В класс вошла женщина-преподаватель: высокая, сутулая, сухопарая, возраст за сорок; с хищным, нервным, злым выражением лица; очень неряшливо одетая. И сразу в классе воцарилась гнетущая тишина.
Вспомнилась наша преподаватель истории Анна Степановна Чурсина, одним своим появлением наполнявшая класс доброжелательностью.
Тут же внешним видом и манерой поведения, Вобла сразу вызвала предубеждение. Проверив по журналу наличие учеников, с треском захлопнула его и швырнула на стол. Воззрившись на меня немигающим рыбьим взглядом, стала громко и быстро, сглатывая окончания слов, наговаривать текст урока. Половину сказанного ею я не разобрал и не понял. Голос был сердитым, точно все перед ней провинились, а тон - каким-то занудливым, казённо-назидательным. Клонило в сон. Она никого не подняла с места, никому не задала вопроса: по-видимому, привыкла к монологам.
В училище преподаватели строили свой урок в форме диалогов, переводя их в диспуты, заставляя воспитанников активно участвовать в процессе обучения и приучая их самостоятельно мыслить.
В конце урока преподаватель предложила написать изложение - ни много, ни мало - на тему: «Что первично: Материя или Сознание?»
Я встрепенулся: «Каким объёмом должно быть изложение?» По классу прокатился шумок. Учительница (ей богу, забыл её имя) удивилась: «Как это понимать?» Ей и другим было невдомёк, какие сочинения и рефераты выходили из-под пера подготов. Я ответил вопросом: «В форме реферата можно?» И сразу — шум возмущения: невесть откуда взявшийся чудак напрашивается на усложнённый вариант домашнего задания.
Преподаватель уставилась на меня: «У Вас хватит материала на реферат за один день?» У нас форма - изложение или сочинение, - а не исследовательская работа: школа - не институт». После такого разъяснения подумалось: «Что они всё противопоставляют школу институту? Что за консерватизм? А у нас в Подготе ...» - и всё - не в пользу средней общеобразовательной гражданской школы.
Вечером я засел за книги, справочники, словари, что обнаружились дома и в районной библиотеке. Увлекаясь вопросами философской направленности с шестого класса и страшно путаясь в лабиринтах сложных и противоречивых конструкций мышления разных философских школ и течений, я самоуверенно посчитал себя способным внятно изложить соотношение между МАТЕРИЕЙ и СОЗНАНИЕМ и «родил» реферат за отведённое время объёмом в общую тетрадь на двадцати четырёх листах, прихватив последнюю обложку. Реферат был пересыпан цитатами и именами гигантов философской мысли от античных времён до наших дней.
С чувством выполненного долга я вручил свой труд преподавателю. Вобла, взглянув на тетрадь, ухмыльнулась: изложения большинства учеников умещались на одном листочке. Она объявила, что просмотрит и оценит изложения на сегодняшних двух уроках. В классе было десятка два учеников. И приступила ....
Бегло просмотрев очередное изложение, кратко комментировала и оценивала его, высказывая почти каждому ехидные и обидные замечания. У учениц на глазах от обиды наворачивались слезы. Казалось, что Вобле доставляет удовольствие унижать достоинство учеников и учениц. У нас в училище такого не позволялось никому. Наоборот, преподаватели всячески воспитывали у нас чувство собственного достоинства и самоуважения.
Ни одного одобрительного отзыва, ни одной отличной оценки: куча троек, несколько четвёрок и пара двоек. Изложения оценивались формальным сравнением с куцым текстом учебника. Сосед по парте, очкарик, был расстроен до слез: Вобла не обошла и его своим вниманием, оскорбительно упомянув «убогость некоторых». (Отличники очень чувствительны к замечаниям вообще, а тут явное оскорбление). Никто не возмутился хамством и беспардонностью Воблы, никто не восстал против попрания личности. У нас, в Подготии, преподаватель, подобный Вобле, был бы с позором немедленно изгнан из училища.
Мой «фолиант» был оставлен на закуску. В середине второго урока дошло и до него. Взвесив тетрадь на руке, Вобла зловеще прочла: «Реферат ученика 10 «Б» класса Олега Филатова. Соотношение МАТЕРИИ и СОЗНАНИЯ в трудах мыслителей-философов от античности до наших дней». В классе - гробовая тишина. Все с любопытством глядели на Воблу и меня. У очкарика от напряжения запотели очки. Вобла язвительно спросила: «Ну и где же список ТРУДОВ этих гигантов мысли?» - «В конце, на семи листах» — скромно ответил я.
Вобла судорожно раскрыла тетрадь и начала бубнить себе под нос: «Демокрит, Софокл, Платон, Аристотель, Николай Кузанец (Кузанский) — она прервала своё бормотание и воззрилась на меня - Кто-кто?» «Философ средневековья» - бодро ответил я.
В центре внимания Сократа - человек. Свое философское искусство называл повивальным (майевтикой), так как считал, что настоящий учитель мудрости должен помочь другому родиться к собственной истине. Сократ говорил: "Знаю, что ничего не знаю".
Вобла фыркнула и насмешливо спросила: «А чего не от сотворения Мира?» На что последовал молниеносный ответ: «Достоверных источников под рукой не оказалось». В классе раздались смешки, но тут же угасли под злым взглядом Воблы. Она продолжала читать: «Юм, Юнг, Кант, Гегель, Фейербах, Маркс, Энгельс, Бельтов ...» Учительница удивлённо взглянула на меня: «Кто такой?» Стараясь скрыть изумление и пытаясь придать нейтральность ответу, пояснил: «Под этим псевдонимом видный русский социал-демократ (я сознательно избежал слова «меньшевик») Плеханов написал работу «К вопросу о развитии монистического взгляда на историю». Эту работу высоко ценил Ленин».
После такого пояснения Вобла с перечня первоисточников переключилась на чтение текста реферата.
Бегло просматривая реферат, не переставая хмыкать и злорадно ухмыляться. Вобла извергала некорректные замечания в мой адрес. Я напрягся и внимательно выслушивал её реплики. В классе периодически возникал шум и перекатывался по рядам. Похоже никто не остался равнодушным к нашему диалогу, переходившему постепенно в словесную перепалку.
Быстро перелистывая тетрадь, Вобла вдруг вскинула взгляд на меня и безапелляционно изрекла: «Сплошной левоцентристский и правый уклонизм. Искажение основных положений марксизма-ленинизма?!». Класс мгновенно замер. Такие упрёки были персонально опасны. Я в растерянности попросил процитировать «места уклонизма». С улыбочкой (если только ухмылку можно назвать улыбочкой) Вобла начала вычитывать «уклонистские» цитаты. По мере цитирования уже я комментировал: «В Античности и Средневековье понятия уклонов просто-напросто не существовало». Вобла со злостью хлопнула тетрадью по столу: «Я ещё не всё сказала». Я подчёркнуто мирно: «Внимательно Вас слушаю». Чтение продолжилось. Я был в большом напряжении. И недаром.
Учительница дёрнулась и радостно захихикала: «А вот чистейший троцкизм!». Осознав серьёзность обвинения, я потребовал (!) немедленно прочесть вслух, что она там выудила. От категоричности моего требования цвет лица Воблы стал каким-то буро-помидорным. Она вынуждена была процитировать. «Ну и что? - спросил я. - Вы переверните лист, там на обороте указан автор этой цитаты».
Вобла перевернула и онемела. У неё даже уши стали пунцовыми. Она растерянно произнесла: «Ленин». Кто-то громко охнул. Я продолжил свои комментарии: «Это ленинская цитата, в которой он беспощадно критикует теорию Троцкого о перманентной революции». В классе кто-то в избытке чувств захлопал в ладоши. Его поддержали. Вобла взвилась: «Вы меня перебиваете! Мешаете работать с классом!» В ответ: «Нет! Лишь опровергаю Ваши упрёки в уклонизме и троцкизме».
Класс затих. Такого в этих стенах не было: ученик разговаривает на равных с преподавателем. Я продолжил: «В реферате дан сравнительный анализ развития философских взглядов на соотношение МАТЕРИИ и СОЗНАНИЯ как диалектического процесса».
Вобла взорвалась: «Так и до Бога договориться можно!» (При чём тут Бог, я не понял). Разозлившись на её словоблудие, резко ответил: «Мы не в духовной семинарии и задания по теологии от Вас не получали».
Вобла разъярилась: на глазах всего и всегда покорного класса какой-то подросток свободно отводит все её обвинения. Она выкрикнула: «Вот что. Хватит! Переписать!» - и тетрадь энергичным взмахом руки полетела мне в грудь. Вот это зря! В своей разнузданности и беспардонности Вобла и предположить не могла: ПОДГОТ - не ШКОЛЯР!
Тетрадь была перехвачена в полёте и отправлена не менее энергичным броском обратно. Пролетев мимо перекошенного лица отшатнувшейся Воблы и отлетев от классной доски, тетрадь шлепнулась у ног ошарашенной любительницы монологов. Класс дружно ахнул: этого никто не ожидал! Все повскакали со своих мест. Поднялся гвалт. Учительница находилась в состоянии столбняка.
Я нахлобучил бескозырку на голову, приложил руку к околышу и в сильном возбуждении, громко и чётко, произнёс: «Мадам! Не смею далее утомлять Вас своей персоной! Честь имею» - и, развернувшись, быстро вышел из класса. Класс в этот момент превратился в аналог
Вслед мне несся истошный вопль Воблы: «Ученик, остановитесь! Я Вам говорю! Стойте! Филатов, вернитесь!» Куда там! Пробежав коридор и спустившись на 1 этаж, через вестибюль выскочил на улицу - и здесь немного остыл. Обратного хода не было. Я пошёл домой ...
Вечером мне принесли забытый в горячке портфель с тетрадями и учебниками. Рассказали, что Мадам билась в истерике. Вызывали врача. Скандал выплеснулся за стены класса. Директор собрал педагогов для обсуждения ситуации в 10 «Б» классе. Математик и классный руководитель защищали меня. Вобла настаивала на том, что я сорвал урок. Решено вызвать меня и родителей на педсовет... Это меня разозлило, и я заявил, что больше в эту «дурацкую» школу не пойду. И не пошёл.
... Через пару дней, получив долгожданный вызов, выехал из Москвы. Моя «гражданская» жизнь закончилась, и московские мытарства ушли в прошлое.
Зимние каникулы я опять проводил в Москве. Встретил кое-кого из десятого «Б». Они, перебивая друг друга, рассказали о Вобле. К ней добавилась - с моей подачи -кличка «Мадам». Мадам Вобла после диспута по поводу моего реферата стала намного сдержанней в своих эмоциях к ученикам. Некоторые из десятого «Б», зримо понявшие разницу между военными и гражданскими, при вызове в военкомат написали заявления о желании поступить в военные училища. Очкарик-отличник всерьёз увлёкся философией. Мадам Воблу не привелось увидеть.
Октябрь 2004 года
Вынос знамени (Зарисовка - этюд)
Предпоследний парад СВМПУ (01.05.1951.). Знамённая группа: капитан 3 ранга Кобец, знаменосец Борис Бояршинов, ассистенты у знамени А.Орлов и А.Селезнёв (фото Селезнёва).
Сохранилась фотокарточка, на которой запечатлен вынос знамени Училища.
Впереди - офицер знаменной группы капитан 3 ранга К. - какой-то лощённый, с показной строевой статью. Выбрасывает ногу высоко вперёд, оттягивая носок по-армейски. Грудь вздыбилась колесом, глаза навыкат (как это у него получается?), лицо окаменело застывшее. И оттого похож на механическую куклу.
За ним в трех шагах знаменосец: обычно - воспитанник 3 курса. На фотографии наш сокурсник Борис Бояршинов (кандидат на золотую медаль), уравновешенный и спокойный юноша.
Над ним развернутое красное полотнище знамени, в центре которого вшит Военно-Морской Флаг, большими буквами - «Горьковское Военно-Морское Подготовительное училище» (наше училище - в Энгельсе и именуется «Саратовским»).
Слева и справа от знаменосца - знамённые ассистенты, с боцманскими дудками в разрезах форменных рубах, в белых перчатках.
В отличие от офицера знамённой группы - шаг «морской», смягченный, без неестественного задирания и выброса ноги вверх-вперёд, но чёткий, уверенный и ритмичный - в такт встречному маршу.
Саша Орлов (отличник учёбы, кандидат в медалисты) раскован, чуть расслаблен, но не выпадает из заданного ритма движения. Как всегда со светлым лицом, очень добрый, отзывчивый и верный товарищ.
Толя Селезнёв (отличник учёбы, кандидат в медалисты) серьёзен, преисполнен достоинством, подтянут, строен в движении (на него можно равняться), шаг чёткий - каждый элемент как картинка из Наставления по строевой подготовке и Строевого устава. Толе присуще чувство долга и ответственности за порученное дело.
Оба ассистента - два разных характера, действуют синхронно, как нечто единое в своём движении, усиливая торжественность ритуала выноса знамени.
Вынос знамени сплачивал нас, возвышал духом, был символом нашей принадлежности к
... Одна только фотокарточка, а запечатлела навечно и эпизод из жизни подготов и людей, на которых можно положиться без колебаний и сомнений.
Июль 2004 года
Нежданная напасть
1951 год. Накануне выпускных экзаменов угораздило серьезно заболеть. С подозрением на паратиф (случай чрезвычайный для училища!) меня изолировали и быстренько переправили в городскую инфекционную больницу, в барак-изолятор. Унылый вид барака навевал: «Входящий всяк сюда - оставь свои надежды».
Вспомнился наш уютный и светлый лазарет. И ласковые в своей доброте сестрички, чья лучезарная улыбка исцеляла лучше всяких таблеток, уколов и процедур. Тут же - мрачность, хмурость, раздраженность и усталое безразличие к мучениям беззащитных в своей беспомощности больных. Точно очутился в земном филиале ада, где грешников поджаривают в собственном соку. Узкие, как пенал, Духота. Вонь. Никуда не выйти.
Просыпаешься и видишь: кто-то на горшке, кого-то тошнит, кто-то взывает убрать из-под него переполненное судно или утку, кто-то в бреду стонет и вскрикивает. И в таком окружении кто-то меланхолично что-то жует. И страшная скученность. Мест не хватало. Иногда несколько часов, иногда день-два носилки с очередной жертвой инфекции стояли в проходе между койками. Спросонья нет-нет да наступали нечаянно на несчастного. Сразу - вопль или стон. Все просыпались.
Меня стали активно лечить, но лучше не стало. Через неделю диагноз поменяли: «Это не паратиф и вообще не тиф. Что-то иное». Перевели в другой корпус. Палата на втором этаже. Почище, попросторнее. Но все равно душно: жара в том году стояла невыносимая. Моя койка в углу, у окна. Кроме меня в палате еще пятеро, трое из них - фронтовики - офицеры запаса. Выделялся капитан. Отнеслись сочувственно: с самого начала сложились добрые отношения.
Меня через день трясло, знобило, лихорадило и скрючивало дугой до рвоты. Перед глазами плыло и затягивалось белесой пеленой. Казалось, от боли лишаюсь рассудка. Прибегала сестра. Что-то в меня вливали, кололи. Я впадал в беспамятство и засыпал.
Продолжение следует.
Обращение к выпускникам нахимовских и подготовительных училищ.
Пожалуйста, не забывайте сообщать своим однокашникам о существовании нашего блога, посвященного истории Нахимовских училищ, о появлении новых публикаций.
Сообщайте сведения о себе и своих однокашниках, воспитателях: годы и места службы, учебы, повышения квалификации, место рождения, жительства, иные биографические сведения. Мы стремимся собрать все возможные данные о выпускниках, командирах, преподавателях всех трех нахимовских училищ и оказать посильную помощь в увековечивании памяти ВМПУ. Просьба присылать все, чем считаете вправе поделиться, все, что, по Вашему мнению, должно найти отражение в нашей коллективной истории.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ.
198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
.jpg)
