Важное
Hyundai Heavy Industries продвигается на оборонный рынок США
Первый взгляд 
|
Месяц после войны. Часть II20, 21, 22 и 23 сентября продолжали разгрузку, занимались работами по специальности и “крутили” кинофильмы, почти каждый день. 19 сентября смотрели “Человек N 217”, 20 - “Освобожденная Франция”, 21 - “Граница на замке”, 22 - “Сибиряки”. 20 приняли мазут с поданной к нашему борту мазутной баржи. В субботу (22) и в воскресенье отпустили часть личного состава в увольнение. Командир уходил домой к семье на целых двое суток. 23 сентября, закончив разгрузку цемента из 1-го трюма, перешли в бухту Западную к топливному пирсу тыла. Там приняли полный запас соляра и произвели основную разгрузочную операцию - выгрузку сакэ из 2-го трюма. О сакэ следует сказать особо. Весть о том, что мы везем сакэ распространилась по Советской Гавани с невероятной скоростью. (Я, лично, думаю что тыловые органы разнесли ее еще до нашего выхода из Отомари: придет “Гижига” и привезет сакэ). Мы были таким желанным кораблем, что нас пытались встречать (и встречали!) катера еще на большом рейде, даже до входа в бухту Западная. Но ни одному катеру - это я ответственно заявляю - не удалось взять нас на абордаж. Паломничество на корабль началось немедленно после швартовки и продолжалось все эти дни, с 17 по 23 сентября - это надо же, целую неделю, не ослабевая, но усиливаясь. Особенно доставалось командиру (еще бы, ведь он хозяин) и замполиту. Но и другим офицерам и даже старшинам перепадало. Появилась масса “лучших друзей”, которых раньше и в глаза не видел. Приходили и вежливенько, и запанибрата просили: - Устрой сакэ. Для интереса я спрашивал: - Сколько? Отвечали: - Да пустяки, всего литров 20. Говорил: - Нет, не могу: во-первых, 20 - это много, а во-вторых - оно в бочках и все бочки закупорены. Отношения портились. Но что сделаешь? Офицеры, да и вся команда, оказались очень стойкими: сами не пили и другим не давали. Но это бесконечное паломничество так нам всем надоело, что мы с облегчением вздохнули, когда избавились от этих бочек. Помню, что при разгрузке на пирсе стояла толпа и жадно провожала глазами каждую выгружаемую бочку. Вспоминая это иногда думаю: неужели и теперь люди столь же алчны? А смотря по телевизору рекламу, которая нередко разжигает алчность, сам себе отвечаю: - Да, и теперь.Разгрузку сакэ начали на моем дежурстве, а закончили ночью, когда дежурил главный старшина Брагин. И, повторяю, все вздохнули с облегчением. Мины и боезапас были для нас более спокойным грузом, чем сакэ. 24 сентября перешвартовались к хозяйственному пирсу тыла и к ночи опять начали принимать мазут. Приемку его закончили только в 5 ч. утра 25 сентября, одновременно получив 1 600 кг моторного масла “Т”. Всего приняли 50 тонн мазута. Думали, что встанем на планово-предупредительный ремонт перед очередным рейсом. Но вдруг, в 5 ч.50 мин. на корабль прибыл полковник, начальник контрразведки СТОФ, а с ним - три офицера и два пленных японца. Не знаю, было ли это заранее известно командиру, а мне уж точно - нет, но тут же была назначена срочная съемка, и в 6 ч. 20 мин. 25 сентября мы вышли в Торо. Погода была сносная: ветер северный, 4 балла, to +9оС, видимость 20 миль.
Наши пассажиры, полковник и его спутники, на шлюпке сошли с корабля, а на корабль прибыл майор авиации, комендант гарнизона Торо (фамилию, к сожалению, не помню). Он нанес визит командиру и предложил ему совершить ознакомительную прогулку по Торо на своем шевроле (а может быть паккарде). Командир с удовольствием согласился и, поскольку в машине оставалось два свободных места, пригласил замполита и меня. На рейде было спокойно, шла небольшая зыбь от норда. Вахтенным офицером на ходовом мостике стоял помощник. Мы вчетвером высадились на шестерке на мол, сели в машину и поехали. Было уже довольно темно. Город находился в нескольких километрах от гавани, дорога шла по горам, поросшим лесом. Комендант рассказывал, что здесь, неподалеку, располагался японский военный аэродром. Сейчас его нет, но место это неспокойно. Здесь орудуют банды, поощряемые, очевидно, фирмой Мицубиси. Добрались до города, проехали по нескольким улицам. Около одного из домов майор остановил машину, сказав, что это парикмахерская, и предложил нам зайти посмотреть, а может быть, кто захочет - подстричься или побриться. Я выразил желание побриться и сел в высокое, сверкающее никелем, кожаное кресло, около которого стояла молоденькая миловидная японка в халатике. В следующее мгновение я оказался лежащим в этом кресле с уже намыленными щеками, и перед моими глазами зловеще сверкнуло длинное лезвие опасной бритвы. Было впечатление, что меня хотят аккуратненько полоснуть по горлу. (- А что? Запросто.) Но ничего этого не случилось. Я был идеально выбрит, с компрессом, с одеколоном, и в качестве платы мог отвесить только низкий поклон, подарить улыбку и воспользоваться несколькими словами майора, сказанными девушке. Я их не понял. Сели в машину и поехали дальше. Майор продолжал свои рассказы. Вдруг он снова остановил машину. - А, давайте, поедем в гости! И поведал нам об одном очень интересном и хорошем человеке, японце, профессоре медицины, с очень распространенной в Японии фамилией - Танако, который уважил просьбу, не уехал в Японию, а остался в госпитале, в Торо, лечить русских и японских раненых и больных. Он говорил, что очень благодарен профессору, подружился с ним и уверен, что профессор будет рад встретиться с советскими моряками. Командир, усомнившись, удобно ли это, и получив абсолютно утвердительный ответ, согласился. А мы, остальные двое, тем более. Вскоре подъехали к небольшому домику, расположенному на возвышенности. Я заметил - и меня это поразило - что трубы водопровода, сильно утепленные, располагались над поверхностью земли на довольно высоких (2,5 - 3 м) столбах. В случае аварии можно было сразу обнаружить поврежденное место и устранить неисправность. Нигде ничего не копая, как это делают у нас. На невысоком крылечке нас радушно встретил хозяин дома. Подозреваю, что майор, применив военную хитрость, заранее договорился с ним, что привезет гостей, потому что (вряд ли мне это показалось), то, что произошло дальше, напоминало официальный прием, осуществляемый по протоколу и не лишенный некоторой натянутости. Конечно, сказывались языковые барьеры. Мы сняли обувь у порога и ходили внутри в носках. - Слава богу, - думал я, - что они у меня без дырок. Пол был устлан циновками, стены тоже напоминали циновки. Они раздвигались и сдвигались, то разделяя, то соединяя отдельные помещения. Профессор был в кимоно. Вскоре за спиной профессора появился еще один мужчина в европейском костюме. Он оказался ассистентом профессора. Уже основательно войдя внутрь дома, мы были представлены дамам - жене профессора и сестре профессора. Возраст определению не поддавался. Сестра, очевидно, была моложе, но обе в кимоно выглядели очень молодо. Разговор завязывался с трудом. Профессор кончал университет в Германии и в совершенстве владел немецким. Его ассистент довольно свободно говорил по-английски. Я в средней школе изучал немецкий язык (с 4-го по 10-й класс!), а в училище - английский, но, увы, имея пятерки, не знал ни того, ни другого. Мой командир изучал немецкий, а замполит - английский. Но знали языки - и тот, и другой - не лучше меня. Комендант немного поднаторел в японском. Вот наши лингвистические возможности. Обладая ими, мы, все-таки, кое о чем поговорили. О живописи. О куклах, в которые играют японские женщины, и, в частности, жена профессора. О японских женщинах и их положении в обществе. О нравственности. Конечно, пили чай, сидя на циновках, поджав под себя ноги. Разговор мог бы получиться интересным, но времени не хватило. Профессор был очень удивлен, узнав, что мы - все трое, командир, замполит и я - были из Ленинграда. Он сказал, что много читал об этом городе, знает, как он прекрасен и как пострадал во время войны, хотел бы когда-нибудь в нем побывать, если удастся. Узнав, что завтра мы еще будем в Торо, он пригласил нас приехать пораньше, так как мы едва-едва начали понимать друг друга, а хотелось бы поговорить обстоятельнее. Пообещав, уже за полночь, мы уехали. По дороге комендант порекомендовал нам - пока мы стоим в Торо - запастись овощами для команды. У нас с овощами было плохо, а на Южном Сахалине они имелись. Кроме того, из разговора между ним и командиром, я узнал, что мы должны взять на борт довольно большое количество строительных материалов и других грузов для совгаванских авиаторов. Наутро, 26 сентября, мы начали производить промер рейда с целью выяснения возможностей подхода к молу. Оказалось, что к молу подойти можно. В 8 ч. 21 мин. мы уже ошвартовались у северной стенки мола и, помня рекомендацию майора, отрядили команду из десяти человек во главе с доктором за картошкой, капустой, морковкой и другими деликатесами. Груз для авиаторов нам пока не подавали. Около 18 ч. на мол приехал майор на своем шевроле (паккарде?). Я дежурил по кораблю. Мне, конечно, очень хотелось поехать, продолжить начатый разговор. Для его активизации комендант пригласил переводчика - корейца, которого, как добрую треть корейцев, звали Ким. Пришлось уговаривать Захарьяна подменить меня часика на четыре. Сережа отнесся ко мне с пониманием. Мы поехали по уже знакомой дороге прямо к знакомому дому. Хозяин встретил нас на пороге, очевидно, услышав шум двигателя. Теперь он был в европейском костюме. В кимоно оставалась только его сестра. ИЗ ЗАПИСНОЙ КНИЖКИ 27.09.45 г., 00.55 Вернулся после посещения семьи одного японского профессора-врача и немедленно надел “рцы”* , поскольку Сережа милостиво согласился постоять за меня четыре с половиной часика. Был в гостях, с майором. Ходило нас, кроме него, трое - командир, Игнатьев и я. С их стороны присутствовали: профессор Танако, его жена, его сестра (по всей вероятности - ассистентка) и еще один врач из госпиталя. Сам профессор исключительно культурный человек, хорошо говорит по-немецки, прекрасно рисует. Показывал нам свою живопись. Она характерна тем, что не несет на себе отпечатка японской живописи, это европейского характера картины, отражающие природу Южного Сахалина (Карафуто), пейзажи, цветы. Портретов среди его картин не было, и вообще портретов в Японии исключительно мало. Кое-как удавалось разговаривать с ним по-немецки... Почти все, что говорил профессор, понимал, хотя отвечать сплошь и рядом был не в состоянии. Вошли в дом и, по-японскому обычаю, сняли обувь и остались в носках. Нас пригласили к столу. Стол низенький, не очень большой, на коротеньких ножках. Пол, как и везде в японских домах, устлан циновками. Вокруг стола, поверх циновок, постелены коврики. Разговор вели сидя за столом. Это был, поистине, разговор за чашкой чая. Кроме перечисленных присутствовали шофер майора и переводчик, кореец Ким. Про последнего можно сказать, что это был горе-переводчик, так как он плохо понимал русский язык, а японский, кажется, (по его собственным словам) знал еще хуже. По крайней мере, зачастую, мы лучше объяснялись на немецком и английском, нежели с помощью этого переводчика. Нас встретил сам профессор. Сначала он занимал нас всех четверых. Потом появился врач, затем - жена и, наконец сестра профессора. Разговор временами был оживленный, хотя возникали в нем и критические моменты, когда он становился натянутым. Происходило это от взаимного непонимания. Круг тем был обширным. В процессе разговора выпили по меньшей мере чашек семь чая. Японцы пьют чай в очень большом количестве. Его всегда подают женщины и, непременно, с поклоном. Мы узнали, что жена японца в процессе всего вечера должна сидеть за столом сзади своего мужа. Девушка незамужняя может сидеть в общем круге. За столом сидят на циновках, поджав под себя ноги. Сначала мне было страшновато, что я не смогу их упрятать, но оказалось, что под моей крупной фигурой им место нашлось и во вполне достаточном количестве. Японская девушка в обществе ведет себя гораздо свободнее, чем женщина замужняя, но и ей очень далеко до той развязности, с которой держит себя русская замужняя женщина, даже весьма и весьма скромная. Это, само собой разумеется, вытекает из воспитания, которое в Японии поставлено очень основательно. Нам до этого далеко. Приходилось довольно часто смеяться, опять же, большей частью, из-за обоюдного непонимания. Примерно каждые пять минут разговора, под общее веселье, заключались словом “вакаранай” (не понимаю). Но путем различных русско-англо-немецких манипуляций, с помощью жестов и листочка бумаги с карандашом, с помощью нашего горе-переводчика, мы добивались положительного результата. Можно прямо сказать, что в продолжении всего разговора, который длился 3,5 часа (почти), не нашлось ни одного вопроса, который был бы задан и не разрешен. Под конец чувствовалось, что хозяйка устала и ей хочется спать. Нам также не хотелось долго задерживаться, предстояло еще добираться до корабля. Мы попрощались с хозяином, с хозяйкой , с другими собеседниками и отбыли восвояси. Хозяева нас провожали до самой машины и даже, когда машина тронулась с места и пошла, долго махали вслед руками, стоя на дороге, В машине мы обменялись мнениями, высказали свои впечатления вообще и, в частности, свои впечатления о японских женщинах, их миловидности и добродетелях. Суждения по последнему вопросу были явно в пользу японок, отчасти потому, что обе японки были очень хороши, а отчасти потому, что они, действительно, этого заслуживают. У большинства наших женщин в голове слишком много ветра, особенно в последнее время. А поскольку морякам с лихвой хватает ветра в море, то дома им хотелось бы иметь полный штиль. Но дома штиль тоже бывает редко (у большинства). Домой добирались безо всяких приключений. Я сразу отпустил Сергея спать (он уже “доходил”) и заступил дежурить. Дул ветер от ESE. Был прилив. Корабль слегка качало у стенки мола. А я писал эти строки. 27.09.45г., 01.50, Торо Мне трудно добавить что-либо к этим строкам, написанным “по горячим следам”. Разве только сказать, что в записной книжке сохранился составленный тогда японско-русский словарик, где японские слова написаны русскими буквами. В этом словарике около сотни слов.
* Так называли нарукавную повязку разных дежурных (синяя с белой полосой, соответствующая флагу “Р”) Вперед Содержание Назад
|
.jpg)
