"Когда меня бейлис,я дрейфус."

Любой человек-вселенная.
Читая твои посты об арабах,аятолах,террористах мне вспомнилось письмо человека,которое захотелось привести полностью.
Для чего?
Может быть для того,чтобы сказать тебе,что русские революционеры-марксисты, поголовно евреи, пытались построить в России социалистическую державу, как они её понимали.
В результате получилась кровавая каша и тюрьма народов на многие десятилетия.
Но кажется мне, ошиблись они не в идеологии, а в материале.

Письмо Куприна Батюшкову 18.03.1909 Дневник

Все мы, лучшие люди России (себя я к ним причисляю в самом-самом хвосте), давно уже бежим под хлыстом еврейского галдежа, еврейской истеричности, еврейской страсти господствовать, еврейской многовековой спайки, которая делает этот избранный народ столь же страшным и сильным, как стая оводов, способных убить в болоте лошадь. Ужасно то, что все мы сознаем это, но во сто раз ужасней то, что мы об этом только шепчемся в самой интимной компании на ушко, а вслух сказать никогда не решимся. Можно иносказательно обругать царя, а попробуй-ка еврея!?

Ого-го! Какой вопль, визг поднимается среди этих фармацевтов, зубных врачей, адвокатов, докторов, и, особенно громко, среди русских писателей, ибо, как сказал один очень недурной беллетрист, Куприн, каждый еврей родится на свет божий с предначертанной миссией быть русским писателем.

Я помню, что Ты в Даниловском монастыре возмущался, когда я, дразнясь, звал евреев жидами. Я знаю, что Ты - самый корректный, нежный, правдивый и щедрый человек во всем мире.

Ты всегда далек от мотивов боязни или рекламы, или сделки. Ты защищал их интересы и негодовал совершенно искренне. И уж если Ты рассердился на эту банду литературной сволочи - стало быть, они охамели от наглости.

И так же, как Ты и я, думают, но не смеют об этом сказать сотни людей. Я говорил интимно с очень многими из тех, кто распинается за еврейские интересы, ставя их куда выше народных, мужичьих. И они говорили мне, пугливо озираясь по сторонам, шепотом: "Ей-богу, надоело возиться с их болячками!"

Вот три честнейших человека: Короленко, Водовозов, Иорданский. Скажи им о том, что я сейчас пишу, скажи даже в самой смягченной форме. Конечно, они не согласятся и обо мне уронят несколько презрительных слов, как о бывшем офицере, о человеке без широкого образования, о пьянице, ну, в лучшем случае, как об... Но в душе им еврей более чужд, чем японец, чем негр, чем говорящая, сознательная, прогрессивная, партийная (представьте себе такую) собака.

Целое племя из 10000 человек каких-то айнов, или гиляков, или ороченов, где-то на Крайнем Севере, перерезали себе глотки, потому что у них пали олени. Стоит ли о таком пустяке думать, когда у Хайки Мильман в Луцке выпустили пух из перины? (А ведь чего-нибудь да стоит та последовательность, с которой их били и бьют во все времена, начиная от времени египетских фараонов). Где-нибудь в плодородной Самарской губернии жрут мякину или лебеду - и ведь из года в год! Но мы, русские писатели, т.е. Ты, я, Пошехонов, Водовозов, Гальперин, Шполянский, Шайкевич и Кулаков, испускаем вопли о том, что ограничен прием учеников зубоврачебных школ. У башкир украли миллион десятин земли, прелестный Крым обратился в один сплошной лупанарий, разорили хищнически древнюю земельную культуру Кавказа и Туркестана, обуздывают по-хамски европейскую Финляндию, сожрали Польшу как государство, устроили бойню на Дальнем Востоке - и вот, ей-богу, по поводу всего этого океана зла, несправедливости, насилия и скорби было выпущено гораздо меньше воплей, чем при "инциденте Чириков -Шолом Айш", выражаясь тем же жидовским газетным языком, отчего? Оттого, что и слону, клопу одинаково больна боль, но раздавленный клоп громче воняет.

Мы, русские, так уж созданы нашим русским богом, что умеем болеть чужой болью, как своей. Сострадаем Польше и отдаем за нее свою жизнь, распинаемся за еврейское равноправие, плачем о бедуинах, волнуемся за Болгарию или идем волонтерами к Гарибальди и пойдем, если будет случай, к восставшим батокудам. И никто не способен так великодушно, так скромно, так бескорыстно и так искренне бросить свою жизнь псу под хвост во имя призрачной идеи о счастье будущего человечества, как мы. И не оттого ли нашей русской революции так боится свободная, конституционная Европа с Жоресом и Бебелем, с немецкими и французскими буржуа во главе?

И пусть это будет так. Тверже, чем в мой завтрашний день, верю в великое мировое загадочное предначертание моей страны и в числе ее милых, глупых, грубых, святых и цельных черт - горячо люблю ее безграничную христианскую душу. Но я хочу, чтобы евреи были изъяты из ее материнских забот. И, чтобы доказать Тебе, что мой взгляд правилен, я тебе приведу тридцать девять пунктов.

Один парикмахер стриг господина и вдруг, обкорнав ему полголовы, сказал: "Извините", побежал в угол мастерской и стал ссать на обои, и, когда его клиент окоченел от изумления, Фигаро спокойно объяснил:

"Ничего-с. Все равна завтра переезжаем-с". Таким цирюльником во всех веках и во всех народах был жид с его засранным Сионом, за которым он всегда бежал, бежит и будет бежать, как голодная кляча за куском сена, повешенным впереди ее оглобель. Пусть свободомыслящие Юшкевич, Шолом Аш, Свирский и даже Васька Раппопорт не говорят мне с кривой усмешкой об этом стихийном стремлении как о детском бреде. Этот бред им, рожденным от еврейки, еврея - присущ так же, как Завирайке охотничье чутье и звероловная страсть. Этот бред сказывается в их скорбных глазах, в их неискоренимом рыдающем акценте, в плачущих завываниях на конце фраз, в тысячах внешних мелочей, но главное - в их поразительной верности религии и в гордой отчужденности от всех других народов.

Корневые волокна дерева вовсе не похожи на его цветы, а цветы - на плоды, но все они одно и то же, и, если внимательно пожевать корешок и заболонь, и цветок, и плод, и косточку - то найдешь в них общий вкус. И если мы примем мишуреса из Проскурова, балагуду из Шклокова, сводника из Одессы, фактора из Меджибохи, цадака из Кражополя, ходеса из Фастова, басколяра, шмухлера, контрабандиста и т.д. - за корни, а Юшкевича с Дымовым за плоды, а их творения - за семена, то во всем этом растении мы найдем один вкус - еврейскую душу и один сок - еврейскую кровь.

А кровь - это нечто совсем особенное, как сказал Гете. У всех народов мира кровь смешанная и отливает пестротой. У одних евреев кровь чистая, голубая, 5000 лет хранения в беспримерной герметической закупорке. Но зато ведь в течение этих 5000 лет каждый шаг каждого еврея был направлен, сдержан, благославлен и одухотворен - одной религией! - от рождения до смерти в еде, питье, спанье, любви, ненависти, горе и веселье. Пример единственный и, может быть, самый величественный во всей мировой истории. Но именно поэтому-то душа Шолома Аша и Волынского и душа гайсинского меламеда мне более чужда, чем душа башкира, финна или даже японца.

Религия же еврея - и в молитвах, и в песнях, и в сладком шепоте над колыбелью, и в приветствиях, и в обрядах - говорит об одном и том же каждому еврею: и бедному еврейскому извозчику, и саронскому цветку еврейского гения - Волынскому. Пусть в Волынском и в балагуде ее слова отражаются несколько по-разному.

Балагуда:

а) еврейский народ - "избранный" божий народ и ни с кем не должен смешиваться;

б) но Бог разгневался на него за грехи и послал ему испытания в среде иноплеменных;

в) но он пошлет Мессию и сделает евреев властителями мира.

Волынский и Аш:

а) еврейский народ - самый талантливый, c самой аристократической кровью;

б) исторические условия лишили его государственности и почвы, подвергли гонениям;

в) никакие гонения не сокрушили еврейства, и все лучшее сделано и будет сделано евреями.

Но в сущности - это один и тот же язык. И что бы ни надевал на себя еврей: ермолку, пейсы и лапсердак или цилиндр и смокинг, крайний ненавистнический фанатизм или атеизм и нищенство, беспросветную, оскорбленную брезгливость к гою (свинья, собака, гой, верблюд, осел, менструирующая женщина - вот "нечистое" нисходящими степенями по Талмуду), или ловкую теорию о "всечеловеке", "всебоге"и "вседуше"- это все от ума и внешности, а не от сердца и души.

Если мы все - люди - хозяева земли, то еврей - всегдашний гость. Он даже не гость, а король авимелех, попавший чудом в грязный и черный участок кутузки, где нет цветов и люди, ее наполняющие, глупы, грязны и злы? И если придут другие, чуждые ему люди, хлопотать за него, извиняться перед ним, жалеть о нем и освобождать его, то разве король отнесется к ним с благодарностью? Королю лишь возвращают то, что принадлежит ему по священному, божественному праву. Со временем, снова заняв и укрепив свой 5000-летний трон, он швырнет своим бывшим заступникам кошелек, наполненный золотом, но в свою столовую их не посадит. Оттого-то и смешно, что мы так искренне толкуем о еврейском равноправии, и не только толкуем, но часто отдаем жизнь за него!

Идет, идет еврей в Сион, вечно идет. Конотопский цуриц идет верой, молитвой, ритуалом, страданием. Волынский - неизбежно душою, бундом (сионизмом). И всегда ему кажется близким Сион, вот сейчас, за углом, в ста шагах. Пусть ум Волынского даже и не верит в сионизм, но каждая клеточка его тела стремится в Сион. К чему же еврею по дороге, в чужой стране, строить дом, украшать чужую землю цветами, единяться в радостном общении с чужими людьми, уважать чужой хлеб, воду, одежду, обычаи, язык? Все во его крат будет лучше, светлее, прекраснее там, в Сионе.

И оттого-то вечный странник - еврей, таким глубоким, но почти бессознательным, инстинктивным, приватным 5000-летней наследственностью, стихийным кровным презрением презирает все наше, земное. Оттого-то он так грязен физически, оттого во всем творческом у него работа второго сорта, оттого он опустошает так зверски леса, оттого он равнодушен к природе, истории, чужому языку. Оттого-то хороший еврей прекрасен, но только по-еврейски, а плохой отвратителен, но по-человечески.

Оттого-то в своем странническом равнодушии к судьбам чужих народов еврей так часто бывает сводником, торговцем живым товаром, вором, обманщиком, провокатором, шпионом, оставаясь чистым и честным евреем.

Нельзя винить еврея за его презрительную, надменную господскую обособленность и за чуждый нам вкус и запах его души. Это не он - не Волынский, не Юшкевич, не Малкин, и не цадик, а его 5000 Лет истории, у которой вообще даже ошибки логичны. И если еврей хочет полных гражданских прав, хочет свободы жительства, учения, профессии и исповедания веры, хочет неприкосновенности дома и личности, то не давать ему их - величайшая подлость. И всякое насилие над евреем - насилие надо мной, потому что всем сердцем я велю, чтобы этого насилия не было, велю во имя ко всему живущему, к дереву, собаке, воде, земле, человеку и природе.

Итак, дайте им, рада Бога, все, что они просят и на что они имеют священное право человека. Если им нужна будет помощь - поможем им. Не будем обижать их королевским презрением и неблагодарностью - наше древнее и неуязвимое правило. Великий, но бездомный народ или рассеется и удобрит мировую кровь своей терпкой, пахучей кровью, или будет естественно (но не насильственно!) умерщвлен.

Но есть одна - только одна - область, в которой простителен самый узкий национализм. Это область родного языка и литературы. А именно к ней еврей - вообще легко ко всему приспосабливающийся - относится с величайшей небрежностью.

Кто станет спорить об этом?

Ведь кто, как не они, внесли и вносят в прелестный русский язык сотни немецких, французских, польских, торгово-условных, телеграфно-сокращенных, нелепых и противных слов. Они создали теперешнюю ужасную по языку нелегальную литературу и социал-демократическую брошюрятину. Они внесли припадочную истеричность и пристрастность в критику и рецензию. Они же, начиная от "свистуна" (словечко Л. Толстого) М. Нордау, и кончая засраным Оскаром Норвежским, полезли в постель, в нужник, в столовую и ванную к писателям.

Ради Бога, избранный народ! Идите в генералы, инженеры, ученые, доктора, адвокаты - куда хотите! Но не трогайте нашего языка, который вам чужд, и который даже от нас, вскормленных им, требует теперь самого нежного, самого бережного и любовного отношения.

И так, именно так, думаем в душе все мы - не истинно, а просто русские люди. Но никто не решится сказать громко об этом. И это будет продолжаться до тех пор, пока евреи не получат самых широких льгот. Не одна трусость перед жидовским галдением и перед жидовским мщением (сейчас же попадешь в провокаторы) останавливает нас, но также боязнь сыграть в руку правительству. О, оно делает громадную ошибку против своих же интересов, гоня и притесняя евреев, ту самую ошибку, когда запрещает посредственный роман, - и тем создает ему шум, а автору -лавры гения.

Мысль Чирикова ясна и верна, но как неглубока и несмела! Оттого она и попала в ложу мелких, личных счетов, вместо того, чтобы зажечься большим и страстным огнем. И проницательные жиды мгновенно поняли это и заключили Чирикова в банку авторской зависти, и Чирикову оттуда не выбраться.

Они сделали врага смешным. А произошло это именно оттого, что Чириков не укусил, а послюнил. И мне очень жаль, что неудачно и жалко вышло. Сам Чириков талантливее всех их евреев вместе.

Эх! Писали бы вы, паразиты, на своем говенном жаргоне и читали бы сами себе вслух свои вопли. И оставили совсем-совсем русскую литературу. А то они привязались к русской литературе, как иногда к широкому, щедрому, нежному, умному, но чересчур мягкосердечному, привяжется старая, припадочная, истеричная блядь, найденная на улице, но, по привычке, ставшая давней любовницей.

И держится она около него воплями, угрозами, скандалами, угрозой отравиться, клеветой, шантажом, анонимными письмами, а главное - жалким зрелищем своей боязни, старости и изношенности.

И самое верное средство - это дать ей однажды ногой по заднице и выбросить за дверь в горизонтальном положении.


Целую, А. Куприн