— Квадраты тридцать девять и сорок, — сказал Крамской Щеголькову.
— Дежурят «Триста третий» и «Триста седьмой», — ответил комдив.
— Выходите в море. Утюжьте его, меняйте галсы, пока не разыщете всех. Доставите их в рыбачью гавань.
Щегольков козырнул и произнес короткое слово, которое для моряков означает, что приказ будет выполнен.
— Возьмите мою машину, — сказал ему Отс. — И сразу пришлите обратно.
Щегольков ушел.
— Комдив — опытный и решительный офицер, — успокоил Крамской рыбаков, — Он не вернется, пока не разыщет ваших товарищей,., Вы меня подвезете до штаба? — спросил он Отса.
— Вы не останетесь?
— Нет. А вы?
— Тоже нет.
Что для них все театры на свете, когда люди ждут помощи в море? Отс был сам рыбаком. Рыбак и моряк друг друга.
— С ними Херманн Саар, председатель, — сказал Отс, — и две женщины.
— Женщины? — удивился Крамской.
—— Да. Зельма, внучка старого Сеппа, одна из лучших рыбачек, и врач Лайне Саар.
— Ваша дочь? — обернулся Крамской к начальнику пристани, вспомнив белокурую девушку, автора памятника погибшим матросам.
— Да, — глухо ответил Саар. — Моя дочь.
С треском распахнулась тяжелая рама окна, и бешеный ветер вогнал в кабинет трепещущие, мокрые гроздья сирени, стряхнул на лежащую на столе карту холодные капли дождя и вымочил вишневые бархатные портьеры. С трудом закрыли окно.. Ветви били по стеклам, пытаясь снова ворваться туда, где тепло и свет. За окном коротко прогудела машина.
— Едем, — позвал Крамской Отса.
«Дворники» с ожесточением расчищали . Море, рыжее от взбудораженного песка, подальше от берега было мутно-зеленым. Барашки нагоняли друг друга. Дождевые полосы скрещивались и сталкивались, по рыжим волнам скакали белые пузыри.
Мелькнула мысль: «Пожалуй, лишнее, что женщины с ними». Ее перебила другая: «Нора танцует сейчас тарантеллу и скоро уйдет навсегда из своего дома. И Леночка выйдет на вызовы и увидит пустое кресло в первом ряду».
Машина, развернулась и, заскрипев тормозами, остановилась.
— Поезжайте к рыбакам, скажите, что на помощь пошли, — попросил Крамской Сеппа и Саара. Чем еще мог он утешить жен и товарищей? Они все понимают не хуже его...
Дежурный по штабу доложил, что «Триста третий» и «Триста седьмой» отдали швартовы.
Сосны раскачивались за окнами, словно метелки. В коричневую бурлящую воду падали сорванные ветром с ив ветви.
Крамской зажег свет и подошел к телефону.
— Дайте камбуз. Так. Камбуз? Готовить кипяток, чай, горячий ужин. Все. Повторите. Гараж!
— Начальник гаража слушает.
— Приготовить машины. Все — к рыбачьим причалам. Повторите. Медсанчасть. Дежурный? Вызвать весь персонал, приготовить койки. Да, все свободные койки. Срочно. Квартиру начальника политотдела. Евгений Андреич? Зайдите ко мне; да, в штаб. Я жду. Коммутатор? Начальника штаба...
Флобер, отравив мадам Бовари, сам почувствовал признаки отравления. Когда Елена играла Ларису и Карандышев стрелял в нее, всякий раз ей казалось, она умирает. Сейчас она убеждена, что живет в этом домике и адвокат — ее муж, дети — ее дети и она — не Елена Сергеевна Кузьмина; она — Нора.
Крогстад за кулисами спросит, где поблизости можно повкуснее поесть, доктор Ранк превратится в двадцатипятилетнего Ваню Кретова и выпьет в буфете бутылку жигулевского пива.
А она всерьез боится письма, брошенного Крогстадом в ящик на двери, боится, что муж прочтет его обвинения; и она старается отдалить роковое мгновение, танцуя искристую тарантеллу. И ей хочется танцевать дольше, дольше, сколько хватит у нее сил, лишь бы муж не пошел к почтовому ящику.
В ранней юности она всегда шла в театр, как на праздник. «Маскарад» с Юрьевым, Студенцовым и Тиме запомнился на всю жизнь.
Ученицей театрального института она навсегда усвоила, что в театре нельзя быть ремесленником. Ромео, только что рассказавший за кулисами скабрезный анекдот, не сможет захватить сердца зрителей. Над ней посмеивались, называли ее старомодной. Может быть! Она, играя пятидесятый спектакль, волновалась так же, как на премьере; некоторые ее товарищи были твердо убеждены, что «товар лицом» надо показать на официальном просмотре и двух-трех первых спектаклях, когда в театре может появиться газетный критик или какое-либо «значительное лицо». Ну, а дальше? Дальше — напрасная трата сил — совершенствовать уже показанный образ; рецензии напечатаны, прочитаны, проработаны и забыты, а на спектакль ходят чудаки и провинциалы. Она спорила: актер должен всегда приносить радость зрителям, и на первом, и на сотом спектакле; ставила в пример своего учителя Юрьева — в пятисотый раз играя Арбенина, он играл его лучше, чем в первый и в сотый. Человек платит деньги не за скуку на тусклом и сером спектакле, когда шатаются декорации и скороговоркой читают роли актеры. Спектакль первый, пятидесятый, сотый, двухсотый должен быть праздником и для зрителя и для артиста.
Не выносила она и тех скучных людей, которые, забежав в театр на ходу, ставят на пол у кресла чем-то туго набитый портфель, громко рассуждают о том, что сегодня на заседании месткома Иван Петрович уязвил-таки Петра Иваныча, и жуют булку с колбасой, купленную в буфете.
Она не боялась называть театр храмом — она отдала ему двадцать лет своей жизни.
Сегодня она в девяносто восьмой раз стала Норой. Скоро придется расстаться и с ней. Она не так беззаботна, чтобы играть в сорок лет семнадцатилетних Джульетту и Дездемону. Правда, играют Джульетту и в шестьдесят. Но как унизительны и убоги морщины, которых не может скрыть даже густо наложенный грим! Зрителю нужно живое лицо, а не маска. Надо вовремя переходить на другие роли — пожилых женщин, старух — или уйти из театра...
...Она счастлива, что сегодня ее товарищи играют не как «на выезде» («на выезде» — значит хуже, чем у себя, в Ленинграде). И их вдохновил притихший, переполненный зал, уютный, с вишневым бархатом лож. Много моряков. Наверное, среди них и земляки — ленинградцы, которые ее знают. А может быть, среди них есть и товарищи Мити... Ей все не верится, что Митя погиб, все кажется, ранним утром Митя войдет с черной трубкой в зубах, веселый и пахнущий морем... Пора на сцену. Зовут...
Сегодня Крогстад и в самом деле неплох. Он по-настоящему страшен.
Приятно, когда так внимательно слушает зал. И тот седой человек в правительственной ложе, опершийся подбородком на палку (правительственными ложи называются и в маленьких городах).
Пауза. Она бросает взгляд в зал — и в первый раз в жизни забывает слова своей . Чудо произошло. Сомнений нет, в первом ряду, у прохода — он. Они встретились. Снова! Слова, слова! Она лихорадочно ищет их в памяти.
Крогстад шепчет ей нужное слово. Поймана нить! В зале никто не заметил затянувшейся паузы. Она — снова Нора, ей нет дела до Елены Сергеевны Кузьминой, до ее переживаний и чувств; у Норы — свои горести, свои радости, своя жизнь.
И какое дело зрителям до того, что Елена Кузьмина встретила человека, которого не видела много лет? Люди пришли смотреть «Кукольный дом», их волнует сейчас одна только Нора. Ну, так что ж? Получайте ее!
Ветер злобно бьет в окна радиорубки. Старшина напряженно слушает. На небольшом экране — волны, барашки и муть. Муть. Полосы косого дождя пересекают экран, как помехи в телевизоре. Крамской видит стриженый русый затылок над голубым воротником форменки.
Он отчетливо сознает, что баркас и шхуну, пока их разыщут в бушующем море, может разбить о подводные камни. Бедный начальник пристани! Единственная дочь!
Вот так же Крамской сидел в радиорубке в Далеком и катера шли по минному полю на помощь горящему теплоходу. Это было давно, десять лет. назад. Он знал, что на «Риге» сын, Ростислав, и «Рига» на траверзе Черного мыса горит и подает сигнал бедствия, и ее занесло . на еще не распаханное минное поле. Наутро кто-то сказал ему: «У вас поседели виски».
Старшина повернул сосредоточенное, очень молодое лицо:
— Сириус входит в квадрат.
Сириус — «Триста третий». Крамской представляет себе, как Коркин и Живцов стоят на мостике в мокрых плащах с капюшонами. Луч прожектора скользит по темным волнам, вспыхивают гребешки волн.
Войти в квадрат — это не все. Рыбаков давно могло унести на много миль в сторону. Хорошо, если в открытое море.
— Орион входит в квадрат, — старшина склонился над .
— Я— Луна. Слушаю вас. Я— Луна. Отвечайте. Орион, Сириус, отвечайте же. Я — Луна.
На экране по-прежнему муть, косой дождь и волны. На какое-то мгновение появился силуэт корабля и исчез.
Крамской терпеливо ждет. Спокойствие — прежде всего.
Старшина напряженно слушает. Опять зовет в микрофон:
— Луна, я — Луна. Отвечайте же...
Во время войны в штормовые ночи катера выходили в боевые операции к островам. Скольким матросам это стоило жизни! Скольких Крамской, бережно поцеловав в лоб, похоронил под песчаными холмиками на островах седой Балтики...
282
— Сириус отвечает. Не обнаружил пока ничего. Старшина наклоняется к микрофону:
— Орион! Орион! Я — Луна...
Орион — «Триста седьмой». Командир на нем —лейтенант Стожаров. Отважный офицер. Штурман — лейтенант с экзотической фамилией — Антонелли, что не мешает ему быть москвичом с Таганки. Его отец — цирковой артист. Говорят, виртуоз-стрелок. А сын — первоклассный штурман. Щегольков пошел на «Триста третьем». Правильно поступил. За Коркиным все еще нужен присмотр.
— Орион отвечает... (пауза)... видит по правому борту баркас... (еще пауза)... подходит.
Крамской поднял голову, лицо его стало выжидающим.
— Я — Луна. Слушаю. Я — Луна, Орион! Луна слушает. Орион!
Мучительное .
— Товарищ капитан первого ранга, сообщают: буксирный трос лопнул, Долгая пауза.
— Орион снимает с баркаса людей...
— Добро, — тихо сказал Крамской.
— Сириус! Я — Луна. Отвечайте, Сириу! Я — Луна. Сириус! Сириус!..
Молчание. Еще раз:
— Сириус!..
Прошла целая вечность, пока Орион сообщил: спасенные на борту.
— Вызывайте Сириус, — приказывает Крамской.
— Сириус, Сириус! Луна слушает, отвечайте! Сириус, Луна слушает. Отвечайте, Сириус! Молчание.
— Отвечайте, Сириус! Снова молчание...
— Сириус!.. Сириус!.. Проходит еще полчаса. Крамской поднимается:
— Я выхожу на «Триста пятом». Позывные — Уран.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ.
198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
