по полной схеме о происшествии в нашем тихом хуторе Иеваде.

Как только я, как мне казалось, незаметно уехал на грузовике в Лиепаю, работы в поле закончились сами собой и взвод вернулся в наш лагерь. И тут же в лагере появились местные ходоки из крестьян, которым нужно было срочно копать картошку на своих личных огородах.

Гедзюн, выступающий в роли полновластного командира взвода, особо не сопротивлялся и выделил после ужина в помощь трем хуторянам по четыре бойца, добровольно изъявивших желание оказать помощь местным ходокам Бойцы прекрасно понимали, что радушные латыши никогда не отпустят бравых юрников после работы трезвыми и поэтому рвались в бой за урожай 1973 года.

Матросы копали картошку до наступления темноты, а после работы получили с хозяев расчет за выполненную работу в виде натурального вознаграждения домашним пивом и водкой.

Три бойца, которые работали на самом дальнем хуторе, возвращались в наш лагерь по проселочной дороге уже в полнейшей темноте хуторских узкоколеек. И как всегда главным героем в этой группе был мой торпедист Максимов. Вдруг впереди они услышали женский крик, взывающий о помощи.

Пьяный мужик завалил молодую бабу на траве у обочины дороги, и что он там пытался с ней сделать, было нетрудно догадаться. Бойцы бросились на помощь бедной женщине, а та с перепуга заорала еще громче, посчитав что матросы будут помогать мужику, делать свое начатое дело.

В этот самый кульминационный момент по дороге ехала милицейская машина с нарядом милиции. Я за все время работ на совхозных полях ни разу не встречал милиции, а вот тут они оказались совсем некстати, но в нужном для них месте. Милиция без разбору задержала всех участников придорожной потасовки и увезла в отделение милиции в Айзпуте.

Матросы мои были прилично выпившие после благодарственных даров щедрых крестьян за оказанную помощь в уборке картофеля и поэтому на их утверждения в милиции, что они пытались помочь бедной беспомощной женщине, она ведь кричала на чистом русском языке, никто серьезного внимания не обратил.

А эта молодая красивая, 'подвергшаяся попытке группового изнасилования', наоборот утверждала, что матросы хотели ее изнасиловать вместе с мужиком, который напал на нее первым. Да и баба-то оказалась выселенной из Лиепаи 'на 101 километр' за проституцию и тунеядство. Видно очень не хотела бесплатно отдаваться первому встречному мужику на дороге, вот и орала так, что даже милиция услышала эти вопли. Сам мужик, затеявший все это мероприятие, вообще ничего толком не мог сообразить и нес какую-то чепуху, что он первый раз видит эту пострадавшую.

Из милиции уже ночью, после длительных разбирательств и выяснения личностей, позвонили в Лиепаю и сообщили, что за попытку изнасилования молодой женщины задержали трех матросов из взвода, который занимается уборкой картофеля на полях совхоза 'Узварас'.

Это же уголовное преступление! Вот тут все и закрутилось на полную катушку. На хутор выехал командир береговой базы майор Егоров с дежурным офицером политотдела штаба базы.

Остальные матросы-копатели веселые и довольные прибыли в наш лагерь затаренные под завязку бутылками с водкой и пивом, которого хватило бы чтобы споить целую роту. Куда смотрел Гедзюн неизвестно, но весь взвод без исключения изрядно отметил завершение уборочных работ на полях местных хуторян и мирно забылся в пьяном угаре.

Пока Егоров разыскивал на своем УАЗе наш хутор, затерянный среди просторов полей, добрался до него только в третьем часу ночи.

Зайдя в наш барак, заваленный телами на нарах, майор объявил 'Подъем', на который никто и ухом не повел.

Выкопали из койки нашей 'каюты' мирно спящего Гедзюна, которого на правах временного начальника заставили построить свой взвод на общую ночную поверку.

Один мой боец, которого Рома еле-еле растолкал, вскочил и стал на себя надевать всю одежду своего вещевого аттестата: сначала робу, потом поверх форму №3, сверху бушлат и какой-то овчинный тулуп. Куда он так тщательно собирался Егоров понять не смог.

Обходя качающийся от недосыпа взвод, построенный с горем пополам в две шеренги, Егоров совместно с политработником констатировал, что все поголовно находятся в аморфном состоянии и лучше таких бойцов не трогать до утра. В строю не хватало 3-х человек, которые были задержаны милицией на проселочной дороге.

-Максимов, а Гедзюн был трезвый? - интересовал меня главный вопрос из всего этого рассказа моего 'Скобаря' о хуторском происшествии.

-Я не знаю. Я же в тот момент был в милиции, - потупив свой взор в пол и стараясь не смотреть в мои злые глаза, рассказывал, то что знал мой главный торпедист. - Жаль, конечно, что все так получилось и вас подставили. Никто эту дуру насиловать и не собирался. Если бы вы ее видели, то поняли все сами.

После такого захватывающего рассказа я собрал котомку арестанта, в которую входил комплект простыней и туалетные принадлежности, соответствующие бумаги в виде продаттестата и самой 'Записки об арестовании' и поторопился на гауптвахту.

Молодой лейтенант-начальник гауптвахты, возгордясь своей самой ненавистной в гарнизоне должностью, и тут стал строить мне козни: -Вы не подстрижены, я вас оформлять не буду, - заявил он мне, когда я выложил ему на стол пакет сопроводительной документации.

'Ах ты мать честная! Выпендривается тут каждый карась. Не стрижен... Что я тут перед ним еще отчитываться должен, где я так успел зарасти!' - со злостью думал я про этого главного надсмотрщика гарнизонной тюрьмы. - Девушки! Хорошие! Подстригите меня побыстрее! В тюрьму не берут из-за неуставной прически, - умолял я с порога томящихся от безделья двух визажисток нашей парикмахерской на улице Варяга.

- Какую тюрьму? За что же таких сажают туда? - удивленно спрашивали ожившие женщины.

- За попытку изнасилования хуторянки, - придуриваясь, сообщил я свою статью преступления.

- Да, что уж вам в городке не хватает женщин? Что это вы еще по хуторам скитаетесь? Приходите к нам! - моментально откликнулись на мое горе словоохотливые работники службы быта.

С модной канадкой, которую мне выстригли мои сострадающие парикмахерши, и благоухающий 'Красной Москвой', я повторил свой подход к начальнику гауптвахты.

- Вот - другое дело, - принюхиваясь к запахам, исходящим от моей подстриженной персоны, подтвердил мое право занять место в камере несговорчивый начальник-лейтенант.

Кончилось бабье лето и к концу октября на улице стали поливать моросящие дожди, что придало недавней благодати совсем унылый осенний вид. На улице резко похолодало и от этого холода в моей 4-х местной камере на втором этаже старинного здания не осталось никакого уюта.

Камера действительно была как каменный мешок - даже привычного камерного окошка в крупную клетку здесь не существовало. Окно заменяла глухая кирпичная стена. Вдоль стен две двухъярусные койки и у выходной двери полукруглая холодная железная печка, выступающая из стены. Двери камеры не запирались на замок и мы могли самостоятельно разгуливать по большому коридору, в который выходили двери всех трех камер офицерского отделения и даже незакрытый люк на чердак здания. Здесь же находились умывальник и омерзительного вида гальюн, не подпадающий не под какое сравнение с нашим корабельным.

Существующая вольница в этой офицерской камере настолько поразила меня, что я уже нисколько не удивился тому, что мои соседи: сухопутный старший лейтенант и пожилой капитан-лейтенант, весь вечер резались в карты и постоянно пытались увлечь меня этим занятием.

Но я впал в депрессию без вины осужденного человека и лежал, не раздеваясь на своей тюремной койке. Уставившись в белый потолок, выкрашенный известкой, я переживал как раз ту самую ситуацию, когда человек боится тюрьмы. Ведь это же и есть настоящая тюрьма.

Но вскоре холод незаметно прокрался в мои грустные мысли о жене с сынишкой, которые теперь уже точно на пять суток остались без моего внимания и участия, и заставил бороться за свое скорбное существование Опытные соседи, которым оказалось не впервой бывать в подобной ситуации, залезли на чердак, и нашли там какие-то обломки досок. Вскоре эти деревянные обрезки затрещали ярким огнем в печи, и из ее дверцы в камеру задышало тепло сухого воздуха.

А вечером мы вызвали к себе начальника караула и раскололи его на целое ведро настоящего угля, который и придал нашей печи настоящее тепло. Натопили мы хорошо - можно было спокойно раздеваться и спать по- человечески на чистых простынях.

Ночью скрипнула входная дверь, и через порог на четвереньках перевалился молоденький прапорщик из соседней 'каюты'. Он буквально трясся от холода и, как бездомная собака, улегся на полу у печки. - Откуда ты, такой бедолага? - спросил я прапора, содрогающегося в предсмертных судорогах конвульсий.

- Из соседней камеры. Я там один пока. Там холод страшенный. А вообще я из Гробиня, из ракетной части, секретарь комитета комсомола, - обрадованный участием к его скромной личности, делился арестант. - Можно я у вас тут у печки посплю?

- Ты не придуряйся там на полу. Ложись вон на свободную койку и дрыхни, - указал я ему на свободную нижнюю койку.

Ровно через минуту койка перестала трястись от вибрирующего прапорщика, и оттуда стали раздаваться мерные посапывания спящего человека.

Как только я засыпал, у меня перед глазами вместо дорогих и родных образов жены и сына из тумана выплывало громадное лицо Гедзюна с огромным носом, который заменяла ему большая розовая картофелина. У меня сразу зачесались руки, но только стоило мне протянуть их, чтобы в отместку открутить у Ромы эту бесформенную картошину, как он куда-то пропадал и растворялся в непонятном дымке.

'У-у-у! Гадский картофельный папа! Я до тебя все равно доберусь и скручу тебе на бок твой картофельный шнобель', - разгребал я руками тугой туман, в надежде отыскать там, за туманами неуловимого Ромуальда. Утром нас весьма культурно разбудил начальник караула и первым делом спросил:

- Товарищи офицеры! Есть какие-нибудь жалобы или претензии по содержанию в камерах?

- Да нет, все нормально, - ответил за всех бывалый каплей.

- А это у вас кто на нижней койке? - заметил он прапорщика. - Товарищ прапорщик, немедленно в свою камеру, вам тут не положено находиться.

- Там холод собачий, - пожаловался комсомолец.

- С сегодняшнего дня все печи в камерах будут отапливаться, а пока покинуть офицерскую камеру, - приказал старший надсмотрщик.

- Лейтенант Дугинец, вы помощник командира корабля!? - прозвучал в мой адрес то ли вопрос, то ли утверждение. - Сегодня с 11 до 13 проведете во дворе гауптвахты строевые занятия с рядовым составом. Там у нас 12 человек сидит, - поручил мне старшой.

- Проведу! Не впервой, - согласился я с предложением.

'Вон чего он приперся спозаранку - так бы и говорил сразу, а то, 'какие есть жалобы?' - рассуждал я про хитрого начальника караула.

Когда-то я бывал и в питерской гауптвахте, но только в роли караульного или конвоира, да и на этой пришлось не раз побывать начальником караула. Но, сравнивая эти два заведения, я приходил к выводу, что различия между ними заключаются только в масштабах, а все остальное совершенно одинаково. Там в камере сам Валерий Чкалов сидел и другие знаменитости из комсостава, а здесь даже лейтенантом Шмидтом не пахнет.

Может быть, и сидели здесь знаменитости типа бесшабашного героя- подводника Балтики капитан-лейтенанта Александра Ивановича Маринеско, но 'Книга почетных посетителей' не входила в перечень документации гарнизонной гауптвахты, а если и была раньше, то до наших времен не сохранилась - ее просто-напросто не было.

И самое главное – один и тот же запах, который преследует тебя повсюду. Это специфический запах затхлости, перемешанный с табачно-портяночной вонью и запахом параши. Все так же казенно и небрежно стены выкрашены сочетанием блеска ядовитого зеленого и коричневого цветов, кое-где еще встречается темно-синий цвет. Эти сочетания цветов тормозят сознание человека, превращая его в настоящее быдло.

А как еще назвать моего соседа, который радостно сообщил мне свою каплейскую новость:

- Сегодня вторник, ко мне кореш после обеда должен прийти - принесет бутылку и закуску. Там в углу забора у нас с ним есть условная доска, мы ей и пользуемся для передачек. Он сидит - я ему ношу. По вторникам и пятницам.

Второй сосед тоже оживился на такое известие и полез в карман за деньгами, дабы внести заранее свою долю участия.

- Володя, а ты что? Не участвуешь? - озабоченный моим молчанием, спросил организатор.

-Не, мужики! Спасибо за предложение, но я в тюрьме и этим все сказано, - сразу поставил я точку на будущих вопросах.

На плацу мне построили 12 бойцов, из которых только 4 были матросы, а остальные - какие-то заморенные тощие солдатики, собранные под крышу этого заведения со всех окрестностей.

От одного только вида этой помятой шараги, честно говоря, меня охватила какая-то злость - вот и я оказался в кругу таких козлов и вместо корабля сижу в этой вонючке и занимаюсь с ними строевыми занятиями.

- Ну, что граждане алкоголики и самовольщики! Я не собираюсь здесь из вас делать героев. Но уж, коль попали в эту кутузку, то не пищите. Кто будет филонить и прикидываться шлангом - добавит себе еще пару суток отсидки, - предупредил я своих строевиков на всякий случай.

- Товарищ лейтенант, а вы сами-то, за что здесь паритесь? - с долей ехидства смотрел на меня карими наглыми глазами тощий и низкорослый солдатик кавказской национальности.

- Фамилия?

- Рядовой Мавлоев! Стройбат!

- Для рядового Мавлоева лично поясняю, что я сижу здесь не за свои грехи, а за темные проступки своих подчиненных матросов. А вы часом не за попытку изнасилования тут паритесь? - осадил я разговорчивого защитника Родины.

- Почти угадали..., - все же ответил мне рядовой.

- Равняйсь! Смирно! Напра-ву! - скомандовал я, сообразив, что чем больше с ними разговариваешь, тем больше они будут наглеть.

По октябрьской сырости и холоду асфальтированного плаца гауптвахты я два часа гонял строевым шагом весь этот армейско-флотский сброд.

Конечно, это были занятия скорее напоминающие порнографию в местном стройбате, чем тренировку в парадном кремлевском полку. Но, подрастратив свою злобу на этих захудалых строевиках, на душе стало спокойнее и даже появилось чувство здорового голода.

Своего камбуза на гауптвахте не было - пищу привозили в термосах из ЭМШ (электромеханическая школа), расположенной недалеко от гауптвахты. ЭМШ - это был второй в Лиепае учебный отряд, который готовил матросов для боевых частей 5 кораблей и лодок Балтийского флота.

По этой причине никакой тюремной баландой на гауптвахте никогда не пахло, а тем более ею никто никого здесь не кормил - все ели нормальную здоровую пищу по норме курсантского пайка. Это я так, к примеру, об издевательствах творившихся в застенках гарнизонной губы, пропагандируемых в современных латышских аттракционах под названием 'В застенках КГБ'.

Разумеется, негативный осадок в душе от 5-ти суточного пребывания в этом санатории у любого нормального человека останется на всю оставшуюся жизнь. И я в этом вопросе не был исключением. Этот срок привил мне настоящий иммунитет к таким богоугодным заведениям, в которых обычно отбывают наказание низы воинского контингента.

Конечно на корабле куда лучше - пусть и железо кругом, но зато уже настолько привычное и родное, а матросы - разве их сравнить с теми, что были на губе. Даже мой Скобарь-Максимов, хоть он и приличное дерьмо, но все же свое родное, корабельное.

***

По своим функциональным обязанностям строгой иерархии лиц штаба дивизиона офицер ПЛО, он же Серега Денисюк, был первым заместителем начальника штаба Любимова. Поскольку наш уважаемый Любимов убыл из дивизиона и поднялся на третий этаж здания штаба бригады, где был теперь его кабинет - кабинет Начальника штаба у комбрига Иванова, теперь его должность стала вакантной, и ее стал временно исполнять первый заместитель - Денисюк.

Серега сразу напыжился от важности собственной значимости, и носился по кораблям круша направо и налево любые недостатки в организации службы на кораблях и вкладывая весь свой творческий потенциал кипучей энергии в наведение порядка. При этом Серега нисколько не задумывался над своими эмоциями, тем более о чистоте русского языка.

Но недолго Денисюк смог проявлять свой начштабовский кураж и неугомонный характер организатора всех наших побед, так как его временные обязанности почему-то передали дивизионному штурману капитан-лейтенанту Гоголинскому Александру.

Гоголинский прибыл к нам в дивизион после ухода штурмана Феди Гладкова и представлял собой весьма интересную личность.

Когда я впервые увидел этого каплея у нас в кают-компании за обедом, то весь обед сосредоточенно копался в своей памяти и вспоминал - где и когда я мог встречаться с этим колоритным товарищем.

Это был толстый чукча, но только в морской офицерской форме. Его крупная голова с большим лицом и маленькими черными глазами была покрыта ежиком густых-прегустых зарослей непослушных темных волос. Они хоть и были аккуратно подстрижены, но все равно упрямо радиально торчали во все стороны окружности, как иголки у черного ежика.

Все это природное сооружение ниже опиралось на стоячий воротник кителя, отчего сразу казалось, что эта голова просто лежит на плечах, и никакой шеи у человека нет и в помине. Сразу из-под подбородка начинался объемистый живот, который сдерживался в кителе от падения на пол только его застегнутыми пуговицами.

Это был скромный, но на удивление (чукчи такими не бывают) очень грамотный штурман - специалист своего 'циркульного дела' и весьма эрудированный офицер во всех вопросах и не только флотской жизни. Его тучная своей приземистой фигурой комплекция абсолютно не служила причиной для отсутствия поворотливости и способности производить резкие телодвижения. В офицерском бытовом общении ему сразу прилепили подпольную кличку Гога.

Уже позднее я все-таки вспомнил. В новогоднюю ночь на 'Голубом огоньке' в белой расшитой узорами пушистой кухлянке на фоне вечных снегов Крайнего Севера Кола Бельды исполнял свой знаменитый шлягер 'Увезу тебя я в тундру... Увезу к седым снегам'. Вот на кого был в точности так похож наш Гога. Кола Бельды в морской форме!

Это был веселый и подвижный по тем временам эстрадный нанаец, который первым из советских певцов в 1973 году стал настоящим лауреатом международного конкурса вокалистов в Сопоте (Польша).

Да помните, конечно, такого. Такого лучезарного чукчу забыть невозможно.

Гоголинский быстро отбил у наших дивизионных мастеров советского шеш-беша желание играть в эту интеллектуальную игру. Где он только так натренировался бросать кости и двигать свои фишки.

Что уж Михневич и Кожухарь со своим стажем игроков и те, сколько не пыжились и не пытались обнести Гогу - у них ничего не выходило. Александр, взъерошив знаменитый ежик, торчащий на голове, отчаянно смолил свой едкий сигаретный дым в лицо соперника и, весь от погон до шнурков ботинок покрываясь табачным пеплом, крушил все надежды на выигрыш и победу любому своему конкуренту.

При всем этом он, как заправский фокусник выбрасывал из-под ладони кости, которые гремели по фанере крышки разрисованной нардовым восточным орнаментом и они всегда ложились, выдавая ему нужный кош в нужный момент, а он совершенно не думая, автоматически передвигал свои фишки по ячейкам игрового поля. Мне казалось, не думая...

Может быть, по этой причине наши шешбешные воротилы и сам Михневич с Кожухарем вскоре нашли себе другие, более тихие и интеллектуальные игры.

Зима стояла сумасшедшая. Мороз доходил до 25°С и корабли у причалов врастали в лед, покрывший Зимнюю гавань толщиной до 15 см.

При такой влажности воздуха, да такой мороз казался куда больше 40° на суше, где-нибудь в карельском лесу. Вот тебе и незамерзающая гавань! Весь аванпорт тоже сковало льдом и даже за его воротами на несколько сотен метров был настоящий лед.

Рыболовные сейнера рыбколхоза 'Большевик', запертые льдами в своей гавани, теперь и не помышляли выходить в море на лов рыбы. Не стало слышно по утрам их постоянно буркающих дизелей при проходе мимо наших причалов.

Обычные движения людей по причалам сократилось до минимума, а если и появлялись, то старались бегом преодолеть это открытое всем ветрам и холодам пространство, прикрывая на ходу уши и лица, которые нещадно щипал морозный ветерок.

Но, несмотря на трескучий мороз, на сход офицеры надевали свои черные касторовые фуражки с шитыми козырьками и пижонили в них до автобуса, где потом оттирали скованные морозом уши. Таких пижонов в Зимней гавани хватало, а мода на красивые офицерские головные уборы не обращала никакого внимания на непривычные холода.

Морские буксиры, изображая из себя ледоколы, каждое утро взламывали этот белоснежный ледовый панцирь гаваней и фарватера, и вода парила в открытых полыньях, создавая полную иллюзию арктического холода. Но и в этой арктической холодрыге наши корабли не замерзали, и на них продолжалась нормальная жизнь, которая шла по намеченным планам. Как раз этой осенью вдоль всей причальной стенки от котельной была протянута труба паротрассы, обогревающей корабли. Сверху труба была закрыта металлическим коробом, который возвышался над бетоном своим коричневым каркасом. Корабли, подключенные к этой паровой системе, могли теперь обогреваться настоящим паром и не мерзнуть в холоде настоящей зимы.

В такие морозные дни паротрасса шипела от напора перегретого пара и парила через все неприметные глазом отверстия и дыры разветвлений корабельных шлангов. От этого заиндевевшие на морозе корпуса кораблей, обдаваемые клубящимися облачками тумана из травящих труб, смотрелись, как неживые сказочные и безжизненные призраки навсегда скованные морозом в ледяном царстве Снежной королевы.

Во льдах замерзшей Зимней гавани

Только вахтенные матросы у трапов, облаченные в теплые посеревшие от времени овчинные тулупы до пят, с автоматами на плече, свидетельствовали о бьющейся в корабельных утробах пусть и замедленной, но обычной жизни. Но даже такая непривычная ледовая обстановка не могла повлиять на планы боевой подготовки с ее выходами в море для выполнения стрельб и боевых упражнений.

Рано утром у кораблей нашего дивизиона забегал буксир и, с треском ломая лед, освобождал нас из ледового плена. Покрутившись в Зимней гавани, ледокол пошел пробивать нам дорогу по аванпорту, а мы среди этих дымящих паром полыней и обломков льдин стали выбираться от стенки. 'Товарищ командир, только не работайте машинами на задний ход, - просил командира Витвицкий и тут же пояснял. – Обломки льдин засосет в трубу гидромотора и поломает винты'.

Пришлось на баке выстроить пол-экипажа, и кто, чем мог стали отчаянно, наваливаясь на отпорники, отталкивать нос корабля от соседнего корпуса, с которого бойцы тоже корячились и отталкивали нас.

Раздвигая массу льда, окружавшую наш корпус, нос корабля отвернули в сторону и дали малый ход.

По стальным бортам зашелестели льдины и под злобный хруст и треск ломаемого покрытия, разрезая своим острым форштевнем нагромождения льдин, корабль пополз по парящему фарватеру, проделанному трудягой- буксиром.

За кормой льдины переворачивались и дыбом вставали в кильватерном следе дымящейся от пара и выхлопов воды, словно из последних сил цеплялись за нас, стараясь удержать непокорный Снежной королеве корабль. Нудно и долго мы продирались из этого резавшего на солнце своей сверкающей белизной бесконечного ледового савана, пока не вырвались на свинцовую воду открытого моря, на которой колыхались в такт волне круглые темные льдины под странным названием 'сало'.

Открытая вода, еще не скованная холодом мороза, парила и, отдавая морозу свое последнее тепло, испускала от себя стелящийся по поверхности косыми облачками туман. Видение было просто фантастическое, словно корабль плыл по мифическим дымящимся водам реки Ахерон в то самое подводное царство Аида, где покоятся души погибших моряков.

Холоднющий встречный поток воздуха набрасывал на бак брызги волн, и они моментально обволакивали поверхности и застывали на холодном корабельном железе палубы, надстроек и установок РБУ. Промокшие чехлы - надульники на установках покрылись ледовой коркой и задубели, превратившись в ледовый панцирь.

Сотни невидимых ледяных иголочек, гонимые ветром навстречу кораблю, впивались в лицо и открытые руки, морозный ветер резал глаза, и тут, на мостике уже было не до форсу – я напяливал на себя все, что было можно. Поверх формы и зимней шапки пришлось одевать на себя теплые ватные штаны и канадку, а сверху овчинный постовой тулуп, неприятно воняющей застоявшимся запахом овечьей шерсти. На ногах были огромные валенки в галошах типа 'слон', голенища которых были мне выше колена, отчего передвигаться на них приходилось, словно на протезах.

В таком наряде просто стоять на мостике тяжело не то, что двигаться, но зато мороз не лез тебе под одежду, и можно было править вахтой. Железнов в командирском кожаном пальто из черной искусственной кожи и валенках выглядел куда элегантней моей странной фигуры – сразу видно, что это командир.

На морозе ходового мостика за весь экипаж страдали только четыре человека: командир, вахтенный офицер и рулевой с сигнальщиком. Бедный сигнальщик стоял на крыле мостика в своей корзине и обдувался встречным ветерком с головы до ног. Его голова, замотанная капюшоном канадки, торчала из воротника тулупа и из живого тела были видны только глаза, которые в узкую оставшуюся щель смотрели вперед по курсу корабля. В полигоне нас уже встречала подводная лодка, и вот тут я и подумал, какие же наряды одели сейчас на себя бедолаги-подводники в своем холодном железном гробу на таком морозе.

-РБУ зарядить практической бомбой! – дал команду Железнов после инструктажа командира подводной лодки. – Володя, готовься к стрельбе. Сейчас лодка погрузится, получим с ней контакт, и сразу будем палить. Вот тут-то и началось непредвиденное. Мои минеры долго возились с чехлами-надульниками, которые покрылись ледяной корой и, превратившись в камень, никак не хотели отдираться от направляющих установки. Надульники – это брезентовые чехлы, надеваемые сразу на шесть стволов спереди и сзади направляющих установки.

В этом наряде Деда Мороза я приковылял на бак и стал руководить своими минерами.

А если бы на стволах не было чехлов? Внутри них бы уже давно были ледяные пробки или ледяные торосы. Попробуй тогда заряди установку, хотя бы одной бомбой, пришлось бы продувать стволы перегретым паром и удалять этот лед.

- Мешкаускас, руби чехлы между 11 и 12 стволами и сдирай его только с 12-ой направляющей, - отдал я отчаянный приказ и жертвовал своими чехлами лишь бы запихнуть в один ствол бомбу.

Мешкаускас деловито обрубил топором часть чехлов и освободил последний ствол установки.

- Заряжайте, - крикнул я своим бойцам.

Установка завизжала на морозе и опрокинулась на угол заряжания в -90°. Черт меня дернул, но я решил спуститься в бомбовый погреб и проследить подъем бомбы в установку.

По привычке, я и в этой тяжелой вахтенной амуниции сиганул в люк и, спускаясь по-пижонски - спиной к вертикальному трапу, держа руками штурвал задраечного устройства люка. Спустившись на несколько ступенек трапа, я спрыгнул вниз. Что это было, сообразил не сразу.

Хорошо, что мои руки были подняты вверх. Я пролетел вниз не метр, как должно было случиться, а все пять метров, до самого днища бомбового погреба.

Я летел, как бобслеист, в крутой трубе санного желоба через два открытых внизу люка и приземлился на свои несгибаемые валенки.

'Какая падла не закрыла люки!' - только и успел прокричать я, пролетая свой неожиданный путь в межлюковых пространствах.

Опомнился я только на корабельном днище на глазах моих изумленных минеров, которые подтаскивали бомбу к подъемнику.

Мои ноги, благодаря этим крепким протезам валенок, выдержали неожиданный удар о препятствие корабельного днища, а само днище, отозвавшись объемным гулом, не позволило мне продолжить полет по намеченному маршруту. Толстое тулупное покрытие своими завитками овчинной шерсти предохранило тело от жестких ударов и соприкосновений с железом корабельных переборок и комингсов двух люков.

'Давай, давай, заряжайте! Чего рты пораскрывали! Живой я', - вывел я из испуганного оцепенения матросов, которые внимательно разглядывали свалившееся сверху чудо в овчинном тулупе.

А в погребе действительно было что рассматривать.

Промерзшее насквозь железо надводных бортов, которыми ограничивалось пространство бомбового хранилища, тускло серебрилось настоящим снеговым покрытием. Под не ярким электрическим светом фонарей, оплетенных проволочными плафонами, эти покрытия смотрелись, словно переливающиеся цветами радуги стены ледяного грота одного из дворцов самого Деда Мороза в Великом Устюге.

Сами фонари издавали свет, словно в каком-то туманном шаре из-за стоящего в помещении тумана. Зеленые борта ниже ватерлинии были покрыты крупными каплями росы, которая блестела золотом в свете электроламп и, сбиваясь в сплошные ручейки, подтеками талой воды скапливалась в углублениях корабельного днища.

Грациозные бомбы, застывшие в строгом каре своих креплений, блестели краской омытой сыростью тумана и каплями воды, падающей с подволока, который на данный момент служил прекрасным конденсатором для образовавшегося тумана.

От матросов, подтаскивающих бомбу к подъемнику в этой сплошной сырости, дымом валил пар, и они казались мне нереальными слугами сказочной ледяной пещеры.

'Это ж какая тут сейчас влажность? Сплошная вода и туман...', - удивился я изменениям в своем погребе, в который не спускался, по меньшей мере, с неделю.

- Сколько тут сейчас? - вопросительно глянул я на минера.

- Плюс два и влажность 98%, - сообщил Мешкаускас, поглядывая на приборы.

Хлопнула дверца бомбового подъемника, и он загромыхал своими стержнями, уносящими бомбу наверх.

- Мешкаускас, вентиляцию включи, - удрученный ненормальными условиями хранения боезапаса, потребовал я.

- Тащ лейтенант, еще хуже будет. Все будет оттаивать и еще больше будет воды, - разумно перечил моим указаниям опытный минер.

- К стрельбе готов, - доложил я командиру, еле вскарабкавшись по последнему трапу на своем пути к мостику в этой неподъемной амуниции.

– Пришлось рубить надульник на установке. Замерз он на таком морозе и как каменный стал.

Гидрология моря была прекрасной – акустический луч рассекал подводное пространство без всяких перегибов и скачков, и быстро наткнулся на корпус подводной лодки. Эхо от цели было четкое и мичман Чеклецов, ухватив контакт с лодкой, держал ее на предельных дистанциях.

Упрощая до предела все тонкости атаки с поправкой на сильный мороз, прямо на стопе корабля и, не выбирая акустическую станцию на борт, мы произвели наводку РБУ на невидимого противника.

В морозной тишине раскат выстрела реактивной бомбы, приглушенный холодом морозного воздуха, прогремел неестественно тихо и бомба, светясь желтым пламенем из сопла своего двигателя, улетела навстречу с подводной целью.

- В такой холод даже бомба грохочет как-то по особому, - удивился Железнов. - Я еще подумал - может она на таком морозе вообще не сработает.

- Да, что с ней будет... Порох он и на морозе порох, - успокоил я сомневающегося в надежности нашего оружия командира.

- Три гранаты – поднимай лодку! Пора домой двигать, пока не замерзли и не обросли льдом, - заторопил меня Железнов.

За борт полетели три гранаты с интервалом в минуту. Это были уже специальные сигнальные гранаты СРГ-66, которые предназначались для подачи звуковых сигналов при работе с подводной лодкой.

Специальным ключиком граната приводилась в боевое положение и при достижении глубины 10 метров она взрывалась под водой, разнося в клочья свой пластмассовый корпус.

Лодка всплыла в юго-западном углу полигона и тут же вышла на связь с тревожным сообщением:

'У нас в рубочном ограждении торчит какая-то белая хреновина длиной около 2 метров. Это ваша? Что с ней делать?' – спрашивали встревоженные подводники, впервые увидев практическую бомбу у себя на борту. 'Она неопасна, сбросьте ее за борт', - дал по связи Железнов подводникам.

'Вот это да! Я такого за свою службу пока еще не встречал, такая случайность раз в сто лет бывает, - радостно делился я небывалым случаем с командиром. - Попали прямо в рубку. Хорошо, что взрыватель в этой бомбе не боевой, а то бы врезал подводникам все 600 граммов своего заряда по корпусу, они бы там были в полном экстазе'.

'Курс в базу?' – прозвучал самый любимый вопрос командира на ходовом мостике, и корабль развернулся в направлении первого приемного буя Лиепайского фарватера.

И холод большой, и зима здорова...

Радость возвращения в базу сменилась тревогой за корабль, который на глазах начинал белеть своим корпусом, медленно, но верно покрывался ледовым панцирем.

Мелкие брызги встречной волны стали залетать на корабль и прямо на лету смерзались в мелкие горошины льда, которые словно наэлектризованные тут же прилипали к палубе, надстройкам и леерам. Постепенно эти наросты увеличивались и уже стали достигать 5 сантиметрового ледового покрытия. -Этак мы тут сейчас зарастем этим ледовым панцирем, - озабоченно произнес командир. – У нас сейчас остойчивость резко уменьшилась, так и корабль перевернется.

- Сейчас доберемся до аванпорта, а там посрубаем лед, - предложил я свой выход из создавшейся угрозы.

Как только прошли в Средние ворота аванпорта, построенные швартовые команды застучали по обледеневшим стойкам лееров и надстройкам кто, чем мог. Кто топором, кто гаечным ключом или молотками. Под этот равномерный стук ледорубов мы и вошли в Зимнюю гавань.

-Мешкаускас, попроси у механиков пар и отогрей чехлы надульников, а потом, если можно, попробуй пришить оторванный кусок.

Мешок он все может – сделал и чехлы, которые потом еще долго служили нам.

***

В пятницу корабли готовились к заступлению в очередное дежурство КПУГ по флоту. Железнов как обычно доверял мне это дело почти полностью, и я рулил это дело по полной программе.

Помощник командира на корабле это такая собачья должность, что он за все отвечает по своим обязанностям. Все виды обороны, все имущество и все оружие висело на мне.

Да и все бы ничего, вот только вся эта подготовка к заступлению в ПУГ заканчивалась проверкой офицеров штаба базы. 18 флагманов и начальников служб тыла после обеда высаживались на корабль и начинали переворачивать его 'вверх дном' каждый по своей специальности. Каждый искал недостатки и 'оказывал помощь' дежурным кораблям.

Корабль моментально превращался в настоящий потревоженный муравейник. Все корабельные офицеры подобострастно следовали по постам и заведованиям за проверяющими, которые хозяйским глазом окидывали оружие и технические средства, копали документацию и проверяли знания личного состава.

Корабельные офицеры сопровождали главных специалистов базы, чтобы лично заполучить на месте ценные указания и замечания, а матросы наоборот - старались не попадать на глаза офицеров с большими погонами и прятались по корабельным шхерам.

Только успеешь отбиться от начальника ПВО базы, на тебя уже наваливается своей тучной фигурой флагманский химик. Отбился от химика Щедрина – перед тобой начальник артотдела со своими артиллерийскими происками. Начальник продслужбы и начмед дерут за грязную колоду для рубки мяса и требуют помыть ее и присолить сверху поваренной солью. Флагманский механик дерет за заваленные барахлом тамбуры и переходники.

А вдруг пожар!

И так меня рвали на части все желающие проверить и накопать. Начальником минно-торпедного отдела был назначен новый капитан 2 ранга Поминов Виктор Петрович, но я с ним пока еще не сталкивался и понятия не имел, как он выглядит вживую. Прибежал Григолия и возбужденный неведомым мне фактором стал срочно звать меня в пост наводки РБУ. - Там вас какой-то капитан 2 ранга требует срочно, - выпалил он и убежал на бак.

У поста наводки в позе ожидающего общественный транспорт стоял сердитый с виду капитан 2 ранга и носовым платочком протирал внутренность своего военно-морского 'гриба'. Его редкие русые волосы на черепе довольно ясно проясняли начинающуюся на макушке лысину, а мужественные черты бледного лица лично мне понравились.

- Вы командир БЧ-3? Я - начальник минно-торпедного отдела базы капитан 2 ранга Поминов, – ожил он, увидев свою жертву.

- Так точно. Командир БЧ-2-3, он же помощник командира! – честно признался я во всех своих должностях.

- Вам даю вводную. Зарядить РБУ №2! Время пошло! – оглоушил он меня такой невыполнимой вводной и посмотрел на часы, засекая время.

- Я не буду заряжать установку, - моментально сообщил я свое решение Поминову.

Он посмотрел на меня, словно я или он был не от мира сего.

- Это еще что такое? Я дал вводную – зарядить установку! – возмущенно повторил начальник и у него на скулах забегали желваки на несговорчивого 'бычка'. – Лейтенант! Выполняйте!

- Товарищ капитан 2 ранга, - весьма официально начал я свои оправдания, я не имею права заряжать РБУ у причала. Установка заряжается только по 'Боевой тревоге' по выходу из базы. У меня, в бомбовом погребе по тревоге на подаче бомб расписаны матросы из химслужбы и продслужбы, а по штату у меня на корабле всего три минера и они сами не в состоянии зарядить установки в отведенный норматив.

- Два балла тебе! Корабль не готов к заступлению на боевое дежурство,- состроив обиженное начальственное лицо, выпалил мне свой вывод Поминов.

Он еще раз испытующе посмотрел мне в глаза, достал из внутреннего кармана шинели записную книжку и, записав в свой черный список мою фамилию, не торопясь, удалился с корабля. Я понуро шел следом за своим флагманским начальником до самого трапа с видом побитой собачонки и уже начал думать о предстоящем взыскании за неучтивое отношение к начальству.

Корабль в дежурство заступил, несмотря на критические выводы по этому вопросу Поминова. А Виктор Петрович был в прошлом подводником и никогда в жизни не имел дело с реактивными установками. Когда на разборе у начальника штаба базы он выразил в адрес МПК-102 свой решительный вывод о неготовности корабля, умные люди подсказали ему, что упертый 'бычок' был прав. Установки на кораблях заряжаются только по выходе из базы и по 'Боевой тревоге'.

В боевом дежурстве ты целую неделю сидишь на корабле и можешь работать хоть целыми сутками. В такие времена я резко вспоминал о недостачах вещевого имущества сваленных на меня по молодости лет Побережным и Кличугиным. Эти пороки не давали мне спокойно служить, поскольку я постоянно чувствовал свою вину, вину одураченного простофили, которого по неопытности поставили в неудобную позу. А моей подготовки в тыловых вопросах пока не хватало, и я терзался только одним желанием - списать это старье и получить новые и приличные куртки на корабль.

Я спускался в кладовую форпика и, с тоской в глазах пересчитывая замасленные обрывки старого барахла от бывших канадок, как скупердяй Коробочка, планировал, как эту кучу рухляди превратить в новые канадки с нейлоновым верхом. Ни боцмана на корабле нет, ни баталера...

Боцманские обязанности и обязанности баталера я назначил временно исполнять бывшего кока старшего матроса Наврузова. Но как только этот прохиндей при получении продуктов на бербазе обменял 20 кг сахара на 5 кг шоколада и целую неделю на корабле пили несладкий чай, то пришлось и у этого временного любителя шоколада отобрать ключи от всех кладовок и провизионки.

Однажды Железнов привел на корабль мичмана. Где он сумел отыскать эту бледную и тощую личность по фамилии Гончар, он мне не рассказал, но тут же приказом назначил его баталером, а за одно поручил ему исполнять обязанности боцмана.

Я воспрянул духом и передал ключи от всего хозяйства новоиспеченному хозяину и, полагаясь на уже не молодой его возраст, надеялся на его разворотливость и опыт корабельной службы. Тем более что Гончар наобещал через своих корешей в ОДАССе (отдельный дивизион аварийно- спасательных судов) организовать обмен двух непотребных канадок плюс к ним бутылку шила на одну целую, но немного поношенную куртку. Вскоре деловой мичман засуетился, развил активную деятельность и, гремя бидонами с краской, организовал покрасочные работы.

'Ну, - думаю, - толковый мичман попался, с таким работать можно.'

Но постепенно боцман-баталер успокоился и перестал проявлять свое служебное рвение и инициативу в хозработах, а от него все чаще стало попахивать спиртным духом, замешанным на запахе сольвента. Матросы так и прозвали нашего вялого боцмана и полупьяного баталера 'Сольвентом'. Были и другие варианты прозвищ для этого худого и бледного боцмана, да еще с прозрачными глазами, в которых не было замечено ни единого осмысленного взгляда. От 'бледной спирохеты' до...

Мичман принес на корабль уже две потертые канадки не первой свежести взамен рванья и я уже подсчитывал, что, израсходовав 4 кг шила, мы таким темпом восстановим 8 канадок.

Но как только у меня закончился спирт, то принесенные им канадки исчезли из вещевой и, как я понял, вернулись к своим прежним владельцам. Ни шила, ни канадок, и только непробиваемое русским языком бледное с оттенками зелени лицо бывалого мичмана бормотало о какой-то пропаже. На кораблях ротация командного состава происходила, как и сама флотская жизнь, незаметно, но происходила. Приходили новые командиры кораблей, были и свои доморощенные.

Старший лейтенант Хлиманов появился на дивизионе совсем неожиданно. Он прибыл в Лиепаю командиром МПК-94, по-моему, из Усть-Двинска, где командовал противолодочным катером проекта 201.

Высокий и стройный Шура по своей комплекции вполне подходил под стать нашему Михневичу и Сереге Денисюку. К тому же его неунывающий и даже дурашливый характер бывшего курсанта-фрунзака так и остался на курсантском уровне, но не остался без внимания местных аборигенов. Наша первая встреча в дивизионе в начале марта с Шурой закончилась воспоминаниями об училище, о разгильдяйской 34-ой роте под командой угрюмого 'Рашпиля' и знаменной группе, в которой Шура был знаменщиком.

Потом жизнь пошла своим чередом повседневной суеты, и мы с ним особо не контактировали – у каждого были свои задачи и интересы и лишь иногда сталкивались нос к носу на проверках и выходах в море.

На корабле у Хлиманова частенько мелькал его друг - старший лейтенант и тоже Шура, но только по фамилии Грязнов. Он служил на одном из СКРов помощником командира. Вот именно эта неунывающая пара и внесла в унылую жизнь дивизиона новую струю в интеллектуальный способ времяпровождения, при постоянных отсидки офицеров в боевых дежурствах.

Создав тайное общество любителей префа, оба Шурика само собой были его душой и неплохими организаторами по расписыванию каютной пули. Теперь в элитарном клубе нашего дивизиона резко ушли на второй план безобидные игры в морского козла и даже шеш-беш перестал пользоваться популярностью – все прежние громилы доминошных дуплей теперь уединялись и затихали за столом накрытым бумагой с магическим квадратом, расчерченным по диагоналям.

Мое очередное дежурство по дивизиону шло своим чередом, и ночь наконец-то успокоила бесконечную суету телефонных звонков и постоянное движение личного состава. На дивизион опустилась ночная тишина, и корабли тоже замерли в сырой мгле весеннего сумрака в ожидании завтрашнего выхода в море.

Эту тишину ночи за окнами только иногда нарушали стройбатовцы, которые как черные муравьи-трудяги, одетые в защитную форму, даже по ночам, при свете прожекторов медленно, но верно возводили стены пока неведомого нам Учебного центра ВМФ. Уже второй год этаж за этажом у причалов Новой гавани росло серое кирпичное здание с просветами в межоконных простенках из красного кирпича. Поговаривали, что это детище самого Главкома Горшкова и вскоре здесь будет солидная учебная база для экипажей кораблей.

На стройке в 100 метрах от нашего дивизиона повизгивал подъемный кран и раздавался грохот огромного корыта с раствором цемента, доносились приглушенные команды и строительные крики гортанной восточной речи. В половине третьего раздался резкий звонок оперативного телефона. Звонил оперативный дежурный флота:

- Михневич на корабле? Пусть мне позвонит по завтрашним торпедным стрельбам.

- Понял, сейчас найду комдива, - положил я трубку телефона. Где искать комдива у меня вопросов не возникало. МПК-94 стоял в дежурстве, а Михневич как обычно был бессменным командиром ПУГа. Как только ушел на повышение Любимов, у нас на дивизионе остался только один человек, который был допущен к должности командира ПУГ и бедный Батька месяцами безвылазно сидел в 45-минутной готовности на кораблях.

В офицерском отсеке у Шуры Хлиманова стояла полнейшая тишина и покой – ни за что не подумаешь, что кто-то может нарушать распорядок. Я трижды постучал в командирскую каюту и только тут уловил тихий шорох и непонятный приглушенный гул голосов в пространстве за дверями. - Кто? – раздался голос Шуры.

- Дежурный по дивизиону, лейтенант Дугинец. Саш, комдив у тебя? – доложился я запертой двери.

Дверь распахнулась и на пороге появилась перекрывавшая собой обзор каюты крупная фигура Хлиманова. Блестевшие азартом глаза и деловое, розовое, разгоряченное лицо сообщали мне, что я оторвал человека от очень важного дела.

- Саш, комдива мне нужно! – повторил я цель своего ночного визита. Шура слегка отодвинулся, освободив при этом дверной проем, и мне открылся вид, от которого я вначале немного даже растерялся.

Под потолком крохотной каюты витало сизое облако непроглядного табачного тумана, сквозь который с трудом просматривались еще три силуэта ее обитателей, а с ними и вся картина ночного застольного побоища.

Эта маленькая командирская каморка-каютка, заполненная огромными телам еще и этих фигурантов, где уже казалось нет свободного места, а ту пустоту, что еще оставалась у подволока, заволокло сигаретным дымом, превратилась в плацдарм совсем не противолодочных поисковых операций. Для полноты картины, увиденной мною, тут явно не хватало только Шуры Грязнова, но преф игра весьма интимная и совсем не любит, когда за ходом подсматривают соглядатаи, не участвующие в игре, здесь пятый-лишний. Серега Денисюк, отвалившись на спинку кровати, заговорщицки вперил свой взгляд в три карты, которые держал перед глазами и в экстазе шевелил губами, обдумывая сложившуюся ситуацию. Третьим был Кожухарь, который потревожено выглядывал на нежданного гостя из-за двери.

Михневич с привычной сигаретой в зубах, сощурив глаза от едкого дыма, и весь покрытый свежим пеплом от этой своей цигарки, казался мне седым снеговиком, покрытым морозной изморозью, в покрасневших глазах которого мелькали цифры и карточная масть.

Посреди стола стоял графин, наполовину заполненный традиционным флотским коктейлем, и просматривался магический квадрат, испещренный карандашными цифирками. Настороженный взгляд человека, обдумывающего свой очередной ход, в мою сторону вывел на мгновение комдива из дурмана картежного азарта и он недовольно бросил:

- Дугинец, что там стряслось?

-Оперативный флота просит доложить по завтрашним торпедным стрельбам, - пришел я в себя от первой оторопи.

- Ну и доложил бы ему сам. Ты ведь у нас все знаешь, ты же лучший торпедист на дивизионе, - неожиданно выдал комдив.

Гул неодобрительных голосов явно был направлен в мою сторону, и я уже успел пожалтеь, что так вероломно нарушил покой местной идиллии и помешал ночному отдыху старших офицеров.

- Сейчас приду, - окончательно успокоил меня Михневич, и я побежал в дежурную рубку.

'Во дают мужики! Пол третьего ночи, а у них там конца и края не видно – еще полграфина целехоньки', - проворачивал я увиденную картину тайного общества преферансистов.

А еще Шура был большим любителем добротной морской рыбы. Какой он был рыбак, я точно сказать не могу, но потрескать треску или лососину он был великий мастак.

Усмотрев однажды, как без шума и суеты, местный 'большевицкий' электролов бороздил просторы Новой гавани, а потом собирал в свои закрома оглушенную электрическими разрядами рыбу, плавающую на поверхности воды, Хлиманов затаил свою сокровенную мечту создать нечто подобное и убийственное, и хоть этим варварским способом наловить уйму рыбы. Как только корабль бросил свой якорь на месте брандвахты и заступил в дежурство у Средних ворот аванпорта, Шура срочно мобилизовал своего механика Серегу Бушуева на исполнение своей заветной браконьерской мечты.

Корабельные электрики быстренько соорудили убойную схему страшного по своей электрической силе агрегата, работающего на дармовой корабельной энергии. Они опустили на грунт электрический кабель с приваренной к его оголенному концу металлической пластиной, а второй силовой кабель спустили в воду на поплавке.

По команде командира с ГКП, когда все было готово к торжественному открытию рыбалки, электрик замкнул свой силовой рубильник и за корму прямым назначением для плавающей под водой рыбе ринулся потенциал напряжением 380 вольт.

Корабельный дизель-генератор, заполучив огромную нагрузку практически короткого замыкания, загудел из последних сил и перекрывая мощность, для которой он был предназначен по своим техническим данным, выдавал токи космической величины. Вода вокруг опущенного с кормы кабеля бурлила пузырями то ли пара, то ли кислорода вместе с водородом, образовавшихся в результате этого дикого электролиза морской воды, но не смотря на бурную реакцию происходящую в забортном пространстве, ни единой рыбешки на поверхность так и не всплыло. Не берет ее бешеное электричество. Шура с тоской смотрел на разбушевавшуюся от электричества воду за кормой и все же предвкушал приличный улов.

'Куда она, дура от меня денется... Ну, подходи рыбка мала и велика. Может прикормить место нужно', - обмозговывал первую неудачу, раздосадованный Шура.

Шлюпка с сачками и гребцами были наготове и только ждали команду для сбора пораженной электричеством рыбы.

Бушуев, жалея свой изнасилованный в бесполезных нагрузках дизель- генератор, умолял командира прекратить безжалостное издевательство над спецэлектротехникой и вырубить ток, а иначе он (генератор, конечно) может не выдержать запредельных нагрузок и сгореть.

Удрученный таким провалом операции по добыче сверхценных пород рыбы, Шура сдался и дал 'добро' на рубильник.

Но азарт браконьера с этого момента камнем запал в душу и Шура всеми способами разведки и промышленного шпионажа стал добывать себе сведения об устройстве импульсного генератора, установленного на большевистком электролове.

***

С корабля с началом весны ушел самый уважаемый мной человек - механик Юра Витвицкий, ушел служить в Рижскую бригаду кораблей консервации, которая базировалась в Усть-Двинске.

Командиром БЧ-5 к нам, на его место пришел с МПК-98 Коля Тютюнник. Высокий и худой очкарик с такой фамилией, которая переводится как Табачник, был как раз ярым противником всех тех, кто смолил табак. Коля был ботаником своего механического дела и его интеллигентная внешность не позволяла ему переходить на грубые тона в общении с матросами и офицерами в любой критической ситуации. Легкий был по характеру человек, что давало возможность уживаться с ним рядом любому члену экипажа корабля. Он обладал какой-то собственной энергетической защитой от вредных полей, исходящих от его недоброжелателей и начальников.

Свое редкое неудовольствие или негодование Коля выражал молча и оно выражалось только в подергиванием своего носа странным отработанным движением вверх и как раз в этот момент он поправлял указательным пальцем свои очки на переносице. Ну, а уж если его негодование переваливало через край, то он начинал несвязно и вполголоса выдавать бессвязные слова то ли ругательств, то ли молитв, которые собеседнику было не понять из-за их приглушенного бормотания.

Теперь в каюте №2 у нас появился живой зоосад в виде небольшого аквариума, за которым Коля отводил душу и самолично, собственными руками ухаживал и кормил своих питомцев точно по расписанию, яростно защищая от каютного табачного дыма.

Во второй половине апреля корабль встал на очередной замер магнитного поля к борту СБР у причала 27. Раньше для Витвицкого эта процедура приравнивалась к смертной казни - магнитное поле корабля при замерах никогда не бывало в норме. Юре приходилось извиваться ужом и предпринимать различные действия незаконного характера, чтобы 'уменьшить' этот параметр, неподдающийся законам физики.

Теперь по этому же поводу забегал Коля Тютюнник. Показатели развешенных по кораблю датчиков показывали неутешительные величины

составляющих поля. Совещание крупных спецов и инженеров на СБРе по этим вопросам зашло в тупик - никто из них не хотел подписывать протокол замеров магнитного поля с такими величинами, которые не лезли в установленные ворота и в два раза превышали допустимые отклонения. После жарких дебатов по вопросу 'Что делать?' - не помогли даже намеки на дарственную с канистрой шила.

Это перед самой то Пасхой упорные сбрщики не пошли на компромисс! Пришли к страшному выводу, что корабль необходимо обматывать размагничивающими обмотками и доводить поле до нормы.

Наш корабль должен был через три дня участвовать в сбор-походе кораблей на рейде и нам отводилась чуть ли не центральная роль: я должен был стрелять 2-х торпедным залпом при выполнении атаки ПЛ в составе КПУГ, состоящей из 3-х кораблей, выполнять стрельбу АС-65 по воздушной цели и самое главное участвовать в учении по подаче боезапаса и продовольствия с необорудованного побережья в Павилосте.

Подача топлива, боезапаса и продуктов питания на боевые корабли с необорудованного побережья давно занимала передовые умы тыловой мысли.

Удобно – корабль заскочил с моря в пункт маневренного базирования, и, не подходя к причалу, а, находясь на рейде, с рейдовой бочки присасывался к шлангу, проложенному по дну моря, и пополняет запас топлива. Во время этой заправки небольшой катер подтаскивает к борту корабля контейнера с артбоезапасом, торпедами и продуктами. Корабль своей шлюп- балкой или грузовой стрелой поднимает их на борт и выгружает на палубу все приготовленные запасы.

Для этой цели отлично подходили контейнера для хранения торпед, которых было навалом на базе оружия. Контейнер представлял собой цилиндрический сосуд, состоящий из трех секций, которые герметично на болтах состыковывался в единую конструкцию.

Тыловики для учения развернули целый пункт маневренного базирования в поселке Павилоста, где создали пункт подачи дизельного топлива с насосной станцией, пункт приготовления и подачи торпед, артбоезапаса и продовольствия.

Бойцы с базы жидкого топлива, 3065 базы оружия и вооружения и артсклада трудились в Павилосте уже две недели для осуществления задумки начальников по подаче запасов на наш корабль.

Только поэтому такая неожиданная механическая новость заставила Михневича извергать потоки возмущений и ругани по поводу всех существующих полей и магнитного поля в частности.

- Вы, что там не могли полюбовно решить такой вопрос с командиром СБРа? - выпрыгивал голос Михневича из телефонной трубки, когда я доложил ему о результатах замеров.

- Дугинец, передай Железнову, что если через два дня корабль не будете в строю, я вам всем бошки пооткручиваю. Ты меня понял? - не стеснялся в выражениях и тут же убеждался Батька в доходчивости своих слов.

А тут еще накануне на корабль привезли целых 12 партизан для прохождения очередных сборов по своим специальностям. Здесь были и мотористы, и артиллеристы, и радиометристы, но всем им было далеко за 30, а порой и 40 лет.

Взрослые и серьезные мужики, заросшие волосами, усами и бородами, оторванные от своей обычной работы и одетые в матросскую форму почти всегда не по своему размеру, со стороны смотрелись как карикатура на советский военно-морской флот. Вот тут уж, как нельзя, кстати, подходило выражение Тараса Петровича - 'Позарастали как Карлы Марксы!' Отсюда и пошло такое ласковое название переподготовщиков - партизаны.

Партизан, прощавшихся на полтора месяца со свободой и волей, привезли на автобусе почти всех в стельку пьяных, и их пришлось срочно укладывать по койкам в кубриках, чтобы люди отоспались и пришли в нормальное состояние.

Корабль перешвартовали кормой к борту СБР и с помощью якоря выставили носом строго на север. Командир построил личный состав по 'Большому сбору' и экипажу была поставлена несвойственная задача - обмотать корпус корабля обмотками кабеля для его размагничивания в кратчайшие сроки. Протрезвевшие партизаны тоже изъявили желание своим участием в корабельных работах искупить свой вчерашний пьяный грех и сразу подключились к работам.

Секции толстого, диаметром 6 см кабеля нужно было протаскивать под днищем корабля с помощью подкильного конца и укладывать по меловой разметке, нанесенной на палубе инженером СБРа. Работа не хитрая, но только выбирать тяжелый кабель из-под киля и перетаскивать его по палубе приходилось сразу 12-ти матросам.

Старший среди партизан был усатый и бородатый дядька, инженер по образованию, и он грамотно посоветовал нам с Тютюнником разбить бойцов на две смены. А партизаны взяли на себя самую тяжелую часть кабельных работ ночью.

Мужики мужественно упирались с кабелем почти всю ночь в луче корабельного прожектора, а утром осталось только выровнять витки обмоток точно по маркировке, и корабль был готов к размагничиванию. А на утро было Святое воскресение - престольный праздник святой Пасхи и Железнов, получив доклад о готовности корабля к размагничиванию, отпустил самого себя и всех офицеров и мичманов на выходной. На корабле остались только мы с мичманом Берендяевым для обеспечения работ инженера СБР по размагничиванию.

Шарового цвета борта и надстройки корабля со стороны выглядели теперь расчерченным по всей длине черными равномерными поперечными линиями кабелей, опутывающих даже надстройки на верхней палубе.

Кабели словно гигантские щупальца фантастических спрутов поднимались из-под воды и, охватив корпус корабля, стремились утянуть его в глубину. На корабль по трапу с СБРа перебрался седой мужик - инженер и потребовал самого старшего на корабле.

- Там вам по телефону звонит какой-то начальник из штаба бригады, - сообщил он.

Звонил Любимов. Этот разговор с ним мне не забыть никогда.

- Как у вас дела с размагничиванием корабля? Когда закончите? - спросил он, поскольку был весьма заинтересован в готовности корабля к сбор- походу.

- За ночь обмотались. Сейчас начали размагничивание. После обеда сбрщики обещают закончить работы, вечер-ночь на снятие обмоток и к утру мы будем готовы к выходу, - доложил я обстановку.

- Дугинец, пришел на вас приказ Главкома о присвоении вам звания старшего лейтенанта. Я вас поздравляю - наконец-то дождались. Но, прошу только на радостях не делать глупостей, - раздалось неожиданное поздравление.

- Спасибо, Леонид Иванович! Какие уж тут глупости, я сегодня старший на корабле, - обрадовался я настолько, что позволил себе назвать Любимова по имени отчеству.

'Надо же какой все-таки порядочный мужик! Драл, драл меня, а поздравил первым', - не удержался я от оценки благородства такого поступка Любимова.

- Мне нужно, что бы вы стояли рядом со мной и обеспечивали ход работ. Я на судне остался один, и вы будете мне помогать, - выдал мне непонятные пока требования главный по размагничиванию.

Радости-то сколько - целых 8 месяцев я ждал этого момента, а тут этот вредный инженер с СБРа начал качать свои права. Мужик быстро сообразил - кто в данной обстановке главный.

Он сел в свое рабочее кресло перед электрическим щитом с двумя огромными рубильниками и начал свою работу.

В окно этого центра управления обмотками был прекрасно виден наш трап, перекинутый с кормы корабля на СБР - поэтому сойти по нему с корабля незамеченным мною ни один матрос или партизан не могли. Только по этой причине я устроился рядом с инженером.

- Поехали, - буркнул себе под нос исследователь электрических полей и с грохотом врубил свой первый рубильник.

На щите резко качнулась стрелка амперметра, указывая силу тока, отправляемую в обмотки на корабль. Где-то что-то натужено загудело, указывая на огромную нагрузку в электросети.

По какому там хитрому графику мужик переключал свои контакты и направлял свои токи, то в одну, то в другую сторону, отчего я быстро понял свою никчемность в этом процессе.

Я постоял с полчаса рядом с этим разбушевавшимся богом разрушительного и очистительного тока, который вошел в свой производственный раж и шуровал своими рубильниками во всех возможных направлениях.

По лицу этого деятеля я понял, что у него что-то не совсем ладится с уменьшением составляющих магнитного поля в нужную сторону, отчего он пришел в некое замешательство.

- Ну ладно, я пошел. Вы тут и без меня прекрасно справляетесь. У меня там бойцов и партизан целый корабль, - уведомил я своего разгоряченного Вулкана.

- Ку-у-да! Если вы уйдете, я сейчас же звоню оперативному базы и докладываю, что вы срываете мне работы по размагничиванию, - последовал прямой шантаж от этого непонятного мужика.

'Пьяный, что ли? - пронеслась мысль о столь странном поведении инженера. - Сегодня ведь Пасха и сам бог велел отметить воскресение Христа. Ну, вот что делать с этим мудаком?'

- Что я должен делать, кроме того, что стоять с вами рядом? - задал я наболевший вопрос этому шантажисту.

- Вдруг придется переносить датчики на другое место или еще что-нибудь делать... Что я сам буду бегать к вам на корабль? - возмущенно объяснял мне седой и годящийся мне в отцы электрик.

- Ты, что издеваешься надо мной? - не выдержал я этой наглости. - Я вообще- то помощник командира корабля, а не рассыльный на побегушках. Я тебе сейчас пришлю мичмана из БЧ-5, вот и решай с ним все организационные вопросы.

- Я буду звонить...

- Да звони куда хочешь, - бросил я этому наглецу прощальную фразу и побежал на корабль.

'Вот скотина! Все настроение мне испортил своей дуростью. Пошел он... Мне погоны пора на старлейские менять, а я тут с каким-то ненормальным на рубильники должен смотреть', - окончательно успокаивал я себя.

В каюте я снял китель и стал прикреплять новые погоны с тремя звездочками, уже давно ждущие этого момента в моем сейфе, в это время вошел мичман Берендяев, которого я вызывал.

- Володя! Поздравляю! - жизнеутверждающе рявкнул Берендяев, увидев в моих руках новенькие погоны. - Может за бутылкой сгонять? Нужно же обмыть звездочки...

- Сейчас не до того. Юра, сходи лучше к мужику, который рубильники вращает на СБРе. Проконтролируй процесс, у него там что-то не уменьшается наше магнитное поле. Только учти, что мужик довольно странный, то ли поддавший, то ли он убогий какой-то, - подставил я Берендяева под управленца рубильниками.

Матросы, увидев меня вышагивающего, как павлина, в новых погонах, после кратких поздравлений внесли свое предложение отметить это дело игрой в футбол на причале.

Я то думал, что они устали, таская кабели, а у них оказывается, энергии хватало еще и на игрища. В день святой Пасхи и присвоения мне очередного звания я был не в силах отказать настойчивым просьбам местных футболистов - уж лучше пусть гоняя футбольный мяч, выпускают пар, чем будут соображать, где и чем отметить воскресение Христа.

На причале возвышались горы угля - это был причал склада твердого топлива, где хранился этот ценный вид стратегического топлива. Между этих огромных куч угля на стенке началось настоящее футбольное побоище партизан и корабельных спортсменов. Команды носились за мячиком, поднимая облако угольной пыли, и визжали от восторга и чувства свободы на этом импровизированном футбольном поле.

Прибежал Берендяев и с раскрасневшимся от злости лицом начал докладывать ход работ:

- Володя, ну ты мне и работенку подкинул. Этот сраный инженер меня задолбал. У него ни хрена не получается, а он на мне отыгрывается. То ему датчик передвинь, то кабель попинай, ему кажется, что контакт между секциями плохой, - жаловался Юрка. - В общем, он закончил свою работу, но, только между нами говоря, в допуски он не уложился, сказал, что подпишет акт и с такими величинами.

'Вот козлы эти сбрщики! Так это выходит, что зря мы все эти обмотки мотали на корабль? Подписали бы акт еще вчера и никаких мучений...' - дошла до меня вся эта зряшная работа, выполненная нами ночью с таким энтузиазмом.

- Ну, так ты же помнишь, что у нас ни один СБР не проходил нормально - все время были какие-то отклонения, - подвел итог своей долгой службы на корабле Берендяев.

Разматывать корабль было куда легче - сказывался громадный опыт в этих работах, полученный накануне.

А уже ночью мы перешли к причалу А-Б для приемки на корабль двух практических торпед.

Сразу после загрузки торпед мы, наконец, добрались до своего родного причала. И тут же моментально поступила новая вводная: прямо здесь, у нашего причала выгрузить 50 снарядов для подачи их же на корабль в контейнере с необорудованного побережья.

Максименюк наладил свои погрузо-разгрузочные комбайны для выгрузки снарядов, и мы выбили из ленты бункера артустановки 50 снарядов, которые уложили на пробковые матрасы на шкафуте. Должен был подъехать грузовик с герметичными дюралевыми ящиками с артиллерийского склада и забрать эти снаряды в этих ящиках в Павилосту.

Снаряды лежали на шкафуте в ожидании своего часа, а на корабле было обеденное время и все нормальные матросы пошли по кубрикам на обед. Я стоял на ходовом мостике и ждал появления этого самого грузовика с тарой для снарядов.

С соседнего корабля, стоящего у нас по левому борту, на наш борт через леера перепрыгнул поджарый капитан-лейтенант и, воровато оглянувшись по сторонам, как профессиональный диссидент, не обнаружив за собой слежки, схватил под мышку один из снарядов, лежащих на матрасе, и резво поторопился покинуть корабль.

'Это еще что за шизофреник выискался?' - заметил я этого странного офицера и соскочил вниз по трапу вслед за этим придурком.

- Товарищ капитан-лейтенант! Не валяйте дурака, положите боеприпас на место! - кричал я вслед странному каплею, который направлялся вместе со снарядом, зажатым под мышкой, в дежурную рубку дивизиона.

Каплей был худой и не сказать, что был противной внешности - была в нем какая-то сокрытая морская изюминка внешней привлекательности в сидящей на нем морской офицерской формы. Вроде бы как все при нем, кроме мозгов.

Тот оглянулся на окрик и начал меня учить уму-разуму:

- Почему у вас на палубе лежит боезапас, который никем не охраняется?

- Как это никем не охраняется, если вслед за вами бежит офицер и требует вернуть снаряд на место!? В следующий раз я буду стрелять без предупреждения. А вы кто такой будете, что воруете с корабля снаряды? - в свою очередь поинтересовался я этой странной личностью.

- Я ваш новый зам комдива по политической части капитан-лейтенант Белякович, - прозвучало для меня громче пушечного выстрела такое многозначительное признание.

- Лично я вас вижу в первый раз в жизни - мне вас никто не представлял. Поэтому прошу, вернуть боеприпас на место, а уж потом мы будем с вами знакомиться. Что же вы, как вор, ведете себя, если даже и зам по полит части, - резко оборвал я этого нового политработника.

- Как вы разговариваете со старшим по званию... Вы у меня будете сдавать мне все зачеты по знанию мер безопасности при обращении с боезапасом..., - пошел в начальственный тон замполит.

'Ну, вот еще один мудак нашелся, которому я что-то должен', - окончательно взорвался я такому наглому поведению слесаря человеческих душ.

- Вы, верните, пожалуйста, снаряд на место! Это вам не игрушка - звезданет и не будет разбирать замкомдива вы или не зам и по какой там части! А кому надо, все зачеты по мерам безопасности я уже давно сдал, и вам их сдавать не собираюсь, поскольку вы их сами знать не знаете, и ведать не ведаете, - пошел ва-банк я в обращении с этим наглецом.

Он удивительно положительно среагировал на мою грубость и положил снаряд на бетон около дежурной рубки, а сам засеменил к дверям дежурной будки.

'Да, уж! Этого придурка с Артамоновым сравнивать не приходиться. Этот будет рогом землю копать в своей политической карьере', - даже как-то жалко стало мне ушедшего на заслуженный отдых нашего Тараса Петровича. Нашего старого марксиста-ленинца, который позволял себе сравнить заросшего матроса с классиком теории прибавочной стоимости и теории капитализма.

Система управления артиллерийским огнем под названием 'Барс' или проще будет МР-103, которые были установлены на наших кораблях, бесспорно довольно сложная артиллерийская система и поэтому в нашей базе существовала целая бригада, сопровождающая эксплуатацию этих систем на кораблях. Удивительно, но эту бригаду возглавлял молодой и очень симпатичный, я бы сказал даже очень интеллигентный, бригадир с созвучной самой системе фамилией Барсков.

Конечно, жизни этой бригады не позавидуешь - они постоянно жили в гостинице, пусть и в самой хорошей гостинице 'Лива', но ведь на самых заурядных правах командировочных, и только раз в месяц уезжали к себе домой в Ленинград.

Жизнь командировочных - это особая жизнь специалиста на птичьих правах и гостиничных койках, когда человеку постоянно хочется пожрать домашних харчей, отведать домашнего тепла и женского уюта с лаской. А при наличии такого количества спирта, которым они располагали в своей творческой работе, а измерялось оно десятками килограммов на душу, тут можно было мечтать не только о домашнем уюте, но и завести себе хорошую бабу из местного лиепайского контингента, охочего до мужского полу. Что и сделали многие из членов бригады Барскова, и некоторым оставалось только получить лиепайскую прописку, которая, конечно, никак не могла затмить собой питерскую.

Осели и 'оженились' некоторые ребята бригады Барскова в Лиепае на местных жрицах любви и секса. Ребята были в бригаде дружные и очень общительные, а на кораблях наших они появлялись очень часто и по делу, да и просто так, так как у всех у них с некоторыми нашими офицерами были хорошие контакты и дружеские отношения.

А когда приближались артиллерийские стрельбы на кораблях, желаннее, чем эти бродяги из бригады Барскова, быть не могло. С этими парнями мне любая артиллерийская стрельба была абсолютно не страшна.

Корабли были готовы к началу сбор-похода, но он почему-то не начался ни сегодня, ни завтра. Такое флотское ожидание 'неожиданного' начала учений или тревоги необыкновенно расхолаживает людей и на самом деле это приводит к тому, что ожидаемое вдруг становится совсем неожиданным. Вот уж, что меня откровенно бесило и раздражало в нашей флотской организации - это переносы и бесконечные откладывания выходов в море по погоде или еще каким-то непредвиденным обстоятельствам.

Ты уже настроился морально на выход в море и корабль приготовил к предстоящим мероприятиям, а тут вдруг следует команда о переносе выхода и томительное ожидание 'добра' на выход.

Ну, нет - так нет. Дайте отбой готовности и не держите людей в постоянном напряжении. Так нет же - никто не хочет брать на себя ответственность за невыполнение плана боевой подготовки и все упорно ждут, когда утихнет ветер или выйдет в море обещанное обеспечение боевых упражнений. Одним словом наступает оперативный паралич.

Наконец-то в среду в 06.00. кораблям дивизиона 'неожиданно' объявили 'Боевую тревогу'. Как помощник командира, я пулей вылетел на ГКП и сыграл экстренное приготовление корабля к бою и походу. Корабль мгновенно ожил, запустился дизель-генератор, завертелись установки и механизмы, проверяемые при приготовлении к походу.

- Где командир? - спросил я у дежурного по кораблю.

- Он прибыл на корабль за полчаса до тревоги, - явно что-то не договаривая, сообщил мне дежурный.

В каюте, дверь которой была незакрыта, на койке мертвецким сном прямо в одежде забылся Железнов. Я стал будить его, но он не реагировал даже на потряхивание за плечо. Мертвое тело дышало перегаром, но не подавало признаков жизни.

'Алексей! Вставай. Тревога!' - пытался приподнять я в кровати в сидячее положение безжизненное тело Железяки.

Он, полусидя на койке, что-то бормотал, но продолжал спать даже в такой неудобной позе.

'Вставай! Вставай, Железяка колгуевская! Я то думал ты действительно железный... Погоришь ведь, придурок!' - в полном отчаянии хлестал я по щекам своего безмолвствующего командира и брызгал ему в лицо водой из графина. Бесполезно. Как египетская мумия!

Корабль запустил дизеля и был готов отойти от стенки. Я побежал в дежурную рубку, где комдив раздавал и уточнял последние указания командирам кораблей.

Пожирая глазами крупную фигуру Михневича, окруженную полукругом из обеспокоенных командиров кораблей, я браво доложил:

- Товарищ комдив, 102-ой к выходу готов!

- А где Железнов? - задал мне комдив самый страшный для меня вопрос. - Он там шифровальщику ключи выдает, - не моргнув глазом, соврал я Батьке впервые в своей жизни.

- Дугинец, вам все ясно. Ваша точка на рейде?

- Так точно! Точка №2, - бодро сообщил я точку рассредоточения, которую должен был занять корабль в якорной стоянке.

- Ну, добро! Отходите, - дал окончательное разрешение на выход в море комдив.

С некоторым страхом я влетел на мостик, но привычная походная обстановка на ходовом оказала свое воздействие и все моментально встало на свои места. Уже почти три года проведенные в этой неизменной обстановке позволили мне командовать кораблем как на автомате.

- Михно, нанеси на карту точку №2, - дал я координаты штурману. - Будем рулить в эту точку.

На руле стоял старшина 2 статьи Сафаралиев, который своим карим глазом недоверчиво посматривал на меня, а шифровальщик, стоящий по тревоге на машинных телеграфах, все же позволил себе спросить:

- Товарищ старший лейтенант, а где командир? Телеграфы проверять будете?

- Проверка машинных телеграфов, - дал по 'Каштану' я команду Тютюннику.

Уверенными движениями проверил работу телеграфов, все работало как часы.

- Выполнять команды машинного телеграфа, - передал я последнюю перед дачей хода команду в машинное отделение.

- Отдать швартовые! - последовала команда швартовым группам на бак и ют.

- Лево руль. Правая машина назад.

Корабль выпустил клуб дыма из правого выхлопа дизеля и покатился назад, медленно отводя корму от стенки.

Отойдя от причала на 10 метров, я врубил обе машины на передний ход и пошел к самому опасному и узкому месту при выходе из Зимней гавани на простор аванпорта, ширина которого составляло порядка 90 - 110 метров. Конечно, я волновался. Управлять кораблем, не имея допуска - это чистейшей воды криминал. Такого я вообще пока еще не встречал в корабельной практике за свою службу на флоте.

Именно поэтому я, как ужаленный, беспокойно носился с правого крыла мостика на левое и на свой выпуклый морской глаз по 'семь раз' оценивал расстояния до берегов и безопасность прохода корабля в узкости.

Когда корабль лег на выходные створы Городского канала, и мы прошли самую узкую его часть, я окончательно успокоился, да и на руле стоял уже опытный 'руль', который понимал меня практически без слов:

- Сафаралиев, править по створам!

Корабль вышел на простор аванпорта и здесь уже мой малодушный страх окончательно улетучился. Я вытер пот, предательски выступивший от нервного напряжения, и бухнулся в командирское кресло, как полноправный командир, исполняющий свои обязанности на ходу.

Находясь на линии положения входных створов аванпорта, я врубил средний ход, и корабль полетел на выход из Средних ворот на 14 узлах. Но и тут, на этом просторе мне вдруг показалось, что мы сейчас не попадаем в 230 метров ширины Средних ворот. От нахлынувшего волнения я не мог усидеть в кресле и, выскочив из него, стал внимательно командовать рулевому, подворачивая точно на середину ворот.

Сафаралиев, понимая мое волнение, беспрекословно подруливал, то вправо, то влево, удерживая корабль точно по центру ворот.

- Товарищ старший лейтенант, вы не волнуйтесь так. Идем точно посередине ворот, - успокаивал меня совсем недавний еще салага, который теперь на руле чувствовал себя гораздо увереннее, чем я на своей временной должности командира.

Справа и слева промелькнули головки волноломов с огнями Средних ворот и впереди до самого горизонта никаких тебе препятствий - только водная гладь да небо вокруг, на сколько хватает глаз.

- Обе машины, полный вперед!

Захваченный треволнениями этого дерзкого несанкционированного выхода в море, связанного с самовольным вступлением в управление кораблем, я и не замечал, как быстро летело время и сколько его уже прошло.

Корабль подходил к точке рассредоточения в якорной стоянке, когда внизу в дверях ходовой рубки появился командир. Бледно-серое, словно лишенное крови, лицо с глазами, охваченными туманом ужаса, смотрело на меня снизу вверх и долго не могло что-либо произнести.

- Где мы? - наконец произнес Железнов.

- Через пять минут будем отдавать якорь в точке №2 якорной стоянки. Севернее нас комдив на 94-ом. Всего 5 наших кораблей будут становиться в свои точки, - доложил я Железнову обстановку. - На корабле из штабных никого нет. Только два регулировщика из бригады Барскова вышли с нами на стрельбу.

- Кто вел корабль? - выдавил из себя Железнов самый главный для него вопрос.

- Я, - покраснев от собственной наглости, сообщил я командиру. Железнов моментально как-то размяк и безвольно повис на поручнях трапа, обхватив их дрожащими руками.

- Встанешь на якорь, зайди ко мне, - пролепетал он и спустился вниз по трапу.

Через полчаса я спустился в каюту командира. Передо мной уже был не тот безвольный и бледный Железнов, которого я был не в силах совсем недавно вывести из состояния анабиоза. Командир привел себя в порядок, и был похож на прежний австрийский штык, на железного Железяку, благоухающего одеколоном 'Рижанин'.

- Володя, спасибо тебе! Я твой должник до конца дней своих. Такое я тебе никогда не забуду, - впервые я слышал от командира слова признания своих неожиданных заслуг.

- Да, ладно, Алексей Алексеевич. Всякое в жизни бывает. Что мне оставалось делать? - оправдывался я, не считая свой поступок за великий подвиг.

- А как комдив тебя выпустил в море одного? - явно не доходило до Железнова.

- Так я ведь ему сказал, что вы на корабле и выдаете ключи СПСу. Он единственно, что спросил - все ли мне ясно с точкой в якорной стоянке, - пояснил я Железнову действия Михневича.

Весь сбор-поход прошел для нас с командиром удивительно спокойно. Когда с тобой рядом нет вышестоящих начальников - напрочь отсутствует и пресловутый 'адмиральский эффект', ты не ждешь в нервном напряжении сзади себя пинков и окриков всемогущего начальственного голоса. Здесь мы были сами себе командиры и, может быть, поэтому все получалось как нельзя лучше.

Навоевались и настрелялись мы с Железновым и нашими бойцами из всех видов корабельного оружия.

Боевое упражнение ПТ-3 - 'Атака подводной лодки противолодочными торпедами в составе КПУГ' мы выполняли в полигоне Л-32, где глубина моря была свыше 200 метров.

Весенняя гидрология моря, когда вода еще не успела прогреться по глубине, была настолько благоприятной для обнаружения подводных лодок на больших дистанциях, что лодку мы обнаружили быстро. Контакт с ней держали все четыре корабля своими опускаемыми ГАС, и лодка не могла оторваться от нас, используя маневр уклонения под слой скачка, которого пока не существовало.

Конечно старая дизелюха проекта 613, изображающая вражеский подводный ракетоносец, это вам не подводная лодка U-206. Она изображала попытки оторваться от слежения за ней, давая скорость 8 узлов и выставляя имитационные патроны, которые не создавали особых трудностей при слежении.

Корабли КПУГ под батькиным руководством поочередно заходили на предполагаемый курс отрыва лодки и спокойно восстанавливали контакт. Пока два корабля поддерживали контакт с целью опускаемыми ГАС, остальные корабли поднимали свои станции и выходили в позиции залпа торпедами и атаковали лодку по данным наводящих кораблей.

Этот тактический прием привел меня в настоящее уныние. На наших кораблях стояли системы групповых атак 'Дозор', которые и были специально предназначены для стрельбы бомбами и торпедами по данным других кораблей.

То есть корабль, не имея непосредственного контакта своей акустикой с подводной лодкой, для стрельбы использует данные о цели с наводящего корабля, которые поступают в систему 'Дозор' и в зашифрованном виде по УКВ передавались на соседние корабли, где принимаются специальным приемником под названием 'Тритон', а уже с него поступают на дешифратор. После расшифровки сигнала, прибор 84, на который поступали от корабельной РЛС еще пеленг и дистанция на наводящий, решал задачу совместно с системой 'Буря' и 'Зуммер' и вырабатывал данные наводки для стрельбы по подводной лодке.

Чего еще выдумывать, когда все уже давно предусмотрено. Одно можно сказать, что систему 'Дозор' многие начальники всерьез не воспринимали и предпочитали решать задачи стрельбы старыми дедовскими способами с помощью штурманских расчетов и выпуклого морского глаза.

Денисюк тренировки корабельных противолодочных расчетов с применением системы 'Дозор' никогда не проводил, а потом и должности 'тритонистов' на наших кораблях сократили.

Поскольку Денисюк запретил мне применять какие-либо новаторские способы стрельбы торпедами, строго-настрого запретил менять установки величин на приборах курса торпед, то вся стрельба низводилась к простому выбрасыванию торпед, как самоходных бревен из аппаратов. А вся моя задача заключалась в наведении торпед поворотом корабля в упрежденную точку по курсу лодки, поэтому я и решил стрелять в аварийную. Мне тоже очень хотелось посмотреть хоть раз, как вылетают мои торпеды из аппаратов и уходят в глубину на поиск и 'уничтожение' цели.

Должен вам доложить – красивое это зрелище, когда незримая мощь пороховых газов выбрасывает торпеду из аппарата со скоростью 11 - 12 м/ сек!

С громким шипением газов сработавшего порохового выбрасывающего патрона, красно-бело-зеленое тело торпеды, словно пушинка, а не полутонная тяжесть, грациозно вытягивалось из жерла торпедного аппарата в стремительном полете среди небольшого облачка белого дыма и на мгновение зависало рядом с бортом корабля. Затем шлепок брюхом об воду и в брызгах, охватывающих яркое тело конструкции, было четко видно, как запускались во вращение гребные винты, и она уходила на глубину, на поиск подводного врага.

Одна…, а через две секунды вторая торпеда покинула свое корабельное ложе и обе ушли на глубину 40 метров, ни следов, ни известий. Только шумы винтов в наушниках и динамике в акустической рубке означали, что двигатели у них работают и винты режут глубину, а шумопеленги указывает, по какому направлению они стремительно несутся в сторону подводной лодки. Все четыре торпеды всплыли в расчетных точках, и их подобрал наш краснознаменный ТЛ-956. Проносясь мимо нашего корабля, торпедолов подскакивал на волне и на мгновение показывал свое красное суриковое брюхо. Командир ТЛа мичман Зарудзей победно махал нам с мостика рукой и показывал на все 4 торпеды, лежащие на его палубе, вокруг которых суетился Серега Денисюк.

- Дайте курс в базу! – запрашивал направление на Лиепаю командир торпедолова.

- Курс в базу 97°, - ответил я по громкой связи Зарудзею.

- Понял, 97! – подтвердил мичман и врубил полный ход, ложась на курс следования в базу.

Во время Великой Отечественной войны обе противоборствующие на Балтике стороны превратили море в сплошные минные заграждения оборонительного и наступательного характера. Корабли и лодки рвались на этих минах еще долго после окончания войны. Вытраливать и уничтожать всех этих опасных подводных 'сторожей' было физически невозможно - требовались огромные затраты сил и времени. Вопрос решили просто - протралили и уничтожили мины на всех фарватерах, а остальные районы моря пометили на навигационных картах 'как опасные для плавания от мин'.

Мины штормами срывало с ржавых минрепов и якорей и они, гонимые западными балтийскими ветрами и течениями, плавали на поверхности и искали свою последнюю жертву.

Только по этой причине в курсы боевой подготовки кораблей всегда входили боевые упражнения 'Расстрел плавающей мины' и 'Подрыв плавающей мины'.

Боевое упражнение П-3, которое коротко называлось 'Подрыв плавающей мины' было интересно всем: и мне как командиру корабельной подрывной команды и моим минерам. Да и весь личный состав напрягался в ожидании дармовой свежей морской рыбы, которую мы обычно привозили в шлюпке после подрыва заряда, навешенного на рогатую страсть.

- Шлюпку к спуску! - дал команду Железнов поутру. - Викторович, ты только патрон подвешивай на глубину 10-15 метров, чтобы рыбы побольше оглоушить, - инструктировал меня перед выходом еще один любитель свежей рыбы.

- Михно, какая тут глубина? - крикнул я штурману.

- 25 метров, - защелкал своим эхолотом в ходовой рубке наш летюха.

Как командир единственного на корабле плавсредства я и руководил всеми действиями по спуску шлюпки на воду с корабля и всеми действиями своих гребцов, одновременно являющихся номерами в подрывной команде и участниками этого фейерверка.

- Разобрать лопаря! - стараясь поувереннее, выдал я первую команду. Матросы на лопарях талей щлюпбалки застыли в готовности к дальнейшим действиям.

- Мешкаускас, в шлюпку, в шлюпке не стоять, - определил я своего главного помощника-минера на банку в шлюпке.

Матрос запрыгнул в ял и установил под банку войлочный ранец с двумя подрывными патронами №3, рюкзак с запалами и прочими минерскими причиндалами. Под банки он засунул три аккуратных самодельных сачка для сбора рыбы и старый бидон из-под краски из боцманской кандейки. С длинными прочными ручками и крупной ячейкой сетки, мешком натянутой на металлический обруч, сачки выглядели не хуже настоящих рыбацких саков.

'Когда только бойцы успели соорудить эти рыболовные снасти. Ну, Мешок (кличка матроса Мешкаускас) постарался! Наверное, целую неделю готовился к этой рыбалке', - невольно восхищался я хозяйской хваткой своего минера.

Гедзюн, явно желая поучаствовать в этой взрывной эпопее, сопровождаемой рыбалкой в открытом море, подошел ко мне сзади:

- Тащ командир, возьмите меня с собой..., - учтиво просил Рома.

- Нет, Рома ты слишком тяжелый. Тут же нужно на шлюпку с борта по концу спускаться... Сиди на корабле, - успокоил я своего мичмана.

- Рома, сиди не рыпайся со своим минерским мозолем. Ты ж обратно со шлюпки не сможешь по канату на борт залезть, - издевался над Ромой Берендяев, который тоже вышел на палубу, проводит в поход нашу подрывную бригаду.

- Мы, что тебя будем всем экипажем вытаскивать из шлюпки на борт, - открыто хохотал Берендяев над объемной фигурой моего старшины команды.

- Навались!

Шлюпка приподнялась со своих палубных кильблоков, на которых обычно покоилась, и закачалась навесу.

Шлюпбалки по очереди вывалили за борт, и она повисла в забортной вышине над водой.

- Обе! Трави помалу.

Но у каждого матроса 'помалу' оказалось свое, и правая сторона потравила конец быстрее, отчего шлюпка на воду пошла с возрастающим дифферентом на нос, и бедный Мешкаускас, судорожно уцепившись руками за банку, еле удержался от падения за борт вместе с подрывным и рыболовным хозяйством.

- Стоп! Вы же так своего бойца утопите! - орал я на бестолковых грузчиков. - Помалу - это помалу, а не упускать лопарь совсем! Левая трави, - выровнял я дифферент, и шлюпка села на воду на ровном киле.

Погода стояла сравнительно тихая, но море все равно лениво переваливало свои низкие валы воды в соседние впадины, бесконечно пытаясь выровнять свою поверхность. Серое небо, покрытое сплошными низкими тучами, отражалось в воде тем же унылым цветом, делая все вокруг до самого горизонта мрачной и неприветливой сыростью.

Волна закачала ял у борта и стала поколачивать его о стальную корабельную обшивку. По тросам шлюпбалки вслед за мной команда соскользнула на прыгающую у борта шлюпку и, отдав гаки талей, мы побрели на веслах от корабля.

- И-и-и раз! И-и-и раз! - восстановил я равномерный ритм работы гребцов на веслах и вывел шлюпку в сторону корабельного траверза Подрывной патрон №3 - это уже не шуточный заряд. Три килограмма тротила в черной зловещей оболочке, блестевшей кузбасс-лаком, могли разнести в пух и прах не только бидон, который имитировал у нас плавающую морскую мину, но и более прочные и крупные береговые объекты.

С расстояния в 3 кбт было хорошо видно, что с мостика за нами в бинокль пристально наблюдет командир и сигнальщик.

Я снял руль со шлюпки (так положено по мерам безопасности), чтобы при подходе к мине не ударить выступающим пером руля по ее корпусу, дрейфующему на воде. К открытой крышке бидона я привязал веревочный конец и, на глаз отмерив его длину в 15 метров, ко второму концу привязал за рымок патрон. Мешкаускас вставил в отверстие сбоку патрона запал ДОШа (длинный огнепроводный шнур) и закрепил его в гнезде шпагатом и пластилином.

Бидон запрыгал на волне за кормой шлюпки, и я дал самую главную команду в подрывном деле:

- Рви!

Минер запалил конец огнепроводного шнура, отчего раздалось зловещее шипение горящего шнура, и патрон на веревке полетел за корму. - Все, мужики! Делаем ноги! На веслах! Навались!

За семь минут горения шнура мы отчаянно гребли в сторону корабля и, отплыв метров на 200 от торчащего над водой вверх дном бидона, затихли в томительном ожидании взрыва.

Но, к моему удивлению, даже через 10 минут мы не услышали содрогания воды от мощного подводного взрыва.

Отсчитав ровно 15 минут времени, положенных при осечках, я, с чувством возрастающего волнения, направил шлюпку в сторону бидона, валявшегося на волнах, как ни в чем не бывало.

- Чего делать будем? - вопрошал я свой диверсионный отряд, сам не зная, что делать в таком случае.

- Давайте второй патрон навесим и рванем, - предложил Мешкаускас, в то время когда остальные матросы сами вопросительно поглядывали на меня и помалкивали.

- Ну, ж нет. Буду вытаскивать, держи меня за ноги, - сдуру решил я рисковать. - Всем надуть спасательные жилеты!

Метр за метром я, лежа на транце и свесившись с кормы шлюпки над водой, вытаскивал из глубины себе навстречу за мокрый поводок три килограмма смерти. Я ведь и сам-то не был героем и выбирал этот ужас впервые в своей жизни.

Страх, который свойственен любому нормальному человеку, если он прекрасно понимает, чем грозят ему необдуманные действия, шевелил мои мурашки на спине. А предательский пот, внезапно заструившийся по моим лопаткам и спине, застилал глаза, подсказывая мне, что делаю я несусветную глупость - ведь со мной в шлюпке сидят еще пять матросов, которые мной вовлекаются в этот ничем неоправданный риск.

Но, я упрямо тянул и тянул этот бесконечный конец, пока в призрачной глубине не увидел под водой черный брусок подрывного патрона с уходящим от него в глубину бикфордовым шнуром.

Через воду я, конечно, не мог рассмотреть причину моей неожиданной осечки. Да, даже когда я затащил в шлюпку патрон, то все было целехонько, и даже шнур не сгорел, а понять, отчего он не сработал, было невозможно. -Мешкаускас, доставай новый ДОШ, - оживил я своего матроса, который замер и только моргая своими веками, пытался рассмотреть несгоревший шнур, который он своими руками недавно поджигал.

-Тащ командир, он же почти целый, чуть меньше метра только успело прогореть, - поделился он своими верными наблюдениями.

Несгоревший шнур, выдернутый мной из гнезда патрона, полетел за борт и спиральной змейкой исчез под водой.

-Давай ДОШ, - настойчиво повторил я и протянул руку. Вставив по всем правилам подрывной науки запал в патрон, я сам лично запалил конец шнура и бросил его за корму.

-Навались, мужики! Веселей загребай и разбегайсь от смерти своей, - обрадованный благополучным исходом смертельной операции, балагурил я с матросами, во весь дух загребавшими воду веслами.

Замершую в ожидании шлюпку мерно качало на волне, а с корабельного мостика, возвышающегося в 200 метрах от нас, нам пытались докричаться и махали руками, дескать, когда вы там закончите валандаться со своей 'миной'.

Радиостанцию я с собой не брал, поскольку полагал, что вся эта процедура даже со сбором оглоушенной рыбы займет не более 30 минут. А вот оказалось, что я был неправ и зря полагался на тишь да гладь в минерском деле.

Стрелка часов проскочила свои 10 минут, а на море мертвая тишина и никакого взрыва не наблюдается.

'Может быть, шнуры у нас какие-то старые и не горят из-за просроченного срока хранения?' - размышлял я о возможных причинах вторичного конфуза.

- Тащ командир, а вы, какую глубину на веревке отмерили? – в свою очередь подтолкнул меня матрос мыслить пошире.

- Да я толком и не знаю, какой длины этот конец; примерно, метров 15, - неуверенно произнес я. - Командир советовал взрывать на глубине 15 метров, чтобы рыбы было побольше.

А ведь Мешок, пожалуй, прав - огнепроводные шнуры по ПМСу (правила минной службы) работают до глубины 10 метров.

- Весла на воду, - развернул я шлюпку в сторону 'мины', теперь уже точно уверенный в совершенной ошибке с глубиной.

В этот раз я уже метровыми перехватами рук тащил из глубины патрон и про себя считал их количество. Теперь уже у меня не бегало по спине мурашек – я понял, что шнур на глубине просто не горит из-за противодавления воды, которое на глубине гасит огонь, продвигающийся внутри шнура.

- Шестнадцать, - насчитал я количество метров шкерта у висячего патрона.

- 16 метров глубины! Конечно, тут никакой шнур гореть не будет, - облегченно выдохнул я свою догадку матросам, напряженно дожидавшимся окончания этой затянувшейся борьбы с бидоном, который мирно плавал себе в волнах и дожидался своей участи.

- Давай ДОШ, - уже в третий раз протягивал я руку за взрывателем. Я сократил вдвое длину веревки и повторил уже привычную операцию по установке запала в патрон.

- Рви! - дал я команду Мешкаускасу.

Мешок уже как совсем опытный партизан-подрывник, сощурившись от дыма сигареты поджог шнур от ее огонька. Вновь по-змеиному зашипел, извиваясь в воздухе, конец шнура и патрон в третий раз плюхнулся об воду и камнем пошел на новую глубину в 8 метров.

Мы отскочили на веслах от осточертевшего уже всем бидона на 150-200 метров, и взоры всей подрывной команды устремились на прыгающую по волнам и блестевшую металлом точку вражеской мины.

Под тонким стеклопластиковым днищем шлюпки судорожно дернулась толща воды, и подводная взрывная волна прокатилась дальше, а до нас только потом долетел грохот взрыва на поверхности.

Бидон со странным завыванием взлетел вертикально вверх, как пушечное ядро из старинной мортиры, на высоту метров в 20. Из воды вслед за ним поднялись пенящиеся и перемешанные с донной грязью столбы воды, которые словно пытаясь догнать свистевший своей пустопорожней полостью, летящий в небеса обычный боцманский бидон из-под корабельной краски. Как только 'мина' вернулась из своего вынужденного полета, я представил себе, что было бы с нами и нашей шлюпочкой, если бы мы оказались на его месте в момент взрыва.

- Отбой! - облегченно скомандовал я бойцам. - Сачки к бою приготовить и уж тут мух не ловить. Глушенная рыба может очухаться и уйти на глубину, - инструктировал я подрывников, хотя они в этом деле разбирались не хуже меня.

На подходе к месту взрыв стали появляться крупные экземпляры трески, безвольно плавающие на поверхности и сверкающие своим белым брюхом на фоне серо-зеленого цвета прозрачной воды, реже попадалась селедка. Миниатюрный комендор Максименюк, как маленькая и шустрая обезьянка в оранжевом спасательном жилете, ловко устроившись на носовом брештуке шлюпки в йоговской позе 'лотоса', сачком показывал мне направление на понравившиеся ему рыбьи экземпляры, а я рулил в указанные места скопления глушенной рыбы.

- О це дило! О це рыбина! - визжал от восторга довольный матросик, загребая в свой трал сразу по несколько рыбин.

Бойцы, побросав свои весла, ловко орудовали сачками, и скоро все днище шлюпки было завалено рыбой. Покрутившись вокруг места взрыва, мы за полчаса загрузили шлюпку треской, селедкой и еще какими-то неизвестными мне породами обитателей балтийских глубин.

Вошедшие в рыбачий раж, матросы уговаривали меня продолжить сбор дармовых даров моря, которых от одного только взрыва подрывного патрона было видимо-невидимо.

- Все! Хорош. Расселись по местам! Всю рыбу мы тут до ночи не соберем, - усадил, наконец, я своих рыбаков, готовых от жадности утопить шлюпку.

- Шлюпка наша не одесский барказ. Весла, на воду! - успокоил я своих бойцов работой на веслах.

Шлюпка просела в воду и загруженная сверх нормы двигалась тяжело. Она плавно покачивалась на волне, и волна проходила за бортом почти вровень с планширем, того и гляди плеснет через борт. Пришлось срочно крепко упираться веслами и возвращаться на корабль.

Шлюпка подходила к борту корабля, на палубе которого собрался весь экипаж, поглазеть на наш богатый улов. Нас встречали дружными возгласами одобрения и суетой, словно рыбацкий сейнер с удачного лова.

- Викторович, вы чего там так долго возились? - услышал я вопрос командира, как только взобрался на мостик.

- Алексей Алексеевич, заложил я заряд на глубину 15 метров, по вашему совету. А ДОШи на такой глубине не горят. Дважды пришлось менять запалы. Пока не уменьшил глубину - ничего не получалось. Так что я теперь почувствовал себя настоящим подрывником! Когда из глубины тянешь на себя заряд и не знаешь, рванет он сейчас или нет... Короче перетрухнул я здорово, аж пόтом покрылся, - исповедовался я своему командиру.

- А рыбы-то много! - с горящими азартом глазами, рассматривал командир с высоты мостика шлюпку с рыбой.

- Там рыбы дохлой полно осталось. Видимо взрыв пришелся на косяк трески. Глубина оказалась небольшой, от взрыва даже грунт на поверхность всплыл. Так что там все живое погибло от нашего варварства, - отчитывался я перед заядлым рыбаком.

- Я уже доложил комдиву о выполнении упражнения. А он первым делом спросил, много ли рыбы добыли. Как только сказал полшлюпки, тот сразу поставил оценку 'отлично', - улыбаясь, сообщил Железнов.

- После обеда тремя кораблями идем в полигон для выполнения АС-65. Готов?! - сообщил Железнов дальнейший план действий.

- Завсегда готов. У нас барсисты на борту - с ними мне ничего не страшно, - успокоил я командира.

- Мы в полигоне! – крикнул из рубки Михно.

'Самолет вылетел! Будет в полигоне через 10 минут. Готовьтесь к стрельбе', - это уже комдив Михневич дал по радио.

'Боевая тревога!' – объявил командир и нажал тангенту замыкателя колоколов громкого боя.

Под непрерывный звон колоколов тревоги забегали по кораблю матросы, хлопая дверями и люками, разбегались по боевым постам и грохоча по балясинам трапов своими прогарами. И тишина..., только доклады с постов по корабельной трансляции.

Теперь мой артэлектрик, этот маленький белобрысый воробышек Максименюк был уже настоящий стреляный воробей, и я многое доверял ему без своих личных проверок, которыми раньше всегда заканчивал подготовку к стрельбе.

- Максименюк, произвести гидроперезарядку! После выполнения наводки не забудь включить охлаждение стволов, – командовал я в микрофон своему бойцу, сидя на месте управляющего огнем за пультом системы 'Барс', светящимся в полутьме поста своими индикаторами и лампочками.

Сзади меня уже возбужденно обсуждали предстоящую стрельбу 'барсисты'.

Как они мне завидовали! Им всю жизнь приходилось проводить регулировки этой системы на кораблях, они знали эту систему управления до каждого регулировочного винтика и сельсина, а вот пострелять из пушки, сидя в кресле управляющего огнем, никогда не доводилось. Не положено! -Поймаешь парашютную мишень, держи ее на 'автомате'. А как только сам самолет перейдет на другой борт – сразу лепи. Не жди, когда другие корабли начнут огонь. Корректуры после первой очереди вводи и опять лепи, - советовали мне из-за спины взволновавшиеся мужики.

- Воронин, фотоаппарат у тебя готов? – на всякий случай спросил я у своего соседа слева – оператора панорамного индикатора.

- Я пленку на корабле не смог найти, он не заряжен, - оправдывался старший матрос.

- Ну, Воронин! Как же я отчет по стрельбе буду делать без фотографий трасс твоего панорамника, - закипел я от такой неожиданности.

- Володя, спокойно! Фотографии для отчета мы тебе дадим, у нас старых полно, так что не переживай. Ты, главное по мишени попади, - успокоили меня ребята-регулировщики.

- Вижу цель! Цель сопровождаю, – доложил я на ГКП, когда поймал в вилку своего индикатора прилетевший самолет.

- Понял! Жди сброса мишени, - предупредил Железнов.

- Вижу разделение цели. Держу нижнюю цель, - доложил я командиру о разделении цели на два объекта.

- Цель воздушная! Цель светящаяся парашютная мишень по пеленгу 62°, атаковать цель, - дал разрешение на стрельбу командир.

Мишень, сброшенная с самолета, представляла собой обыкновенную светящуюся ракету белого огня, но только на парашюте. Она зависла и медленно стала терять высоту, а самолет ушел на левый борт.

- Максименюк, выполнить наводку.

Артустановка надрывно загудела в броске наводки и замерла, задрав в небо стволы.

Перекрестие цели на панорамнике было четкое, и я нажал педаль под правой ногой.

Задвигались и загрохотали стволы, и затрясся в орудийных судорогах весь корабль. Я совсем не ощущал, сколько снарядов вышло в первую очередь.

- Вот! Вот они трассы от снарядов на панорамнике! – заорал сзади кто-то из регулировщиков. – Вводи корректуру вправо 3 т.д.

Повернув рукоятку ввода корректуры, я снова дал очередь. Мишень на индикаторе не пропала, но было заметно, что перекрестие на панорамнике стало каким-то расплывчатым, и цель стала резко терять высоту.

- Ура! – вопили за спиной зрители. – Попал! Ты в парашют попал, и она теперь падает. Лепи дальше.

Еще не веря в удачу, я нажал педаль и выпустил все снаряды.

- Молодец! Попал! – кричал командир по связи. – Прямо в парашют вошли снаряды. Батька уже чертыхается на нас, что другим кораблям не дали пострелять.

Максименюк тоже сиял от неожиданного успеха:

- Як вы ей упендюрилы! Сам бачил, как мишень упала в море.

- Пошли, посмотрим стволы, а потом готовься их банить, - остановил я дифирамбы в свой адрес.

Осматривая вместе со счастливым Максименюком орудийные каналы после стрельбы, я вдруг заметил, что на правом стволе не видно привычного света в конце туннеля. Темно и ни просвета.

- Максименюк, ну-ка глянь, что у тебя там, в стволе торчит?

- Вот гад! Снаряд не вышел! Давайте его банником вытолкаем, - сразу нашелся с собственным предложением находчивый механизатор.

- Низя! Це ж осколочно-трассирующий снаряд, а не болванка. Тащи сюда вышибной патрон и ложи его на линию досылки. Будем достреливать.

- Алексей Алексеевич, в канале правого ствола застрял снаряд, - доложил я командиру, когда поднялся на мостик.

- Что делать? – вопросительно посмотрел на меня Железнов.

- Достреливать будем. Максименюк сейчас вышибной патрон на линию досылки положит, и шмальнем снаряд в белый свет, - подошел я к резервной колонке и навел перекрестие прицела на ближнее облако.

Из дверцы пушки вылез Максименюк и крикнул:

- Готово!

- Привода включи и сиди в посту, - приказал я пушкарю.

Максименюк нырнул в люк артагрегатной и через несколько секунд пушка дрогнула и с визгом отработала наводку, упершись стволами в то самое облако.

Я нажал кнопки 'залп' на обеих рукоятках прицела и правый ствол, дернувшись в откате, изрыгнул из себя выстрел, а сквозь дым мелькнул трассером упрямый снаряд и исчез в облаке.

- Каналы стволов чисты, - доложил я командиру.

- Отбой боевой тревоги, боевая готовность №2, - отрепетовал вахтенный офицер команду командира.

- Завтра в 06.00. следуем на рейд Павилосты. Будем принимать топливо и боезапас с необорудованного побережья, а уже потом пойдем в базу, к своему причалу, - сообщил Железнов план на следующий день. – Штурман, курс в точку якорной стоянки.

Петраса Матеяса на этом сбор-походе было просто не узнать - энергия била ключом и его бурная деятельность соприкасалась с каждым членом экипажа, от механика и офицеров до последнего корабельного трюмача. Он всех пытался охватить своим правым крылом партийно - политической работы и обязательно каждый день выставить оценку за внесенный вклад в общее дело сбор-похода.

И даже наших перестарков-партизан он включил в список в 'Экране социалистического соревнования на период сбор-похода' и каждый божий прожитый день оценивал их поведение в наших мероприятиях по пятибалльной шкале.

Среди наших 'партизан' каким-то случайным образом затесался маленький, но лохматенький мужичок, который на гражданке весьма плодотворно трудился художником-оформителем в захолустном Доме культуры уездного города N.

Изможденное непосильным художественным трудом на поприще высокого советского изобразительного искусства лицо этого партизана в точности походило на нищего модерниста прошлого века, который пропил все деньги за проданные картины, а новые ему рисовать было некогда. Одно слово - Модильяни.

Этот ходячий и вечно скитающийся от безделья художник в морской замызганной робе, но с налетом в своей внешности явного импрессионизма, случайно показал свой талант и тут же получил себе работу на все оставшиеся сборы. Он без особых натуг за несколько минут выдавал такие плакаты и лозунги, над которыми наш замуля с помощью своих недоделанных художников просиживал по несколько часов.

Для Романоваса такой дармовой талантище из 3-го кубрика был просто находкой среди корабельных рисовальщиков. Вот этот мастер под чутким замовским руководством за сбор-поход обвешал все свободные места на станах тамбура-переходника, офицерского отсека вместе с кают -компанией и кубриков красивыми партийными лозунгами и прочими агитками за нашу советскую Родину.

А красочно оформленный местным Модильяни стенд с соцобязательств Матвеевич каждый вечер заполнял оценками, которые корявой рукой вписывал шариковой ручкой в клеточку каждому матросу и офицеру. Такой пестрый энтузиазм в оформительской работе нашего зама сразу же был отмечен вышестоящим политическим руководством в лице Беляковича.

И тому тоже загорелось немедленно воспользоваться дармовыми талантами нашего художника и срочно зарисовать наш дивизион плакатами, повышающими дисциплину и боевую готовность.

Раннее утро на рейде у поселка Павилоста было тихое и солнечное. Море изображало полнейший штиль, а за полосой прибрежного соснового леса вставало солнце и своими золотыми лучами поливало зелень деревьев и белый песок пологого пляжа.

У уреза воды на песке лежали 4 контейнера из-под торпед калибра 40 см, а рядом, уткнувшись носом в берег, покоился маленький рейдовый катерок. Одним словом – самая настоящая девственная красота и тишина прибалтийской природы!

'Михно, включи эхолот! Докладывать глубину через каждую минуту', – крикнул Железнов.

Корабль медленно приближался к рейдовой бочке, установленной в 3 кабельтовых от берега. На этой самой бочке и был закреплен приемный разъем топливной системы, ниточка которой тянулась из леса по песку пляжа и исчезала в воде.

'Глубина три метра', - оповестил штурман.

'Стоп машины! Шлюпку к спуску', - руководил командир.

Со шлюпки мы завели швартовый конец на бочку, и трюмный подключил свой топливный шланг к системе подачи дизельного топлива. Но мы то приготовились к приему топлива, а на берегу не было ни души, и кто там должен был открывать топливный краник, было непонятно.

'Радисты, доложить оперативному, что к работе готов', - решил ускорить медленный ход учений Железнов.

На мостик, сверкая линзами своих профессорских роговых очков, поднялся Тютюнник, ясное дело не для того, чтобы потрепаться и узнать последние новости, Коле было явно не до этого.

'Товарищ командир, к приему топлива готов, но оно почему-то даже не капает, выразил свое негодование механик. - Спят там, наверно, еще тыловики'.

'Коля, перед приемкой сначала проверь соляр на наличие воды, не забывай наш горький опыт с Витвицким. Хрен его знает, что у них там налито в этой цистерне, закопанной в лесу. Может они, как тот Василий Алибабаевич, его тоже мочой разбавляют для повышения октанового числа', - напомнил я механику про наш горький опыт в недалеком прошлом.

И только ровно через полчаса на пляж высыпался тыловой народ и, как муравьи, начали суетиться вокруг контейнеров и катера, а по шлангу береговая насосная станция стала качать в нашу цистерну дизельное топливо. Катерок, напыжившись своим дизелем, стащил с пляжа связанные в караван контейнера и отбуксировал их к нашему левому борту. За кормой катера, словно огромные шаровые сосиски на поводке, медленно колыхались на воде это новшество тылового прогресса.

Со шлюпки за рымы на концевом контейнере завели тали шлюпбалок, и почти весь экипаж упирался на лопарях, поднимая на борт этот герметичный сосуд, в котором находилась торпеда. На брюхе контейнера были сделаны небольшие выступы в виде коротеньких подставок, на которых контейнер устойчиво стоял на палубе.

Мои бойцы быстро раскрутили крепежные болты на кормовой секции контейнера, и на разложенный синусоидой на палубе толстый пеньковый канат выкатили из контейнера торпеду. В трубе контейнера в полиэтиленовом пакете лежали наряды на получение торпед и формуляр.

Ну, надо же, как все ловко придумали наши тыловики!

12 человек, взявшись за образовавшиеся вдоль торпеды петли каната, на руках аккуратно переносили сокровище на стеллаж.

Трудился весь экипаж поголовно, таская контейнера и торпеды, работы хватало всем. Две торпеды были загружены в пустые аппараты, и боекомплект торпед был пополнен часа за три упорной суеты вокруг этого чуда тыловой техники.

В двух других контейнерах находились 50 снарядов в герметичных дюралевых укупорках и жестяные банки с сухарями, воблой и еще какими- то продуктами.

Конечно, подача продуктов питания была изображена чисто символически, чтобы на этом учении показать реальность такого способа беспричальной подачи на корабль с необорудованного побережья.

Провозились мы с этими контейнерами и заправкой топливом полдня. Это при хорошей погоде и почти штилевом море.

А если бы… Если бы море слегка взгорбатилось, то тут толчея с контейнерами была бы неимоверной. Все бы они скакали на волне и бились о шлюпку или борт корабля, а то и просто друг об друга. Сколько бы тогда это мероприятие заняло у нас времени - сказать не мог никто.

Уставшие за две недели непрерывных маневров и оморяченные еще прохладными морскими ветрами мы возвращались 'с победой' в родную базу.

- Справа 30 плавает утопленник, - доложил сигнальщик, когда мы уже в аванпорту стали приближаться к входу в Городской канал.

Железнов выхватил из рук сигнальщика бинокль и стал разглядывать непонятный серый предмет, плавающий в спокойной мутноватой воде поблизости от входа в канал.

- Да! Похоже на человека! Михно, нанеси место на карту, - сделал свой вывод командир, но курс корабля не менял.

Здесь в этой узкости канала маневрировать было очень опасно, и Железнов не рискнул подходить поближе к утопленнику - все равно ему уже помощь оказывать бесполезно.

С высоты мостика все внимательно рассматривали это страшное зрелище бывшего человека, повстречавшееся нам у самого входа в наш дом. Серо-зеленое лицо и голова сливались с мутной водой, и разобрать на этом фоне было ничего невозможно, а одежда на нем была очень похожа на серую армейскую шинель.

Когда мы уже миновали траверз этого ужасного объекта, то его качнуло на волне от корабля и тело медленно развернулось в воде. На плече мелькнули три маленькие звездочки офицерского погона.

- Алексей Алексеевич, это сухопутный старший лейтенант, - подсказал я командиру про замеченные мной звездочки.

- Радисты, передайте оперативному, что западнее створа входа в Городской канал на поверхности плавает труп офицера, - передал приказание радистам Железнов.

- Пришвартуемся, сходи сам позвони оперативному ОВРа и объясни, где мы его обнаружили, - попросил меня удрученный жутким зрелищем командир. Корабль наш вернулся с моря первым и швартовался в одиночестве у пустынной стенки причалов. Непривычно смотрелись безжизненные необитаемые просторы Зимней гавани без привычных кораблей и суеты постоянного движения по стенке матросов.

Одинокий 'Запорожец' Кожухаря светлым пятном береговой жизни маячил на причале и напоминал, что где-то там, в городе идет размеренная жизнь, от которой мы оторвались на целых две недели.

Швартовые команды под моим чутким руководством завели стальные концы на мощные причальные палы, и корабль замер на своем привычном месте.

По бетонным плитам причальной стенки, словно, по лесной поляне в сторону вертолетной площадки резвым галопом несся большой серый заяц. Его задние лапы после сильного толчка о серый бетон поверхности перекрещивались в кратковременном полете с короткими передними, а потом тело, словно стрела выгибалось и он, снова касаясь земли своими толчковыми, набирал скорость.

Откуда сюда мог выскочить этот одинокий зверюга, когда до леса было несколько километров. Но матросов это меньше всего интересовало. В них заиграл настоящий азарт охотников да еще незабытое полностью детство. - Товарищ старший лейтенант! Заяц! Разрешите..., - заорал Мешкаускас, показывая рукой на скачущего мимо корабля косого.

- Что разрешать? - не совсем понял я своего минера.

- Разрешите, мы его сейчас поймаем. Там ему убегать некуда, он же плавать не умеет, - возбужденно топтался по палубе матрос, уже явно предвкушая погоню.

- Ну, давайте..., - согласился я с надеждой на то, что заяц бегает быстрее моих бойцов.

На палубу полетели уже не нужные грязные швартовые рукавицы и с борта на стенку мгновенно сиганули пять матросов, еще одетых в оранжевые спасательные жилеты.

Мешкаускас, Ляшонок, Максименюк, Хакимов и Григолия, на бегу перестраиваясь в шеренгу загонщиков, с охотничьим гиканьем и детскими визгами загоняли пришпорившего зайца в причальный тупик. Бедное животное, напуганное дикими криками, оскальзываясь на гладком бетоне задними толчковыми лапами, неслось к воде из последних сил. Но на открытом просторе причалов укрыться от преследователей было некуда, и косой вынужден был спуститься к самой воде канала у вертолетной площадки.

Тут, перед водной гладью он струсил нырять и, трясясь всем телом, замер у кромки воды, прижав свои длинные уши к спине, за которые его ловко подцепил Мешкаускас.

Заяц висел на своих ушах в крепких матросских руках и, подчиняясь инстинкту самосохранения, из последних сил извивался и совершал бесполезные скачки своими лапами в воздушном пространстве. Бойцы окружили извивающегося бедолагу в руках героя дня и с довольными физиономиями вернулись на корабль.

И тут я услышал получеловеческий безумный вопль и предсмертный крик отчаяния мученика, доносившийся с бака. Никогда не думал, что заяц способен издавать такие человеческие звуки.

Мешкаускас прямо на баке, окруженный своими запыхавшимися товарищами, тупым камбузным ножом пилил по горлу пойманного зайца, а тот извивался и прямо-таки рыдал в руках этого живодера.

Испустив свой последний жалостный детский вопль, заяц затих под воздействием безжалостной казни, а довольный охотник принялся свежевать бездыханную тушку быстроногого зверька.

- Неужели не жалко! Ты почто бедную животину зарезал, - крикнул я с ходового мостика безжалостным любителям зайчатины.

- Чего его жалеть. Не мы так другие бы его поймали. Он ведь здесь на стенке никуда не спрячется, - оправдывался убивец, продолжая профессионально сдирать шкуру с притихшего косого.

В рубке дежурного по дивизиону обязанности самого старшего по пустынным причалам исправно выполнял наш Дед.

- Володя, с прибытием! Готовься принять дежурство по будке, - попытался развеселить меня химик.

- Палыч, подожди со своим дежурством. Тут утопленника обнаружили при заходе в канал, нужно оперативному доложить, - бросил я на ходу мичману Зиновьеву.

- Беги на ТЛ-956, сам покажешь мичману Зарудзею место обнаружения, - уже мне дал команду оперативный ОВРа, когда я ему подробно по телефону объяснил место нахождения объекта.

Мичман Зарудзей был опытным командиром торпедолова и в любую погоду обеспечивал подъем торпед после наших стрельб. Этот коренастый и крепкий телосложением мичман был действительно похож на морского волка Ларсена и даже походка у него была настоящая флотская. Он при ходьбе переваливался несколько в раскоряку, как камчатский медведь средних размеров. Этот лихой мичман всегда вызывал у меня уважение за его уверенные и ловкие действия при подъеме торпед на борт своего всегда ухоженного кораблика.

- Ну, что поехали!? - дал задний ход мичман и торпедолов пошел кормой от причала на простор Зимней гавани.

- Поехали, - ответил я самому себе, с ужасом представляя предстоящую операцию по подъему на борт настоящего трупа.

Зарудзей лагом подвел катер вплотную к утопленнику и матрос отпорным крюком быстро, словно на привычную торпеду, завел на середину тела удавку, свисающую за борт со стрелы торпедной балки. А дальше картина была явно не для слабонервных.

- Вира помалу! - прохрипел мичман матросу на лебедке.

Из воды медленно, выгнувшись навзничь, появилось огромное тело страшной находки. Полы черной флотской шинели, которая сверху была покрыта серым илом, отчего цвет шинели и казался серо-зеленым, свешивались вниз, и с них потоками стекала мутная вода.

Необычайно огромная голова с зеленовато-синим лицом офицера безжизненно болталась в такт движениям грузовой стрелы и вызывала настоящий ужас своим непривычным нечеловеческим цветом. Жуткое зловоние мгновенно ударило в нос и заставило зажать носы всем окружающим. Двух бойцов, стоящих на растяжках торпедной балки, как ветром сдуло с палубы, и они убежали за надстройку.

- Слава, скажи бойцам, чтобы они пока он навесу, обмыли его из пожарного шланга, а то мы тут все задохнемся, - попросил я Зарудзея.

- У тебя спирт есть на катере? - поинтересовался я у командира, который напрасно кричал на матросов и пытался заставить их продолжить эту грязную работу.

- Найду, - заверил мичман.

- Ты налей по полстакана бойцам и вперед. А так, нормальный матрос от такой вони сейчас блевать начнет, - посоветовал я мичману.

Приняв на грудь по полстакана шила, матросы встали на растяжки и завели висевшее над водой тело на край палубы правого борта. Мощной струей забортной воды из брандспойта они обмыли ил, которым была покрыта флотская шинель и только сейчас стали видны малиновые просветы старлейских погон.

- Слушай! Это ведь медик, который пропал еще в ноябре. Был такой слух, что он был в 'Юре', а потом бесследно исчез. Да, погулял мужик..., - поделился я с Зарудзеем.

- Это ж он полгода уже тут плавает по аванпорту, - удивился мичман такой неожиданной находке.

- Слава, давай, рули к причалу, - вернул я из задумчивости командира ТЛа и он ухватился за рукоятки телеграфов.

Превозмогая подкатывающую тошноту от зловония, исходящего от утопленника, я подошел к нему и стал рассматривать бывшего офицера. Синее раздутое лицо было неестественно огромным и пугающим своим размером. Из носа и рта вытекали темные сгустки крови, а на голове была видна рана. В распухшее запястье левой руку врезался ремешок часов, на которых значилось время 11.30.

Лучше бы я не интересовался такими подробностями, которые еще долго стояли у меня в глазах, пока мы возвращались к причалу.

- Товарищ старший лейтенант, мы вам в кают-компании оставили кусок зайчатины, - обрадовал меня улыбающийся охотник Мешкаускас, когда я добрался до своей каюты.

- Спасибо за заботу! Мне теперь после увиденного трупа, наверное, целую неделю кусок в рот не полезет и не только зайчатины. Ешьте сами свою зайчатину, - успокоил я своего вестового.

Сварили и слопали этого глупого зайца, случайно забежавшего на бескрайний простор бетона, мои одичавшие в море пацаны. Не сиделось ему в своем лесу..., со своей зайчихой.

После долгого пребывания в море почты для нашего корабля накопился целый воз. Почтальон приволок в мою каюту сразу три посылки и огромный ворох газет и писем.

Помощник командира на корабле, что военный цензор, обязательно должен был проверять содержимое посылок. Доброхоты-родители слали свои чадам на корабль в почтовых ящиках не только продукты и гостинцы, бывало и спиртное… -Вызови ко мне Григолию, - попросил я почтаря, который понес раздавать газеты и письма по кубрикам.

Маленький и круглоголовый абхазец минер Григолия был тихим и неприметным на корабле до поры до времени бойцом. На гражданке он торговал на пляже шашлыками и прочими пляжными деликатесами, за которые получал приличную прибыль в своем малом бизнесе. -Вскрывай свою посылку, - поставил на стол я его фанерный ящик с обратным адресом из Абхазии.

Григолия ловко подцепил ножом крышку ящика и отставил ее в сторону. Банки с компотами, печение и восточные сладости меня не интересовали, но я моментально заметил слегка торчащее горлышко обычной зеленой бутылки, закрытой полиэтиленовой пробкой.

- Это что? – спросил я у матроса, который только безмолвно расширял свои глаза.

Я открыл пробку и понюхал прозрачную, как слеза, жидкость, булькающую в стеклянном сосуде. В нос ударил знакомый запах южного виноградного самогона под названием 'чача'.

- Ча-ча! Передай родителям, что такие напитки на корабль присылать запрещено, - наставлял я своего минерчика и заткнул пробку на место. Спокойно открыв иллюминатор, я просунул в него руку с бутылкой и разжал пальцы. Григолия судорожно метнулся ко мне и ухватил меня за руку, из которой за бот уже булькнула о воду зеленая бутылка.

- Товарищ старший лейтенант! Что вы наделали!? Может, это вам родители прислали…, - совсем грустно произнес Григолия.

- Извини, дорогой, если, что не так. Но мне таких подарков от матросов не надо, - сообразил я, что несколько нетактично поступил с возможным для себя подарком.

Матрос с унылым видом забрал посылку и ушел в кубрик. О чем он в этот момент думал? У них там, в Абхазии свои обычаи…

- Гончар, берите двух бойцов и двигайте на бербазу менять простыни, - дал я указание своему мичману.

- Сегодня воскресение, и никто мне не будет менять простыни, - уперся баталер.

- Какое воскресение? Корабль только что пришел с моря. У бойцов две недели постели не менялись. Берите матросов и вперед, на склад! - заставил я замолкнуть Гончара со своими унылыми доводами.

Когда я совершенно случайно я подошел к открытому люку в форпик, около которого баталер собирал с матросами грязные простыни и они их вязали в узлы, то заметил, что мичман спустился в открытый люк вещевой кладовой.

'Чего ему там сейчас нужно? - заподозрил я что-то неладное.

А Гончар в вещевой шхере уже орудовал фомкой и вскрывал ящик с тушенкой неприкосновенного запаса.

Спрыгнув вниз, я еще раз убедился по блестевшим банкам в ящике, что он действительно грабит корабельный НЗ.

- Гончар, вы, что тут творите? Кто дал вам право распоряжаться неприкосновенными запасами? - прорвало меня такое нахальство нашего хозяйственника. - Я и то не имею на это право... Только по приказу командира. А ну вылезай отсюда!

- Я только хотел две банки взять с собой на бербазу, матросу, который простынями заведует. Просто так мне никто белье не обменяет, - все еще продолжал оправдываться мичман, вылезая по трапу из кладовой.

- Чего... Матросу тушенку... Ты, что мать твою..., собрался нашей тушенкой бербазовских матросов кормить!? - не хватало у меня слов от возмущения.

- Ты бы еще бутылку шила им прихватил. Они и так без твоей кормежки там толстые, как тюлени. Бегом на бербазу! Сейчас все корабли бригады начнут возвращаться и все побегут менять белье.

Мичман собрал узлы с бельем и закрыл форпик на замок, а я пошел в каюту.

- Если Гончар полезет в форпик, то вызови меня, - предупредил я вахту у трапа.

Не прошло и пяти минут, прибежал Мешкаускас и доложил, что Гончар полез в форпик.

'Вот козел упрямый!' - перешел я уже на личности.

Стоя над открытым люком я стал наблюдать как мичман начал доламывать фомкой доску на ящике.

- Товарищ мичман! А ну вылезай сюда! Тебе что морду бить надо, чтобы ты понял? - крикнул я в люк.

Гончар вздрогнул от неожиданности и прекратил ковырять ящик.

- Ключи..., - протянул я руку и отобрал всю связку ключей от всех хозяйственных шхер. - Повторяю! Бегом на бербазу!

'Ну, как можно служить с такими баталерами? Разворуют весь корабль!' Вечером по палубе над каютой, прямо над моей головой кто-то начал энергично вытаптывать непонятную мне дробь и ходить кругами над моей головой.

Полчаса топчется на одном месте и выстукивает непонятный мне степ по железу, и не надоело ему там. Ну, сколько ж можно!

Я выскочил из каюты на палубу и с изумлением увидел Григолию, который мелкими нервными шажками крутился на месте у самого борта и с грустью в карих глазах разглядывал водную поверхность.

- Григолия, вы чего тут грустите? Неужто вам так бутылку жалко? – спросил я минера, вытаптывающего свои прогары о железо палубы.

Матрос, молча с животной тоской в глазах, глянул в последний раз на место погребения бутылки с чачей и направился в кубрик.

- Не вздумай нырять за ней, тут бутылку на дне не сыщешь, - предупредил я горемыку. – Если мне не веришь – спроси у Алиева. Он тут уже однажды нырял - обстановку на грунте знает.

Наш партизан-Модильяни и по совместительству оформитель партийных плакатов вместе с лозунгами ночью вернулся из увольнения с приличным амбре водочного перегара.

- Уважаемый, а кто вас в увольнение отпустил? - удивленно поинтересовался я, разглядывая интеллигента, прислонившегося на всякий случай спиной к переборке, чтобы палуба не ходила у него под ногами. - Кто вам разрешил ходить в гражданской одежде?

- Замполит капитан-лейтенант Белякович, - как ни в чем неповинная личность и при этом икая в мою сторону запахами ресторанных деликатесов, доложил художник.

- А вы уже у Беляковича служите?

- Он меня незаконно зафрахтовал на дембельские работы. Я ему готовлю целую кучу партийных лозунгов и плакатов к партийной конференции, - как на духу выкладывал всю правду нарушитель воинской дисциплины.

- Он у вас хитрожопый мужик. Загрузил меня по самое... А я ему говорю, что вот за такую буковку мне платят 50 копеек, а еще за буковку побольше - 70 копеек. А он знай мне толдычит, что у нас все пашут бесплатно... Я ведь так не привык... Бесплатно... Вот мы с ним и договорились, что он меня за его барщину будет по выходным отпускать в увольнение тоже бесплатно, - словоохотливо рассказывал мне замовские происки малость прибалдевший на свободе 'партизан'.

- Иди спать! Модельяни ты наш неоцененный, через неделю закончится твоя эксплуатация и снова будешь работать за деньги, - успокоил я возмущенного несправедливостью флотской жизни художника.

***

Вскоре после окончания сбор-похода корабль покинул наш замуля - Петрас Матеяс. Странно было слышать, что он уходил служить на Северный флот, да еще и на подводную лодку, но жалеть его никто не удосужился и все только облегченно вздохнули.

Зам с возу - кобыле легче.

Особенно по этому поводу 'переживал' наш командир. Алексей Алексеевич, теперь, окончательно сорвавшись с замовского крючка, покоящегося на страницах политического 'кондуита', приобрел свою былую свободу и независимость.

Теперь он вновь стал самим собой - прежним Железякой, и во всех его действиях и поступках появилась командирская уверенность.

Прибалтийское лето клонилось к закату, но теплынь стояла отменная и даже по ночам, и народ, пользуясь летней благодатью, балдел на пляжах, а по вечерам отдыхал в местных ресторанах и кафе без нашего участия. В пятницу корабли выходили из боевого дежурства, и сам бог велел расслабиться от духоты корабельного железа и недельной отсидки в постоянной готовности. Жена с сыном еще не приехали из опуска от родителей, и делать мне дома было абсолютно нечего.

Я и заглянул на 119-ый, где совсем неожиданно оказался участником дня рождения Быканова.

Быканов пришел на корабль прошлой осенью сразу после окончания 6 ВОК ВМФ в Питере и сразу освоился на корабле, словно он тут уже служил всю свою службу. Интересный был этот фрунзак 1968 года выпуска.

Умные серые глаза, глубоко сидящие на худом клиновидном черепе, прикрытом сверху обычной мальчишеской прической и оттопыренными ушами, светились каким-то озорством и весельем. Впалые щеки и острый подбородок делали его похожим на изможденного узника, отсидевшего в темнице большой срок.

Его худая, и даже можно сказать худосочная, фигура, прикрытая сверху самым нахальным и откровенным грибом фуражки при движении всегда выражала некий скоростной порыв и нервозность. Он словно стремился куда- то не опоздать, куда-то успеть. Юра отлично разбирался во всех вопросах управления кораблем и применением противолодочного оружия.

Постепенная усталость и постоянные дежурства иногда заставляли встряхиваться с помощью корабельного запаса шила, и уж тогда Юру было не узнать. В такие моменты его тянуло на подвиги, увлекала гитара, на которой он очень плохо играл. И тут уж умного Юру невозможно было узнать, откуда только перло мальчишество, замешенное на глупости.

В командирской каюте по этому поводу дым стоял коромыслом, Биньковский и Самойлов затащили меня в тепло этой компании и закрыли за мной двери на ключ. Здесь же скромно, словно на птичьих правах, но явно не вписываясь в веселый дух коллективизма, царящий в каюте, на кончике стула примостился грустный лейтенант Федин.

Теперь, уже в моем присутствии мы еще раз тепло поздравили юбиляра и, сдвинув в едином порыве граненые стаканы с 'проводничками', пожелали ему успехов в командирской карьере и крепкого здоровья на всю оставшуюся жизнь. Сколько они до меня уже поздравляли Юру, я знать не мог, но только догадывался по раскрасневшимся лицам участников и грустной физиономии Гены Федина. А поскольку Гена, на дух не переносящий шило, уже почти скопытился и сейчас ему было не до привычных занятий спиритизмом, то это многое говорило мне о размахе текущего торжества.

-А Илюха где? - спросил я у Самойлова, не наблюдая в каюте местного штурмана Осипова.

- Спрашиваешь... Илюху у нас на подвиги не тянет, домой убежал, - многозначительно приподнял брови Валентин.

Юбиляр и так-то по жизни был жизнерадостный и веселый фрунзак, а тут настолько раздухарился, что взлетел на свой стол, словно на эстрадные подмостки и с гитарой наперевес начал вытанцовывать невероятные па из ритуальных танцев племени тамбу-ламбу. Удивительно, но он неожиданно перешел на лихой канкан на мотив одесской блатной песни и, беспорядочно выбрасывая ноги к подволоку, не прикоснулся ни к одной тарелки и не опрокинул ни один стакан, стоящие на небольшом командирском столе. -Все, туши свет! Лови его, мужики, он уже готов... Раз добрался до гитары... Еще свалится со стола, - последовала команда Биньковского опытного в таких делах.

Паша был коренастый, широкоплечий каплей, одним словом штангист- тяжелоатлет. Его скуластое крупное лицо всегда выражало спокойный уверенный оптимизм, замешанный на полной уверенности в своих силах, и, может быть, именно по этой причине он, как и Бурков, который Георгий, никогда не косел от выпитого.

Поэтому прозвучавшая команда старшего по званию и жизненному опыту была воспринята гостями, как руководство к действию.

Мы втроем резво вскочили со своих сидячих мест в партере и кинулись вокруг стола ловить скачущего Юру, который выделывал комичные выразительные коленца ногами и гитарой, умудряясь балансировать по самому краешку стола.

Почуяв недобрые намерения со стороны гостей, Быканов ловко уворачивался от нашего тройного захвата, рискуя свалиться вниз со своего подиума, и у нас не сразу получился планируемый вариант действий. Но как только он попался в крепкие объятия Пашиных клешней, то мгновенно на полуслове оборвалась песня 'Без женщин жить нельзя...', Юра как-то безвольно трепыхнулся несколько раз, и тут же съежившись в гармошку, обмяк на наших руках, повиснув в летаргическом сне.

Столь резкий переход от безудержной бодрости ко сну настолько поразил меня, что я на всякий случай внимательно прислушался к его размеренному дыханию и воочию убедился, что он действительно спит крепким сном. Мы бережно перенесли командирское тело на койку и уложили его в горизонтальное положение, а в наступившей тишине начал раздаваться с возрастающей силой могучий храп, сотрясающий своими басовыми ключами легкие переборки каюты.

- Все, мужики!!! Юбиляр созрел, но я требую продолжения банкета, - торжественно прозвучал голос Паши. - По коням, поехали продолжать юбилей в кабак.

- Молодой! - прозвучал боевой приказ в адрес Федина. - Ты сегодня остаешься старшим на корабле. Вопросы..., - опросил на всякий случай механик приунывшего Гену.

Мощный заряд энергии, полученный от энергетического поля нашего юбиляра, был вовремя воспринят гостями юбилея и требовал своей разрядки.

- В какой еще кабак? - невольно вырвался у меня возглас против насилия над собственным организмом.

- Володь, ну ты опять как маленький... К Матвеичу... По-ра-по ба-бам, по- ра-по-ба-бам, - оживленно запел Самойлов, дирижируя рукой в такт своей мелодии, ужасно напоминающей нотную гамму из сольфеджио.

Пашин конь - 'Жигуль'- пикап рванул своими лошадиными силами по бетону причала от корабельного трапа и помчал нас на свободу городских улиц. Биньковского нисколько не смущал запах спирто-бензиновой смеси паров, наполнивший салон его авто, он уверенно сидел за рулем и давил на газ.

- Паш, а Паша..., а ты не боишься, что нас гаишники сейчас повяжут? - пришла мне трусливая мысль, как неопытному водителю, от одного только шильного запаха, витающего над нами.

-Володь, успокойся ты. Не впервой. Что, разве по мне видно, что я пьяный? - обиженно глядя на меня через зеркальце, спросил Паша. - Запомни, я никогда не пьянею, а тем более за рулем. В отличие от некоторых... Валь, открой окошко, пусть проветривается.

Валентин, предвкушая встречу с Матвеичем, уже доставал из заветных тайников заначки и, расправляя бумажные купюры, складывал их в одну стопку.

- Маловато получилось..., - пересчитал он свой припас на черный день, аккуратно припрятанный под погонами тужурки от всевидящего ока своей жены.

- Я добавлю. Этого хватит? - выложил я в общак фиолетовую 25-ти рублевую купюру с профилем Ильича.

- Ну, спрашиваешь!? - довольный солидной прибавкой к общей кучке, признался Самойлов. - Тут на эти гроши можем гудеть до самого утра. Ну, а пока гудел только двигатель, а мы вибрировали по булыжной мостовой улицы Райня. Машина ласточкой в уверенных Пашиных руках летела в центр культурной жизни города.

- Куда вот только машину приткнуть? - поинтересовался Самойлов у водителя.

- А мы сейчас проскочим в переулок у 'Юры' и там где-нибудь на задворках припаркуемся, - успокоил нас опытный водило.

А на задворках нам спокойного места не нашлось, и Паша выдал запасной вариант:

- У 'Ливы' на стоянке поставлю. Не баре, до 'Юры' пешочком пройдемся.

Паша, лихо скрипнув тормозами, протрещал рукояткой ручника и машина замерла у торца нашей центральной городской гостинцы 'Лива'.

Только хлопнули дверцы нашего мустанга и мы, озираясь по сторонам, выгрузились на городской асфальт, как к нам стала приближаться решительной походкой стройная блондинка в пилотке.

- Инспектор ГАИ лейтенант Сидоренко, - представилась красавица в милицейской форме. - Будьте добры, предъявите ваши документы. До нас пока еще толком не доходили возможные последствия нашего знакомства и я, улыбаясь навстречу милой девушке, с любопытством разглядывал ее непривычную форму и то, что было не прикрыто формой. Светлые волосы прически, заправленные под пилотку, аккуратно обрамляли ее симпатичное, но строгое лицо, а пилотка, закрепленная на его вершине какой-то шпилькой, придавала особый шарм своей хозяйке и так лихо была сдвинута набекрень, что мне казалось, она вот-вот упадет. -Капитан-лейтенант Биньковский, - в ответ представился Паша, доставая свои документы. Я ничего не нарушал...

Мы в своей черной форме тремя корпусами выстроились перед лейтенантом женского рода и выслушивали ее суровый приговор.

- Я вас засекла еще, когда вы свернули налево в переулок у 'Юры', но уж не стала за вами гоняться. Вы сейчас сами на меня вышли. Это уже похвально, - начала свое постановление лейтенантша.

- Вы хорошие ребята и давайте не будем ссориться. Выпили лишнего - с кем не бывает, но зачем же за руль садиться. Я забираю ваши права, машину оставите здесь на стоянке, а завтра зайдете ко мне в отделение, и я верну вам ваши права.

- Да, мы нормальные, ничего с нами не случится. Да вы... не имеете права..., -вставил свое веское мнение по поводу нарушения прав человека на свободу передвижения возмущенный Самойлов.

- Валя, заткнись... Мне все ясно, товарищ лейтенант, - согласно кивнул Паша, расставаясь с правами и отстраняя от диалога своей мощной рукой Самойлова, пытающегося доказать свои права и положительную репутацию.

- Так будет лучше. Сами мне потом спасибо скажете, - закончила свою убедительную речь гаишница и лихо козырнув нам, направилась в сторону гостиницы, где красовался ее бело-голубой 'Жигуль'.

'Ну вот. Погуляли...,' - многозначительно выдавил из себя крылатую фразу Паша, блокируя двери и закрывая на замок своего мустанга. Мы четкой шеренгой прошли мимо инспектрисы, скучающе сидящей в своем авто, и, перейдя на строевой шаг, в равнении налево отдали честь в движении милосердному представителю городской автоинспекции.

- Банкет переносится на неопределенное время. По коням и по домам.

А ведь ты был прав...,- подвел итоги расстроенный непредвиденными обстоятельствами Паша и мы понуро зашагали на автобусную остановку.

Оглавление

Читать далее

Предисловие
Глава 1. Корабельная Фанагория
Глава 2. Дом уже не корабль
Глава 3. Три адмирала и Цусима
Глава 4. Железяка
Глава 5. Штабной
Глава 6. Тут уж не до шуток!

Главное за неделю

Важное

Михаил Боровский назначен гендиректором Хабаровского судостроительного завода

17 апреля 2024 в 10:48

Важное

Экипаж поднялся на борт первого патрульного ледокола "Иван Папанин"

16 апреля 2024 в 7:59

Важное

Британский флот получит лазерное оружие на пять лет раньше, чем планировалось

15 апреля 2024 в 12:48

Важное

Главное в военных СМИ за неделю: три попытки "Ангары" на Восточном, порох из древесной целлюлозы, "Хаска-10" вышла на лёд

12 апреля 2024 в 15:37

Copyright © 1998-2024 Mil.Press FLOT. Наряду с Mil.Press Военное, Mil.Press Отраслевое, Mil.Press FlotProm и другими изданиями входит в состав информационной группы Mil.Press. Свидетельство о регистрации СМИ № ФС77-39156 от 11.03.2010, выдано Федеральной службой по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций. Использование материалов разрешено только при условии указания источника: прямой гипертекстовой ссылки (при публикации в Интернете), не запрещенной к индексированию в поисковых системах Яндекс, Google; указание адреса сайта (при публикации вне Интернета). Выходные данные. Реклама. Онлайн-презентация "Видеодневник инноваций". 18+