Важное
Hyundai Heavy Industries продвигается на оборонный рынок США
Судовые системы 
|
Боцман Степан СпылихинАвтор: Вячеслав Кусков«Степан Васильевич Cпылихин, из мещан Казанской губернии. 43 года. Лицом бел, глаза серые, волосы русые. Грамотен. Женат на Ирине Петровой, детей нет. 1 ноября 1829 года—рекрут. 29 апреля 1830 года—22 флотский экипаж, матрос 2 статьи. 12 октября 1839 года—Гвардейский экипаж. 21 февраля 1841 года—Камчатская экипажная рота, лоцман Тигильской крепости. 23 ноября 1843 года—лоцман в Нижнекамчатске. 5 декабря 1846 года—квартирмейстер. 29 августа 1850 года—боцманмат. 1 января 1851 года—боцман. 14 марта 1851 года—46 (что ныне 47) флотский экипаж». (Послужной список Степана Васильевича Спылихина на 4 сентября Т854 года. ЦГАВМФ, ф. 283, оп. 2, д. 4592, л. 11 об.). Возвратившись домой после работ, Степан Васильевич сидел с женой своей Ириной Петровной за ужином. За окнами уже стемнело. Короток зимний день, а намаешься, как говорится, до немоготы. Хотя, если по календарю смотреть, то зиме, можно сказать, конец. Вот-вот и лето. Летом же не миновать снова супостата. Отбились в прошлом году, слава богу, что в пятьдесят пятом будет? Немолод уже боцман. Хотя и не то, что старик, а косточки побаливают. А куда денешься? Годы. Двадцать пять из них на воинской службе. Уже чуть ли не полгода лишних служит. Быть бы уже в отставке, кабы не война. Уволился бы и зажил спокойно в своем доме. Прокормить себя и жену есть еще сила-возможность. Да и обещал его превосходительство господин генерал-майор Василий Степанович Завойко, что выхлопочет ему с отставкой и пенсию. Хорошо бы... Вспоминается прибытие Завойко в Петропавловский порт. Прямо перед фронтом разнес он тогда капитан-лейтенанта Стиценкова. Вы, говорит, кого мне построили, кого намерены представить? Толпу нищих или военных матросов? И верно, только по ружьям можно было догадаться, что воинские чины собраны. А так — голодранцы, хуже некуда. На другой же день всех обули-одели. Он, Завойко-то, еще в Аяне про камчатские дела слышал. Не с пустыми руками Аянский порт оставил— привез на тысячу с лишним человек и мундиров, и сапог. Да и сбитень тогда же велел варить по утрам. К примеру, опять, китобои. Никакого ведь спасу не было. Спылихина тогда еще малость гарпуном поранили. Сказывали, тот же Станицков Василию Степановичу докладывал, что-де ничего поделать невозможно. Каждое лето китобои дебоширят, девок портят, баб насилуют. Их же капитаны жалуются: вышли, мол, команды из повиновения, вы бы их как-нибудь сами на берегу усмирили. По правде-то, потакали им капитаны. Разве им, иностранцам, наши порядки русские охота блюсти. Вот Завойко и распорядился: «...снарядить два взвода по 60 человек под командами боцманов, зарядить ружья и беглым шагом следовать к месту происшествия, и выгнать разбойников с берега, а если они будут вооружены гарпунами, вздумают сопротивляться, то в драку с ними не вступать, а стрелять по ногам их; и тех, у которых отнимут женщин, арестовать и отправить на гауптвахту». (Начало Амурского дела и воспоминания о событиях на Амуре и Камчатке во время Восточной войны (1853—1855 гг.). ЦГАВМФ, ф. 315, oп. 1, д. 1680, лл. 25—25 об.). Китобоев тогда оказалось без малого пара сотен. Конечно, с гарпунами. Само собой, не подчинились. Турнули их, однако, крепко. Правда, шестьдесят из них, самых дерзких, похватали и—на гауптвахту. Как только ухитрились затолкать туда такую прорву? На суда переводчика послали. Извольте, дескать, господа капитаны, утречком пожаловать к гауптвахте, да чтобы не забыли с собой кошки(1) взять. Мы свои кошки о ваших китобойцев трепать не намерены. Явились. Василий Степанович сразу к делу. Вывели первого с гауптвахты. Чей? Ах, ваш... Очень хорошо! Берите-ка себе в помощники любого из моих унтер-офицеров и дать ему, мерзавцу, за оскорбление русской женщины шестьдесят кошек по заднице. Унтер, известно, постарался, а капитан так, одну видимость обозначил. Завойко это дело остановил. Вы, говорит, господин капитан, из благородного звания или в простом сословии состоите? Ах, вот как! Так вы уж старайтесь, а то и вам можно десяток-другой всыпать. Не сомневайтесь, по нашим законам сие дозволено. Мигом капитан вошел в правильное понятие. А тем, что Спылихина и четырех матросиков гарпунами поранили, по сто двадцать дали. Тогда-то и приметил меня Василий Степанович и перед другими отличил: произвел в боцманматы. С утра до ночи обстраивались, чтоб жить не хуже, чем в прочих местах. Всякого строительного припаса потребовалась уйма. Спылихина в Тарью "определили с командой — кирпичи делать. Очень доволен был Василий Степанович. И полгода не дал ходить в боцманматах, произвел на новый год в боцманское звание. Нечего, оказал, пять лет ждать, ты, Степан Спылихин, и сейчас к повышению весьма достоин. Малое время спустя Завойко распорядился: «...На новостроящийся катер для меня назначить боцмана Спылихина и двенадцать человек гребцов. Людей этих по спуске катера никуда на работу не назначать без особого моего на то приказания, и только, с предварительнаго мне доклада, шесть человек из них послать для встречи судов с переводчиком...» (Приказ Камчатского военного губернатора и командира Петропавловского порта № 142 от 17 мая 1852 года. ЦГАВМФ, ф. 906, on. 1, д. 16-а, лл. 59 об.—60). Когда же в 1854 году начали готовиться к обороне от англо-французов, катер тот отдали в команду сынишке губернаторскому, а гребцами кантонистов посадили. Спылихину — новое повышение. Назначили ротным фельдфебелем к рекрутам из сибирских батальонов. — Что-то ты, Васильич, задумался? — прервала воспоминания Ирина Петровна.— Уж спать пора. — Пожалуй, пора, Петровна,— согласился боцман. Кряхтя и покашливая, он принялся стаскивать обувь. Заскрипела дверь в сенях. Не иначе, от ветра. Пойти закрыть, а то наметет за ночь снегу... Но вслед за скри-пом послышался другой шум: кто-то искал в темноте вход в избу. — Петровна, открой. Кого это принесло на ночь глядя? В открытую дверь повалил пар, и появилась фигура, закутанного в кухлянку матроса. — Ты чего? — спросил Спылихин. — Господин боцман, губернатор кличет! — Губернатор... Не «губернатор», а «его превосходительство господин губернатор»,— ворчливо поправил боцман, принимаясь заново обуваться.— Учишь, учишь, а все никак не поймете.... Быстро одевшись, он направился к двери. — Тебя ждать или как? — спросила жена. — Не жди, откуда мне знать, за каким делом я понадобился. Может быть, на всю ночь. Спи. Завойко встретил Спылихина приветливо. — Входи, боцман, входи! Вот, смотри: прибыл к нам экстренный курьер. Есаул Мартынов Николай Алексеевич. Завойко указал рукой на молодого офицера, сидящего в кресле возле печки. Тот приподнялся. Завойко слегка нажал ему на плечо, усаживая обратно в кресло. — А это, господин есаул, мой лучший боцман. Степан Спылихин. У него и будете пока квартировать. Само собою, вы — мой гость, но, к сожалению моему, никак не могу оставить вас у себя. Тесно, изволите видеть, и шумно. Как бы в подтверждение его слав за стеной послышался плач ребенка. Слышно было, как мать принялась его успокаивать. Мартынов встал и почтительно склонил голову: — Покорнейше благодарю за заботы, ваше превосходительство! — Повернулся к Спылихину: — Здорово, боцман! — Здравия желаю, вашбродие! — Тебе все понятно? — опросил боцмана Завойко. — Понятно, вашдиство! Чего там не понять! У губернатора десять детей, младшему и года нет. Для такой оравы надо бы хоромы иметь побольше губернаторского домика. Камчатка. Здесь и губернатор немногим лучше боцмана живет. Мартынов натянул на себя шубу. «Возвращаясь однажды от заутрени, до меня дошел слух, что от г. губернатора приехал курьером адъютант его Мартынов. И действительно, проходя мимо дома боцмана Спылихина, увидели мы две нарты собак, по-видимому, приехавшия из дальней дороги. Легко представить себе нашу радость и ожидания. Многие из наших офицеров пошли тотчас к Мартынову». (Г. Н. Токарев. Описание плавания фрегата «Аврора» в 1853, 54, 55, 56 и 57 гг. Кронштадтский вестник, № 114, 1914). Офицеры, бесцеремонно ввалившиеся в дом к боцману, увидели там его жену, хлопотавшую возле печки. — Ш-ш-ш...— прошептала она.— Не разбудите его благородия. Спит он с дороги. Вон ведь какой конец отмахал! Офицеры, несколько смущенные, слегка попятились. — Ладно, боцманша,— так же шепотом ответил один из них,— скажи-ка, где твой-то? — Должно, вот-вот от заутрени подойдет. — А-а-а.. А что за гость к вам прибыл? — Здравия желаю, вашискобродия!—почтительно подал знак о себе незаметно подошедший Спылихин. Боцмана стали расспрашивать. Он отвечал сдержанно и уклончиво. Одно, мол, известно ему — по важному делу приехал генерал-губернаторский адъютант, а по какому именно — не могу знать. В важности доставленных распоряжений никто и не сомневался. Не пошлют же в такую пору из Иркутска экстренного гонца по неважному делу. Чувствуя себя несколько обманутыми, офицеры вышли. Подались они было к губернатору, но у дверей их. встретил ординарец и передал распоряжение Завойко! никому, ни по какому делу его превосходительство не беспокоить. Оставалось только строить предположения и ждать пробуждения Мартынова. Завойко почти всю ночь просидел за привезенной Мартыновым почтой. Прилег под самое утро, но с рассветом был уже на ногах. Он решил, чтобы назавтра, в воскресенье, покончить с торжественной частью полученных распоряжений — раздать награды, а уж с понедельника приняться за главное, ради чего и прислали курьера. Прохаживаясь из угла в угол, он заглядывал в свои черновые записки и диктовал писарю: — Следующий приказ. Какой номер. Девяносто шестой... Смотри, не перепутай... «Я покорнейше прошу гг. командующего 47-м экипажем, командира фрегата «Аврора» и медицинскаго инспектора Петропавловскаго морскаго госпиталя явиться ко мне завтра в 8 1/2 часов утра для принятия от меня орденов для возложения на гг. офицеров, показанных у сего в списке, а гражданским чиновникам явиться ко мне гг. Лохвицкому и Горемыкину. (Следует список)». (Приказ Камчатского военного губернатора и командира Петропавловского порта № 96 от 5 марта 1855 года. ЦГАВМФ, ф. 906, on. 1, д. 32, лл. 48 об.— 50 об.). Писарь не успевал. Завойко, однако, не раздражала его медлительность. Ожидая, пока писарь напишет очередную фразу, губернатор украдкой оглядывал самого себя. Он впервые надел контр-адмиральские эполеты, знаки ордена Станислава 1 степени, а самое главное— беленький Георгиевский крест 2 степени. Сразу три награды! Правда, Станислава и контр-адмирала могли бы и пораньше дать, когда утвердили в должности губернатора. Тогда Завойко, хотя и не показал виду, но в душе обиделся, что его произвели не в адмиралы, а в генерал-майоры. Хотел даже выбросить давно приготовленные контр-адмиральские, с орлами, эполеты. Все же не выбросил. Правильно сделал. Где бы сейчас их можно было найти? С невольной улыбкой Завойко еще раз покосился на звезду и крест Станислава, на эполеты. Увидеть нашейный крест Георгия мешал подбородок. Завойко опустил голову на грудь. Холодная эмаль креста коснулась кожи. Губернатор спохватился — не замечает ли писарь его мальчишества? Нет, не заметил. Итак, шесть крестов молодым мичманам, недавним гардемаринам и юнкерам. Повезло, очень повезло молодым людям! Приди вовремя приказ об их производстве в мичмана, и не видать бы им солдатской награды. Владимира и Анну они в свое время получат, никуда они от них не уйдут. Теперь нижние чины. Восемнадцать крестов. Маловато... «Из присланных 18-ти знаков св. Георгия по разделу на команду фрегата приходится шесть, на команду 47-го флотского экипажа, писарей всех управлений, Козаков и волонтеров — двенадцать крестов, и из двенадцати достаются пять, соответственно статута ордена, для отличившихся в моих глазах, а именно... ...Я прошу г. экипажного командира приказать ротным командирам сделать опрос товарищам вышепоименованных людей и засвидетельствовать как ротным командирам, так и батарейным или партионным офицерам, соответственно статуту, могут ли вышеозначенные нижние чины поддерживать честь ордена и не заметили ли оне в них каких-нибудь особенных проступков до принятия ими участия в деле. Также в то же самое время доставить ко мне списки с отметками отличия избранных как командира фрегата, так и экипажного командира, также доставить мне список для раздачи денежной особой награды охотникам 17-ти человекам, которые так бойко выбежали вперед при моем вызове, чем и были отличены мною от остальных, думавших о них как о новичках!» (Приказ Камчатского военного губернатора и командира Петропавловского порта № 97 от 5 марта 1855 года. ЦГАВМФ, ф. 906, on. 1, д. 32, лл. 50 об.— 52 об.). - Ну, вот, как будто подходим к концу. Пиши следующий нумер. Да, маловато. Уже названо пять человек. Осталось семь. А ведь каждый батарейный командир, каждый ротный, каждый партионный офицер назовет по два-три человека. Придется по каждому кресту решать, кому из пяти-шести человек дать его. Впрочем, в приказе ясно сказано. И командир фрегата, и командир экипажа должны дать списки на указанное им число крестов. И не больше! Больше все равно не будет. «Поручаю г. командующему 47 флотским экипажем завтрашняго числа после обедни собрать всех команд нижних чинов при господах штаб-и обер-офицерах на площади в полной парадной форме в ружьями, принести на древке крепостной флаг и кормовой флаг с фрегата, я буду иметь счастье сам лично явиться к фронту поздравить товарищей с монаршею милостями к нам и, соответственно статута кавалеров Георгия, роздать знаки ордена счастливцам нижним чинам, которые будут избраны». (Приказ Камчатского военного губернатора и командира Петропавловского порта № 98 от 5 марта 1855 года. ЦГАВМФ, ф. 906, on. 1, д. 32, лл. 53—53 об.). Продиктован, наконец, последний приказ, объявляющий о производстве офицеров порта, фрегата в следующие чины. — Теперь живо послать за писарями на фрегат и в экипаж. Чтоб немедля переписали себе и тут же доложили командирам своим. Явившиеся утром командиры фрегата и экипажа в ожидании губернатора спешно договаривались между собой. — Я,—говорил командир фрегата Изыльметьев, — готов представить его превосходительству список на шесть человек. Но список сей составлен с некоторою поспешностью, а потому в безошибочности внесения нижних чинов в оный не могу быть вполне уверен. — В том-то и суть дела! Когда бы я успел опросить всех офицеров, а равно и унтер-офицеров, коих это касается? — Я готов высказать его превосходительству мнение, что усматривается некоторая поспешность в предположенном им на сегодня возложении знаков отличия на нижних чинов и особой надобности в которой не нахожу. Вошел Завойко. Все встали. Поздоровавшись, губернатор пригласил присутствующих садиться и сразу при ступил к делу. — С приказами моими, я полагаю, вы уже изволили ознакомиться. Приступим к исполнению. Прошу получить от меня кресты для господ офицеров и чиновников Прошу. Губернатор быстро раздал заранее приготовленные знаки орденов и ленты. — До обедни возложить сии знаки, согласно списка, изложенного в моем приказе. Теперь прошу дать мне описки избранных вами героев нижних чинов. — Список вот он, ваше превосходительство. Позвольте, однако, изложить свои соображения на сей предмет,— первым ответил командир экипажа. — Излагайте. Выслушав обоснование для отсрочки вручения крестов унтер-офицерам и матросам, Завойко задумался ненадолго. — Нет, нет. Хотя вы и правы отчасти, но отсрочка никак не может быть допущена. А что думаете вы? — обратился он к командиру фрегата. Изыльметьев выразил свое согласие с предложением командира экипажа. Завойко недовольно морщился. Мысль об отсрочке явно не нравилась ему. Но за сравнительно короткое время знакомства с Изыльметьевым он не раз имел случай убедиться в разумности его советов. Если Изыльметьев говорил, что вот это-де дурно, так оно и оказывалось. От командира экипажа можно и отмахнуться, а к Изыльметьеву следовало прислушаться. И все же отсрочка крайне нежелательна. Он повернулся к правителю канцелярии. Лохвицкий только и ждал этого. — Ко мне этот вопрос прямого отношения не имеет, но если хорошенько его сообразить, то надобно бы согласиться с командующим экипажем. Сами изволите видеть, что, возможно, не во всех подробностях восстановлены обстоятельства прошедших событий... — Я вижу, что вы уже сговорились меж собой, — прервал Завойко. — Извольте, я соглашусь. Что тогда? Тогда во всех отношениях польза, — ответил Изыльметьев. — Мы более точно изберем достойных, что самое главное. Кроме того, не столь уж весело наши дни здесь проходят. Сегодня день особенный — господа офицеры получат награды. Пусть же и следующее воскресенье убудет таковым. Проведем церемониал вручения с наибольшим торжеством. Нельзя пренебречь возможностью доставить всем впечатлительный день. Короче говоря, мною не усматривается никаких причин для поспешности. Все закивали головами, подтверждая свое согласие со словами Изыльметьева, один Завойко недовольно хмурил брови. Немного помолчав, он махнул рукой. — Согласен. Убедили. Сегодня мой приказ в исполнение не приводить. Относительно же поспешности вы не правы. Нужна поспешность. Более того — крайняя поспешность. Намеревался я уведомить вас позже, после всех торжеств, но объявлю сейчас. Господин есаул Mapтынов, адъютант генерал-губернатора, не одни награды привез. Вернее сказать, их он привез попутно. Главное же в привезенной им почте — повеление безотлагательно грузить все портовое имущество до последнего гвоздя на суда, и, как только возможность допустит, порт перевезти во вновь предназначенное место. Губернатор замолчал. Молчали и присутствующие, не решаясь задать сам собою разумеющийся вопрос о пункте нового предназначения. — Вы хотите знать куда? Сие будет объявлено лишь с выходом в море. Ранее кому бы то ни было говорить не приказано. Засим, завтра с утра за работу. От зари до зари! Офицерам от своих мест не отходить! Предстоит нам почти годичную работу выполнить за один месяц. Исключительная требуется поспешность! На утро следующего дня в порту закипели работы. «В воскресенье, на 4-й неделе, первое по приезде Мартынова, утром до обедни, офицеры наши собрались у капитана, который роздал присланные кресты. После обедни был завтрак у губернатора. В следующее воскресенье происходила раздача георгиевских креста— После обедни все пошли на площадь против казарм! 47-й (теперь 27-й) экипаж, команда фрегата были построены здесь под ружьем в каре, лицом в середину. Сперва отслужили молебен с водосвятием, освятили кресты, вызвали кавалеров на середину и началась раз-дача. Принесли кормовые флаги с фрегата и корвета и еще два знамя с казачьих полков, бывших некогда в Петропавловске, которые преклонялись над головою каждаго, на котораго сам губернатор надевал крест при команде «на караул» и музыке. После нас, 6 офицеров, украсилось 18 человек нижних чинов. Поздравления сыпались со всех сторон и было с чем». (Г. Н. Токарев. Описание плавания фрегата «Аврора» в 1853, 54, 55, 56 и 57 гг. Кронштадтский вестник, № 116, 1914). После офицеров начали вызывать унтер-офицеров и матросов. Спылихин стоял, ожидая своей очереди. В мыслях вставали картины боев прошлого года... «...вероятно, вы из газет знаете, что в Петр, порт приходила англо-французская эскадра из шести судов, имевшая 240 пушек и люди и до 3-х тысяч. А нас-то горсточка всего с ребятишками контанистами и всеми чиновниками и купечеством, которые стали все" под ружье и по силам своим действовали, было до 900 душ и всего по батареям и на одном фрегате всего 48 пушок. Неприятель осаждал с 18 числа августа по 25 всеми своими силами. Наконец, 24 августа решительный приступ сделал, высадил вторично десант и всеми судами сбивал в то же время батареи и бомбандировал город. Я за расходом по батареям и другим расходам военным имел 230 оборванных измученных, как и я сам от бдения, день боремся, а ночью подчинять батареи и караулить. Явилось противу нас до 1/т. чистеньких сшегольеки одетых англичан и французов и с гордостью на сердце мечтали нас живьем взять (не преберу ума для чего они кандалы привозили с собою). Но нет, обманулись — мы стали выдерживать страшный огонь, градом пули посыпались, казалось дни наши сощитаны...» (В. С. Завойко. Письмо Н. Е. Лажечникову. Щукинский сборник, вып. IX. М., 1910, стр. 332—333). В день решающего штурма Завойко расположился возле порохового погреба. Вместе с ним находились и ближайшие его помощники. Несколько поодаль расположились назначенные ординарцами гардемарины и унтер-офицеры. Здесь же ожидал своей очереди и личный резерв губернатора — десятка два гребцов губернаторского катера и рекрутов, а также единственная полевая пушка. Вначале здесь царило спокойствие, лишь со стороны города и из-за Никольской сопки доносились звуки пушечных выстрелов. Закурив трубку, Спылихин подошел к пушке, чтобы переброситься парой слов с командиром расчета пятидесятником Карандашевым. Карандашев, обладатель редкой силы, демонстрировал свои способности подчиненным. А разных штучек у него в запасе было не перечесть... На этот раз он ограничивался забиванием гвоздей кулаком, что тоже приводило зрителей в восторг. — Опять, Алексей, ты народ потешаешь? — А! Здорово, Степан! А что? Разве плохо? — Плохо, не плохо, а все-таки сражение идет. Не Время, небось, потехой заниматься. — Брось, Васильич! Пушка у нас заряжена, рысаки наготове. Только нам скомандуй — мы тут же в нужное место поспешим. А пока здесь без нас обходятся, можно и какую ни есть забаву придумать. А то ведь ждать-то больно тошно. Где-то там стреляют, а тут слышишь пальбу и думаешь: кто кого? — А тебе об том думать нечего, — не согласился Спылихин, — ты знай свое дело. А для больших дум есть большие начальники. — И то верно.—Карандашев и не собирался спорить. На вершине сопки послышались громкие торжествующие крики. Мелькнуло знамя или флаг. Вокруг зашлепали пули. Опылихин поспешил к своим. — Конец нам, поди, пришел, Степан Васильич! — почти выкрикнул ему старый сослуживец. — Глянь, англичанин на гору вышел. Теперь ему никакой оста-ковки нет... Пропадем! — Дура! — степенно ответил Спылихин. — Двадцать с хвостом лет в морской службе, а в настоящее матросское понятие так и не вошел. «Про-па-дем...» Тьфу! Мыслимое ли это дело? Сейчас его превосходительство дадут распоряжение... Видишь? Завойко нервно выкрикивал ординарцам: — Самым наипоспешнейшим образом! На словах — все пропало! Всех посылать в стрелки! Боцман Шестаков, гардемарин Колокольцев и другие побежали передавать приказание губернатора. Опылихин забеспокоился, что-то ему не понравилось в тоне приказаний Завойко. Но, не показывая виду, он успокаивающе продолжал внушать товарищу: — Сейчас вот прибегут с Кошки и с фрегата люди, навалимся разом и сомнем англичанина и француза. На своей, чай, земле стоим. Он успокаивал, а сам думал, что, пока ординарцы добегут до Кошки, пока (прибегут оттуда стрелки, неприятели десять раз успеют опуститься с горы и передавить их тут, -как котят. А вот если бы... — Ладно, кончай болтать! Меня, кажись, его превосходительство к себе требуют. Надо бежать, а то прогневается... Опылихин резвой трусцой метнулся к Завойко. Завойко никого не собирался звать. Это боцман придумал сам себе в оправдание своей, как он считал, дерзости. Слыханное ли дело: боцман лезет с советом к губернатору! — Изволили звать, вашдиетво? — Да? Что? Тебе чего, Спылихин? «...боцман Опылихин — он первый вызвал в охотники 17-ти человек броситься в центр неприятеля, растянувшагося по горе...» (Приказ Камчатского военного губернатора и командира Петропавловского порта № 97 от 5 марта 1855 года. ЦГАВМФ, ф. 906, on. 1, д. 32, л. 51). Немного поколебавшись, Завойко решил: — Иди! Да не мешкай! — Ребята! — заорал Опылихин. — Гребцы и кто моей роты! За мной! Не выдадим! Спылихин бежал к кустам у подножия горы. За ним дружно двинулись губернаторские гребцы. Немного суетясь, их догнали с полдюжины молодых матросов. Перед тем, как исчезнуть в кустах, Спылихин приостановился и коротко разъяснил: — Лезь на самый верх! Которые вниз навстречу идут — пропускай мимо! Прячься в кусты! Не отставай! Наверху всем быть в единое время! Пошли! Последние слова слышались уже из кустов. Не щадя сил своих, ни ветхого казенного мундира, боцман упрямо лез вверх. Судя по слышавшемуся с обеих сторон треску и тяжелому дыханию, так же решительно стремились к гребню и остальные. Впереди послышались непонятные голоса. Опылихин стал выбирать кусты погуще, стараясь в то же время поменьше шуметь. Впрочем, с бесшумностью ничего не получалось. Выручало то, что вражеские солдаты шумели ничуть не меньше. Возможно, что они слышали шум от движения группы Спылихина, но не обращали внимания. Вот и вершина. Спылихин остановился, перевел дух, прислушался, а затем осторожно вышел на поляну. — Эй, кто здесь есть? — тихонько окликнул он. — Здесь мы, здесь, — ответили несколько голосов. — Подходи ко мне! — распорядился боцман. Смельчакам повезло. Они попали в просвет между двумя волнами десантников. Передовые группы, перевалив гребень, уже начали спускаться к городу, а следующие подразделения только еще подходили к гребню. Англичане и французы, не торопясь, вышагивали по узкой тропинке. Они не видели перед собой никакой опасности. Ведь впереди шли их соратники, и от них не было ничего тревожного. Да и о чем тревожиться, если победа казалась уже одержанной? Куда больше их беспокоили высокий крутой обрыв слева да тяжелый подъем к гребню. Для удобства многие закинули ружья на ремень. Но что это за оборванцы вдруг появились между кустов? Откуда они взялись? Что им здесь надо? И почему у них ружья? Это русские солдаты? — Целься! — прокричал команду Спылихин. Матросы вскинули свои кремневки. — Пли! Прогремел залп. Вряд ли хоть одна пуля попала в цель. Что можно было требовать от старых кремневок? Что можно было требовать от людей, только что вскарабкавшихся с огромным напряжением сил на высокую гору? Не только руки, все тело дрожало от усталости. Где уж тут попасть? Слава богу, ни у одного осечки не было... — Ура, братцы! В штыки! Ура-а-а... — Ура-а-а-а-а... Удивленные неожиданным появлением, ошарашенные залпом в упор, перепуганные бегущими со штыками наперевес русскими матросами, первые ряды попятились назад. На тропе возникло замешательство. Сзади напирали, один толкал другого. Вот уже раздался крик морского пехотинца, беспомощно балансирующего на краю обрыва. Он бросил ружье и попытался ухватиться за ближайшего солдата, чтобы не упасть в бездну на острые полуприкрытые водой камни. Тот тоже бросил ружье, ударил по протянутым к нему рукам и отскочил подальше от обрыва. С душераздирающим воплем пехотинец полетел вниз. Остальные дружно повернули назад. Несмотря на призрак суда и неизбежных после него трупов, развешенных на реях, ужас погнал матросов и солдат обратно. Теперь они уже разглядели, что перед ними нет и двух десятков бойцов. Появился стыд за минутную растерянность. Вперед, парни! Сейчас мы сотрем с лица земли эту жалкую кучку невзрачных людишек! Спылихин и его товарищи стояли молча. Все силы исчерпаны. Оставалось только упасть на свою землю, глядя в лицо врагу. Единственная удача, на которую можно рассчитывать,—падая, увлечь за собой и врага. Авось, получится... Эх, не сумели мы свое дело исполнить, как следовало... Еще несколько секунд — и оборвутся жизни собранных с разных сторон России мужиков... Красно-синяя шеренга уже подняла штуцеры к груди. Вдруг в кустах у правого фланга шеренги послышался нестройный шум. Его перекрыли звуки русского рожка, трубившего атаку. Дула штуцеров заколебались, головы неуверенно поворачивались вправо... Боже! К русским подошло подкрепление! — Успели, сукины дети! — радостно выкрикнул Спылихин. — Наша берет! Ура-а! Из кустов появился мичман Фесун с саблей в руке, за ним горнист, затем один за другим посыпались матросы-авроровцы. Выстрелив в толпу красных и синих мундиров, они бросались на них, выставив вперед штыки. Бросились вперед и спылихинцы. Англичане и французы тоже стремились вперед. В первую очередь они хотели оторваться подальше от обрыва, чтобы почувствовать себя поспокойнее. Где-то позади также послышались крики. Еще одна партия с «Авроры» вступила в схватку. Хотя в общей сложности на сопке набралось лишь немногим более полусотни петропавловцев, но, растянувшись по гребню, они производили впечатление нескончаемого потока. Подоспели несколько камчадалов. Эти не стали ввязываться в свалку. Они аккуратно располагались за камнями, и, тщательно убедившись в своей безопасности от выстрелов, начинали спокойно выцеливать очередного. Приученные с детства беречь каждую крупинку пороха, каждый кусочек свинца, они били без единого промаха. Несколько минут трудно было сказать, кто кого. Но, вот один солдат бросает ружье и бежит назад. Его примеру следуют еще один, второй, третий... Наконец, вся колонна в панике бежит к шлюпкам. «...и так, можно сказать, неприятель потерял сознание, был прижат на выдающемся в море мысе узкую площадку, откуда вследствие натиска наших штыков, спихивал своих товарищей с высоты 80 фут в морскую пучину, прикрывающую острые каменья у подножия утеса, и разбивались насмерть. Тут, можно выразить, текла кровь ручьями с горы, так как ни один человек неприятельского десанта не сошел с горы живой, все были перебиты и сброшены с высоты утеса, а катера неприятельские отошли от берега пустые, только по причине того, что недостало у нас зарядов». (Начало Амурского дела и воспоминания о событиях на Амуре и Камчатке во время Восточной войны (1853—1855 гг.), ЦГАВМФ, ф. 315, on. 1, д. 1680, лл. 69—69 об.). — 47 экипажа боцман Степан Спылихин! На середину! Спылихин вышел на середину. — Боцман Спылихин с семнадцатью охотниками забежал под горой навстречу неприятелю и, смело бросившись на него в штыки, наделал переполоху ему, тем самым задержав движение десанта, пока наши остальные партии подходили. Молодец, боцман Спылихин! Завойко приколол на грудь Спылихину беленький серебряный крест на черно-оранжевой ленте. Унтер-офицеры наклонили над ним флаги. Заиграла музыка. По команде взлетели на караул ружья. Как в полусне, возвратился Спылихин на свое место. Раздача крестов продолжалась. Вызвали Карандашева. — Пятидесятник Карандашев был в сражении командиром при полевом орудии. Он, тяжело раненный в руку, один вытащил наверх пушку, свалившуюся в ров, и выпалил по неприятелю. Выстрел был настолько удачным, что рассеял весь первый взвод колонны, атакующей батарею. Засим неприятель отступил и на этом участке. Молодец, пятидесятник Карандашев! Да, не подкачал и пятидесятник! Потом вызывали матроса Сунцова из роты Спылихина, его земляка Абу-бакирова. Всех их Спылихин хорошо знал. По окончании вручения крестов Завойко произнес краткую речь. — Достойнейшие из нижних чинов удостоены почетнейшей для русского воина награды — знака отличия военного ордена. Сия высокая награда дает им особенные льготы и преимущества. Со дня совершения подвига своего назначается им прибавка к жалованью в размере одной трети от такового, получаемого на день свершения подвига. При увольнении в отставку — надбавка сия обращается в пенсию, получаемую пожизненно. Награжденные освобождаются от телесных наказаний. При вступлении по увольнении в отставку в податное сословие от податей они освобождаются и прочее, о чем вы можете прочесть в розданных кавалерам книжках со статутом ордена. Но, даруя вам такую награду, высшее начальство ждет от вас и в дальнейшем столь же ревностной и постоянно усердной службы, ждет образцового примера для всех прочих нижних чинов. Впереди нас ждут новые дела. Каждый имеет случай отличиться и, подобно избранным ныне героям, также украситься крестом. Ура кавалерам! — Ура-а-а!.. — А теперь — обедать! После чего — гулять, петь песни, веселиться! Назавтра же, с зарей за работу! Фронт распался. Матросы разбежались ставить ружья на места. Потом все вместе собрались за длинными столами. Небогатое было угощение: к обычной порции добавлено по фунту пирога, четверти фунта мяса да чарка водки. Но и этого было достаточно, чтобы все закипело весельем. Солнце спускалось все ниже. Вот-вот оно коснется вершин гор и скроется за ними. Спылихин и Карандашев брели по подтаявшему снегу на берегу губы. Им вдруг захотелось пойти на те места, где в прошлом, 1854 году громили захватчиков. С ними увязался и матрос Сунцов. Карандашев немного отстал. Спылихин и Сунцов остановились, поджидая его. — Вот ведь какое дело, дяденька Спылихин, — сказал задумчиво Сунцов, — на самом ведь конце матушки-России мы грудью стояли. А? — Я тебе что скажу, — неторопливо ответил Спылихин, попыхивая трубкой. — Ты говоришь — конец. России здесь? Ан нет! Нет России конца и быть его не может! Не конец тут России, а самое начало. Только что с другой стороны. Ты сам прикинь, как оно выходит. Посылают, к примеру, из Кронштадта шлюп. Идет он мимо всяких разных чужих земель... Франция, скажем, попалась или там Англия... И все это земля чужая, а народ в ней не русский. Значит, идет шлюп мимо чужих земель и вдруг — на тебе — Камчатка! Опять Россия началась! А ты «конец». Неправильное это у тебя понятие, совсем неправильное... Карандашев, наконец, подошел к товарищам. — Пошли, однако, обратно, а то скоро уж стемнеет... Служивые, торопясь, побрели обратно. «№,№ знаков отличия — 102497. Звание, имя, фамилия и время награждения знаками, каких полков и команд — боцман Степан Спылихин. За что пожалованы и с каких сведений внесены — за отличие, оказанное в 1854 году при отражении англофранцузской эскадры от Петропавловскаго порта. Внес, с отн. Инсп. Д-та Морскаго Мин-ства от 19-го февраля 1860 г. № 2596 журн. 23 августа 1860 года. Возвращение знаков и замечания — (не заполнена). (Список нижних чинов, имеющих знаки отличия военнаго ордена. Часть 22, №№ 100 000—102 999. ЦГИА, ф. 496, оп. 3, д. 760, л. 250 об.). (1) Кошка — плетка. Оглавление
|
.jpg)
