Конечно же, от оргии в полном масштабе нам
«отмазаться» удалось с трудом. Главное, что сумели загнать
машину с прицепом во двор. Далеко не каждый двор в
деревне настолько широк, чтобы вместить наш «паровоз».
Вместимость плетня-палисадника соразмерны количеству
содержимой хозяевами живности. Ко всему в Сибири
принято делать над двором навес, как правило из тёса - он
дешевле. Корм для скота и птицы обходится трудом и потом, а
то и деньгами, коих на селе отродясь недостаток. А коли
кормежка живности идет «на воле», то бишь не в стойле, то те
же отруби или замес из картошки с брюквой дождь, либо снег
портить не должны. Для того и навес. Да и сам двор
застилался плотно подогнанным тёсом.
У наших хозяев земля была покрыта «деревенским
асфальтом». А это почти забытое в наши дни покрытие. В
Сибири испокон веков в степных, и малолесных зонах полы
в хатах делали мазанными. Земляной пол трамбовали
здоровенными чекушами, коими палисадные колья
вбивают. Полы делали летом, в вёдрую погоду. Потому как
пол, даже в пятистенной хате, мазали единовременно и
сохнуть ему надобно не менее трёх дней. Летом спали на
лобазах, где завсегда водилась хотя бы малая копёшка сена.
Да и мазали не абы как, а по-особому. Замес делали на
«каменной» (годной для кирпича) глине с добавлением в неё яиц. Пол, высохнув изрядно, блестел глянцем. И именно так
был выделан предоставленный нам двор. Мишка даже не
хотел загонять машину: боялся сковырнуть пол. Но Петро,
хозяин усадьбы, заверил: «Хучь на тракторе вьезжай -
сдюжит!». Он же спроворил нам баньку. Вот уж
потешились! А из баньки были вторые сени - в задворье, где
снегу тьма. Там мы с Мишаней тешились, валяясь в сугробе,
едва вылетев с полков жаркой бани. «Ух-ха! Красотища
какая!», - вопили мы от удовольствия.
После баньки почти до утра прокалякали с Петром. Он
оказался родом из ссыльных. Даже бумагу достал из кованного
сундука со списками и большой сталинской символикой. Как
уж ему удалось сию бумагу сохранить, а более того - свою
голову окаянную - неведомо. Изрядно мы тогда подпили с
хозяином. Помнятся лишь фрагменты документа: «С
разрешения СНК (Совет Народных комиссаров) СССР 1942
года, Бюро ВКПб постановляют:принять и разместить
ссыльных переселенцев в Ханты-Мансийском национальном
округе 10 тыс. чел (цифры-таки записал в книжку):
Сургутский район - 2200 чел.
Ларьякский район - 400 чел.
Березовский район - 800 чел.
Микояновский район - 2400 чел.
Самарский район - 2600 чел.
Кондинский район - 1600 чел.
Список расселения прилагается.
Как нам поведал потомок «спецпереселенцев», по таким
спискам следовали в Заполярье тысячами. Натуральных
«зэков» слали в штрафбаты, а ссыльных - либо добывать
рыбу для фронта, либо строить заводы в глубоком тылу.
«Спецпереселенцы» распределялись «по заявкам УНКВД».
Держались, как могли семьями, селами, землячествами. На
местах «сортировки», похоже, старались как можно больше
перетусовать ссыльных для уменьшения общения, а то и
открытого неповиновения. Людей набиралось тысячи. А
общее количество вряд ли поддавалось учёту. В землях
Югры и Хальмера их было не менее сотни тысяч.
Документы о «Правилах приёмки...» на имя секретарей
ВКПБ приходили, но исполнять их было некому и не на что.
Даже сама природа противилась чужакам. Петро подливал
себе и нам самогонки, размазывая слёзы по щекам. Боль
воспоминаний кривила его лицо. Вроде не принято в Сибири
плакать мужикам, но тут, видно, хмель слабил нервы. Ведь
было-то всего ему тогда, в 1942 году, восемь годков.
Но, когда его рассказ дошел до того момента, когда их
настигла на реке Таз буря, то слёзы уже текли безудержно, а
речь прерывалась рыданиями. Судя по всему, пароход-буксир тащил на тросе три баржи. Хотя по такой реке и одну-то опасно вести. И навалился ураганный ветер. Трос
одномоментно ослаб и спутался. А утлые баржонки, невесть
откуда собранные, стали грудиться на буксир и трещать по
всем шпангоутам. Стоял невообразимый гвалт: плакали,
орали, матерились… Многих сбросило в воду. С парохода
орали через рупор, чтобы рубили швартовы. Но паника
делала своё чёрное дело.
Родители спасали детишек, коих немало попадало за борт.
Ящики с грузом и инструментом обрывали крепёж и сметали
людей толпами. Одна баржа попала между буксиром и
берегом. На берегу был заготовлен лес для сплава и
огромные ящики с палубы баржи давили людей о торцы
брёвен. Дикие предсмертные крики перекрывали рёв бури.
Стихия не миловала ни детей, ни женщин, ни стариков.
Хруст костей, брызги крови грохот брёвен и треск ящиков
смешались с диким рёвом тонущих и отчаявшихся.
- Ну всё, Петро, хватит с нас на сегодня! А то под эдакие
страсти нажрёмся несуразно, а нам с утра в дорогу!
С тем и улеглись спать в светёлке на полу с остатком
гостей, почти вповалку. А известно, что пьяные, как и
мёртвые, «сраму не имут». Так что ночь была скорее
потешная, нежели пригодная для сна: звуков, всхлипов,
возгласов, в том числе матерных было вдосталь. Так что уже
спозаранку мы брякали рукомойником у двери. «Удобства»
были в хлеву. Это пояснила нам хозяйка, как видно, посетившая таковые в посконной рубахе и босиком. Лихо! В
эдакую-то морозяку! Невольно вспомнил себя в детстве,
когда познавал деревенский быт. А посему и следует, что у
горожан отродясь зубы, как и вообще здоровье квёлые,
слабые: морковку с грядки не едят, босиком по снегу
отродясь не хаживали.
Денег за постой Петро с нас не взял: «Ужо назад заедете,
так сахарку на самогон завезёте! Да посидим подоле за
столом. С хорошими-то людьми не грех и четверть
опорожнить (около 3 литров)!».
Так что в половине восьмого, под беззлобный лай
хозяйского охотничьего пса Шарика, мы двинулись в путь.
Захватили-таки с собой свата Петра до самой Тюмени. Оно и
к лучшему: завзятый проводник по здешним местам для нас
просто находка. И ехали втроём, в тесноте, но в надёжности.
Где напрямки, где в объезд - нам наш попутчик Алексей
Семёнович указывал немедля и без промашки.
Знал он и все места волчьих «свадеб». В эдаких местах
упаси бог останавливаться, либо ехать без оружия на санях.
Кстати, из его же «путеводителя» следовало, что отроги
оврагов и болот Васюганья, кои мы одолели, были не из
безопасных. Даже для бывалых охотников. И до самого
города Семёныч (так велел он величать себя для краткости)
доподлинно обсказал нам весь деревенский быт. А уж как
выскочили на асфальт, что за полторы сотни километров
означал уже здешнюю, северную цивилизацию, то Семёныч
позабавил нас с Мишей забористыми частушками.
Исключительно по указанной причине полностью текст их
не приводим. Но развесёлыми они были точно, судите сами:
«Эх, жмал я тебя, да на завалинке, замарала ты мене новы
выленки…». Завезли деда по адресу и направились в ИТУ, то
есть в колонию исправительную, согласно командировочных
предписаний. За деталями для моего проекта, конечно.