Глава 1. Корабельная Фанагория

Текст: В.В. Дугинец. Корабельная фанагория

***

А 15 октября из отпуска вышел командир и, может быть, появление Кличугина на своем обычном месте имело какое-то значение в моей строительной карьере. Уже через несколько дней меня на этом посту сменил матерый мичман, который и продолжал строительство этого стратегического объекта.

На душе был маленький праздник: я снова оказался в своей обычной корабельной тарелке со своим родным личным составом.

Ну, а коль в своей тарелке очутился, то держи наряд в патруль по городу и прочие вознаграждения за долгое отсутствие.

На этот раз я взял с собой в патруль своего старшего матроса Тараканова, был у меня такой ладный и стройный специалист по обслуживанию системы групповых атак, который управлялся с радиопередатчиком 'Тритон', и радиометриста радиолокационной станции МР-302 нашего качка и хорошего парня по фамилии Колесников (фамилия может быть неточной).

Было прохладно на улице, и осень забирала свои права на полную катушку поэтому пришлось одевать шинель. А в нашей красивой флотской шинели я чувствовал себя, как в средневековом рыцарском панцире. Покрой шинели не позволял владеть своими руками в полном объеме - не поднять их было вверх, не размахнуться руками как следует в случае особой необходимости, а грубое сукно воротника натирало на шее настоящие флотские мозоли.

В объекты нашего маршрута входил вокзал. Это было одно из злачных мест, как и в любом городе, и полигон для правонарушений общественного порядка местными забулдыгами и несознательной частью военнослужащих. Поезд 'Лиепая - Рига' отходил от местного перрона около 12 часов ночи, и именно в этот момент на вокзале просыпалась его настоящая жизнь, настоящий муравейник, состоящий из будущих пассажиров поезда и их провожающих. Народ с чемоданами и сумками, как заводной, сновал по вестибюлю и среди этого потока мелькали военные. Объектами нашего пристального внимания и были граждане, одетые в военную форму, но привлекающие к себе внимание своим недостойным внешним видом и поведением.

К моему удовольствию таких нерадивых среди шумной толпы народа не обнаруживалось и мы, скучая, дефилировали по вокзальному полу, устланному старинной коричневатой плиткой.

Из внезапно распахнувшихся стеклянных дверей вокзального ресторанчика вывалилась шумная ватага местной 'золотой молодежи'. Ребята и девушки были модно и красиво одеты, но позволяли себе вольности в высказываниях и не принятых здесь громких возгласах.

От этой веселой компании отделился молодой парень в красивом элегантном пальто со стоячим воротничком, в галстуке на фоне белой рубашки и направился ко мне.

- Слышь, мальчишка! Сколько тебе лет? - услышал я в свой адрес, когда он приблизился.

Я, делая вид, что это меня не касается, продолжал медленно продвигаться в сторону выхода из вокзала, сзади молча шли мои ассистенты.

- Думаешь, одел фуражку и нацепил пистолет, и тебе все можно..., - продолжал бубнить мне вслед этот фраер, явно чем-то недовольный.

'Чего этому козлу от меня надо? Неужели я в лейтенантской форме все еще на салажонка похож', - пронеслась в голове непонятная тревога за свой внешний вид.

- Гуляй дальше. Там вон тебя друзья у выхода ждут, - дружелюбно кивнул я на ходу в сторону его друзей, которые ждали у выхода этого приставалу. Парень о чем-то задумался, но направился к своим притихшим у выхода корешам. Они шумно распахнули большие дубовые вокзальные двери и вывалились на улицу.

'Ну, отстал придурок', - показалось мне.

Он стоял на улице у входа в двери и внимательно рассматривал меня сквозь стекло. О чем он думал и что затевал, мне было все равно, но как только он встретился со мной взглядом, то резко оживился и потянул ручку двери на себя.

- Ну, ты, молодой! Чего думаешь, раз офицер хренов, то и разговаривать со мной не стоит, - вновь начал нести какую-то околесицу подвыпивший гражданин.

Не такой уж он и пьяный был по внешнему виду, вот только амбиции никому ненужные у него били через край.

- Слушай, дорогой! Шел бы ты домой, в семью и не мешался здесь. Неужели не видишь, не до тебя сейчас, - вполне миролюбиво направлял я человека.

-Ах, вон ты как! Посылаешь меня, да я тебя сучонок..., - понеслась не вполне нормативная лексика, и этот фрукт в нетерпении стал сучить своими ножками об пол.

Проходивший мимо пожилой майор ввязался в наш диалог и начал совестить молодого человека.

- Молодой человек, отойдите от патрульного наряда и не мешайте ему нести службу.

- А, ты - старый пень, а ну вали отсюда, пока жив. Если не заткнешься сейчас, я тебе нож в ребра запущу, - на повышенном тоне стал угрожать майору вошедший в пьяный кураж молодчик.

- Ну-ка, ребята, взяли этого козла за белы руки, - дал я команду своим бойцам, которые в ожидании этого указания уже давно поглядывали на меня.

Матросы крепко ухватили будорагу каждый за свою руку, и повели его за мной. Товарищ, почувствовав дискомфорт в свободе передвижения, попытался освободиться от этих оков, но понял, что хватка железная и подчинился силе.

- Сопляк, оккупанты!!! - горлопанил поздно опомнившийся в крепких матросских руках невольник.

Мы вывели трепыхавшегося в бесполезных попытках освободиться горлопана из вестибюля вокзала, и повели его в привокзальное отделение милиции, расположенное с левой наружной стороны здания.

Народу на улице не было и, воспользовавшись безлюдьем, Колесников свободной рукой врезал по орущей образине:

- Это тебе за оккупантов, сволочь!

- Колесников, руки не распускать, - предупредил я обиженного 'оккупанта'.

За столом милицейского отделения сидел не страдающий худобой мордатый и суровый сержант, который профессионально закрутил руку своему клиенту и затолкал его в пустующую камеру. Амбарным ключом он закрыл замок и приготовился писать протокол.

В свою очередь меня он попросил написать объяснительную, как и при каких обстоятельствах было произведено задержание этой личности. Пока я писал и излагал, каким угрозам и оскорблениям подвергал нас и случайного майора этот изверг, из-под двери камеры временно-задержанных начала струиться полоска дыма и завоняло гарью. Сержант вскочил как на пружинах и, громыхая связкой ключей, открыл дымящуюся дверь.

Ни слова не говоря, он с ходу врезал поджигателю по физиономии, а затем ударом локтя согнутой правой руки в спину сбил задержанного с ног.

- Паразит, мало, что набедокурил, так он еще и вату топчана успел поджечь, - возмущался дежурный.

- Ну, и что ему теперь будет за все эти его грехи, - поинтересовался я у милиционера.

- Могут и посадить, вы ведь при исполнении находитесь, - односложно ответил дежурный. - Спасибо за помощь, - впервые улыбнувшись, протянул он мне руку.

Мы покинули это угрюмое вокзальное пристанище нашего задержанного около 01 часа ночи, и пошли в комендатуру сдавать повязки и свои обязанности.

- Товарищ лейтенант, так хотелось начистить рожу этому латышу-придурку. Это я-то, оккупант! - возмущался и сокрушался Колесников. - Жаль не разрешили.

- Он такой же латыш, как и ты. У него абсолютно русская фамилия, - уточнил я для ясности.

Путь от комендатуры до Зимней гавани не близкий, и пока мы вышагивали по тихой безлюдной улице Райня, привыкшие ко мне за этот патруль бойцы, уже не стесняясь, задавали мне вопросы более жизненного характера:

- Товарищ лейтенант, а у вас жена в Ленинграде? - закидывал какую-то удочку Колесников.

- Учится там на последнем курсе института, а потом приедет сюда, ко мне, - отчитывался я о своем семейном положении.

- А, вы, не могли бы ее попросить - купить в Питере гитару?

- И кеды 44 размера, - добавлял Тараканов.

- Могли бы. Буду звонить жене, сделаю ей ваш заказ. А что, неужели здесь в этом латышском изобилии не найти гитару и кеды, - удивленно выспрашивал я своих матросов.

- Тут всего один магазинчик торгует музыкальными инструментами, в нем есть дорогие концертные гитары. А мне такую не нужно, мне - что попроще.

- А обувь 44-45 размера здесь у латышей ходовой размер и поэтому пока кед таких не нашел, - нашли свои оправдания, обрадованные матросы.

Мы свернули в темный проулок, ведущий к нашему КПП Зимней гавани, и навстречу нам из хлопнувшей двери проходной появился невысокого роста аккуратный офицерик, озирающий назад и семенящий на повышенных скоростях. Он словно тайный агент-профессионал вращал головой на 360? в надежде обнаружить хвост, сопровождающий его сзади.

- Толя? - окликнул я знакомую фигуру.

Рыков - это был точно он, но только чего он все озирается назад. Мы с ним не виделись с выпуска, но не узнать его даже в полутьме ночной улицы я не мог. Его обычно холеное личико с налетом персонажа 19 века и вьющиеся кудри, обрамляющие губастое лицо, всегда напоминало мне гусара-барчука, вот только не хватало гусарских бачек, да поосунулся лейтенант на корабельной службе.

- Симочка! Ты, что ли? Ты чего тут, по ночам шарахаешься? - Толя явно не ожидал встречи с однокашником в темном холоде переулка.

- Мы-то из патруля возвращаемся на корабль, а вот тебя куда несет...

- А я вот в 'самоход' намылился, - приглушая голос до заговорщицкого тона и с какой-то грустью, сообщил мне Рыков, когда матросы отошли вперед.

- Не понял!

- Че тут понимать-то... Попал служить на 'полтинник' по имени 'Кобчик'. Порядки на корабле драконовские, схода нет - домой не пускают. Вот приходится по ночам, совсем как в курсантские годы, бегать в 'самоходы'.

- А тебе сейчас-то, что... приспичило? К местной бабе? - шутя, спросил я Толю, зная, что он никогда в училище не числился в бабниках.

- Сима! К какой на хер бабе?! - жалостным тоном произнес Толя. - Я же сразу после выпуска женился. Как путный лейтенант приехал к месту службы с молодою женой.

- Это на той подруге, Татьяне, которая выше тебя ростом? - вспомнил я толину подругу, которая явно выделялась на фоне небольшого роста моего одноклассника. По этому поводу над Толей часто подшучивали, но Рыков особо не комплексовал из-за этого и даже не обижался.

- Вот, видишь? Пальцы на ладони все разной высоты..., - показывал он свою маленькую выпрямленную ладошку. - А когда их положишь, они становятся все одинаковой длинны, - сгибал он свои пальцы и прижимал их к ладони. По этой причине шутки над Толей быстро прекратились, и уже никто никогда не напоминал ему об этом неравенстве.

- Да. Сначала мы жили в гостинице, а тут недавно сняли комнату у латышей в частном доме. Прихожу домой, а жена сидит в комнате в пальто и носом шмыгает. Холодрыга, а печку топить нечем.

Понял я, что нужно жену спасать от холодной смерти. Плюнул на офицерскую честь, взял у хозяев два ведра и побежал уголь воровать. Тут угольный причал недалеко, вот я и решил позаимствовать у государства немного топлива для нищей лейтенантской семьи. Перебрался через забор и давай загружать ведра местным антрацитом. Его там горы несметные. Ведра забрякали, и вохра услышала. Я притаился за кучей..., а она вышла из своей будки и идет ко мне, на ходу вынимая револьвер из кобуры.

- Ну, думаю... Сейчас как шмальнет из своего нагана калибра 7,62 и жена моя замерзнет в одиночестве.

Я, как придурок, от отчаяния замяукал кошачьим басом. Вохра наклонилась, взяла кусок угля и запустила в меня. Прямо над ухом просвистел, а я взвыл словно раненный котяра. Надо ж поверила охранница и удалилась в свою будку.

А ты говоришь, 'по бабам'. Жизнь собачья - в гробу я такую службу видел, - на упаднической ноте закончил Толя свой рассказ из семейной жизни.

- Да... Толя, я тебе вполне сочувствую. А ты про наших мужиков хоть что- нибудь знаешь? Кто и где?

- Витька Ляка на соседнем эсминце, Зина попал служить в Ригу на противолодочный катер, Моня на СКРе в Балтийске, а про остальных я знаю столько же сколько и ты.

- Вов, ты извини..., но я помчался. В 06.00. мне нужно быть уже на коробке - подъем л/с проверять, - умоляющими нотами в голосе прервал нашу ночную беседу самовольщик с лейтенантскими погонами и рвану дальше.

Под вечер западный октябрьский ветер вдруг задул с такой неистовой силой, что наши корабли, стоящие у стенки парами, завибрировали под его напором и ожили в безудержном порыве оторваться от берега. Откуда такая силища перла на наш флот, запертый теперь морем у стенок гаваней. По базе прошел сигнал оповещения 'Штормовая готовность №1', который означал, что сход с корабля запрещен. Все начальники и командиры заняли свои места на командных пунктах, и началась всеобщая борьба за выживание в условиях раздурившей не на шутку стихии. Тут уж не до выходов в разбушевавшееся море, тут бы у стенки выжить в такую непогоду.

Витвицкий с Берендяевым приготовили дизеля к даче хода и организовали вахту в машинном отделении, а я по приказанию командира завел с матросами дополнительные концы на чугунные береговые палы и отдал левый якорь, положив на клюз 15 метров якорь-цепи.

Теперь припутанные к берегу стальными концами и якорями за грунт корабли ритмично подскакивали на волне, бьющей в причал, и терлись бортами о мощные причальные кранцы и своего соседа, издавая противный скрип резины и безвольное кряхтение содрогающегося металла.

Ветер буквально свистел, обтекая надстройки и мачту, а надраенные швартовые концы звенели, словно стальные вожжи, удерживающие железных мустангов, вздумавших срочно покинуть свою неудобную конюшню. В кают-компании собралась на вечерний чай основная ударная группа штаба дивизиона, возглавляемая комдивом и Денисюком.

- Ну, что? Есть желающие фанагорийцы сразиться со мной в козла? Прошу к столу! - восторженно произнес свою коронную фразу Михневич, когда вестовой убрал со стола посуду.

Неожиданно для меня я оказался в противоборствующей комдиву и Денисюку паре с моим командиром. Остальные зрители окружили стол и превратились в болельщиков и советчиков в этой коллективной игре.

Как только Михневич врезал со всего маху по гладкой поверхности своей костяшкой дупля 'один-один', я тут же представил, какая бойня развернется сейчас на этом столе.

Игра понеслась своей трескотней по пластику крышки стола и прибаутками в адрес неверно сходившего в доминошный ряд партнера. Комментарии зрителей постепенно переросли в гул, сопровождающий азарт игры, а сами игроки превратились в заговорщиков, строивших козни своему соседу. Мы с Кличугиным были несыгранной парой и представляли недостойного соперника доминошным ассам, которых вполне устраивала наша слабая подготовка.

Пользуясь нашей растерянностью, комдив с Денисюком пустили в ход свои условные сигналы немого игорного жаргона, и они уже знали основные кости, которыми располагали в своей игре.

Михневич настолько вошел в образ доминошного шулера, что глаза у него горели торжеством и азартом, а грохот его ударов костяшками усиливался до предела.

Денисюк тоже своей здоровенной ручонкой колбасил в стол, так что подскакивали и лязгали лакированные буртики, висевшие вдоль стола для удержания посуды при шторме, и ржал над нашими неудачами, как шалунишка, которому успешно удалось провести своего ровесника. Возбужденный привалившей удачей в игре комдив засасывал одну сигарету с фильтром за другой и не обращал внимания, как пепел серым дождиком сыпался на плечи и грудь. Всклоченная его кудрявая голова, окутанная дымом и пеплом, встряхивалась от удара о стол матерой рукой и на противников как из вулкана вырывались клубы табачного дыма. В эти клубы я добавлял свой вонючий дым рижской 'Примы', и вокруг побоища витал сизый сигаретный туман, смердящий табачной вонью. Кличугин сам никогда не курил, и он буквально одурел от никотина, заглатываемого при каждом врезанном от души внезапном ударе наших молотобойцев.

Впервые видя своего батьку в этом образе, я был удивлен перевоплощением и небывалым азартом, который превращал Михневича в пацана.

- Встать! Следующий! - азартно всадил Михневич в оконечность доминошного строя голого дупля. - Фанаг-го-р-р-рийцы! Идите, потренируйтесь играть, а потом садитесь за стол, - оживленно комментировал наш проигрыш разбушевавшийся Батька.

Постепенно круг болельщиков и потенциальных противников рассосался, и за столом остались мы с Кличугиным против этих доминошных зубров.

Несмотря на временное везение в игре, как не пыжились, мы все-таки никак не могли опрокинуть этих умельцев игорного беспредела.

Бойня продолжалась до 2 часов ночи и в итоге на нас с Кличугиным навешали столько штрафных очков, отыграться от которых мы уже были не в состоянии.

- Все, будя! Офицерский!!! - всадил Михневич очередного козла. - Теперь получите полный расчет.

Он как порядочный бухгалтер посчитал на бумаге наши очки, отминусовал от них свои проигрыши, которых было совсем мало, и подвел итог.

- Дугинец, тебе 240 приседаний, Авенирычу - 110. Вперед к станку.

Держаться за стенку разрешаю только после 100 приседаний. Вперед, фанагорийцы! - весело выставил нас на расправу Михневич.

Мы с Кличугиным посреди каюты усердно приседали под счет Михневича, но когда дошли до ста и, держась рукой за стену, продолжили экзекуцию, комдив прекратил свой счет.

- Дугинец, считай сам. Я тебе доверяю. Ну, как, молодой! Желание играть в азартные игры я тебе еще не отбил. Тренируйся, прежде чем садиться против меня играть, - шутливо подначивал меня уже начинающий позевывать батька.

Когда я честно отприседал весь положенный мне штраф, то уже не чувствовал собственных ног и они предательски подгибались в коленках. Глядя на меня, пыхтевшего от натуги, комдив выдал свой последний афоризм:

- На флоте это самая интеллектуальная игра после перетягивания кантата. Учись, сынок, пока я жив. Ну, все разбежались по шхерам.

Совсем необычно в первых числах ноября начались морозы и выпал снег. Зима не зима, но погода стояла зимняя. С морозами начались мои торпедные проблемы и страдания.

Мне очень нравились мои торпеды. И внешне и по их неприхотливому содержанию. Лежит себе хоть целый год в трубе и никаких вентиляций, подзарядок батареи и прочих торпедных манипуляций, связанных с риском взорваться. Это были как раз те торпеды, которые не зависели от нерадивости торпедиста или от его политико-морального состояния и настроения. Самое то, что нужно для нашего советского матроса.

Эти грациозные сигары выглядели, как большие яркие игрушки.

Аккуратно выкрашенные яркой зеленой краской корпуса торпед и их боевые зарядные отделения с оранжевыми кружочками маркировки 'морской смеси' постепенно переходили в оживальную часть аппаратуры самонаведения, которая заканчивалась черно-синей резиной акустического преобразователя. А желтые пластмассовые гребные винты торпеды словно подчеркивали ее малогабаритные размеры и ту самую игрушечность, что не внушала никакого страха перед этим коварным подводным оружием.

Я вспоминал торпеды на БПК 'Смелом', когда был в Севастополе на практике на 4 курсе. Это были огромные семиметровые тяжеленные бревна баобабов, за которыми нужен был глаз да глаз. Особенно противокорабельные торпеды 53-61МА - новинка наших торпедных 'черепов'.

Топливом у этих торпед был керосин, а окислителем знакомая многим перекись водорода. Стояла жара, и аппараты торпедные прогревались на солнце градусов до 60. Эта гаденькая перекись начинала усиленно разлагаться и обильно выделять кислород, который представлял собой гремучую смесь, непредсказуемого поведения могущую взорваться в любой момент от соприкосновения со смазкой или от любой искорки статического электричества.

Оглавление

Читать далее

Предисловие
Глава 1. Корабельная Фанагория
Глава 2. Дом уже не корабль
Глава 3. Три адмирала и Цусима
Глава 4. Железяка
Глава 5. Штабной
Глава 6. Тут уж не до шуток!

Copyright © 1998-2025 Центральный Военно-Морской Портал. Использование материалов портала разрешено только при условии указания источника: при публикации в Интернете необходимо размещение прямой гипертекстовой ссылки, не запрещенной к индексированию для хотя бы одной из поисковых систем: Google, Yandex; при публикации вне Интернета - указание адреса сайта. Редакция портала, его концепция и условия сотрудничества. Сайт создан компанией ProLabs. English version.