Через минуту мама что-то напевала в кухне, а через десять минут угощала нас вкусным обедом.
— Ты знаешь, я тоже сфотографировалась, — сказала она после чая. — Сейчас покажу.
На фотографии она была, как живая: смеющаяся, веселая.
— Одну я послала отцу; возьми другую себе, Никиток.
— Спасибо.
Фрол тут же смастерил рамку, и я повесил фотографию у себя над столом.
Вечером мы пошли в дом культуры на «». играла Люда. Мама снова была весела, без конца говорила о новой экспозиции в Русском музее, о выставке Шишкина и мечтала:
— А летом получу отпуск и поеду к отцу. У вас ведь будет летняя практика, Никиток? Вот бы послали тебя на Черное море! Помнишь тот маленький домик на Корабельной?
* * *
У Фрола в голове не укладывалось, что у такого прекрасного человека, как Вадим Платонович, может быть такой беспутный сын, который ничего, кроме огорчений, не приносит.
Платон с Бубенцовым вернулись с «берега» позже нас. Мы уже лежали на койках.
Фрол встал и пошел к улегшемуся на койку Платону. Тот даже не шевельнулся, а продолжал, лежа на спине, думая о чем-то своем, сосредоточенно исследовать потолок.
— Ты о чем думаешь? — спросил Фрол.
— Ни о чем.
— Оно и видно, что ни о чем! А подумать бы тебе следовало. И оглянуться бы вокруг, Платон, не мешало. Оглянись и увидишь. Из кожи все до одного лезут, чтобы не подводить класс. А ты...
— Ты за меня не волнуйся...
— Да я бы к тебе на сто шагов не подошел, пусть тебя из училища списывают, чище воздух бы был, да вот узнал я твоего батю... Серьезно тебе говорю, Платон: за батю твоего я и тебе помогать согласен.
Платон что-то промычал.
— Нет, не подсказкой, на это ты не рассчитывай! А заниматься вместе по вечерам станем. Молчишь? Ты подумай, какие прекрасные люди с флота пришли, чтобы таких, как ты, моряками сделать. Возьми нашего адмирала — начальника. Сладко слышать ему, что Платон двойками портит класс? Он отца Никиты воспитывал, моего Виталия Дмитриевича; они его иначе, как «отцом», и не называют. А смеешь ли ты так называть адмирала? От тебя и родной отец отречется!
— Да чего ты ко мне привязался?
— Я тебе втолковать хочу, — не отставал от Платона Фрол, — возьми Вершинина, Глухова, возьми ты нашего командира роты — кораблями командовали, крошили врага, а ты им душевное состояние портишь. Честное флотское, я за тебя возьмусь!
— Ты что же, без берега меня оставлять будешь или в карцер посадишь?
— А вот увидишь, что я с тобой сделаю! — рявкнул Фрол.
— Старшина проводит воспитательную работу, — подал с койки насмешливую реплику Бубенцов.
— То, что Фрол говорил Лузгину, и тебе не мешало бы послушать, — откликнулся с соседней койки Игнат. — Стыдно вам! Для чего вы пришли в училище?
Вошел Мыльников:
— Прекратить разговоры! Что за разговорчики после отбоя?
Все затихли.
Проснувшись ночью, я пошел пить. Бубенцов спал раскинувшись, широко раскрыв рот. На меня пахнуло водочным перегаром — и у меня не осталось сомнений, почему Бубенцов клянчит у всех «до получки».
Вдруг я заметил белый квадратик, лежавший на полу, возле койки. Я поднял записку. Угрызений совести я не чувствовал. Это касалось не чьих-либо интересов, а интересов класса.
«Если опять надуешь, Аркадий, — было написано неровным, колючим почерком, — уверяю, что твое начальство узнает...»
Остальное было оторвано.
* * *
На другой день Бубенцов, опухший, невыспавшийся, получил за двойку.
«Навигатор», лысый, с висячими седыми усами и морщинистым румяным лицом, капитан первого ранга Быков выпустил на флот не одно поколение штурманов. Добрейший человек, старавшийся прикрыть доброту напускной суровостью, он ходил между столами и заглядывал в карты, ворча:
— Тоните, тоните, я вас спасать не стану!
Но двойку поставил только одному Бубенцову.
В перерыв я спросил Платона:
— Ты был вчера с Бубенцовым?
— А уж это — мое личное дело! — заносчиво ответил Платон.
— Нет, Платон, ты комсомолец и должен отвечать за свои поступки. И неужели тебе не жалко отца? Живцов говорит, что он на твоем месте сквозь землю бы провалился. Отец у тебя какой!
— Неплохой отец, — безразлично согласился Платон.
Я вспылил:
— Да вот сын никуда не годится! Ты — ничтожество, которое подчиняется Бубенцову!
— Ну, уж и подчиняется!
Платон ухмыльнулся.
— Платон, твой отец...
Он повернулся спиной. Вот уж, действительно, «маячная башня»!
Бубенцова искать не пришлось: на ловца и зверь бежит.
— Рындин, у тебя тридцати не найдется?
— Зачем тебе?
— Нужно.
— Ну, а все же зачем?
— Говорю, нужно. Мать пришлет — сразу отдам.
— Тебе всегда не хватает! Скажи, ну куда тратишь деньги? Ты у всех просишь в долг, тянешь с матери...
— Читаешь мораль? Игнат номер два...
— Ты ведешь себя недостойно!
— Почему?
— Ты возвращаешься с берега с тяжелой головой, не можешь очухаться, ничего в понедельник не видишь, не слушаешь. Из-за таких, как ты, класс не может выйти на первое место.
Но он продолжал свое:
— Послушай, Рындин, мне очень нужно, выручи хотя бы двадцаткой. Когда-нибудь, не сейчас... я тебе расскажу.
— А сейчас рассказать не можешь?
— Не могу. Дашь мне денег?
— Не дам. Он ушел.
Фрол решительно заявил на бюро, что Бубенцову в комсомоле — не место. С ним соглашались, согласился и я.
Но Глухов, взглянул на дело иначе.
— Простейший выход — исключить Бубенцова, — воспротивился он. — А что вы этим докажете? Что комсомольская организация класса не умеет перевоспитать человека. Вы говорили с ним?
— С Бубенцовым? Не раз.
— Не помогло?
— Нет.
— Значит, не сумели зацепить человека за сердце. Попробуем еще одно средство. Знаете, что я вам посоветую? Соберите актив и напишите письмо его матери...
* * *
Я зашел в наш «курсовой клуб», комнату политпросветработы. Здесь было уютно, светло. Игнат делал выписки из «» и «Красного флота», Гриша Пылаев сосредоточенно читал какую-то толстую книгу. Фрол с Илюшей играли в шахматы. В передовой статье газеты училища говорилось: «Мало знать и хранить традиции прошлого, мало быть достойным их, надо уметь неустанно совершенствовать, обогащать и закреплять эти традиции, наполнять их живым содержанием нашего сегодняшнего опыта, вносить в них новое, свою молодую энергию и волю. Дается это только работой, упорным трудом, неустанной учебой».
«Очевидно, это хорошо понимают Игнат и Пылаев, — подумалось мне. — А Бубенцов? А Лузгин? Поняли ли они? Нет, не поняли и, наверное, понять не хотят...»
В этот вечер мы сообща написали письмо матери Бубенцова.
Заклеив конверт, я отнес письмо в канцелярию.
«Что было бы с моей матерью, — думал я, — если бы она получила такое письмо?» А все же наши воспитатели-коммунисты правы... Лузгин и Бубенцов для нас не потеряны... Мне невольно вспомнилось, как трудно было справиться с Фролом в Нахимовском: и все же он стал человеком. Перевоспитали даже Олега Авдеенко, избалованного маменькиного сынка... А вот я — я все еще не умею найти пути к сердцу товарища...
Глава вторая. РАЗМОЛВКА
На другой день мне надо было пойти в подшефную школу организовать кружок «друзей моря». Я пригласил с собой Бубенцова, но он наотрез отказался. Зато Борис пошел очень охотно. Ему хотелось проветриться, а до увольнения было далеко.
Через час мы входили в школу на Суворовском проспекте. Как раз была перемена.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ.
198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
