Видеодневник инноваций
Подлодки Корабли Карта присутствия ВМФ Рейтинг ВМФ России и США Военная ипотека условия
Баннер
Как обеспечить полный цикл контроля траектории ствола скважины

Как обеспечить полный цикл контроля траектории ствола скважины

Поиск на сайте

Страницы жизни. В.Карасев. Часть 16.

Страницы жизни. В.Карасев. Часть 16.

Но я-то знал, что не только Гришка Хват его обыгрывает. Чудесный наш мастер был очень посредственным игроком в бильярд. Не оттого ли еще пуще обуревала его озорная окаянная страсть?



Русский трактир. Игра в бильярд в нем то разрешалась, то запрещалась.

Как в калейдоскопе, проходят в памяти дни того времени.
Тихо в мастерской. Полдень. Мы вдвоем, я и Никола Зернов. Наблюдаю за ним. В такую пору его лучше не трогать. Поскрипывает, возится у тисков Никола. Досталась же ему эта резная шкатулочка! Все ключи перепробовал, все отмычки — не поддается. Уже три дня, как принесла ее ветхая старушка, к груди прижала:
— Сделайте, бога ради, голубчики, озолочу. Памятная очень шкатулочка.
Маленькая шкатулка, резная, слоновая. Никола осторожно ворочает большими пальцами. Из дому даже притащил какую-то отмычку, вечером, должно, мастерил.
Тихо-тихо поет напильник. Я делаю свое.
Вдруг тонкий, звенящий звук.
— Ну, что, красавица заморская? Поддалась? Победил тебя Никола Зернов! — лицо его сияет. Подхожу глянуть.
— Вот они, ее драгоценности. Сверху — фотография. Так... Гусар... Погодь...
Мы смотрим: гусар на лошади, гусар на параде, гусар с молодой невестой в церкви, гусар...




— Тьфу ты, черт, — ругается Зернов. — И ради этого усатого я потратил два битых дня? — Подумал, захлопнул шкатулочку. Снова открыл, поставил на полку. — Ну да не в нем, гусаре, дело. Зернов тайну открыл японскую. Вишь, какой тут иероглиф сидит. Вот она, самая заковыка...
Обычно неразговорчив Никола. В такой день, как сегодня, не остановишь.
— А знаешь, Володька, что я сделаю нонче? Сегодня Хвата угощать буду. Не верил еще, глупец, что я со шкатулкой справлюсь. Ну что он понимает, тот Хват...
Точит, подгоняет ключик Зернов.
— Никола, откуда у Вайнтриба деньги такие? Не с примусов же наших? — спрашиваю я, думая о своем.
— А что, примуса тоже неплохое дело, Володька. Это ты зря. И чего ты к Вайнтрибу цепляешься? Человек как человек.
— Человек? Хозяйчик мелкий, пенкосниматель — вот он кто. На нашем труде рабочем наживается. У меня дома еще такой один есть. Талант ему бог дал, а он от вина осип, ни в бога, ни в черта не верует и при силушке богатырской аллилуйю тянет. Уж и не властен над силой своей. Дрова даже ему, вишь, принести трудно, прихожане о нем заботятся. Старичишка такой махонький ему вчера приволок. Каков, а?
— Каждый по-своему живет, Володька, каждый со своего крылечка иль с колоколенки своей о смысле жизни судит. Вот я, например, живу, чтоб азарт проявить, Вайнтриб — деньгу зашибить да прогулять. Нэпман, одно слово, о чем ему еще мечтать?
— Вот это так. А мы ж его с тобой и кормим.
— Но ведь на кого-то работать все равно надо? А он дело открыл.




Кировский завод. Фотообзор.

— Дело.. Знаешь, что я тебе скажу, Никола? Давай-ка вместе на завод пробиваться. С твоими руками каким ты там нужнейшим человеком будешь! Это тебе не шкатулочки чинить и не примусам головки. Знаешь, на Путиловском...
— Ну что с тобой, Володька, говорить! Ведь ты вроде больного, что ли, твердишь одно: «Путиловский да Путиловский». Пойми, дурья головушка, для кого поп, а для кого попова дочка. Мне лично лучше попова дочка. Слаще. Завод не по мне: там чирикай от гудка до гудка одну деталечку. Экое веселье! Воли там нет, уму — раздолья, таланту моему — простора. Я завод знаю. У нас, почитай, вся деревня, да и материнская родня горбатили на заводчика. А чего достигли? Только раньше времени свет покинули.
— На заводчика! Так то когда было? Теперь, смотри, все изменилось!
— Изменилось, верно, — тянет Зернов с иронией. — Ты вот воевал, а на частника ишачишь. Где она, разница?
— Тьфу ты, — плюнул я с досады. — Сам знаешь, временно это с частниками!
— Вся жизнь временная, Володька. Ты меня в свою веру не обращай. Мне уже поздно. Вреда я сроду делать не буду, а политика — не моя стихия. И ты не трожь меня. Душу у меня повынули, повытрясли, одни руки только остались. И еще, поверь ты мне, правду тебе говорю: ты вот армию одну знаешь, а я больше твоего пожил и всякое видел. Не тянись ты на этот завод распроклятый. Гайки завинчивать поставят на том тракторе твоем. Кажинный день одно и то же... В маленьком деле хоть человек виден, а на такой-то махине один номер табельный ты, и все.
— Очень ты много понимаешь! Работа там интересная. И люди настоящие. Мастера. Я читал. Научат, до дела доведут.
— Как же! Держи карман шире. Разговаривать с тобой — и то не пожелают мараться. Знаю. Работал с одним мастером — пальчик подавал на прощание. Не желаю! Тут хоть я человек, сам по себе.
Он молчит. Потом зло замечает:




— И руки наши, Володька, нужны до поры до времени. Читал про судьбу Левши, того, что блоху подковал? А потом что было? Не знаешь? То-то. Человека, как диковину, показывали. И забыли. Сгинул. Никому не стал нужен.
— Так то ж когда было? Ты ж оглянуться вокруг не хочешь.
Я думаю: «До чего низвела жизнь человека. Не понимает или не хочет понять? Рабочий ли он, полно? Только руки работают, а мирок узенький, как щелка в погребе. Сам забрался и дверь захлопнул, выходить не хочет. Белый свет ему в копеечку».
Многое хранит человеческая память.
К нам в мастерскую пришел старенький профессор.
— Хочу сделать ключи для буфета, письменного стола и библиотеки, — говорит он. — Прислуга сбежала, и все закрыто. Придется открывать замки и делать новые.
— Плевое дело, — сказал Зернов. — Сбегай, Володька. Открой для начала, а потом ключи припилим.
Я пошел. Взял ручные тисочки, напильник, надфили лекальные, болваночки. Профессор идет со мной. Приятный, чуть сгорбленный, борода клинышком, палочка с ручкой в форме морды льва. Дошли мы с ним до дома, поднялись на третий этаж, открыл он ключом свою квартиру.
— Здесь вот библиотека, — говорит. — Пожалуйста, работайте. А я должен читать лекцию. Скоро вернусь.
Хороший старик! Чужого человека у себя спокойно оставил, не то что нэпман. Противно у тех работать, стоят над твоей душой...
У меня отмычки. Сейфы, сундуки, шкафы отлично научил меня открывать Никола Зернов. Иди, думаю, старикан, все в порядке будет.
Но замок попался трудный. Вожусь и уже беспокоюсь, вдруг не справлюсь? Нет, смотрю, поддался. Дверь приоткрылась. Я расположился здесь же на пороге, у стола. Пилю, посвистываю. Приладил все. Открываю, закрываю дверь — порядок! За дверью вижу — портьера. Что там? — заинтересовался. Поднял портьеру — и попятился в ужасе: стоит, уставился на меня... скелет!




Как летел оттуда, не помню. Летел, как ошпаренный. Лето было. Кабан разлегся у дома, я споткнулся об него, свалился. Он кричит, я кричу. Стыдно, хоть провались.
Прибежал в мастерскую, не знаю, когда успел инструменты схватить. Едва в себя прихожу.
Надо мной испуганный Никола Зернов:
— В чем дело, что стряслось? Молчу. Слова не могу выговорить.
— На вас лица нет, — вмешивается Вайнтриб. — Что случилось? Вас хотели убить?
Я начинаю рассказывать. Вайнтриб хохочет, не может остановиться:
— Ай да моряк! Испугался? Да профессор-то анатом. Этот скелет ему в работе нужен. Я видел однажды такой скелет — он весь на проволочках, очень даже интересно. Нет, вы посмотрите на себя. Вы же будто покойник от того скелета... — И он снова неудержимо смеется.




Улыбается и Никола. Работу у профессора он сам вызвался кончить.
Вайнтриб притих, задумчив, говорит:
— Спроси профессора, не продаст ли он скелет?
Профессор не согласился.
Вечером рассказываю об этом случае Варлааму.
— Кажется, — говорю, — жизнь научила меня ничего не бояться, а тут испугался.
А про себя думаю: «И все потому, что знаю мало. Учиться надо. Книги читаю, а все темнота непросветная».
— Скажи, Варлаам, — вспоминаю я, — не знаешь, зачем Вайнтрибу скелет понадобился?
— То целая история, комиссар. И причина тому в дали времен кроется. Рос Левка в Одессе без матери. Мачеха была зла, аки дьявол. Изводила мальчишку. Отец ей тоже в этом помогал. Учиться не дали. Сбежал парень. И не подумали о нем никогда. А богаты родители были... Теперь отец прознал, что сын разбогател, и требует от него алименты. Ну вот и решил Левка послать отцу одну посылочку с записочкой: «Вы хотели из ребенка сделать скелет? Так имейте».
И ведь раздобыли Варлаам и Вайнтриб (в святых местах, что ли, стянули?) скелет и послали посылку в Одессу. Узнал я об этом так.




Явился к нам в мастерскую следователь, спрашивает у хозяина:
— Гражданин Вайнтриб, кто мог послать скелет вашим родителям, как вы думаете?
— Для таких родителей даже скелета и того жалко, — ответил.
— Да, — говорит следователь, — гляжу, вы одного поля ягода с родителем. Только он, говорят, настоящий нэпман, а вы кустарь, что ли?
Вайнтриб вспыхнул:
— Я еще и артист, молодой человек. Но я знаю, ни вам, ни моему папочке этого не понять.
— Ваше счастье, гражданин Вайнтриб, что тот скелет лет уже двадцать как скелетом стал, а то бы горя не обобрались.
...Словно тараканы из щелей, в эти годы повылазило наружу отребье жизни. Новый окрепший советский первенец червонец жадно манил их. Это отребье использовало трудности нашего роста для того, чтобы прожигать жизнь, крутиться в пьяном угаре. Одни жили надеждой, что революция вот-вот оборвется, что из советского эксперимента ничего не выйдет, что они, эти отбросы, разбогатеют и станут новыми Путиловыми, Рябушинскими, Демидовыми... И все же даже у них не было полной уверенности в этом. Чувствовали эти люди себя временщиками на нашей земле. Потому и жили по принципу: хоть день — да мой.
Но те, кто чутко прислушивался к биению пульса страны, пристально всматривался в жизнь, понимали: нэп — всего-навсего преходящий этап, вынужденная необходимость в трудное для Советского государства время.
...Подошел к концу 1925 год. Наступил 1926-й. В городе по-прежнему много безработных. Особенно много у нас, в Александро-Невской лавре, беспризорных ребят. Я давно с ними сблизился. Помогал чем мог, приглашал к себе в келью, рассказывал мальчишкам про юность матросскую, про революцию. Они тянулись к мастерству, с захватывающим интересом слушали рассказы про машины, просили показать, как работают с инструментом.




Богородский Ф.С. Футбол. 1929 г.

Организовали мы с ними в те дни две футбольные команды. Я взялся быть тренером. Слушались ребята. «Приход» мой — вся округа — поставлял в команду лучших игроков. «Четвертышниками» они были — по четверти фунта хлеба получали, — но сообща насобирали денег на ботинки игрокам, а я мяч футбольный купил. С кем только не играли мы, даже в далекие районы Ленинграда ездили!
Немало ребят нам удалось потом переправить в детские дома. Советская власть открыла им дорогу в жизнь, спасла многих в ту трудную пору от голодной смерти и худой, изнуряющей нервы жизни.
Некоторых из тех беспризорников я встречаю и теперь. Стали они нужными стране людьми: инженерами, писателями, врачами.


Продолжение следует


Главное за неделю