И вот, в назначенное время «Ч», когда подводная лодка должна была всплыть, эта самая плавбаза с адмиралом на мостике и отцами-командирами на полубаке вдруг подозрительно задрожала, а стоящие у ее борта подводные лодки задергались - между ними и бортом плавбазы с противным скрежетом вылезла рубка подводной лодки. В аккурат на том месте, где перед выходом стояла Щ-108.
От адмирала Папа Хер получил головомойку, а пари выиграл.
Но это было «до того», а теперь передовая в дивизии подводная лодка Щ-108 допускалась к зачетно-показательной артстрельбе АС-Ч по морской цели (буксируемому щиту).
И бравые подводники уже заготовили банку с киноварью, готовые намалевать на лодочной рубке красную звезду с цифрой «2». В эти дни восхождения Удавки Толстого к артиллерийской славе льда в бухте Тарья еще не было, установилась прохладная, но тихая и ясная золотая осень, и на водной глади в разноцветном ее величии отражались желто-багровые дерева.
От сознания собственной значимости Удавка Толстый важнел, обзавелся металлом в голосе и перестал узнавать припоздавших однокашников.
В одно распогожее и распрекрасное утро на простор бухты на смотр показательной артстрельбы вышла орава торпедоловов и катеров со всеми дивизионными и бригадными начальниками, флагспецами и командирами лодок. У островка Камень Хлебалкин по зеркальной глади прогуливался, отчаянно дымя, буксир с плавщитом.
От плавказармы отошла ПЛ Щ-108, на мостике которой с биноклем на шее восстоял каменным идолом командир Папа Хер. А на самом высоком месте, возле тумб перископов - величественный лейтенант Удавка в новеньком «комби», с новенькой повязкой «рцы» и выкрашенным серебрином мегафоном. За полмили улавливался запах «Шипра».
Под сотней наблюдающих глаз и десятками биноклей субмарина легла на боевой курс, развернула свои 45-мм пушчонки на левый траверз и изготовилась. На штыревой антенне поднят флаг «Наш». Бухта налилась голубизной и замерла.
Удавка поднес к суровым глазам бинокль и показательно прокричал в мегафон:
- номер один зарядить! Цель справа девяносто! Прицел двадцать! По щиту!
И, выждав величественную паузу, дал историческую команду:
- Огонь!
«Бумм!» - дым рассеялся, а... пушки нет! Удавка и командир Папа Хер обалдело смотрели на носовой барбет, где только что красовалась «сорокопятка». А разинувшие рты комендоры тоже растерянно смотрели друг на друга...
Разбирательной комиссией установлено: за день до показательной стрельбы на подводную лодку прибыл флагарт дивизии кап-два Муханов - осмотрел матчасть. И, увидев у станины пушки пятнышко ржавчины, налился благородным негодованием: «Орудие ржавое! Немедленно навести порядок! Иначе - отстранение от стрельбы!»
Артрасчет отвинтил болты крепежа, приподнял ломами станину и начал счищать ржавчину с поддона. А тут... кину-ха! Старшины бросились в кино, наказав молодым - «вычистить!» А тем тоже в кинуху охота, а фильма не какая-нибудь, а «»! Про героя Кузнецова. Ну, и быстренько заляпали ржавчину суриком, посадили станину на болты, прихватили гайками на одну нитку резьбы, снова наляпали суриком и тоже рванули на «фильму».
В результате при выстреле орудие сорвало гайки, прихваченные на «живую нитку», и улетело за борт. По счастью, артрасчет не пострадал: орудие было развернуто на курсовой угол «лево 90».
Удавка же Толстый получил 10 суток ареста, после чего стал демократично здороваться с однокашниками. Таким образом, пушка раз и навсегда избавила будущего флотоводца от сладкой отравы собственного величия.
На сей раз общество лейтенантов-«декабристов» раздвоилось: вкусившие цивилизации «западники» (т.е. выпускники ленинградского ВВМУ им. М.В.Фрунзе и бакинского «без имени») отправились на сопку - выть на восход луны; не избалованные цивилизацией «восточники» (из ТОВВМУ им. С.О.Макарова) развалились на койках и занялись сладостной травлей - «промывкой мозгов».
Для начала установили: не ныть, себя не выхвалять, о женщинах похабно не выражаться, про начальство - можно и даже поощряется. Если врать, то правдоподобно.
Перебрали прозвища любимых отцов-командиров «Щук». Щ-107 - Бандита (Бадигин) - мужик ничего, но вид зверюжный; Щ-108 - единогласно - Папа Хер (Керов) - шкурник и матерюга; Щ-109 - Насос (Бекаревич) - сосет спиртягу, как откачивающий насос; Щ-110 - Рачила (Речнов) - похож на рака с усами, неизвестно кем принесено из Марчеканского судоремзавода в Магадане; Щ-111 - Пузырь (Штылев) - за страсть жрать жареные рыбьи пузыри; Щ-112 - Индюга (Индыков) - по созвучию и медвежью походку; Щ-113 - Саня Касаня (Касаткин) - за то, что при покладке лодки на грунт сел на подводный гейзер.
Перевернули пластинку. Первым начал скулеж «забредший на огонек» и алчущий сочувствующего общества второгодок Сашка Купец (Купцов): он наиболее яро обивал пороги кабинет-кают командования дивизии, требуя семейное жилье. Озверевшие от натиска женатиков начальники нашли-таки выход - приказали строить жилой восемнадцатиквартирный дом самому Купцу, твердо обещая ему самолучшую квартиру, а для этого выделили и ресурс - дюжину матросов из хозвзвода бербазы и собачью упряжку. Кирпич и известку обещано с началом навигации доставлять из Владивостока, а ему строго указано - строить экономно и рачительно: ибо один - это 25 рубликов! А государева казна тоща.
Пока же времени не терять, разгребать сугробы и вытаивать котлован. Получив в лоб такое решение-приказание, штурман-подводник и тоскующий семьянин Саша взвыл по-волчьи, схватился за голову и взалкал сочувствующего общества.
Но собравшиеся лейтенанты воплей Сашиной души не восприняли: хватит жалоб, женатикам выкручиваться самим. А Сашке Купцу смотреть в будущее с верой и надеждой.
Вторым выступил заядлый свистун и жизнелюб Сашка Шляпа. Он на вдохновенном суперкаприччио поведал обществу, как «один лейтенант собаке язык откусил». Шел-де лейтенант в пургу из ресторана-кабака под хорошей мухой на родной корабль и жаловался сам себе: получку вытряхнул, «шмару» не подцепил, а впереди матросы, портянки и вахты-дежурства. И жалко было лейтенанту самого себя до слез. И заблудился. Оставалось одно: ложиться в снег и замерзать. Под вой пурги. И наткнулся на собачью будку, а в ней - пес. Лейтенант- «песинька! песинька!» - влез в будку и начал обнимать собаку и горько жаловаться ей на свою распроклятую службу. А та в знак сочувствия начала лизать лейтенанта в нос. А тот обнял и... откусил собаке язык.
- Врешь! - не поверило общество.
- Вот те крест, не вру! - обиделся Сашка Шляпа. - Да это, если хотите знать, мой кореш Федька был. Я с ним в самоволку в подготе ходил!
Насчет самоволки - это в знак непреложной убедительности: самовольщики-де врать не могут.
- Мало ли с кем и куда ты ходил!.. - и общество лишило Шляпу слова.
Третий, Генка Пижон, поведал обществу, как однажды глухим вечером проводил он институтскую симпатию Зинку с танцев и возвращался в училище. А под мостом напоролся на троих урок. Те: «А ну, дай прикурить!» Это значит: сейчас раздевать будут. А Генка-рыцарь нащупал в кармане деревянный фальш-пистолет (купленный на бакинской Кубинке под «настоящий»), достал, сунул в ствол окурок «беломорины» и выставил: «Нате, прикуривайте!»
И урки, вежливо подняв кепочки, растворились...
- И ты врешь! - взревело общество. - Откуда у тебя «беломорина»? Ты ж не куришь!
Генка Пижон обиделся.
А дальше посыпались желающие выдать «свое», заветное, неповторимое. Удивить и вызвать восхищение: «Ну, брат!..»
- Дай, я! Нет, дай, я расскажу! Моя очередь!
В разгар «травли» в лейтенантское узилище без стука припожаловал дежурный по дивизии (sic!) лейтенант Удавка Тонкий. При полном параде - шинель, снаряжение, пистолет, повязка. Удавка впервые заступил на столь высокое дежурство и оттого был преисполнен собственной значимости.
Удавке Тонкому тоже захотелось ввернуть свое острое словцо.
- Да пошел ты! - отмахнулось общество. - Давай, топай, службу правь!
Удавка засопел: крепко обиделся. Вышел за дверь, поправил снаряжение и постучал. Официально постучал!
- Товарищи офицеры! Как предупреждаю - в рабочее время валяться на койках запрещено. Я требую - разойтись и приступить к исполнению своих служебных обязанностей. В противном случае буду вынужден доложить по инстанции...
- Доложить?! - привскочили аборигены. - Ах ты, козявка!
Схватили Удавку Тонкого, повалили на стол, прямо при снаряжении сдернули штаны и начали разряжать свои авторучки на Удавкино мужское хозяйство:
- На! Иди, докладывай!
Донельзя оскорбленный Удавка Тонкий надел штаны, поправил атрибуты власти и выскочил в коридор: «Я вам покажу!» И, пылая жаркой местью, помчался в штаб дивизии и настрочил рапорт об оскорблении чернилами при исполнении. А чтоб рапорт не затерялся, присобачил сверху гриф «».
Наутро ржала вся дивизия численностью в 17 подводных лодок и кучу всевозможных береговых служб; секретчики не преминули раззвонить по всему гарнизону о столь пакостном насилии над дежурным лицом.
Старлей Сашка Купец ныл не зря: одной из главных неразрешимых проблем в заснеженной Тарье была проблема офицерского жилья.
С момента окончания победоносной войны прошло аж 6 лет; политработники уже не могли сбивать нытиков неотразимым нокдауном: «жалуетесь? а как на фронте?».
Фронта не было. Но и глупые лейтенанты, как назло, перли на флот косяками с плаксивыми и зевластыми Катьками, Дуньками и Верками. Начальство хваталось за головы и разражалось бурным негодованием. Куда их девать? Обратного, на материк, пути по зиме не было. А единственный в бухте Ягодной жилдом для молодоженов был переполнен сверх меры.
В конце концов временный выход был найден: на береговой базе все матросы сметены в один кубрик с четырехъярусными нарами; освобожденный второй разделен на закутки высоченными занавесками, в каждом закутке - солдатская койка, тумбочка с электроплиткой, под койкой - ящик с картошкой и шлепанцы. Остальное имущество - в общей каптерке. Форменный курятник.
Женатикам-лейтенантам разрешалось посещать своих «курочек» до 23:00, после чего дежурная служба безжалостно вытряхивала лиц мужеска пола вон. Во избежание аморальных явлений.
Но та часть Зинок и Катек, что имела глупость прибыть с ревущими и сопливыми чадами, в порыве отчаянности обосновалась в закутках плавказармы «Теодор Нетте», отодвинув холостеж-лейтенантов на запасные рубежи и загнав матросов в трюмные кубрики.
Но, подумайте, какая может быть военно-морская служба, если матросы бегают по тревогам сквозь развешанные по проходам мокрые комбинашки и лифчики? Спотыкаясь о ночные горшки? Ужасть!
Такое безобразие продолжалось до той поры, пока на Камчатку и в Тарью не прибыл замглавкома ВМФ адмирал Н.Басистый (на флотском языке - Дубина). Замглавкома был муж крутой и приказал: всех Катек и Зинок с плавказармы ВЫСЕЛИТЬ! Куда? А хоть на снег.
Исполнительные отцы-флотоводцы выполняли приказание с военной четкостью: на трапе выставлен патруль с жестким приказанием - бабенок на берег спущать, с берега на ПКЗ не впущать. Таким образом, к исходу дня все офицерские Зинки и Катьки, коим позарез требовалось в рыбкооповские лавчонки, оказались на снегу. Шум, слезы, крики.
К счастью, замглавкома вскорости убыл в Петропавловск. И Дуньки штурмом взяли плавказарму. Нашлись, кто побойчее, и сотворили коллективное письмо самому И.Сталину.
Командование и политическое руководство Камчатской флотилии письмо перехватило и спрятало под сукно. Но... жжется! И посылать страшно, и не посылать... страшно!
Вот тогда и родилась идея строить в Тарье жилой восемнадцатиквартирный дом и отрапортовать: «Дорогой товарищ Сталин! Да, проблема существует, но меры уже приняты...» И был строителем назначен самый горластый семьелюбивый штурман с подводной лодки старлей Сашка Купцов: «Громче всех орешь, вот ты и строй!»
Хитрое начальство убивало сразу двух зайцев: и о принятых мерах оперативно доложено, и когда дом будет построен, их, начальников, на Камчатке и след простынет.
Забегая вперед, правды ради следует отметить: Сашка Купцов построил-таки злополучный дом и обещанное жилье в нем получил... в виде выгородки возле кочегарки.
Так жили-служили подводные лейтенанты, запечатанные в снежном мирке далекой Тарьи (слово «тарья» на французском языке - «могила»). Исправно будили матросов, осуществляли переходы на вмерзшие во льды субмарины - разгонять с лодочных палуб нахально огрызающихся нерп и поднимать гордый военно-морской флаг.
Подкармливали «своих» каютных крыс, постепенно привыкая (и к бомбежке человек может привыкнуть), когда те шуровали под одеялами и под подушками. Лейтенанты знали, здоровых крысы не трогают, но профилактики ради держали лампочки включенными прямо над сопящими носами, чтоб подружки по обмишулке не прыгали на лицо будущим флотоводцам. И спали здоровым, храповым сном.
Газет не было; главный официоз - «» - поступала спустя 3 недели. Журналов тоже не было. Но радио было, и военморы помалу научались проникать в смысл явлений за голосом московских дикторов.
Продолжение следует.
