Во фронтах силовых полей
и распоясавшихся нейтрино
штурман мне говорит: - Налей!
А «шило» пахнет сырой резиной.
Пить его невозможно, но нужно:
изотопом станешь иначе.
Мы выводим уран наружу
тайной штурманскою заначкой.
Мы с ним спелись.. Вернее - спились
в тубе из немагнитной стали,
что глотает милю за милей
под гудение турбин усталых.
Здесь, внутри, нет ни дня, ни ночи:
свет от ламп лишь мерцает мёртво.
Непривычно глазам, а впрочем,
жизнь в подлодке - не булка с мёдом.
Для желудков всего навалом,
на борту только женщин нету,
да вообще развлечений мало,
и уж вовсе здесь нет поэтов.
И лишь я, опьяневший дурень,
забавляюсь с тугой строфою.
Снова лезет в объятия штурман,
бормоча что-то с перепою.
Мне найти бы укромный угол,
удалившись от этой прозы.
Только соображаю туго
от такой лошадиной дозы.
Эх, послать бы его подальше:
он хороший мужик, но тошный.
Не терплю алкогольной фальши,
и людей наизнанку - тоже.
Хватит исповедей с соплями:
он - в поход, а жена – налево.
Лучше, брат, закуси салями:
в жёны брал, чай, не королеву!
Что тут делать? – вопрос извечный.
У подводника жизнь такая.
Не бывает семей без течей..
Друг сегодня, а завтра – Каин.
Не грусти, корешок, об этом,
и наветов чужих не слушай.
Лучше пей: излучение бета
может статус мужской нарушить.
А кому мы нужны пустые,
с жаждой жизни, но слабым корнем?
Верность тоже с годами стынет
в ледниках одиноких комнат,
где заснежены женщин бюсты,
в смятых простынях из надежды,
где в шкафы заселили густо
ненадёванную одежду.
Жизнь ведь соткана из реалий:
одиночество ставит точки
в интерьерах холодных спален
под сопенье сынов и дочек.
Мы мудрее ненужных сплетен,
от которых, порой, бледнеем.
Наши жёны, и наши дети..
В жизни нет ничего важнее!
Штурман мой головой кивает:
- Да и вправду – кому я нужен?
Ведь планида и так кривая!
Чёрту в морду и Богу в душу!
Мне упёрся коленом в пах он
и размяк, словно манный пудинг.
Пусть поспит три часа до вахты
да про наш разговор забудет...
и распоясавшихся нейтрино
штурман мне говорит: - Налей!
А «шило» пахнет сырой резиной.
Пить его невозможно, но нужно:
изотопом станешь иначе.
Мы выводим уран наружу
тайной штурманскою заначкой.
Мы с ним спелись.. Вернее - спились
в тубе из немагнитной стали,
что глотает милю за милей
под гудение турбин усталых.
Здесь, внутри, нет ни дня, ни ночи:
свет от ламп лишь мерцает мёртво.
Непривычно глазам, а впрочем,
жизнь в подлодке - не булка с мёдом.
Для желудков всего навалом,
на борту только женщин нету,
да вообще развлечений мало,
и уж вовсе здесь нет поэтов.
И лишь я, опьяневший дурень,
забавляюсь с тугой строфою.
Снова лезет в объятия штурман,
бормоча что-то с перепою.
Мне найти бы укромный угол,
удалившись от этой прозы.
Только соображаю туго
от такой лошадиной дозы.
Эх, послать бы его подальше:
он хороший мужик, но тошный.
Не терплю алкогольной фальши,
и людей наизнанку - тоже.
Хватит исповедей с соплями:
он - в поход, а жена – налево.
Лучше, брат, закуси салями:
в жёны брал, чай, не королеву!
Что тут делать? – вопрос извечный.
У подводника жизнь такая.
Не бывает семей без течей..
Друг сегодня, а завтра – Каин.
Не грусти, корешок, об этом,
и наветов чужих не слушай.
Лучше пей: излучение бета
может статус мужской нарушить.
А кому мы нужны пустые,
с жаждой жизни, но слабым корнем?
Верность тоже с годами стынет
в ледниках одиноких комнат,
где заснежены женщин бюсты,
в смятых простынях из надежды,
где в шкафы заселили густо
ненадёванную одежду.
Жизнь ведь соткана из реалий:
одиночество ставит точки
в интерьерах холодных спален
под сопенье сынов и дочек.
Мы мудрее ненужных сплетен,
от которых, порой, бледнеем.
Наши жёны, и наши дети..
В жизни нет ничего важнее!
Штурман мой головой кивает:
- Да и вправду – кому я нужен?
Ведь планида и так кривая!
Чёрту в морду и Богу в душу!
Мне упёрся коленом в пах он
и размяк, словно манный пудинг.
Пусть поспит три часа до вахты
да про наш разговор забудет...