...Нет, он, Мыльников, резко от всех отличается. Он гордо шагает по жизни. Мать всегда говорила: «Витя будет выдающимся человеком; сын Павла Нилыча Мыльникова — не какой-нибудь Иван Иванович Иванов».
Мать — женщина властная, командует отцом, адмиралом и профессором Военно-морской академии. Но командует мужем наедине — об этом знают только она, Павел Нилыч да Виктор. Она всю жизнь поддерживает престиж их фамилии.
Она приходила в школу, когда ее вызывали объясняться по поводу сына: «Что-о? Чепуха! Умру, не поверю. Сын адмирала, профессора Мыльникова? Витя слишком воспитан, чтобы грубить...»
Она говорила знакомым, когда ее Витя заканчивал училище Фрунзе: «Чтобы сын Павла Нилыча стал рядовым офицером? Ну нет. Отец позаботится».
Но отец на этот раз не послушал команды. Он отказался заботиться.
«Ничего, Витенька, я его обломаю. Послужишь на флоте не больше года»,— пообещала мать.
Но обломать Павла Нилыча не удалось и в три года. Она отмалчивалась днями, неделями. «Малаша!» (таково имя матери). — Молчание.— «Эмилия!» (так она себя именует).— Молчание.— «Ты что, онемела?» — Молчание.— «Ну, бог с тобой, помолчи».
Мать пыталась действовать на свой страх и риск. Ездила даже в Москву, в . По ее словам, что-то ей обещали. Но обещания так обещаниями и остались.
И он больше даже не командир корабля.
«Черт возьми, оклад-то уменьшится,— вдруг вспомнил Мыльников,— в водолазной школе я бы мог приработать статейками, лекциями».
Он, правда, не представлял себе, о чем и куда он писал бы статейки. Да и в школу его Крамской не пустил. Интересно, что скажет Нора?
Матрос, поравнявшись с ним, отдал честь — он ему не ответил.
«Ни слова о моей жене», — как гордо оборвал он Крамского. Никому нет до нее никакого дела; она лучше всех других жен воспитана, лучше других одевается, лучше других образована и не растеряется даже при дипломатическом корпусе. Она приезжала на училищные балы в отцовской машине, которая ждала ее на набережной. И как выделялась Нора среди простеньких девушек в простеньких платьицах — студенток университета, работниц с Васильевского, наводнявших огромный училищный зал.
Она обратила внимание на него, Мыльникова. Еще бы — в курсантской фланелевке он уже чувствовал себя офицером, не разменивался на простеньких девушек, лучше всех танцевал, умел занять гостью и умел подать и себя, и свою семью, и свое блестящее будущее.
Над Норой ее подруги посмеивались — от зависти, разумеется, — что она ему, Мыльникову, отдала предпочтение. Она могла выйти за дипломата, за писателя, за лауреата-артиста и всем предпочла его, лейтенанта... потому, что он — Мыльников. Мыль-ни-ков. Звучит гордо.
...Два года они живут в этом городке. Сначала магазины с красиво убранными витринами и средневековая готика ее умилили.
— Совсем Европа, — определила Нора, никогда не видавшая Европы.
Она создала им «дом»; у них хорошо и уютно, куда лучше, чем у других. Отец присылает ей достаточно денег, чтобы устроить приличную жизнь.
Она завязала знакомства — у них стали бывать в гостях офицеры с двумя просветами на погонах и люди искусства. Она вовлекла в свою орбиту жен — не только глупеньких девочек младшего поколения, но и пожилых — смех, да и только — одеваются, как Нора Аркадьевна, подают на стол, как подает Нора Аркадьевна, даже выучили словечки и афоризмы Норы Аркадьевны.
Они здорово расшевелили своих служак-мужей, знающих только мостик, вахту и Клуб офицеров. Бедный помощник Коркин совсем сбился с ног: его простенькая мещаночка Люда решила сравниться с блистательной Норой Аркадьевной.
И вот теперь с Мыльниковым собираются говорить о жене. Ну, разумеется: она всем им колет глаза.
Он отдал честь проходившему подполковнику.
...А папашка-то действительно мог позаботиться, чтобы его Виктор не прозябал в дивизионных специалистах, а получил назначение куда-нибудь в Ленинград или, в крайнем случае, в Кронштадт. Но папашка — кремень. И у него свои принципы.
Устарелые принципы'! Вот адмирал Семибратов вызволил же своего Женечку, и тот теперь все вечера проводит в ленинградских театрах.
А он, Виктор, еще в училище был на лучшем счету. Учился отлично. На четвертом курсе был старшиной роты первого курса.
Правда, там нашлись сопляки, которые выступили против него на комсомольском собрании.
Этот идиот Живцов каялся: «Я понял, что стал Мыльниковым номер два». Словно Мыльников — это нечто такое, на что неприлично равняться.
А другой — Рындин, так тот прямо ляпнул: «Вы не заслужили нашей любви, старшина Мыльников, вас не любят и вы знаете, за что вас не любят».
Рындину здорово влетело от замполита — не подрывай авторитета начальника. Но на другой день и Мыльников перестал быть старшиной...
Курсанты решают задачи по определению места корабля в море. - Там за Невой моря и океаны: История Высшего военно-морского училища им.Фрунзе /Г.М. Гельфонд, А.Ф. Жаров, А.Б. Стрелов, В.А. Хренов. - М. 1976.
— Почему не приветствуете старшего по званию? — остановил Мыльников молодого матроса.
— Разрешите доложить... я приветствовал, вы задумавшись шли, не заметили, товарищ старший лейтенант, — оторопело оправдывался курносый матрос.
— Я все замечаю. Доложите вашему командиру, — приказал Мыльников и пошел дальше.
...Да, он все замечает, от него ничего не укроется. Он каждого видит насквозь. Он на голову выше других — и даже Крамской вынужден был отметить, что он — отлично подготовленный к службе офицер, знающий флотский специалист; словом, он не на своем месте. Он заслужил куда большего.
Не раз, командуя «Триста третьим», он мечтал: вдруг из Москвы приезжает кто-нибудь из высшего командования, замечает его, Мыльникова, великолепное управление кораблем, образцовый порядок на «Триста третьем», вымуштрованных матросов; Мыльников на глазах у высокопоставленного товарища принимает смелые решения, пренебрегает опасностью, спасает корабль от грозящей ему гибели. «Я позабочусь о том, — говорит руководящий товарищ с адмиральскими погонами на плечах, — чтобы вы, старший лейтенант Мыльников, заняли новое положение... более подобающее вашим знаниям, вашей смелости и отваге, вашим решительным действиям».
И через неделю приходит приказ: старшего лейтенанта Мыльникова — откомандировать...
Он спешит домой: «Нора, мы едем в Москву. В Москву». — «Да что ты, милый? Да ведь это же блеск. Дай я тебя расцелую».
А что она скажет теперь? Оставили здесь, снижают оклад.
Мыльников свернул в переулок, похожий на щель;. его обступили узкие дома с двухскатными крышами и тяжелыми коваными дверьми. Старинные фонари висели над головой, словно вытянутые железные руки. Черная кошка вознамерилась перебежать Мыльникову дорогу.
— Брысь, !
Нарушительница спокойствия нырнула обратно в подвал.
— Черных кошек еще не хватало, — ругнулся Мыльников, поднимаясь по деревянной полувинтовой лестнице. Толстая дубовая дверь подалась со скрипом, и Мыльников очутился в большой и нарядной, хотя и бестолково обставленной, комнате с двуспальной кроватью под тюлевым покрывалом, с повсюду сидящими плюшевыми мишками и собачками, с разбросанными по дивану подушками и с низеньким круглым столом, покрытым кружевной скатертью. По комнате были расставлены пуфики. Они постоянно попадались под ноги Мыльникову. И сейчас, поддав ногой, он отбросил один, словно собачонку.
— Ты пришел, милый? Кофе готов.
Нора, в васильковом китайском халатике, расшитом огнедышащими драконами, поднялась со своего «рабочего места» — перед круглым зеркалом туалета. «Нора «делала лицо» — понял Мыльников. Эта операция отнимала у нее не меньше двух часов в день. Зато, встав с постели с увядшей и желтой кожей и облезшими ресницами, Нора к полудню уже расцветала и могла поспорить с любой розовощекой девицей. А Норе было... словом, Нора была на шесть лет старше Мыльникова, и он выяснил это обстоятельство только в загсе, когда возможностей для отступления не оставалось. Но он не особенно огорчался — Нора была удобной женой.
Она поставила на низенький круглый стол поднос с кофейником, молочником, чашками, крохотными бутербродами на тарелке, на которые всегда злился Мыльников — Нора называла их сэндвичами.
— Ну? Ты переходишь в водолазную школу? — спросила она, наливая в фарфоровую чашечку густой кофе.
— Нет, — сказал Мыльников. — Крамской не хочет со мной .расставаться.
— Значит, так и будем прозябать тут, в глуши? Ты достоин лучшего.
— Я тоже так думаю, — охотно согласился с ней Мыльников.
— Зачем ты положил три куска сахару? Ты ведь не любишь сиропа. Ну, и что же ты думаешь делать?
— Что думаю? Ждать.
Мыльников выразительно посмотрел на Нору холодными выпуклыми глазами.
— Придет и мой час, моя милая... Он поморщился, потому что она охватила его лоб и, прижав подбородок к его налощенным волосам, сказала:
— Это даже хорошо, что ты стал, Витюша, дивизионным штурманом. Ты будешь на глазах у начальства. Приедет какая-нибудь инспекция из штаба флота, а может быть, из Москвы, ты постарайся показать себя в лучшем свете. Ну, там, исправь чью-нибудь ошибку, чтобы все это слышали, или одерни какого-нибудь неопытного юнца, докажи, что ты знаешь гораздо больше других. Понимаешь?
Она взъерошила его тщательно прилизанные волосы, и он опять недовольно поморщился. Но стерпел и подумал: «А ведь ты у меня умница, Нора».
— А там, глядишь, как заметит тебя начальство, продолжала она, — вставь словечко, не назойливо, меж; прочим, что тебя привлекает научная работа, что ты хотел бы сотрудничать в «Морском сборнике», а может быть, защитить диссертацию. Напомни о том, что ты сын именно того Мыльникова, адмирала-ученого. Понимаешь?
Он отлично ее понимал — они мыслили одинаково! Они были великолепнейшей парой, один создан был для другого.
— Ведь никто не знает, что твой папаша такой глубоко принципиальный дурак, — продолжала Нора. — Каждый подумает: «А что, если сделать приятное профессору, переведя его сына поближе? Ведь и мне, может статься, придется встретиться с профессором Мыльниковым, когда откомандируют меня в академию».
Такова была философия Норы. И философия эта находила отклик в сердце Мыльникова. Он сразу повеселел, притянул жену, посадил ее к себе на колени:
— И тогда...
— И тогда мы по-настоящему заживем. — Нора послюнила палец и загнула ресницы. — А что будет с Коркиным? — поинтересовалась она. — Он без тебя совсем пропадет... Люда жалуется, стал совсем невыносим. Представь себе — ревнует... Ха-ха!
— Коркин готовится к экзамену на самостоятельное управление кораблем...
— Он будет вместо тебя командиром?
— Боюсь, командира из него не получится. Мягкотел... А впрочем... Поживем — увидим. И Мыльников потянулся за сигаретой.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ. КОРКИН
1
Сидя в командирской каютке, Коркин вспоминал свой разговор с Крамским: «Я надеюсь, что вы и сами сдадите экзамен и быстро введете в курс дела нового штурмана. Поможете Живцову освоиться с кораблем, с людьми, поддержите его авторитет. Вспомните свои первые шаги. Трудновато вам было?»
Да, ему было нелегко, когда он, зеленым юнцом, с едва пробивающимися усиками, пришел из училища. Он тогда горячо взялся за дело (два года назад), служа со Щегольковым. Но Щегольков быстро выдвинулся, стал командиром дивизиона; на корабль пришел Мыльников, и все пошло прахом.
Вначале Коркин влюбился в него, и Мыльников чуть не стал его идеалом. Именно таким представлял себе всегда Вася Коркин настоящего . Всегда — и на берегу, и в походе — безупречно одет, очень требователен к команде, о панибратстве с ним ни у кого не может возникнуть и мысли. Службист с ног до головы. Знает все — никого ни о чем не расспрашивает и ни разу не ошибется. Решителен. Никогда не поймешь, доволен он тобой или нет. Лицо у него всегда одинаковое: непроницаемое, холодно смотрит на человека, а тому кажется, будто командир видит что-то у него за спиной. «Лучше бы выругал», — говорили матросы, да и сам Коркин, восхищаясь спокойствием Мыльникова, часто подумывал, когда совершал промахи: «Лучше бы он меня отругал». Мыльников же умел затронуть самое больное место в душе человека, уязвить, принизить и уничтожить и бросить холодно: «Вы свободны. Идите». И человек уходил, как оплеванный.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ.
198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
