Когда они шли в Европейскую гостиницу, ему казалось, что все любуются Людочкой (мысленно он уже называл ее так). В ярко освещенном скрипучем лифте они вознеслись на крышу, устланную коврами. Гремел оркестр. Официант в смокинге принес карточку. Вася мучительно вспоминал, чем можно угостить в этом храме любимую. А официант, согнувшись, уже советовал доверительно, чуть картавя: «Салат столичный, котлетки деволяй, пломбир сюрприз, будет очень изящно». Вася расхрабрился и приказал заморозить шампанское. Нет, он был не на крыше, а на седьмом небе! Тем более, что под стеклянным куполом горели лампочки-звезды, И он, и Люда с упоением танцевали. Какие-то франты подходили к их столику ее приглашать, она наотрез им отказывала. Она танцевала лишь с Васей. За это он был несказанно ей благодарен. Он чувствовал себя победителем. Она пила шампанское, мурлыкая, словно кошка; беспокойные глаза ее стали ласковыми, глубокими, зазывающими. Вася совсем обомлел, когда она тихо сказала: ей кажется, она знает его много лет. «Люда, — взмолился он. — Людочка». — «Нет, не сегодня, Васенька, нет, нет, не надо».
Уже гасили огни. И официант принес счет. Вася оплатил его, не проверив.
Такси слишком быстро доставило их на Удельную. И еще быстрее — Васю домой: Люда настояла, чтобы он не ходил пешком. Мать снова ждала его с чаем. Как видно, она не ложилась. Но на этот раз он не пил и не ел. Он был сыт, он был счастлив. Мать взяла его за руку: «Ты приведешь ее, Васенька?» Он удивился, что мама все знает и все понимает.
Он лежал на кровати, положив руки под голову. «Люда, Людочка», — повторял он, решив завтра же окончательно объясниться.
Утром мать что-то говорила о скороспелой любви, которая до добра не доводит. Он почти не слушал ее рассказа о том, как отец «гулял» с ней два года и все не решался «открыться». Вася думал только о Люде, о том, что увидит ее нынче вечером и они пойдут... куда? А не все ли равно, куда, лишь бы быть вместе. Пойдут в Парк, культуры, в театр, в кино...
Он выпил чаю и молока и поехал на Невский — покупать Люде подарок.
4
За две недели непрерывных мучений Вася похудел и усох. Если он не заставал Люду дома, он готов был часами простаивать у скрипучей калитки. Он строил всяческие предположения, рисовал в воображении ужасающие картины. Он боялся, что теряет ее, что кто-то опередил, обскакал у самого финиша.
Если Люда бывала не в духе, была молчалива, ходила с надутыми пухлыми губками, он не знал, чем порадовать ее и развлечь. Если Люда была с ним нежна, улыбалась, он готов был на самый решительный подвиг... А однажды под проливным дождем он взял ее на руки, перенес через лужу; она охватила его шею руками, он почувствовал ее близко от себя, уютную, тепленькую— и совсем обезумел.
А ее мать, как назло, в этот вечер сказала, что бедняжкам старшеньким никак не везет, а Людочка . Вот и сейчас к ней сватается человек положительный, инженер, оклад у него приличный, сам вдов и квартира в три комнаты с газом и ванною. Да только не нравится Людочке инженер, никто ей, скажи ты на милость, не нравится. А какие сватались люди хорошие: летчик, актер Ленэстрады, директор кинематографа и даже конструктор холодильников, такой приятный на вид молодой человек...
Вася ерзал на стуле, и у него пропадал аппетит. Нет, он не позволит, чтобы его обскакали! Не на такого напали! Она ничьей не будет женой, только его!
«А что, если я получу отказ?»
И он словно с головой окунался в холодную воду. Летчик — не в счет, моряк с летчиком еще поспорит, поборется. Но конструктор холодильников! Актер Ленэстрады! Директор! А он всего лейтенант...
До отъезда оставалось четыре дня. Будь, что будет! Промедление — смерти подобно. Вася решил объясниться и тут как раз встретился с директором кинотеатра. Завитой, как барашек, весь накрахмаленный, галстучек светлый, по моде, смотрит на Люду маслено... «Ах ты, змей на хвосте», — ругал его в душе Вася, страшно терзаясь и твердо решив пересидеть конкурента.
Директор все же в конце концов позиции сдал — ему пора было в свой паршивый кинотеатр — и ушел, бросая масленые взгляды на Люду.
— Какой дурак, — сказала Люда, когда за ним захлопнулась дверь. И тогда Вася решился...
Все получилось скомканно и без всякой торжественности. В тесной розовой комнатке он, задыхаясь, спросил:
— Знаешь, Люда... Поедешь со мной на флот?.. Нынче же...
— То есть как это — с тобой и на флот? И нынче же? —- удивилась Люда, вскинув беспокойные темные глазки.
— Людочка... сил больше нет... поженимся, — выдохнул Коркин, обнял ее за плечи, умилившись — «до чего ж они теплые» — и увидев совсем близко настороженные глаза...
Люда вздохнула — не то от удовлетворения, что все, наконец, решилось, не то от жалости к семье, которую она должна надолго покинуть — и вдруг, крепко сжав Васину голову, принялась покрывать быстрыми поцелуями его лоб, его уши, нос, губы и подбородок...
Вася совсем обомлел. Он понял: «Согласна. Она — согласилась!» Он , как она испуганно шепчет: «Сомнешь прическу, войдут, осторожно». Он услышал только: «Васенька! Мой! Мой!»
Все вокруг стало розовым. Она выскользнула из объятий, как ящерка, и поправила перед зеркалом волосы. Приложила палец к губам: в соседней комнате зашумели — наверное, пришли сестры. Люда подкрасила губы, оправила платье, взяла с комода расческу и расчесала сбитый Васин пробор. Потом позвала: «Идем». Вася поплелся за нею в соседнюю комнату.
Мать и сестры сидели на стульях, как в театре перед поднятием занавеса.
— Поздравьте нас, мы жених и невеста, — сказала Люда спокойным голосом, будто сообщала о том, что они уходят в кино.
Остальные три дня прошли, как в чаду. Непрерывно играл патефон. Появлялись какие-то незнакомые старики и старушки, разглядывали Васю, как льва в зоопарке. Мать и сестры ходили с заплаканными глазами. Отец называл Васю «сынком-моряком».
Никто из прежних поклонников Люды не осмелился появиться на свадьбе. Но и родители Коркина зашли лишь на минутку, поздравить. Отец облобызался с Людиным стариком, мать едва прикоснулась сухими губами к Людиным кудрям. Старики Коркины были недовольны тем, что Вася женился сгоряча, с ними не посоветовавшись и даже не показав им заранее невесту. Вася утверждал, что Люда — лучшая девушка в мире, что она его любит и он ее тоже... Мать утирала глаза, а отец недовольно погмыкивал. Но все равно Вася был счастлив.
Он без устали танцевал. Когда, наконец, поздно ночью их оставили вдвоем в маленькой девичьей комнатке и Вася понял, что сражение выиграно и теперь уж никто его не обскачет, что эта девушка, похожая на статуэтку в музее, принадлежит ему безраздельно, — комок подкатил к его горлу: само далось ему в руки!
Два дня прошло в сборах и хлопотах. Васе некогда даже было побывать у родителей. Он забежал только с ними проститься на какие-нибудь четверть часика. Мать пожелала: «Дай бог тебе, Васенька, счастья». Отец крепко расцеловался с ним на прощание — и Вася поспешил на Удельную.
Перед отъездом по русскому обычаю посидели. Потом все принялись обниматься. Людина мать просила беречь ее дочку. Сестры его целовали, как родственника. Они зарыдали. Отец прикрикнул на них:
— Ну, чего раскудахтались? Не на тот свет провожаете. А ты, Людмила, смотри, не балуй. Мужа слушайся, уважай. Не расстраивай; будь ему в его трудном деле подругой. А соберешься рожать — рожай сына.
— Что ты, папа! — зарделась Люда и уткнулась кудрями в его пахнувший нафталином пиджак.
— Пора, опоздаете, — напомнил старик, протирая заслезившиеся очки. — Ну, кто-нибудь, Феша, Клаша, бегите за такси на стоянку...
К поезду поспели за десять минут до отхода. В купе они, к удивлению Коркина, оказались вдвоем. Вагон был новенький, в голубых коврах и дорожках. Широкие окна были прикрыты бархатными тиснеными занавесками. Люда сняла шляпку, кудри рассыпались. Васино сердце стучало: «Жена, жена».
— Как хорошо, — огляделась она, поправляя волосы. — Вдвоем. С тобой, милый... Нет, нет, что ты, Вася, могут войти!
Вошел молодой проводник и принес в мельхиоровых подстаканниках чай и сухарики в целлофане. Он сообщил, что к поезду прицепили вагон-ресторан.
— Вот удача; ну конечно же, мы пойдем в ресторан, — обрадовался Коркин возможности доставить еще одно удовольствие Люде. Он вскоре раскаялся. Какие-то нахалы из-за соседних столов уставились наглыми глазами на Люду, перешептывались, и один, подняв рюмку с вином, даже кивнул. Вася готов был ринуться в бой — его удержали теплые пальцы, вцепившиеся в рукав. «Ну что ты, милый, не надо», — прошептала Люда. Бифштекс показался твердым, как резиновый коврик; но когда выпили шампанского, заискрившегося в , Вася подобрел, загордился: пускай смотрят, пускай любуются, пусть завидуют... завидуйте, любуйтесь — она моя!
Купе с тиснеными занавесками показалось ему в эту ночь земным раем. Проводник разбудил их под утро — поезд огибал город со средневековыми башнями. Люда застыла у окна, забыв, что пора одеваться. .
— Тебе нравится?
— Сказка, — ответила она радостно.
Этот день они пробыли в сказочном городе, задирая головы, чтобы увидеть острые шпили, уходившие в облака, останавливаясь у заманчивых широких витрин и заходя в магазины, где Люда накупила множество ненужных вещей. Обедали в тихом и сумрачном ресторане, где кельнеры были похожи на иностранных послов, и Люда совсем стушевалась, когда ей предложили совсем незнакомое сладкое. А вечером они сидели в оперном театре в обитых апельсиновым бархатом креслах и смотрели «Лебединое озеро», и один восхищенный полковник не сводил с Люды глаз.
На другое утро они поехали на вокзал и через несколько часов очутились в портовом городке, где им предстояло начать совместную жизнь.
За два дня Вася познакомил с Людой товарищей и их жен, и Люду одобрила даже взыскательная Нора Мыльникова. Сходили в Клуб офицеров, где Люда тоже имела определенный успех.
Кончился праздник любви — начались будни.
5
Будни! Правда, это были по-новому счастливые будни: на берегу больше не грызло Коркина одиночество; он знал, что его ждут и обнимут, и, сходя с корабля, забегал в кондитерскую или в маленькое кафе и набивал карманы пирожными, забывая о том, что его станут кормить «» перед супом и он не посмеет отказаться, хотя терпеть их не может.
Идя домой (он ночевал дома далеко не каждую ночь), он знал, что проснется чуть свет, вскипятит кофе и, разбудив Людочку (она потянется, словно кошка после сладкого сна), накормит ее в постели, прежде чем уйти на корабль. И на корабле в свободную от дел минуту он вспомнит, что Людочку надо свести на концерт, или в кино, или на танцы в Клуб офицеров. И тогда, озабоченный, со сдвинутой на затылок фуражкой, он вдруг засияет; и это сияние распространится вокруг; приказания его будут выполняться радостно; поссорившиеся протянут друг другу руки; один только Мыльников приподнимет узкие брови и процедит: «Не так уж у нас дела хороши, чтобы радоваться».
Коркин снял с книжки все свои сбережения, чтобы обставить получше комнатку, нанятую у старухи хозяйки; сам побелил потолок, оклеил стены обоями, застелил пол линолеумом и до блеска натер его — пригодились матросские навыки. Помня иссохшую тещу, не дававшую Людочке портить руки, сам мыл посуду; купив «Кулинарию», когда бывал дома, готовил обед и устраивал большую приборку, моя окна и двери и натирая полы.
Люда была всем довольна: и городком, который ей очень понравился, и магазинами — в них продавались чудесные вещи,—и морем; она хлопала в ладоши, как девочка, когда он предлагал ей пойти в Дом офицеров на танцы. Еще бы! Она знала себе цену и знала, что ее будут провожать восхищенные взгляды.
Словом, небосклон был чист и ясен, а горизонт — многообещающ.
Но прошло лето, наступила слезливая . Все потемнело; море стало свинцовым; на берега набегали торопливые холодные волны; песок остыл; в парке глухо шумели деревья; по протертым Коркиным стеклам покатились струйки холодной воды, а сам Коркин стал все реже и реже являться домой.
Людочка поняла, что чего-то ей не хватает. Чего? Во-первых, подруг, с которыми можно было весело поболтать на Удельной. Здесь она кое с кем познакомилась, но жены все были заняты — одни детьми, другие работой в библиотеке и в книжной лавке; Нора Мыльникова, хотя и приблизила ее к себе и дала ей немало полезных советов, все же держалась с ней свысока, а Люда привыкла к всеобщему поклонению. Так было весело смотреть в Ленинграде, как поклонники разжигали друг друга! Здесь даже холостые товарищи Коркина относились к ней радушно, но без тени ухаживания, выполняя неписаный закон флотской дружбы. Ее это злило. И она вспоминала и летчика, и конструктора холодильников, и особенно директора кинотеатра. «Он такой импозантный», — сказала однажды одна из подруг, любившая щегольнуть мудрым словечком.
Это вовсе не значило, что она разлюбила Коркина. Нет, наоборот, она привязалась к нему за эти несколько месяцев и была даже тронута его заботливостью; и потом она хорошо знала, как трудно найти не «ухажера», а мужа такой ничем не примечательной девушке, как она. Это подтвердила и Нора. В задушевной беседе она изрекла один из своих афоризмов: «Женщина — всегда на войне. Завоевала крепость (под крепостью Нора подразумевала мужа) — укрепляй монументально позиции, не то отобьют». Люда не боялась, что Коркина отобьют: он любит ее до потери сознания. Но изречения Норы (они имели хождение в гарнизоне) запоминала. Нора изрекала: «Муж обязан всегда трепетать, что он жену потеряет. Женщину должны окружать поклонники, и чем их больше, тем лучше». Люда простодушно вздыхала и жалела, что тут нет ни летчика, ни конструктора холодильников. Васе пришлось бы трепетать постоянно.
Она скучала. Магазины были обследованы, портниха Норы сшила ей платье, пальто и костюм, все ярких расцветок и таких странных фасонов, что Коркин поначалу шарахнулся от похожего на извозчичий армяк зеленого балахона и малиновой, как светофор, велюровой шляпы и не сразу к этим обновкам привык.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ.
198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
