— Я раньше думал, вы, хирурги, только и стремитесь распотрошить человека или отрезать конечности. А моряк без ноги — не моряк. Того, что стою на мостике на обеих ногах, я век не забуду!
— Вы думаете, большое бы было удовольствие видеть вас на протезе? Вы живы, командуете и будете жить много лет... Забирайте с собой ваш подарок, и давайте-ка мы расцелуемся!
Капитан третьего ранга уносит с собой свой пакет. Отец ворчит:
— Что я, за подарки работаю?
В передней звонит телефон.
Отец подходит:
— У телефона Коровин... Да? Конечно, приеду. Шиллер занят?.. Ах, оперирует генерала? Присылайте машину.
Вот так всегда в воскресенье! Хирург Шиллер, когда он дежурит, всегда вызывает отца. Сам не справится. Или в себе не уверен?
— Скажи маме, что скоро вернусь.
Ну конечно! Знаю я это «скоро». Может быть, придет завтра. Отец строго-настрого приказал мне и матери в госпиталь не названивать и не спрашивать, когда он приедет. «Освобожусь и вернусь». Иногда он звонит: «Еду». Или: «Сегодня домой не приеду». Значит, операция сложная, и он не оставит больного. В прошлом году половину отпуска провел в госпитале: больной после операции выздоравливал медленно.
— А как же гости? Назвали гостей...
— Без меня обойдетесь.
Отец . Я нагрел в кухне воды и стал мыть полы.
Как-то мама просила квартиру прибрать, а я где-то замешкался. Пришел поздно — вижу: отец подвязался передником и «драит палубу».
— Ну, я и без тебя нынче справился, — сказал он без укора и злобы.
А пришел после трудной операции. Я понял, какая я свинья! Другой бы отец на меня наорал.
Вообще у отца есть чему поучиться: на все руки мастер. Мы не зовем монтеров, когда портится электричество. И когда мама на дежурстве (она тоже хирург в морской поликлинике), отец готовит обед. Готовит, представьте, вкусно. Как повар. А посуду мы моем вдвоем.
Операционная сестра Руфина Силантьевна говорит, что отец «себя не жалеет» и часто «рискует своей репутацией»: берется за операции, в которых «сомнителен исход». На операционный стол положили капитана второго ранга Капустина. Хирург Шиллер, как увидел, что опухоль раковая, хотел зашить и отправить больного домой. Тогда отец вырезал опухоль. Прошли три года — Капустин жив и здоров и к нам ходит в гости. А Шиллер, по-моему, перестраховщик, хотя много о себе воображает...
На днях Руфина пришла к нам из госпиталя, все лицо в красных пятнах.
— У нас говорят: в мирной жизни нет подвигов. А разве не подвиг то, что Иван Максимович делает?! Об этом даже в «Страже Балтики» пишут! — протянула Руфина маме газету.
Там было написано: во время учений на тральщике заболел матрос. Корабль был очень далеко от берега. Отец полетел на вертолете на тральщик и сделал матросу сложную операцию. В общем, спас ему жизнь.
— Я говорю: «Иван Максимович, вы себя не жалеете», а он: «Набиваю руку, Руфиночка». Подумайте только, какой человек!
Мама засмеялась.
— Ты, кажется, Руфина, в него влюблена? Руфина Силантьевна подняла заплаканные глаза.
— Я бы. жизнь отдала за Ивана Максимовича!
МАМА, ТЕТКА НАТАЛЬЯ И ИНГРИД
Полы уже вымыты; хлопает дверь. Пришли мама, тетка Наталья и Ингрид. Ингрид — овчарка. Ее принес отец маленьким черным . Она росла быстро. Одно ухо вверх, другое висит, светло-голубенькие глазки, острые зубки, которые она пускала в ход надо не надо. И повсюду оставались трофеи: разодранные отцовские шлепанцы, съеденный каблук с маминой туфли, «Огонек», от которого уцелела одна лишь обложка. У меня были искусаны руки, а у тетки Натальи порваны ее любимые чулки; она ими так дорожила, что потребовала, чтобы Ингрид мы отдали на живодерню.
Отец рассердился: «Ты, матушка, не заговаривайся!.. Жена, купи ей чулки». И мама купила. А тетка Наталья все фыркала, что ее чулки были лучше и стоили вдвое дороже. «Купи ей пять пар!» — рассердился отец. И Наталья притихла.
Ингрид перестала оставлять на своем пути лужицы, быстро вымахала в овчарку. Светло-голубенькие глазки превратились в карие, уши стали острыми и поднялись, словно локаторы; на светлых щеках появились темные родинки, на груди — затейливо разрисованный воротник, а на лбу — черная звездочка. Я гордился, ходя с ней по улице,— все ее называли красавицей, но фамильярничать не решались.
Тетку Наталью Ингрид терпеть не может — наверняка уж запомнила, что та требовала отдать ее живодерам. А меня, повизгивая, ждет у двери, радостно лает, когда я возвращаюсь из школы, лижет мне подбородок. И глаза ее, большущие,
умные, сияют от счастья.
Я хожу с ней на учебную площадку, где такие же овчарки, как Ингрид, под руководством инструктора Раудсеппа проходят курс обучения. Они берут барьер, ходят по буму, влезают на отвесную лестницу, приносят вещи по команде «апорт».
Мою Ингрид считает первой ученицей. «Высший класс!» — восторгается он.
Несмотря на ученость ее, она очень ласковая. У нас есть такая игра: я беру ее голову в руки, прижимаюсь к ее лохматому лбу — и мы начинаем раскачиваться. Я напеваю: «Ушки, носик, глазки, хвостик, все на месте у меня». Ей эта игра нравится.
Или еще есть другая: «Милый песик, черный носик, станем, брат, учиться!»
«Апорт!» — бросаю я мячик, и она бежит, разыскивает его под диваном и тащит мне с радостной мордой.
Ингрид сдала экзамены на пятерки, получила на выставках две золотые медали за красоту и за работу свою — пять жетонов; она ими очень гордится. Ни за что не пойдет на прогулку, пока не наденем награды! А как умеет она улыбаться! Сейчас она ищет отца. Вынюхивает углы, нашла его туфлю, скулит.
Мама догадывается:
— Опять папу вызвали в госпиталь?
— Да. Шиллер оперирует генерала, а тут тяжелого привезли. Ты знаешь, приехал дядя Андрей с Валерием?
— Ну что же, очень рада!.. Наталья, где ты?
Тетка в передней охорашивается перед зеркалом. Она совсем не похожа на маму, хотя они сестры. Мама темноволосая, худенькая, а у тетки, отец сказал как-то матери, «вызывающий вид». Она полная, волосы у нее крашеные, наполовину соломенные, наполовину коричневые, ресницы черные, и она «разочарована в жизни». Она, как и мама, окончила институт. Мама работает в поликлинике, а тетка врачом стать раздумала. Как вышла замуж за лейтенанта Пожарского, так и отдумала. Но и жизнь с моряком ей совсем не понравилась.
«Чего тут хорошего? Одно беспокойство! Устроишься в одном городе, обзаведешься вещичками, уютик создашь — и вдруг бац! Приказ! Пожарского переводят с юга на север. Снимай картинки со стен, упаковывай мебель, собирай в чемоданы белье. Уж я его, дуба, пилила, пилила...»
До того допилила, что они развелись.
Тетка Наталья все позабыла, чему научилась. Заведует столовой на улице . «Да оно и спокойнее»,— себя утешает: А по-моему, она рассуждает, как глупенькая. Где видано, чтобы человек еще вовсе не старый хотел прожить поспокойнее? Вот я, например, хочу, чтобы передо мной то и дело вставали препятствия. Одолею одно, другое уже тут как тут; разбегусь — и перемахну. И так всю жизнь. Отец и мама тоже не видят в жизни покоя.
Что ж, сиди в своем закутке на улице Виру, тетка Наталья! А могла бы быть тоже врачом!
— Пойдем-ка готовить обед,— говорит мама тетке.— Гости приехали. Максим Иванович придет.
— Вот еще! На такую ораву обед! — откликается тетка, поправляя в спальне перед зеркалом волосы.— Пусть Макс принесет из столовой.
— Из твоей? Я не хочу портить гостям настроение... Мама знает, как готовят в столовой у тетки Натальи.
— Макс, не слышишь ты, что ли?
— Что?
— ЗвОнят!
— ЗвонЯт,— поправляю я тетку.
Мама мне всегда говорит: «Не уродуй русский язык!» И я терпеть не могу это «звОнят».
— Что?
— ЗвонЯт.
— ! — кричит через комнату тетка Наталья.
Я открываю дверь и впускаю деда и бабу Нику.
Ингрид, радостно лая, спешит их приветствовать. Они ее любят. Дед говорит: «Кто не любит и не уважает собак — тот плохой человек». Животные к нему ластятся.
— На обед пригласили, а обедом не пахнет! — говорит баба Ника.— Эх вы, молодухи! А ну, давайте провизию. Видно, мне придется заняться готовкой. А где же Андрюша? Где Ваня?
— Папу вызвали в госпиталь, а дядя Андрей пошел навестить товарища,— говорю я.
Баба Ника уже командует в кухне:
— Давай мясорубку, Надежда. А ты, Наталья, фартук надень, а то свое модное платье испортишь...
Дед ласково треплет уши овчарки, и Ингрид замирает от счастья.
ВСЯ СЕМЬЯ В СБОРЕ
Мы пообедали и пьем чай с кексом и пумперникелями (так называются пряники с перцем). Это редко бывает — все в сборе: нас трое, баба Ника, дед, тетка Наталья, Валерий с дядей Андреем.
Отец пришел позже всех; он устал и осунулся. Я с опаской поглядываю на телефон — а вдруг зазвонит, будь неладен, и отца снова вызовут в госпиталь? Но телефон, к счастью, молчит, будто умер.
Пьем чай из самовара — я его поставил на шишках, которые мы собрали в лесу.
Взрослые пьют такой крепкий чай, что от него закачаешься. Дед называет крепкий чай «флотским». «Другого,— говорит он,— на кораблях и не пьют».
Разговор идет о тех днях, когда дед воевал. Он был тогда молодым и здоровым. А теперь его мучает ревматизм. Премерзкая штука старость: то соли руки и ноги скорежат, то сердце дышать не дает. Мне и в голову не придет, что у меня могут кости болеть или сердце. Стучит, словно молоток по гвоздям!
— Охота вам войну вспоминать, — зевает тетка Наталья. — Давайте телевизор лучше посмотрим.
Но никто не хочет смотреть телевизор. Так редко собирается вся наша семья! А по телевидению показывают старую кинокартину.
Звонок.
— Максим, открой.
Незнакомый моряк стоит на площадке лестницы. Спрашивает:
— Скажи, парень, Андрей Максимович Коровин остановился у вас?
— У нас.
— Он дома?
— Да, дома.
— Можно войти?
— Сережа! — спешит в переднюю дядя Андрей.— Молодец, что пришел. А мы заходили к тебе, не застали... Они обнимаются.
— Сережа Карамышев, друг по училищу, подводник,— рекомендует гостя дядя Андрей.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ.
198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
Или ссылку дайте!Буду очень благодарен!