Моя победа в «холодной войне». Стихи. К.Лукьяненко.

Моя победа в «холодной войне»

Дело давнее. В разгар «холодной войны», когда торговцы во многих аэропортах мира встречали советские самолеты воплями «Русские!» и прятали с глаз долой упаковочные полиэтиленовые пакеты с аэропортовой символикой, удивляясь ничего не покупающей, но все тянущей с прилавков толпе, оказался я по странному стечению обстоятельств не только за границей, но и в одном из ее самых экзотических уголков. Нас, советских, там было немного, человек десять, поменявших рубли на восемьдесят шесть долларов по официальному курсу и тем счастливых. Больше менять было нельзя по закону, а если у кого и было больше, то это составляло сладкую тайну каждого.

Кругом росли пальмы, у песчаного края лагуны стояли крытые камышом павильоны ресторанчика с сервировкой для поедания крабов – каждому тарелка, мокрая салфетка для рук, бамбуковая палочка и чурбачок для добычи мяса из панциря бедных членистоногих. На противоположном конце лагуны, у выхода в океан, чернел остов пиратской шхуны, придававший особый колорит всей местности. Справа на пляже развалились американцы, посредине робкой стайкой – мы, а слева от нас – немцы, обожающие в это время года, когда в Европе нешуточная зима, баловать свое тело секс-туризмом под нежными лучами тропического солнца. Вокруг было море соблазнов – закрывавшие солнце, как парящие ящеры, парапланы, прогулочные яхты, водные скутера с заманчивыми названиями японских фирм. Я не хочу перечислять все, потому что при моих оставшихся после покупки нескольких подарков двадцати долларах до конца поездки все это было за горизонтом мечты, в том мире человеческого счастья, куда в то время билеты в моей стране еще не продавались. Запах от варившихся тут же крабов, сдобренный терпкостью водорослей и южного моря, улетал куда-то вдаль, где белели барашки огромных волн, не на шутку разыгравшегося океана. Но изумрудная лагуна сохраняла спокойствие – манящее, исходившее, казалось, порочными ласками так, что все звуки в ушах постепенно превращались в отчетливый шепот: «Ну, что же ты? – Иди скорее ко мне». И я, подгоняемый неистовым солнышком, пошел. Вода оказалась теплой, но настолько соленой, что глаза мои сказали: «Ты как хочешь, а мы возвращаемся на берег», – и мне пришлось, нехотя, их сопроводить.

Мое внимание почему-то привлекла одна американская пара: плотненькая, не чурающаяся фитнесс-клубов мама, которая и в свои пятьдесят с лишним стреляла во все стороны глазами, как проблесковый маяк, и ее великовозрастный сынок, чье худощавое, но слишком уж безуглое тело с совершенно немужскими очертаниями заставляло вспоминать пародийные комиксы, а купальная шапочка с белыми кружочками, закрывавшими уши, лишь довершала первое впечатление. Сынок потерся около мамы, взял кошелек и отправился к сидевшему недалеко от меня хозяину проката водных скутеров, на боках которых металлически отливало слово «Yamaha». Сунув тому две бумажки, американец вразвалочку пошел к причалу, где уже суетилась местная загорелая мелюзга, подталкивая туда, где удобней было садиться, одно из чудес морской техники. Он поерзал звездно-полосатым флагом своих плавок по искусственной коже сиденья, нашел нужную позу, завел скутерок и медленно, – я даже не знал, что скутера могут так медленно плавать, – отправился туда, где ему уже приветливо махала рукой мамуля. Точно! – Между ними была какая-то связь, какая-то телепатия, энергетическая пуповина, связывавшая их обоих. Только вся энергия этой пары находилась в мамуле, которая, – уж так мне казалось, – лишь изредка открывала краник, отдавая сыночку ровно столько энергетического сгустка, сколько нужно, чтобы он не остановился, как игрушка с разрядившейся батарейкой. Американец все неспешно курсировал вдоль пляжа, а мне начинало казаться, что мотор скутера стал взбрыкивать, оскорбленный тем, что ему не дают взреветь во всю мощь, завибрировать всеми стальными мускулами и, отбрасывая вбок волну, нестись по изумрудной глади сказочной лагуны, подставляя свою грудь ее умелым ласкам.

«Неужели, – подумалось мне, – он принадлежит к миру, с которым у нас «холодная война»? Неужели это вообще тот мир, который половина человечества боготворит, а вторая половина проклинает? И мне вспомнился еще один американец откуда-то из глубинки, с какой-нибудь техасщины или айдаховщины. С ним всего несколько дней назад мы сидели и лениво потягивали коктейли на борту небольшого местного пароходика, доверяя друг другу нехитрые рассказики про себя и про все вокруг. Наконец, он решил, что пора спросить, кто я и откуда, а когда услышал, что из Москвы, то, желая блеснуть знанием своей американской географии, решил уточнить: Москва в Айове или Айдахо? – «В России», – ответил я, и мой собеседник, оставив недопитый стакан, ринулся к противоположному борту, ругая на ходу «проклятого комми, который так хорошо говорит на его языке». Даже когда в порту мы снова оказались рядом у трапа, он, встретившись со мной взглядом, подался назад, стараясь, чтобы между нами оставалось безопасное, на его взгляд, количество пассажиров. Так что, глядя на этого обладателя звездно-полосатых плавок, которые тот бесполезно протирал верхом на могучей «Ямахе», я уже имел свой счет к Америке в виде недопитого коктейля, который корабельный буфетчик уже успел записать на меня.

Я еще продолжал лежать на песке в ожидании обещанных крабов, но казалось, что каждая песчинка подо мной уже возопила: «Неужели тебе жалко денег и ты не утрешь нос этому малахольному?» – «Утру!» – обещал я, на ходу доставая деньги. Конечно, всю двадцатку мне отдавать не хотелось, и я спросил, сколько стоит скутер. Хозяин на странном языке, в котором только отдаленно можно было признать английский, ответил, что по двадцатке за час. «На полчаса дашь?» – я был не столько жаден, сколько осмотрителен – мало ли что может случиться, так хоть десятка пусть будет в кармане; не подарками же торговать, если что. «Дам!» – спокойно заявил хозяин, сделав после получения десятки какой-то знак галдящей мелюзге с блестящими от брызг, слегка выдающимися вперед животами. – «Ну, тогда махни мне рукой, когда время выйдет», – тот молча кивнул, и через минуту я, провожаемый ребячьими взглядами, уже бросил свой скутер в атаку на гладь лагуны. Скутер ответил радостным ревом. Я по прямой пошел к выходу в океан, где виднелись нешуточные волны.

Если я и был когда-нибудь язычником, то, да простят мне мои крещеные предки, это было тогда, когда я почувствовал океан, я ощутил в его волнах то, что он просто играет со мной, как кошка с мышкой, не желая при этом ничего плохого. Мы понимали друг друга, и я просил его не брать мою жизнь, и океан ответил, что сегодня ему слишком хорошо, чтобы портить себе настроение такими мрачными делами. «Спасибо!» – ответил я, и понесся, чтобы оседлать волну, которая уже устремилась ко мне. У нее была такая плоская шея – то нежное место, чуть ниже белых барашков, и скутер мой заскользил вперед, уклоняясь от пытающейся накрыть меня вершины. Что это было! – За прозрачной вскипающей стеной воды блестело неведомое доселе зеленоватое светило, заставлявшее сиять все, что открывалось передо мной. Где-то за спиной рокотала волна, а я носился то выше, то ниже, и мой восторг закипал в волне, и она смеялась, вдруг закричав: «Берегись!» – Нужно сказать, что всякая волна заканчивается веселым водоворотом, который сначала крутит тебя, как на карусели, а потом выстреливает вверх метра на три.

… Сначала надо мной поднялся скутер, в который я вцепился обеими руками, зная, что если я его отпущу, то уже никогда не смогу его догнать, отгоняемого волнами. Скутер потянул из воды меня. Его винты, хлебнув воздуха, остановились. Я еще успел оглядеть себя: тело висело в воздухе и с ног моих стекали тонкие струйки воды.

Первым упал я, скутер опустился рядом со мной на мгновение позже. Я дал газ и выскочил из коварной, уже отживавшей свое воронки. Снова оседлал волну, но уже не стал дожидаться, когда на моем пути возникнет водоворот, а перескочил на другую волну, проделав понравившийся трюк несколько раз. Что-то во мне, не переставая, благодарило океан, а тот, разыгравшись, словно перебрасывал меня с ладони на ладонь, и каждый раз мне казалось, что он меня предупреждает, и я успевал изготовиться к очередному прыжку. Меня восхищало все: и то, что океан старался во всю, чтобы обрадовать меня, и то, что я понимал его чувства, а он мои. Ах, какое это было понимание! – Мы, как два молодых самца, играли в игру, где всего лишь одно моё неосторожное движение могло означать смерть, но мне это даже не приходило в голову.

Немного устав, я, поглядев, на берег, увидел там поднятые вверх руки хозяина и, подгоняемый волной, поплыл к лагуне. На причале меня ждал почетный караул из выстроившихся, как по команде, мальчишек, которые от души хлопали мне в ладоши. Я до сих пор помню эти сияющие чистой завистью лица, а в моей душе никогда не смолкнет их простодушные овации.

Я больше не взглянул на того американца – наступило время поглощения крабов, и я даже не пытался заглушить в себе предвкушение. Излишне говорить, что я был горд собой. Мне, по молодости, казалось, что если я утер нос этому американцу, то все мы вместе уж точно не осрамимся. Но дальнейшая наша история быстро напомнила мне этот пляжный сюжет: подошел американец, дал моей стране две бумажки, и я до сих пор ощущаю на плечах резиновость его звездно-полосатых плавок.

14 апреля 2013 г.



Внутри волны. За секунду до погружения...

За морями…

За морями. за горами, за лесами,
За чертою неочерченного круга
Вот и стали мы с тобою голосами.
Это всё, что нам осталось друг от друга.

Только если поразмыслить, разве мало?
Каждый раз твои слова — как будто встреча.
Словно в танце долгожданном среди бала
Я ладони положил тебе на плечи

И, пока не кончен бал, мы будем вместе
И пока не кончен бал, я слышу голос,
Все, что было, сразу в памяти воскреснет…
Только сердце обо что-то укололось.

13 апреля 2013 г.

Откроется сердце

Откроется сердце, а там…
А что там, скажите на милость? –
Быть может, живет пустота,
А, может, игра поселилась.

А, может быть, сельский пейзаж
Заставил открыть ретивое:
Березка, две ели, кураж
Заката, исполненный воли,
Смешение красок, разгул
Под пологом будущей ночи.
Туман на речном берегу
Ракитой к воде приторочен.

И сердце открыто, а там…
А что там, —скажи мне, – а что там?
Мелодия сердца проста,
Её не сыграешь по нотам.
Но ты умудряешься петь…
Ты знаешь, оно отзовется.
Ведь сердце открылось тебе.
И снова отчаянно бьется…

11 апреля 2013 г.

О том, что вы видели

Вы видели, как падает капель
И поднимает брызги в лужицах?
Вы видели, как коршун в небе кружится,
Высматривая стоящую цель?

Вы спросите меня, зачем глядеть
На то, что снизу, и на то, что сверху?
Неважно всё – там коршун или беркут,
И как круги расходятся в воде.

Наверное, вы правы, я — не прав.
Не свяжутся известными законами
Ничтожные событья заоконные
И книга судеб с перечнями глав.

Он молчалив — язык паренья птиц,
Стихов капели странная невнятица,
Скорей, заставит полюбить, чем пятиться
От страхом переполненных страниц.

Но говорить на разных языках
Куда полезней, чем недоумение,–
Капель откроет смыслы повторения
И коршун будет виться не за так.

Ну а пока скажите: чуден он,
И удивляться чудному не стоило б,
Подумаешь — капель стихами пролило
И в перьях крыл запутался Закон.

7 апреля 2013 г.



Constantin Loukianenko