— Я из тебя душу выпущу!
— В чем дело? — спросил подошедший Орел. Илья показал письмо Гали.
— А еще комсомолец, — сказал Орел Игнатьеву. — Подлыми делами занимаешься!
— Каждый живет, как умеет.
— Нет, каждый должен жить, как положено... Давай сюда письма.
— Не дам.
— Давай все до единого.
На комсомольском собрании Орел рассказал о поведении Игнатьева:
— Этот красавец во все концы шлет свои фотографии. Не стыдится писать на них дешевые стишки — всем одни и те же, выдумки не хватает. Получает ответы от легковерных. Но подлее всего, что он, подсмотрев адрес любимой девушки своего товарища — я говорю об Илье Ураганове, — стал писать ей, предлагал встретиться. Как это назвать?
Кубрик взорвался. Всех за живое задело. Игнатьева стыдили — век помнить будет.
— Искореним дурные привычки! — требовали «беспокойные сердца». — Пусть Игнатьев извинится перед Галей.
Возражать было невозможно — написал. Но еще несколько месяцев на имя Игнатьева приходили письма: его умоляли писать и не забывать. Писали любительницы «заочной любви», девушки, обожающие, как они именуют, романтику. Болтовню Игнатьева они воспринимали, очевидно, как сказочный успех у боевого, закаленного, борющегося со штормами «рыцаря моря».
Снова пришла весна, начались выходы в море, учения. Илья Ураганов теперь уже не волновался, не торопился, выслушивая глубину, и командир разрешил ему нести вахту. Да и пора было — Орлу осенью увольняться. Орел почему-то был мрачен, неразговорчив. Илья видел, как он устремляется к письмоносцу и всякий раз огорчается, услышав: «Ничего нет». Значит, любимая его позабыла. А Галя писала часто, ее письма Илья получал с каждой почтой. «Мои девчонки передают привет тебе и твоим товарищам». Он бережно складывал ее письма в чемоданчик, на самое дно. И иногда по вечерам доставал, перечитывал милые каракульки.
Однажды он получил письмо, написанное незнакомым почерком. «Доброжелатель» предупреждал, что Галя его «гуляет со всеми и тебя позабыла». Было написано еще много гадостей. Илья был простодушен, доверчив. А тут еще на одном из катеров оказалось сразу трое покинутых. Их невесты вышли замуж, не дождались. Теперь, читая Галины письма, Илья говорил злобно: «Врет».
. «Отелло не ревнив, он доверчив», — заметил Пушкин.
Орел съездил в отпуск, приехал взволнованный.
«Женюсь», — сообщил он без всяких подробностей. «Тебе повезло», — подумал Илья. Он перестал отвечать на Галины письма, а они становились все тревожнее: «Забыл? Разлюбил? Другую нашел? Скажи лучше прямо. Почему не пишешь, Илюша? Я волнуюсь — здоров ли?» Волнуется, как же! «Гуляет со всеми», — вспоминал он полученное письмо. Васька Гужов собрался жениться на Эльзе с завода «Вольта». Пригласил на свадьбу, просил сыграть на баяне. Что ж, Гужов парень хороший, надо пойти. На свадьбу пришел командир, капитан-лейтенант Крамской. Сначала командира стеснялись, но он был весел и прост. Эльза была некрасивая, с птичьим личиком, беленькая, но, видно, добрая и с хорошим характером... Ее подруга Лиза была очень мила, смешливая, певунья — хоть на эстраду иди; Илья подбирал на баяне песни, которые она пела. Конечно, Галя ему больше нравилась, Галю он любил, тосковал без нее — до тех пор, пока не узнал, что она «со всеми гуляет». Но и Лиза нравилась, веселая, и он решил: «Ты со всеми гуляешь, Галина, меня позабыла, и я тебя позабуду; тебе назло приударю за Лизой». Лизе, как видно, Илья понравился, она его поцеловала на лестнице. Договорились встретиться. Свадьба прошла на славу, все были довольны, Васька Гужов, конечно, больше всех.
Илья перестал отвечать Гале, ее письма непрочитанными складывал на дно чемодана. С Лизой встречался каждое увольнение. Лиза, кажется, им всерьез увлеклась, а целовалась она — прямо дух захватывало.
Но когда его позвал к себе командир и показал письмо Гали, он озлобился и выбросил из кармана на стол письмо, обвинявшее Галю.
И вдруг командир вместо того, чтобы ругать его и отчитывать, весело рассмеялся:
— Ох, Ураганов! Ну и доверчивы же вы! Анонимке поверили!
Все сразу повернулось на сто восемьдесят градусов. И он же оказался кругом виноват.
— Поезжайте, проверьте, — сказал командир. — Отпуск вы заслужили.
Но раньше чем Илья приехал в Москву на Вокзальную, он уже догадывался, что «доброжелатель»—Серафима, кто же еще?! Окончательно убедился он в этом, когда она отпрянула от двери, увидев его. Знает кошка, чье мясо съела! У Ильи появилось большое желание плюнуть в ее раскрашенную физиономию, но он сдержался: такое морякам не положено. Отец, взглянув на затрепанный и измятый листок, подтвердил:
— Серафимин почерк. Вот кобра вонючая. И как ее земля носит? А впрочем, она, сынок, к чужому счастью завистлива. Своего-то у нее нет. Еще один недавно завелся, походил-походил да сбежал.
Илья пошел к Гале. Она была дома,
— Ты? Ты?! — удивилась она, отступая.
— Галя, — сказал он. — Я виноват перед тобой. Очень прошу тебя: если можешь, прости...
Она простила. А он в душе не переставал благодарить командира. Теперь за него, если потребуется, Илья жизнь отдаст!
А Лизе Илья написал:
«Я не хочу перед тобой притворяться. Скажу по совести, я ухаживал за тобой назло Гале, которую люблю больше жизни. Галю оговорили, написали мне, будто она встречается не со мной одним, а со многими. Теперь все выяснилось, и я не могу раздваиваться, там — Галя, здесь — Лиза. Ты очень хорошая. Ты поймешь. Мы оба комсомольцы. А меня ты прости. Я больше к тебе не приду. Илья».
— Теперь у него легко на душе, — рассказав отцу историю Ильи Ураганова, закончил Ростислав. — А не разберись я во всех его душевных делах, в смятении чувств своих он такого мог натворить...
А вот сегодня... мы снова искали лодку, зная, что подводничек маху не даст. И все же я опять посадил на станцию вместо Орла — Ураганова. Орел демобилизуется осенью — Ураганов останется.
Мы шли штормовым и суровым морем — волны, волны без конца и без края, ветер, бьющийся об обвес мостика, секущий лицо, все то, что я полюбил с детских лет. Меня волновал предстоящий поединок с подводником. Меня беспокоила качка — я думал о мотористах, запертых в своем душном отсеке, о минерах, артиллеристах; видел перед глазами скользкую палубу, с которой так легко сорваться в холодную глубину.
Когда мы вошли в район предполагаемого «противника», Ураганов обнаружил на первом же галсе, и корабль вышел на боевой курс. На этот раз подводник уже не выражал своего восхищения нами. В душе он, наверное, нас проклинал...
— Да, ты прав, сынок, — говорил отец. — Только недалекие люди считают, что личная жизнь подчиненного не стоит внимания, что какая-нибудь незадачливая любовь — это мелочь. А ведь неудачная любовь, а потом и женитьба испортили немало отличнейших репутаций, сломали много превосходно начатых жизней, довели до суда офицерской чести и до увольнения с флота прекрасных, казалось, людей... В молодости, сынок, мы бываем опрометчивы, часто действуем по велению суматошного, взбалмошного, я бы сказал, сердечного порыва... Когда приходит зрелость, становишься рассудительнее и обдуманнее судишь о людях и о их поступках. Мне и старость нравится, сынок, я не нахожу ничего в ней плохого: мудрее становишься (Ростислав невольно вспомнил Шабельского: «Старость — премерз-кая вещь»)... Ну, пора домой...
— Спокойной ночи, отец, — обнял его Ростислав. — Привет Елене Сергеевне.
Ростислав еще раз убедился, что отца не нужно поддерживать, На таких кораблях он прослужил много лет: закрыв глаза разберется.
Огоньки Кивиранда погасли: в поселке рано ложатся спать.
— А о председателе трибунала ты мне никогда не рассказывал, — говорит Ростислав у трапа.
— Да вот, проснулся вчера — перед глазами стоит как живой. Поди, умер давно...
— В мемуарах напишешь о нем?
— А я не мемуарист, Слава. Мне мемуары писать вовсе не о чем. С великими мира сего не встречался, сам прожил жизнь, как тысячи других моряков. Но для таких, как твои «беспокойные», едва конец войны захвативших, нам, старикам, есть о чем рассказать...
Литературный вечер в «клубе волнующих встреч». Кубрик набит до отказа: молодых моряков интересует не только освоение космоса. Они безусловно «физики», но они же и «лирики».
Матрос Вострухин читает стихи. Еще неумелые, но искренние: на берегу , ее так и не удалось повидать; корабль неделями на учениях в море. Молодая жена терпеливо ждет моряка...
Стихи Вострухина нравятся. Но старшина Пастухов нападает на молодого поэта: нынче, в век космоса, нельзя писать по старинке. Надо рвать стихотворные строки. Проза тоже должна быть стремительной. Долой закругленные фразы, описания природы! Вот, послушайте...
Пастухов читает рассказ о колониальном гнете. В колониях капиталистических стран он никогда не бывал, знает о них из газет. Человек он способный, но фокусничает. Короткая рваная фраза похожа на электрокардиограмму нездорового сердца:
Ренэ Марэ
Родился в тысяча девятьсот тридцать пятом,
окончил школу в тысяча девятьсот пятьдесят
третьем,
проворовался раз,
проворовался два,
отсидел в тюрьме с тысяча девятьсот пятьдесят
пятого
по девятьсот пятьдесят седьмой,
будучи выпущен, записался в Иностранный легион,
где
стал зверствовать подобно другим,
вешал,
расстреливал,
отрубал головы...
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ.
198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
