Истёк срок нахождения подводной лодки в составе эскадры, к Смирнову был назначен старшим на переход начальник штаба Ахрименко. При возвращении на Родину нужно было проходить пролив, где много было навигационных опасностей и интенсивное двухстороннее судоходство. И вот в этом проливе подводная лодка догнала наше торговое судно, пошла параллельно его курсу в расстоянии одной мили. Смирнев связался по радио с капитаном судна, тот пригласил его и начальника штаба к себе в гости, прислал за ними моторную шлюпку. Смирнов и Ахрименко перешли на судно, где двое суток пьянствовали.
На подводной лодке за командира остался старпом, тому тоже стало скучно и он тоже запил. И вот в такой сложной, опасной и пьяной обстановке подводную лодку далее повёл молодой лейтенант штурман. Есть Бог на небесах, он их и берёг эти двое суток.
Сегодня ночью опять нужно было всплывать на перископную глубину для приёма сеанса связи с берега. Максимов эти ночные всплытия не любил, они всегда потенциально опасны. Прежде чем всплывать, в центральном посту сокращают освещение до минимума, чтобы глаза командира подводной лодки привыкли к темноте, тогда он лучше увидит любую опасность в перископ. И вот перископ поднят: сплошная тьма, страшная чернота, ничего не видно, небо затянуло облаками. В голове непрерывно сверлит мысль: «Не пропусти огни судна, чтобы оно не налетело на нас». Другая мысль: «А если кто-то идет без огней?»
Чтобы своевременно обнаружить судно или какой-либо другой объект и не столкнуться с ним, Максимов непрерывно вращал перископ и осматривал горизонт. После сеанса связи Хитренко обратился к командиру: «Товарищ Максимов, зайдите ко мне». В его устах слово товарищ всегда звучало так же как в старые времена в трактире обращались: «Человек (или - любезный), бутылку вина и закуску!» Максимов никогда не чувствовал их товарищами, барами же ощущал всегда.
Вчера из беседы с Хитренко выяснилось, что он не может жить без американских сигарет и французского коньяка, отчего Максимов чуть не засмеялся, вспомнив нищенское военторговское обеспечение посёлка, в котором они жили.
Максимов зашёл к Хитренко, там уже был особист Губин, его подводники звали особист-интеллигент. Интеллигентность его выражалась в том, что он сам не любил конфликтовать со своими жертвами, а старался переложить свою черновую работу на офицеров и командование подводной лодки.
Хитренко с большой многозначительностью начал: «Вот мне сейчас доложил оперуполномоченный особого отдела, что ваш командир дивизиона Галкин ведёт какие-то записи в своей личной записной книжке. Вы вместе с замполитом должны её у Галкина изъять и передать особисту.»
Максимов ответил: «Я не буду ни обыскивать, ни изымать эту книжку, пусть этим занимаются те, кому это положено, если у них такие права есть.» Хитренко с досадой ответил: «Можете идти, я вам уже говорил, что у вас больное самолюбие.» Максимов не сдержался и ответил: «Лучше иметь больное самолюбие, чем вообще его не иметь».
Подводной лодке осталось идти до базы всего лишь сутки. Утром пришло радио: «Командиру. В точке номер десять вас будет встречать сторожевой корабль „Пингвин“. Оперативный дежурный флота.» За время похода несколько человек отрастили шикарные бороды и усы, теперь многие из них бреются, чтобы при встрече не испугать своих родных и близких. Максимов ночью почти не спал, думал о предстоящей встречей с женой и детьми. Наконец, штурман доложил: «До точки номер десять осталось пять миль».
Командир объявил боевую тревогу, личный состав начал готовиться к последнему всплытию за этот поход. Подводная лодка всплыла на перископную глубину, Максимов осмотрел горизонт в перископ, ещё темно, прямо по курсу командир увидел белый топовый огонь сторожевого корабля «Пингвин». Подводная лодка всплыла в надводное положение. Командир поднялся по вертикальному трапу к верхнему рубочному люку, кремальера не отдраивалась, закисла за поход. Вместе с мичманом Гусельниковым с трудом открыли люк. Максимов поднялся на мостик.
Рассвет ещё не наступил, на мостике пахло рыбой и водорослями, мельчайшие микроорганизмы облепили весь корпус подводной лодки и в темноте излучали какой-то таинственный мерцающий свет. До сторожевого корабля четыре мили, радисты доложили: «Установлена радиосвязь с «Пингвином».
Подводная лодка продолжила движение в базу в строю кильватера за сторожевым кораблём. Рассвело, при дневном свете обнаружилось, что почти у всех лица за поход стали бледными, у некоторых с добавками желтизны, у других — синевы.
Берег всё ближе и ближе, подводная лодка вошла в гавань, ошвартовалась. На пирсе построены экипажи подводных лодок, представители штаба, оркестр. Хитренко сошёл с подводной лодки по трапу на пирс, к нему подошёл его заместитель капитан 1 ранга Веткин и громко доложил: «Товарищ контр-адмирал, личный состав соединения построен по случаю встречи подводной лодки из похода».
Хитренко обошёл строй, поздоровался с экипажами подводных лодок. За это время Максимов построил свой экипаж на палубе подводной лодки.
На пирсе к Хитренко подошёл начальник политотдела соединения капитан 1 ранга Волгин, они обнялись и расцеловались. После чего Хитренко, Волгин и Веткин поднялись по трапу на подводную лодку. Максимов подал команду: «Смирно! Равнение налево!» Командир подошёл и доложил Хитренко, который поздоровался с экипажем, поздравил их с успешным окончанием похода и поставил перед экипажем очередные задачи. Одна из них — это как бы продолжение похода — боевое дежурство в базе до пятого мая.
Лица у всех помрачнели, находясь в дежурстве, семью не увидишь. Начальник политотдела Волгин подошёл к Максимову и замполиту Зуйкову, поздоровался с ними, потом каждого в отдельности обнял и поцеловал, вручил цветы.
Максимов был страшно удивлён такими нежностями, т.к. до похода было много случаев, когда этот же человек мог и не поздороваться, хотя и слышал как к нему обращаются: «Здравия желаем, товарищ капитан 1 ранга». В ответ холодное молчание и взгляд поверх твоей головы. После этого начальники ушли в штаб, экипажи разошлись по своим подводным лодкам,
Максимов сошёл на пирс, к нему подошли офицеры и мичманы из его экипажа, они не так давно вернулись из учебного центра; начались поздравления, вопросы, командир еле успевал отвечать. Постепенно все разошлись и с Максимовым остался заместитель по политической части Семёнов из его экипажа.
Он стал рассказывать: «Когда вы улетели от нас, после этого мы ещё обучались целый месяц. Потом прилетели сюда. Вместо вас назначили временно командиром Собачевского, тот к этому времени уже вернулся с 24 съезда. Мы его почти не видели, он занимается своими делами. Только один раз к нему обратился, попросил его выступить перед личным составом как делегата 24 съезда, он пообещал, но так и не выступил». Максимов спросил: «Утвердили ли меня и Собачевского для сдачи экзаменов в академию?» Семёнов ответил: «Собачевского утвердили, он готовится к приемным экзаменам. А вас — нет, сказали, что двух командиров посылать — это слишком много, пострадает боеготовность соединения.»
Максимов попросил: «Разыщите Собачевского. Если может, то пусть завтра меня подменит, чтобы я смог повидаться с семьей. Пожалуйста, позвоните мне и сообщите что он скажет.» Семёнов ушёл, Максимова позвали к телефону, звонил оперативный дежурный соединения: «С 12.00 сегодняшнего дня (30 апреля) ваша подводная лодка заступила в боевое дежурство, готовность один час. По приказанию быть готовой выйти в море».
После обеда личный состав отправился в клуб на торжественное собрание, посвященное дню 1 Мая. Максимова пригласили в президиум. Доклад на торжественном собрании читал сам Хитренко, где было сказано также и о прошедшем походе, о заслугах экипажа и командира Максимова. В конце торжественной части в числе других Максимова наградили именными часами .
После собрания все, кто был свободен от службы, поехали домой в посёлок, Максимов же и его экипаж, вернулись на лодку, т.к. они как бы продолжали поход у пирса — боевое дежурство.
Вечером командир отпустил домой некоторых офицеров и мичманов, сумевших найти себе замену с других подводных лодок. Максимов не имел права их отпускать, но он уже давно научился отвечать за свои действия и брать ответственность на себя.
Он зашёл в свою каюту, прилёг на койку и задумался: «Имею право, не имею права. Законно, не законно, сложный вопрос. Ну, а вот это боевое дежурство? Это разве законно?! На подводной лодке нет продуктов, средств регенерации воздуха, есть неисправности отдельных механизмов, требуется межпоходовый ремонт, истекают сроки хранения оружия. Большие дяди же этого как бы не знают, как бы закрывают на это глаза и считают, что подводная лодка вновь готова выйти в дальний поход. Всё это на полном серьёзе, кретинские игры, бумажные дежурства». На этих мыслях командир и заснул.
Утром 1 мая на лодке провели торжественный подъём военно-морского флага, зачитали праздничный приказ. Большая часть экипажа была поощрена за поход, после чего командир приказал отправить экипаж в казарму отдыхать. Сам же Максимов остался вместе с дежурно-вахтенной службой на лодке.
Где-то после обеда дежурный по подводной лодке позвал командира к телефону, звонил Собачевекий. Разговор получился странный. Максимов попросил Собачевского подменить его хотя бы на сутки, повидать семью, чуть-чуть отдохнуть. Собачевский стал рассказывать, что у него сегодня вечером будут гости, а завтра он справляет день рождения. Максимов ничего не ответил и положил трубку.
Он ходил в поход за Собачевского, ждать благодарности от него было бы глупо, не такой это был человек, но что откажет ему в такой малости - Максимов не ожидал. Разговор этот засел в его душе занозой, которая стала досаждать ему ещё больше, когда он случайно через три дня узнал, что Собачевский в этот вечер был с женой в местном кинотеатре на последнем сеансе.
На самом деле истина была в другом. Собачевский перед академией боялся любой ответственности. Подменить Максимова - это значит в течение суток отвечать за подводную лодку и личный состав. А если что случится? В соединении было два человека: Собачевский и Рокотов, которые довольно часто использовали в разговоре сочетание из трёх букв — ЧЧВ (человек человеку волк). Надо ли к этому ещё что-либо добавлять?
. В демократичном обществе учат, что .
На следующий день Максимов проснулся рано утром от сильного озноба, болело горло. После завтрака к нему зашёл врач, замерил температуру — 39,4, дал таблеток, предложил лечь в санчасть, но командир отказался, т.к. вечером подводная лодка должна была переходить в пункт выгрузки ракет, вышли сроки их хранения. Максимов не пошёл в санчасть ещё и потому, что в соединении такие болезни было принято переносить на ногах, исполняя свои обязанности.
На лодку прибыл Веткин, он должен идти с Максимовым в место разгрузки в качестве руководителя работ. К нему подошёл врач и доложил о состоянии командира, но тот никак на это не отреагировал. Максимов еле поднялся на мостик, головокружение, озноб, тошнота, но самолюбие и понимание ответственности, что никто командовать подводной лодкой вместо него не будет, заставило командира собрать свои силы и довести лодку до места назначения. За его спиной монотонно ныл Веткин, распекая штурмана за какие-то промахи, потом он переключился на матроса-сигнальщика по поводу лохматой причёски, потом он стал подвывать Максимову при швартовке: «Осторожнее…, не ударьтесь о пирс… отработайте моторами назад…»
Максимов на эти выкрики не реагировал, продолжая выполнять своё дело. Выгрузка ракет прошла нормально, на следующий день подводная лодка вернулась в базу. Лучше командиру не становилось, температура скакала от 37 до 39. Утром замполит принес флотскую газету, которую среди офицеров звали «флотским брехунчиком», и дал прочитать командиру статью о Собачевеком.
Корреспондент писал о их успешном походе, Максимов заулыбался, но читая далее статью, где с хорошей стороны освещалась деятельность командира подводной лодки, он увидел не свою фамилию, а Собачевского. Когда тот приехал с 24 съезда, то его временно назначили командиром экипажа Максимова, который в это время был на его лодке в океане. Перед походом были поданы документы в штаб флота для присвоения звания «отличного» экипажу Максимова, пока он был в походе — это звание присвоили. Корреспондент писал: «… экипажу Собачевского присвоено звание „отличного“, в этом также большая командира.»
Максимов отбросил газету в сторону с недоумением и небольшой обидой на автора. Хотя чего на него обижаться? Он знал, как это делается и пишется. Корреспондент получил всю информацию в политотделе, где было всегда достаточно олухов и бездельников. За три последних года в соединении было снято с должности около десяти политработников за пьянство и аморальное поведение, в том числе секретарь партийной комиссии. Итак, Максимова в статье обокрали дважды: лишили заслуг за поход и за длительную работу с собственным экипажем.
Позвонил дежурный по соединению и передал приказание: «Командиру прибыть к Хитренко к 10.00.» В назначенное время Максимов прибыл к командиру соединения. Хитренко сразу же перешёл к делу и стал инструктировать командира: «С 12.00 боевое дежурство кончается, вечером можете съездить домой. Завтра приезжает из штаба флота капитан 1 ранга Удавенков с группой офицеров, они будут изучать документы вашего похода, помогите им во всём разобраться».
Капитана I ранга Удавенкова Максимов знал уже лет пять. Среди офицеров он имел прозвище «Удав». Природа наделила его хорошим здоровьем, крепкой фигурой. Купался в море круглый год, зимой ходил без шинели. Хорошо разбирался в . Умел сплотить вокруг себя людей. Было что-то у него от батьки-сечевика. Будучи командиром подводной лодки он успешно выполнял ракетные и торпедные стрельбы, дальние походы, за что был награждён орденами. Как-то незаметно у него началось головокружение от успехов, стал слышать только свой голос, появилось зазнайство, выросла большая самоуверенность, правда, ничем не обоснованная. Он думал, что его будут и далее двигать по командной линии, но для него нашлось лишь место в боевой подготовке штаба флота. Ходили слухи, что его, возможно, могут назначить начальником штаба соединения.
На следующий день группа во главе с капитаном 1 ранга Удавенковым прибыла к 09.00 в штаб соединения, куда Максимов вместе со старпомом принесли все документы по походу. До обеда группа изучала их, а после обеда состоялся разговор Удавенкова с Максимовым. Командир за эти дни всё -таки сбил температуру до 37,4 градусов, но всё ещё чувствовал себя плохо, знобило, болела голова.
Удавенков начал с мечтаний: «Вот когда я стану командиром соединения, то у меня кэпы будут только учиться, а за портянки я буду спрашивать с помощников и старпомов.» Удавенков под кэпами подразумевал командиров подводных лодок, а портянки олицетворяли быт и нужды личного состава. Далее он продолжил: «Вот когда я был командиром, то сам занимался всё время и учил своих офицеров, поэтому у меня все стрельбы и походы были отличными. А у тебя что ?»
Максимов ответил: «Экипаж за успехи в боевой подготовке получил звание «отличного. В должности командира этот поход у меня первый, я считаю, что он неплохо прошёл.» Удавенков его перебил: «Меня не интересует чего ты считаешь! Я оцениваю тебя и твоего начальника Хитренко. Вы плавали стихийно и безрасчётно, показали свою полную несостоятельность, неумение и незнание документов». Старпом попытался что-то возразить: «Почему безрасчётно? У нас каждое решение подкреплено расчетами. Командир разработал новый тактический приём». Удавенков снисходительно на него посмотрел и небрежно ответил: «А ты помалкивай, журнал учёта событий ты вёл плохо. Я приму меры, чтобы в ближайшее время ты командиром не стал, послужишь ещё старпомом.»
В разговор вмешался Максимов: «Давайте конкретно говорить. Какие замечания, ошибки?» Удавенков посмотрел в записную книжку и ответил: «Нет расчетов». Максимов сразу же спросил: «Это шар, расчеты есть, если каких-то нет, то конкретно назовите?» Удавенков с досадой ответил: «Надо было лучше плавать, а не вопросы задавать. Мой офицер Захаров все замечания тебе доведёт». После чего он куда-то ушёл.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ.
198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус.
.jpg)
