Поехали на нескольких машинах в загс. Светланка там стояла вся в белом со своим режиссером — совсем как на картине Пукирева «
«Волнительный» отшатнулся от поднесенного ему бокала с шампанским, как от крысиного яда. Невесело, должно быть, смотреть, как девица, которую ты по-настоящему любишь, за другого замуж выходит...
За свадебный стол село двадцать с чем-то гостей, закуска была феноменальная, и родитель красовался на почетном месте. Все поздравляли молодых и желали им много лет счастья.
Были среди гостей и славные ребята, здраво смотревшие на жизнь. Эдуард Острокуцкий с сестрою Дианкой, похожей на цыганку из хора, и их друг Рем Требухов. Они хвастались тем, что крепко зарабатывают сами на жизнь и не зависят от родителей. Они даже по примеру ребят из «
Что за заработок — обещали рассказать при следующей встрече. Это друзья Светланки, и, когда я спросил ее, на чем же они зарабатывают, она воскликнула: «Ого! У них такие прочные связи с капитанами и матросами дальнего плавания — закачаешься, Валериан! Держись за них. С ними не пропадешь!» — «Где ты с ними познакомилась?» — все же поинтересовался я. «Как где? Во Дворце культуры, на танцах. Дианка — дурешка, а мальчики — им палец в рот не клади!»
Режиссер называл меня «братцем» и пил за Балтийский флот, а я пил за кинематографию; мне очень хотелось созорничать, назвать его «папкой», но я сдержался. Светланка взяла его за руку, он тут же размяк и предложил тост за будущую киноактрису, а я пошел осматривать комнаты: большой кабинет и пышную спальную. В ванной я надушился французским одеколоном, вышел в переднюю...
Перед зеркалом, расчесывая гребенкой черные как смоль волосы, стояла женщина в черном платье, с красной розой у пояса.
— Я, кажется, попала на корабль Балтфлота? — спросила она грудным голосом.
— Свадеб не бывает на кораблях, — осадил я ее легкомыслие.
— И как видно, я опоздала? — не обратила она на мой вызов внимания. — Кто вы? Я на студии вас не видела.
— Я не со студии.
— А мне подумалось, что вы пришли прямо со съемки. У вас выразительное лицо.
— Спасибо.
— Так кто же вы?
— Брат невесты.
— А-а, — протянула она. — Брат невинного, обольщенного существа?
— Кто вы такая, а?
— Я? Приглашенная. Могу я пройти? Я повел ее в столовую, и те, кто смог еще ее разглядеть, закричали:
— А-а, Ревекка! Как всегда, с опозданием! Я посадил ее рядом с собой.
— Что вы пьете?
— Коньяк.
Я налил ей коньяку. Она уставилась на Светланку, порядком-таки захмелевшую, и сказала так, словно обругала сестренку:
— Беленькая...
— А вы думали — рыжая?
— Беленькие в его испорченном вкусе, — кивнула она на разомлевшего режиссера. — Девочка цепкая, от нее вряд ли вырвется.
— А зачем ему вырываться?
— А он любит разнообразие... Ему так мало жить осталось! — Она вздохнула.
— А вам?
— Мне — много.
Она посмотрела на мои руки.
— У вас не матросские руки. Вы музыкант?
Я сказал, что окончил музыкальное училище; о провале в консерваторию умолчал. Мы принялись запивать болтовню коньяком. Вечер был длинный, и к концу его мы стали друзьями. Родитель мой рыдал, прощаясь, на плече у зятя — почти своего однолетка — и все упрашивал не обижать его девочку. Перед новой подругой мне было стыдно за размякшего родителя.
Как-то встретил я на улице своего однокашника по музыкальному училищу, Бобку Рюмкина, и он страшно обрадовался, узнав, что я скоро вернусь с флота.
— Вот и прекрасно, Валерка, иди в Дом культуры, договорись о руководителем самодеятельности.
— Самодеятельность не прокормит.
— Дурень! У нас самодеятельный джаз, но он играет на танцплощадках, денег — куча, оплата разовая, наш Джо нас не обижает.
— Какой еще Джо?
— Ну, Джозеф Винницкий, Иоська, наш дирижер. Я пошел к Джо. Он встретил меня с распростертыми.
— Возникла идея! — воскликнул он. — Вы, Сапетов, будете выступать в морской форме и играть на аккордеоне «Севастопольский вальс», «Вечер на рейде», «Заветный камень» и «Флотскую румбу»! Когда вы приедете? Могу выдать аванс — у нас это запросто.
Физиономия у Джо Винницкого была жульническая, но жулики бывают честными в своей банде. Теперь мое будущее было решено, и никакой Петр Иваныч меня не сломит своим красноречием.
— Да, послушайте, Вал,—так меня окрестил по-своему Винницкий. — Давайте устроим дебют.
В тот же вечер я выступал с аккордеоном в джазе Винницкого и имел огромный успех. Тут же объявили, что через месяц я буду играть постоянно. Джо мне сунул в карман довольно толстую пачку бумажек:
— Чтобы ты не сбежал, Вал! Кстати, завтра мы выезжаем в Колпино. Поедешь? На разовых?
Я поехал и в Колпино, и в Пушкин, и куда-то еще, не задумываясь над тем, что еще состою на службе. Плевать! Джо хорошо расплачивался. Мне деньги были нужны...
Когда я просрочил отпуск и сказал Ревекке, что влипаю, она удивленно подняла густые черные брови:
— Милый ты мой бродяга, ты даже не спросил меня, где я работаю. Я врач, и все будет устроено. Справка о печатью, сам черт к ней не придерется.
Согласно полученной справке, я проболел восемь дней азиатским вирусным
Меня провожали Ревекка, Джо, мой родитель и Светланка со своим режиссером.
— Не робей, главное, не робей, — подбодрила на прощание Ревекка.
Джо сказал, чтобы я не задерживался, на мне он строит репертуар, и я буду «гвоздем» на всю зиму. Родитель принял дубняку, размяк, всхлипывал. Режиссер именовал меня «братцем», ему было лестно, что у него такой молодой брат. Я отвел Светланку в сторонку:
— Ну как?
— Ты знаешь, он отчаянно храпит, — призналась она с отвращением. На ней было новое дорогое пальто, и с плеч свисали две толстые кунички.
Мы расцеловались. Режиссеру я сказал:
— Ты, папашка, сестренку не обижай.
Его покоробило. Но тут поезд тронулся. Пока! До скорого!
Представляю себе огорчение Петра Ивановича. «Вы не любите флот, Сапетов. Не любите службу». Не ответить же ему: «Да, не люблю!» Буду оспаривать. «Я болел, товарищ капитан-лейтенант. Тяжело болел. Там все написано в справке. Вы же не думаете, что она липовая?» А командир? Я убежден, если он даже кое-что и заподозрит, не станет поднимать шум. По вполне понятным причинам. Пойду ко дну я — пойдет и он со мной вместе...
Ты высказался, Сапетов. Всё. Точка. Почему же я вмешивался в твои разглагольствования? Потоми, что хорошо помню слова
— Я люблю сказать до конца, кто сволочь...
Сапетова клонило ко сну. За окном замелькали огни большой станции; громкоговоритель, словно извещая о стихийном бедствии, оглушающе зарычал: «Поезд Ленинград— Таллин прибывает на станцию Нарва. Комната матери и ребенка у выхода в город». Сапетов выругался: «И поспать не дадут». В вентиляторе гудел ветер. «А в море штормяга, должно быть. Наверно, и наши «беспощадновцы» в море. Ну что ж? Пусть покачаются». В вагоне было светло и уютно. Век бы не вылезал! На нижних полках похрапывали. Сосед на верхней полке, молодой научный работник в очках, глядел в потолок и курил папиросу.
Поезд дернулся, набрал ход. Сапетов заснул; когда проснулся, поезд подходил к Таллину; за окнами виднелись его темные башни.
— Сапетов наконец явился из отпуска, — доложил Беспощадному Коротков. — Предъявил справку о болезни. Вот она.
— Пошлите ко мне Сапетова. Справку оставьте. Беспощадный разглядывал явившегося. Тот не был ни смущен, ни напуган.
— Опоздали?
— Так точно.
— Причина?
— Болел, товарищ капитан-лейтенант,
— А вы знаете, что ваш ученик Кораблев упустил лодку и опозорил нас на вечные времена?
— Так точно, уже рассказали.
— И вы спокойно говорите об этом?
— Выходит,
— Он или вы?
— Он.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ.
198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru