Нам отвели уголок на «Авроре», где рыцари обсуждают очередные дела. На «Авроре»! На легендарной «Авроре» — это что-нибудь да значит! Мы изучили ее от киля и до клотика. Историю крейсера каждый из нас знал назубок. И если старших, скажем, Белокурова, Шелехова, вызывали сопровождать экскурсии иностранцев, и они бойко давали пояснения по-английски, то мне с Вадимом однажды командир нашей роты поручил провести по «Авроре» экскурсию из Эстонии. «Вы ведь таллинцы,— сказал он.— Эстонским владеете». С какой гордостью мы вели земляков по каютам и кубрикам, показывали, где стояла «Аврора», стреляя по Зимнему дворцу; рассказывали, что на «Авроре» совершается все самое важное в жизни нахимовцев — тут вручают в торжественной обстановке комсомольские билеты, здесь нахимовцы приносят присягу... . А потом (со мной часто случается что-нибудь необыкновенное) я среди ночи проснулся. В кубрике было светло. За окнами все сверкало — снег во дворе и на крыше. Все спали. И мне вдруг вздумалось посмотреть на «Аврору». Словно кто-то толкнул: «Максим! «Аврора» уходит в море». Со сна я не сообразил, что крейсер вмерз в лед и уйти никуда не может. Я вскочил с койки и босиком по холодному линолеуму и паркету побежал в класс. Страшно мне было? Нет. Все было залито ночным зимним светом — и коридоры, и в классе столы. За огромными окнами стояла «Аврора». И вдруг, представьте себе, я вижу: на мостике стоит дед в ушанке, и у него заиндевели усы. И на палубах стоят люди в заиндевевших бушлатах, и ярко светятся ночные огни на «Авроре». И «Аврора» вдруг сдвигается с места, и между крейсером и берегом все расширяется черная водяная дорожка. Я услышал, как мерно гудят механизмы. Но тут — р-раз! — страшнейший грохот!
Я очнулся под грудой фанерных плакатов и карт, и Бунчиков, разгребая их, меня спрашивал:
— Как вы попали сюда?
Фото Миланы Федосеевой, жены нахимовца Олега Вартаняна
— Не знаю,— сказал я, бросая взгляд на «Аврору».— Мне показалось, «Аврора» уходит.
Он посмотрел на меня как на ненормального. И действительно, было легко убедиться, что никого нет на мостике, и никого нет на палубах, и крейсер крепко вмерз в лед.
— Вы лунатик? — спросил меня Бунчиков. Этого еще не хватало! Я слышал, что лунатики бродят по крышам, они ненормальные.
— Да вы ведь замерзли совсем! Бегите-ка быстрее на койку, а завтра с утра на прием к невропатологу.
— Есть!
К счастью, невропатолог нашел, что я не лунатик. А что бы было, если бы я был лунатиком? Наверняка бы отчислили из училища.
А в другой раз мы сопровождали на «Аврору» писателя. Он, ленинградец, на «Аврору» попал в первый раз. Писатель, как говорится, был крупный. Ну, не такой, как Шолохов, Федин или Леонид Соболев, но библиотекарши называли его «живым классиком». В тот же день мы обсуждали его последний роман.
Леонид Соболев (в центре) поздравляет нахимовца, принявшего присягу. Справа от него начальник училища контр-адмирал В.Г.Бакарджиев.
Наши ребята зубастые и критиковали роман довольно невежливо. Милейший Эраст Авдеевич все порывался унять критиканов. Писатель отвечал на критику без раздражения, вежливо. Интеллигент до мозга костей! Может быть, за кротость свою в конце концов он понравился. Его стали хвалить. Самохвалов даже переборщил, назвав его «светочем советской литературы».
В конце концов писателю показали наш «Перископ». Журнал ему (если он не польстил нам из вежливости) понравился. Из авторов он выделил — кого бы вы думали? — Вадима за его рассказы! Приметил искру таланта. С ума сойти! Вадим на полметра вырос. А Валерка был ущемлен. Прочтя его смелую повесть, писатель поморщился: «Критиканство в стиле модерн. Подражательство, мой юный друг, подражательство дурным образцам». Валерка отошел в сторонку и выругался: «Ну что он, консерватор и старый хрен, понимает?» Живой классик на прощанье ласково помял руку Вадиму и пригласил его в гости на Марсово поле. К писателю в гости — ведь это не шутка! А впрочем, я читал рассказ Б.А.Лавренева о дружбе с поэтом-подводником Лебедевым. Алексей Лебедев приходил к Б.А.Лавреневу, читал стихи, и Лавренев подарил ему трубку. Так почему бы Вадиму не ходить к классику с Марсова поля? Я Вадима со всех сторон оглядел и почистил, когда он отправился с первым визитом. Шутка ли!
Вернулся я из увольнения раньше Вадима и ждал его с нетерпением. Он вернулся сияющий.
У писателя большая квартира с окнами на Мойку и на Марсово поле, множество книг, жена Серафима Игнатьевна, кот Марципан, пес Шампунь, дочка Вика.
— Молодая? — перебили Вадима слушатели.
— Десятиклассница.
поле жил замечательный писатель .
Писатель расспросил Вадима о том и о сем и занялся разбором его рассказов. Потом Вика потащила его к себе и стала показывать фотографии киноартистов и знакомых девчонок. Премило провел время Вадимка!
С этого вечера он зачастил на Марсово поле — писатель взял над ним шефство. Писатель растил себе смену; по субботам к нему приходили молодые люди самого разнообразного склада — они у него обучались. И Вика, к огорчению Вадима, уделяла внимание всем, не ему одному.
Но он все же привел ее в Военно-морской музей и познакомил с друзьями. Она была славненькая, растрепанная, бойкая, за словом в карман не полезет. Вика мигом превратила нас в гидов и засыпала вопросами — мы едва отвечать успевали — о фрегатах, корветах, о парусниках, о том, чем стал знаменит тот или другой мореплаватель. Любознательная девчонка! Вадим, как видно, был от нее без ума. Влюблен? А кто его знает!
Вадим в каждое увольнение ходил на Марсово поле. И рассказ Куликова появился в «Советском воине». Писатель послал его со своим отзывом. О нашей жизни рассказ. О нахимовском. Под названием «Рыцари моря»! Здорово было написано! Мне даже подумалось — может, благожелательный писатель приложил руку к рассказу? Вадим клялся, что нет. Он стал героем дня. «Советский воин» — это тебе не классный журнал! «» читают вся армия и весь флот.
Вадим позвал меня на Марсово поле.
— А удобно?
— Удобно. Ты же в редколлегии «Перископа». Пойдем!
Вика, впустив нас, расцеловала Вадима в обе щеки. За рассказ в «Воине». Тут была еще некрасивая девочка с челкой на одутловатом лице, похожая на обезьянку.
— Же-же, знакомься с лауреатом первого рассказа! Ее звали Женей, Жекой или просто Же-же. Девочки отвели нас в кабинет. Писатель сидел за огромным столом и писал. Он поднялся нам навстречу.
— Поздравляю!—сказал он Вадиму.— Удивительно приятно видеть свой первый труд напечатанным, не правда ли?
Писатель держал себя просто. Он был даже стеснительный. А я, по правде сказать, думал, что живые классики ходят по улицам, высоко задрав головы. А уж дома классик наверняка похож на собственный мраморный бюст.
Гостеприимный хозяин напирал на романтику.
— Мне думается,— говорил он,— юность не может жить без романтики — без романтики жизнь будет серой и пресной. Раньше романтика была в парусных кораблях, в плаваниях, продолжавшихся два и три года... Сейчас она стала суровее, прозаичнее. Но вы, братцы, нашли прекрасные слова: «рыцари моря». Чудесно, по-моему, называться рыцарем моря! Рыцарем большого сердца, а не печального образа...
— Ой, папка, ты говоришь умно, но как длинно! — воскликнула Вика.
По-моему, и родная дочь не должна говорить такое писателю. Он только улыбнулся:
— Ну конечно, я устарел, девочка. Говорю старомодно, не правда ли?
— Нет! Нет!
И она кинулась его целовать. Чуть не задушила отца — классик был такой щупленький, в чем душа держится.
Мы чудесно провели вечер. Писатель рассказывал о доисторических временах, когда он был в нашем возрасте.
Же-же принялась ужасно кокетничать — жеманилась и гримасничала и говорила только самые умные, по ее мнению, вещи. И Вика поглядывала на нее с лукавой усмешкой. Я сообразил: эта Вика совсем не глупышка!
Же-же увязалась за нами и проводила до самого училища. Наверное, завтра будет хвастаться в школе, что весь вечер провела с двумя нахимовцами и один из них уже настоящий писатель!
Весенний ветер смел снег, и по ночам за окнами ухало — казалось, заговорили давно уснувшие орудия «Авроры». Начался ледоход. Лед ломало, крошило и уносило в залив. Посреди Невы чернели полыньи.
Вика с Же-же пришли на танцы в училище. И Вадиму, бедняге, пришлось танцевать с некрасивой Же-же, потому что Вику приглашали нарасхват старшеклассники. Вадим ужасно расстраивался. Но что он мог сделать? Ради любви и собой приходится жертвовать.
Любовь... А что такое, вы мне скажите, любовь? Вадим говорит — это дружба в квадрате.
В училище приходит много девчонок на танцы. Все с разгоревшимися румяными личиками, причесанные, нарядные, даже дурнушки при свете люстр кажутся очень хорошенькими. Но я ни разу не танцевал ни с одной. Не потому, что не люблю танцевать. Но я раз попробовал, пригласил какую-то неуклюжую, она оттоптала мне ноги и еще обиделась, дура. Сказала, что лучше бы я не брался за то, чего не умею. А может быть, я уже разучился? Я постоял, посмотрел. Вадим танцевал первоклассно, Валерка — с особенным шиком.
Мне показалось, что девчонки ужасно жеманятся и кривляются, стараясь понравиться кавалерам. То волосы поправляют, то глядятся в карманное зеркальце, противно гримасничая, то тараторят без умолку, чтобы показать, какие они умные и начитанные. Я вспомнил Карину. Она совсем непохожа на них. Я ушел читать книжку. Книжка оказалась что надо: «Друг или враг?», о работе разведки и контрразведки, и я зачитался, пока бал (не правда ли, пышно сказано — «бал»?) закончился и в зале погасли огни, и кавалеры и рыцари подали своим дамам пальтишки.
А что за разговоры были в тот вечер! «Она мне сказала...», «А моя мне сказала...», «Она, представь, умненькая», «А мы с Люсей смотрели друг другу в глаза, кто кого пересмотрит, ну, я пересмотрел, разумеется...», «Братцы, я, право, влюбился...»
Многие, честное слово, прямо становятся чудаками.
А нам, нахимовцам, нельзя забывать, что все же самое главное в жизни совсем не девчонки, а плавания. Тем более, что скоро мы уйдем в Балтику. Ждать осталось недолго.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ.
198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус.
