— Слыхал? Теперь, брат, по-старому нам с тобой нельзя.
Отс сдержал слово. Каждую неделю приходил к станку. А когда в этом уже не было необходимости, спросил у паренька и у мастера:
— Ну, теперь, может быть, я вам больше не нужен?
А на цеховом собрании рассказал рабочим, с каким хорошим примером товарищеской и творческой работы он столкнулся на заводе, посоветовал последовать ему, чтобы ни одного отстающего рабочего в цехе не осталось. О себе он, конечно, ничего не сказал. Такой уж был стиль работы у нашего директора.
— ...Чем помочь тебе? — обращается ко мне Отс.
— Нужны, Карл Мартович, такие же экземпляры плит, чтобы на них провести эксперименты.
— Сколько?
— Ну, штуки четыре-пять.
— Неточно. Сколько же: четыре или пять? А раз у тебя двойная цифра, то, может быть, хватит и трех?
— Нет. Деталь новая, можно ошибиться...
— Хорошо, три раза ошибешься, а в четвертый — наверняка.
— Согласен. Давайте четыре плиты. Для верности. Но когда опытным путем идешь, можно бы и не считать плиты, Карл Мартович. Вот я недавно про
Карл Мартович посерьезнел, задумался.
— Конечно, Эдисон был великим изобретателем, но то, о чем мы говорим, — не изобретение, а работа. Кстати, всякий путь, даже великий, нам не указ. Теперь мы опираемся на многие технические открытия, которые раньше были загадкой. Значит, мы технически значительно богаче. Понимаешь? Богаче, а значит, и умней. Не то чтобы любой из нас, но все вместе. И потом, главное, мы обязаны торопиться. Ведь даже в наше мирное время революция продолжается, а? Верно? Она продолжается на полях, в наших академиях и вот здесь, у станка...
Нет, этот не упустит возможности, чтобы рассеять зародившееся сомнение. Уменьшил же он мне для эксперимента количество плит — значит надо объяснить, почему так сделал. И Карл Мартович вселяет в меня твердую веру в успешное завершение дела.
Уходя, крепко пожал руку:
— Будет, будет успех, Карасев.
Он верил в меня, и от этого я стал вдвое сильнее.
Начал отлаживать станок. Делаю первый замер — плохо. Пошел по другому пути — запорол. Брак... Сделал регулирующую развертку со вставными ножами, веду эксперимент на второй плите. Хоть и неудачно вышло, да теперь вижу, в чем ошибка. Иду на ощупь, опытным путем. И уже ясно: близок к цели. Но и времени прошло много, двое суток! В моем распоряжении всего двадцать четыре часа, а я пока «сижу» на третьей плите. Работа, требует большой точности. Надо выдержать все режимы, проверить, отработать приемы. Однако убеждаюсь: еще один опытный образец был бы излишней страховкой.
За двое суток не сомкнул глаз ни на минуту. Но надо крепиться и бодрствовать. Наступает самый ответственный период.
Когда настроил станок, было уже светло. Взошло солнце. Последнее, что помнил, — как передавал станок новой смене.
Что было дальше? В девять часов утра Карл Мартович Отс пришел и увидел, как я, усевшись в цехе на колесном скате и прислонившись к чему-то, крепко спал. Наверное, люди знали: будить бесполезно. Отс вызвал машину, «погрузили» меня на заднее сиденье, довезли до дому. Это мне потом рассказывали. Проспал ровно сутки, меня не будили. Помню заметку в нашей цеховой газете. Называлась она «72 часа на трудовой вахте». Заметка кончалась сообщением о том, что меня премировали ценным подарком.
Про этот подарок я тоже помню хорошо. Разговор был тогда у меня с Карлом Мартовичем Отсом, пригласил зайти. Встретил приветливо, поблагодарил и вдруг спрашивает:
— Чем тебя премировать? Скажешь?
Я говорю, видимо, совсем не то, чего ждет Отс.
— Дайте мне, если можно, из брака несколько зеркальных стекол, что у нас на трамваи идут.
— Что? — удивляется Отс. Смотрит на меня, моргает, потом спрашивает:
— Карасев, да ты отоспался ли?
— Вполне.
— Так зачем тебе, скажи на милость, эти стекла?
— Очень нужны. Хочу, Карл Мартович, соорудить себе большой красивый аквариум. Мой совсем маленький, тесный.
—
И без перехода:
— Какой же ты хочешь смастерить аквариум? Я говорю. И мы вместе подсчитываем, сколько на него нужно стекла.
Отс написал записку, послал:
— Иди, получай.
Выписал он не брак — целые стекла, новые.
Сварил я тогда каркас для аквариума, стекла хорошенько приделал. Получился красивый, большой, сорокаведерный. Море целое...
Очень гордился я своим аквариумом. Такого у любителей-натуралистов в Ленинграде ни у кого не было. Разбило его, когда снаряд в 1941 году попал в квартиру.
Четверть века спустя дочь и сын мои попросили: заведи аквариум. Занялся, сделаю. Хорошо иметь в доме живой уголок природы.
...Теперь штурмовщина давно стала бранным словом. А в первые пятилетки мы любили штормы и штурмы. Да это и понятно. Штурм — не штурмовщина. В ту пору мы ощущали в них первозданную силу, потому что работать шли, как на приступ — недосыпая ночей, не считаясь со временем. Завоевывали будущее, приближали завтрашний день.
Известный советский поэт
К станку, товарищи!
Для нефти,
для сырца,
Для чугуна —
все песни,
каждое движенье,
Ударный год!
И мы свои сердца
Объявим
на военном
положеньи!
Высот грядущего
полярный круг горит.
Счастливый путь!
Недалеко осталось.
К станку, товарищи!
Кто смеет говорить
Сегодня про какую-то усталость!
Мы не жалели ни себя, ни времени, своей жизни. Может, и верно это: путь к звездам прокладывать начали те, кто штурмовал в дни Октября и в годы пятилеток.
РАЗДУМЬЕ
«Красный путиловец» становился заводом сложного тяжелого машиностроения. Выпускали тракторы и автомобили, мотовозы и тягачи, моторы для комбайнов и турбины. Наши машины можно было встретить в любом уголке необъятной родной страны, по которой широко уже шагала вторая пятилетка.
Стоило пройти по цехам, как уже сам собой улавливался ритм новой жизни Советского государства. В Москве задумали строить метро, и вот мы уже делаем подземные комбайны для Московского метрополитена. Строится канал Москва -—Волга, и мы делаем для канала лебедки. Широко развивается сельское хозяйство, и мы выпускаем различные сельскохозяйственные машины. Нас — завод в ту пору стал Кировским — называют заводом-лабораторией. Мы создаем новое и передаем это новое для широкого производства на другие заводы. С Кировского во все концы страны на машиностроительные предприятия уезжают специалисты — рабочие, инженеры, техники. Нам говорили: «Вы школа подготовки кадров».
Расширялся, строился завод, а вокруг него рос, хорошел новый городской район, теснил, сметал старую окраину. Выросли деревья в новом саду имени
Хорошие вести шли в ту пору из деревни. Крепли, наливались силой колхозы. Появилась тогда первая часть романа Михаила Шолохова «Поднятая целина». Героем этого романа, председателем колхоза на Дону, стал балтийский моряк, путиловский рабочий Семен Давыдов. С гордостью прочитал эту замечательную книгу и невольно искал, кто мог послужить прообразом Давыдова? Как дороги мне были его поступки! «Вслушивался» в каждую его фразу, словом, относился к нему не как к вымышленному герою, а как к живому, очень дорогому и любимому мною человеку.
Знаю, такое чувство было не только у меня одного. Зачитывались романом все на заводе. Мы полюбили Михаила Александровича Шолохова. Когда десятилетия спустя, в 1961 году, он побывал у нас в гостях, его принимали с сердечной теплотой и душевной радостью, как старого знакомого и дорогого друга.
Нет, мы не могли оставаться неучами. Читали и учились все. Трудно было работать и учиться, но мы старались. Мы наверстывали упущенное и завоевывали новое. Мы просыпались с песней юного
Не спи, вставай, кудрявая,
В цехах звеня,
Встает страна со славою
Навстречу дня...
А ложились, провожаемые боем Кремлевских курантов. Мы читали газеты и по-хозяйски обсуждали положение в стране и во всем мире. Ненависть к фашизму была столь горяча, что само слово это произносили мы с презрительной брезгливостью и гневом. И все-таки тогда еще не представляли себе, в какую страшную пучину гитлеровцы ввергнут мир. И что замышляют и что уже делают.
1937 год. Как он надвинулся, год тревожных и непонятных неожиданностей?
Продолжение следует