« Приказ должен быть выполнен беспрекословно, точно и в срок». Воинский Устав.
Штурман у нас был хороший, грамотный, одно плохо – пил много, даже больше, чем механик. Это его часто подводило, но только на берегу. А в море он даже вино, которое в обед подводникам выдают, чтобы запоров не было – как с запором воевать, испугаешь противника до того, как прицелиться успеешь, не пил. В запой боялся сорваться. Стоим мы как-то в Петропавловске, торпеды получаем для очередной зачетной стрельбы. Но что-то там не заладилось, с торпедами, и выдалась у нас пара не очень загруженных дней. Народ помчался по управлениям что-то списывать и получать, а штурман никуда не поехал. Послал вместо себя штурманенка, сошел на пирс в чем был: канадке да шапке без «краба», да и пропал на двое суток. Никто не волновался за него: проспится, проголодается и придет, куда он с подводной-то лодки денется. Загрузили торпеды, пора выходить на стрельбу, а Дюндина, штурмана, найти не можем. Плюнули, отошли от пирса на кабельтов, нацелились на выход из бухты. И вдруг на пирсе появилась нетрезвая даже издалека, покачивающаяся фигура, размахивающая руками и горестно кричащая: - Стойте! А как же я?! Командирский рев с мостика вспугнул стайку безмятежных чаек: - Головка от фуя! Говно ты, Слава, а не штурман! Завтра чтобы был в базе! - и скомандовал почти нежно: - Вперед полный! Штурман на пирсе приложил руку к шапке. Его осиротевшая без корабля фигурка становилась все меньше и меньше, а потом и вовсе скрылась за мысом Завойко. Офицеры посмеивались, командир злился и стращал штурманенка, лейтенанта Вершина, по кличке Першинг, карами служебными, земными и небесными за еще не допущенную ошибку в счислении. Штурманенок потел и закатывал глаза. Если бы мы знали последствия командирского приказа, мы бы, ей-богу, вернулись. Потом была успешная торпедная стрельба и переход в базу. О штурмане и его художествах мы решили не докладывать, тем более через день опять намечался выход в Петропавловск. - Там и разберемся с этой штурманской сволочью, - подытожил командир. Надо сказать, что база наша была расположена в относительной глуши: четыре часа морем, сорок минут вертолетом. Другого сообщения нет. Между нами и цивилизацией – сорок километров густого камчатского стланика. Это будет круче любых джунглей. Заросли непроходимые, деревья перекрученные ветками переплелись. Пройти можно только по звериным тропам, а других путей нет. Часов в шесть утра нас с командиром вызвали к комбригу. Там уже собрался весь большой хурал в лице начпо, начштаба, особиста и других менее значительных лиц. - Где ваш штурман? – зычно вопросил комбриг, выкатив красные бычьи глаза. Оказывается, звонил оперативный флотилии. Под утро, на побережье, в полутора километрах от базы подводных лодок, пограничным нарядом задержано неизвестное лицо. Одето в шапку без «краба» и канадку. Документов при себе не имеет. В кармане обнаружена бутылка с остатками жидкости, по запаху напоминающей спирт. Выдает себя за капитан-лейтенанта, штурмана подлодки. Свою фамилию и номер лодки не называет. По-русски говорит без акцента, но невнятно. При посадке в вертолет пытался оказать сопротивление. Лицо все же скрутили и, слегка повредив физиономию, загрузили в геликоптер. В настоящий момент лицо находится в Петропавловске. Его допрашивают те, кому положено, выясняя, на разведку какой страны оно, лицо, работает. Пришлось доложить обстоятельства последнего перехода. Правда, в конце доклада командир усомнился: - Может, и не мой штурман…Тут все о лице говорили, а у моего какое лицо – рожа… Позже комбриг объяснялся с командующим флотилией. Все сестры получили по серьгам. Выходов в море у нас не было – ждали. Штурмана доставили через четыре дня. На утреннем построении комбриг объявил ему НСС – неполное служебное соответствие, а потом неожиданно добавил: - А ведь хороший штурман. Ночью, без приборов, на выпуклом военно-морском глазу шел, даже без звезд – и невязка всего восемь кабельтов! Есть, чему молодым поучиться! ( Невязка – это разница в расстоянии между фактическим уточненным местонахождением корабля и его местом на карте по предыдущим расчетам и счислению. Чем меньше невязка, тем точнее велась прокладка пути и тем лучше штурман. Морской кабельтов – 185,2 метра). Штурман начал пользоваться бешеной популярностью в бригаде как человек, совершивший невозможное. Он опроверг незыблемый постулат о непроходимости камчатских зарослей. Опроверг грубо, я бы сказал, по-военному, практически надругавшись над байками геологов, вулканологов и охотников. Если бы мы тогда знали о Книге рекордов Гиннеса, обязательно зафиксировали бы рекорд, а премию прогуляли всей бригадой. Только бы штурман согласился его повторить. Когда мы выспрашивали о подробностях похода, он отвечал: - Помню смутно, мужики, крепко выпивший тогда был. Но знал, что утром должен быть в базе. Взял бутылку шила у коллеги-надводника, денег-то даже мелких не было. Поставил перед собой цель – выполнить приказ, пока еще сам себя слышал. Наметил направление, взял пеленги на дальние вулканы, да и пошел. Отхлебывал из горлышка помалу. Было страшно и трудно, поэтому пел. По пути пением кого-то испугал, кажется, медведя, он километр пути мне расчистил, впереди через стланик ломился. Мог в базу и со стороны леса войти, но под утро решил сократить путь, пройти последние три километра по песочку, вдоль моря, к пирсам выйти. Хотел к подъему флага успеть, на рожи ваши удивленные полюбоваться. А тут этот вертолет! Вы бы видели, как я с погранцами дрался, да их больше было! Обьяснял же им, что спешу на лодку, а они заладили: документы, документы, в Петропавловск, в Петропавловск. А я всю ночь из Петропавловска шел! Да и где это видано, чтоб подводник документы с собой таскал! Что, сильно мне морду помяли? А видели бы вы мои ребра! Кстати, скоро, не смотря ни на что, его назначили нашим флагманским штурманом – за профессионализм, проявленный во время беспримерного перехода, сравнимого только с переходом Суворова через Альпы или Ледовым походом корниловцев. Но мы думаем, повысили его в должности не за профессионализм, а за исполнительность. До сих пор его подвиг - победу приказа над разумом и здравым смыслом - не повторил никто.
Товарищи офицеры, сегодня мы порассуждаем над философской проблемой, суть которой заключается в следующем: «почему все хорошее заканчивается так быстро»? Надеюсь, возражений нет? Ну, химик, Вам что, тезис непонятен, что Вы руку тянете? Вас не интересуют деньги как категория хорошего? А я и не о деньгах вовсе, догадливо-меркантильный Вы наш, я о вечном. Не мешайте другим , а то опять бинтовать Вас придется, вон уже старпомы кучкуются, видно, старое вспомнили, на Вас смотрят плохо… Итак, я не знаю, в каком безумном комсомольском застолье прозвучала мысль о том, что члены ВЛКСМ - рыбаки, в том числе активисты, за время промысла рыбы безнадежно деградируют и отстают от жизни, мыслей и чаяний молодежи страны. А это неправильно и социально опасно. Я не знаю, кто это услышал и сделал выводы. Одно знаю точно: это был очень влиятельный и мудрый человек. Мы ему на Камчатке бюст хотели при жизни поставить, в знак благодарности, но, не зная человека в лицо, эта задача, как вы понимаете, невыполнима. Наверное, он был работником невидимого фронта, или членом какого-нибудь ЦК или даже Президиума. И бюст на родине такой величины наверняка уже стоял, вот он и отказался от очередных почестей, скромняга. Чем же он так прославился и нам угодил, вплоть до бюста, спросите Вы? А вот чем: по его распоряжению в водах Тихого океана появился шикарный трехпалубный теплоход под гордым названием «Крепчагинец». На нем было все: каюты повышения квалификации и обучения комсомольского актива, бары, биллиардные комнаты, боулинг, сауны (шесть!), в которые мог пройти утомленный учебой этот комсомольский актив и отдохнуть от трудов праведных, ресторан, танц-поле с караоке, кинотеатр, видеозал и многое другое. Но самое главное, что было на теплоходе - это отдельная каюта для каждого члена экипажа. Экипаж формировался ЦК комсомола страны, (сначала из активистов Союзных Республик, потом и до областей дело дошло), менялся каждые три месяца. Ну вот, вот я и дошел до основного. Предыдущее, по сравнению с этим, просто стыдливо блекнет. Не догадались еще, в чем фишка? Химик, что скажете? Тьфу на Вас, какие коммунисты-активисты? Крепко же мы в Вас эту псевдопатриотическую заразу вбили, как зуб коренной сидит, хрен вытащишь, м-да…Как всегда, безнадежен… Ну ладно, химик – он химик и есть, но не у всех же так все запущено? Кто еще выскажется? Есть, есть еще светлые флотские головы! Блестящая интуиция, заменяющая собой логику. Нутром чуют, хоть умом и не блещут. Вижу, всегда по жизни бежали с членом наперевес. Это, прошу заметить, комплиментарное заявление с моей стороны. Да,да! ИНСТРУКТОРАМИ ЦК БЫЛИ ЖЕНЩИНЫ! И какие! Не эти тощие, несуразные, плоские, голенастые топ-модели на худеньких ножках, с выпирающими ребрами и острыми коленками, с плоской грудью, а вернее,с одними сосками, грудью это не назовешь, язык не поворачивается. Они нравятся только извращенцам, которые их на кастингах и отбирают, чтоб нас, мужиков, от их вида тошнило. Тьфу!Вот-вот, вобл каких-то за красавиц выдать пытаются. Разделяю общее возмущение. Но позвольте продолжить. Так вот, на борту « Крепчагинца» были только первые красавицы. Так сказать, отборный генофонд страны. Январь-март взяла на себя кареглазая и пышная Украина, апрель-июнь рыжеволосая и веснушчатая, стройная Прибалтика, июль-сентябрь жгуче-черная и волоокая Молдавия, октябрь-декабрь беспардонно- раскованная и ненасытная в постели Белоруссия… А мулатки… О, эти мулатки…Впрочем, извините, затравился, свое вспомнил. Не было там ни мулаток, ни негритянок. Негритянок тогда вообще мало в стране было, не то что сейчас, когда в телевизор ткнешь, а тебе негритянка про погоду на севере нашей страны вещает, переключишь канал- там другая поет, третья пляшет. К этому мы потом вернемся. Продолжим. Там, на «Крепчагинце», был настоящий, прекрасный, экзотический, сразу воспринимаемый и вожделенный интернационал, нерушимая дружба народов, скрепляемая, как правило, беременностью. Рыбаки наслаждались жизнью. Некоторые не хотели возвращаться на родные сейнеры и траулеры, пытаясь продлить праздник и прячась в многочисленных «шхерах». Их отлавливал комсомольский патруль и сдавал с рук на руки озлобленным капитанам судов. Говорят, что боцмана матросов даже били, приговаривая: - Водку пьете и трахаетесь, как взрослые, а работаете, как дети, у-у, комсомол! Руководство «Тралфлота» и « Рыбхолодфлота», или как они там назывались, обеспокоилось падением улова и категорически протестовало против захода «Крепчагинца» в места промысла. Капитанам была дана команда досрочно прекращать лов и бежать в другие районы, лишь только «б-ское корыто» появится на горизонте или экране радара. « Крепчагинец» возникал ниоткуда, подобно «Летучему голландцу», вызывая панику на мирных рыболовецких судах и суденышках. - Рыбаки! Комсомольцы! Люди доблестного и нелегкого труда! Сейчас мы спустим баркасы и соберем вас у себя на борту,- гремела над морем громкоговорящая связь ( капитаны по УКВ умышленно не отвечали). Девушки на палубе «Крепчагинца» приветливо и вожделенно махали платочками, мечтая осчастливить рыбаков, конечно же, комсомольским инструктажем. Но хмурые капитаны выбирали тралы, в прямом и переносном смысле «сматывали удочки», врубали «вперед полный» и скрывались в морском просторе. Некоторых судно-призрак, истошно голося на весь Тихий океан, длительно преследовало … Девушки-комсомолки платочки, которыми махали, повязывали на пиратский манер, пряча под ними волосы, и были готовы ринуться на абордаж в случае успешного завершения погони… Н-да-с, основной инстинкт, ничего с ним не поделаешь, батеньки вы мои… А помножьте его еще на мужское пренебрежение и оскорбленную женскую гордость… Алжирские пираты и то гуманнее относились к экипажу захваченного судна. Уловы рыбы катастрофически падали. Это «Крепчагинцу» мы были обязаны исчезновением из магазинов тихоокеанской сельди и заменой ее на иваси. Сельдь требует внимания, длительного поиска, а тут, извините, взяли то, что мимо проплывало. Пришлось рыбацкому руководству идти на поклон к руководству военно-морскому: мол, так и так, мы совсем пропадаем, а ваши рыбу не ловят. Может, возьмут на себя активисток комсомольско-молодежного движения? Руководство флота согласилось взять, но только под себя. Имеется в виду не «миссионерская» поза, как некоторые из вас, в силу испорченности, подумали, а вещи более прозаические. Маршрутом и заходами «Крепчагинца» руководит флот, а ремонты, солярку и все остальное обеспечивают рыбаки. Хлопнули по рукам, выпили по рюмочке, расстались, довольные друг другом. Руководство заходами поручили опытным в деле молодежного просвещения, в том числе и полового, работникам комсомольского отдела Камчатской военной флотилии. И начался вояж знаменитого судна вдоль побережья, где базировались корабли военно-морского флота. Вздрогнули вулканы, пытаясь сделать то, что многократно происходило в гарнизонах, а снег сошел с сопок. Вулкану извергаться положено в определенные периоды. Моряк извергается постоянно, беспорядочно и хаотично, взависимости от того, что приснилось, привиделось, или куда( в кого) удалось вструмить. А уж выбор был! Девушки, которые недавно сами набрасывались на гражданских моряков, просились домой. Моряки военные не соглашались и продолжали неистово вструмлять. Есть мнение, что развал Военно-Морского Флота СССР, в частности, Тихоокеанского, начался не с горбачевского «потепления», а с «Крепчагинца». Как и рыбалка, боевая подготовка пошла насмарку… Политотделы на метр были завалены жалобами жен, карающие мечи парткомиссий заржавели и затупились от крови жертв основного инстинкта. Комсомольский отдел Камчатской военной флотилии тоже устал. В частности, Сева Станковский, мой названный и неоднократно «молочный» брат, планирующий заходы. - Химик, ну что опять у Вас? Как так «молочный»? Объясняю. Когда холостые мужчины грудь одних и тех же женщин ласкали, они такими братьями и становились. Да не записывайте Вы, женаты мы уже, не дай бог, листик Ваш женам попадет…Старпомы, уймите его, пожалуйста, только не сильно. Чуть нить рассказа не оборвал… Когда становилось совсем невмоготу, я набирал его, Севин, телефон. - Сева, привет, я. Что у тебя с «Крепчагинцем»? -Ищу, куда б его подальше заслать. - По этому поводу и звоню. Куда-куда, к нам. Сам знаешь, база отдаленная, лодки, сопки, пять домов да три казармы. -Что, опять к тебе? Две недели не прошло… -Выручай, брат! Жена уже месяц в Киеве… -Ладно. Понимаю. Будет. Жди. Но за это выполнишь поручение, секретное. Слушай… Я связался с тральщиком брандвахты, на котором служил мой друг. - Косточкин, привет! Завтра просись к стенке, комсомольский актив учить. - Ура, неужели опять приходит?! Ну, Сева, ну, молодец! Второй месяц у вас сидим! - Да, но сильно не радуйся. Задание нам, от Севы. Все при встрече. Конец связи. Ясное и солнечное утро ознаменовалось громкой музыкой и силуэтом белого парохода, входящего в бухту, где базировались наши лодки. Народ радовался, но по-разному. Около политодела появились первые женщины, требующие приема у начпо. Они, женщины, всегда все замечали первыми. А угрозу семейному очагу чувствовали кожей, миль за двадцать. Особенно после прошлого визита «Крепчагинца» к нам и встрече мужей, «после экскурсии по кораблю», ранним утром. Даже оперативный опоздал против них с докладом. Начальство выражало недовольство. Неискренне, но настойчиво. Пока судно швартовалось, парткомиссии было объявлено казарменное положение. Дела с формулировкой: «За аморальное поведение» ждали только вписывания фамилий. Карающий меч уже лежал на столе. Секретарь парткомиссии иногда крутил его за рукоятку, поглаживал лезвие, а потом укладывал на место, напряженно покашливая. Было принято решение допустить на судно личный состав срочной службы и холостяков. На пирсе выставить вооруженную вахту. Время пребывания на борту- два часа, после чего- смена комсомольского актива. Отставших замам искать лично. Утром пароход отправить. Ура, в нас, в замов, верят! А жена-то в Киеве! Начпо звонил в политотдел флотилии и впервые в жизн с ним ругался. Сева, дежурный по флотилии, вяло отбивался… Скандал, одним словом… А многим- радость! А мне! И Косточкину! Косточкин со своим с минером сидели у меня на кухне и пили виноградно-яблочный сок, несмотря на наличие молочной двадцатипятилитровой фляги со спиртом. Это- на вечер. Фляга. Выпьем, не сомневайтесь. Сейчас Севу выручать нужно. Просил избавиться от «Крепчагинца» навсегда, но без жертв. -Предлагаю посадить «Крепчагинца» на мель. Мы ночью буи переставим, выход из бухты-всего сорок метров. Пусть постоит, -это минер. - И месяца три с мели не снимем, нет у нас буксиров и спасателей .Ага, а мои бойцы вплавь будут добираться, утонут- а с кого спросят? Может, им под гирокомпасы топоры подложить? Помните, «Пятнадцатилетний капитан», Новая Зеландия?.- это я. - Есть решение, мужики, -это Косточкин. Не зря подпольная кличка-«Мозг». Одобрили. Звоним Севе. Он рукоплещет и кричит, что следующий визит в ресторан «Авача» за его счет. И немножко- за счет Морпорта. Мы милостиво соглашаемся. Вечер прошел, как надо. На «Крепчагинце». Я так устал контролировать активистов, что валился с ног. А как многое осталось неохваченным, например, та рыженькая, из методкабинета… Утро. «Крепчагинец» отваливает от стенки. На пирсе усталые, но счастливые, комбриг с начпо. Тоже всю ночь порядок контролировали… Опять бравурная музыка, пароход отошел метров на тридцать от стенки. Что? Опять швартуется? А, вот причина: с тральщика выскакивает минер и какая-то девушка с растрепанными волосами, слева в прическе перышко от подушки застряло…На борт просится. Девушку забрали, пошли на выход. От минера отказались. Начпо дерет Косточкина, вызвал с тральщика: -Опять Вы все здесь разлагаете?! Минер скромно прячется…Я тоже. Косточкин разлагает. Кстати, больше их тральщик к нашим пирсам никогда не подпускали, даже за водой, как бы я ни просил. Зато штормовые участились: брандвахта ветер меряет… Дальше будет страшно. У кого с нервами и мозгами не в порядке- лучше пропустите. -Химик, химик, я сказал: «с мозгами». Куда пошли-то? Останьтесь, Вам не грозит.
«Крепчагинец» подошел к Авачинской бухте. -Добро на вход нет, в связи с общефлотскими учениями. Следуйте в Магадан. Сева потирал руки. Решение Косточкина было простым и гениальным: -Не пущать! Сбрось проблемы дальше. А Тихоокеанский флот, ой, какой большой! Магадан. - Общефлотские учения продолжаются. Следуйте южнее. И пошло-поехало: Шумшу, Парамушир, Бухта Ольга, бухта Владимир, поселок Тихоокеанский, Владивосток, Камрань, и т.д. Говорят, «Крепчагинец» видели, когда он японские сети с красной рыбой выбирал в нашей зоне ответственности. А есть то-надо? А топливо? Какое-то время они маскировались под плавбазу… Так и пропал белый пароход в просторах мирового океана, отвергаемый всеми портами… А все довольны были: и Сева, и начальство, и мы, и, наверное, девушки. Устали они от нас. Но не поручусь. Говорят, многие моряки видели, как из морской пучины, светясь огнями и гремя музыкой, стряхивая воду с палуб и водоросли с бортов, появляется трехпалубный красавец белый пароход…Вдоль борта девушки в косынках и с абордажными крючьями…И горе тем, кого они догонят. Не девушки то - суккубы…Горе оказавшимся рядом… Помните, что колокол Ллойда звонит почти каждый день… Это- «Крепчагинец»… Впрочем, у меня, как всегда, собственное мнение. На днях телевизор смотрел. Сомалийские пираты! Ха-ха! Химик, это для Вас, доверчивого… Была там наша база, на Сокотре. Острове инопланетных растений, неземной и чуждой красоты. Сколько там боевых кораблей скопилось? А результат? Правильно, никакого. А почему? И никто не стреляет? А потому, что женщины. Мое мнение. Ну и где еще «Крепчагинцу» быть? Не верите? Там он. Дошел. Обосновался. Нет? А чего военно-морская группировка России бессильна? А почему у пиратов обводы шлюпок настолько знакомы? И из-под краски на носу пробивается: «Кре…» И лица я вчера узнал. Ух, эта рыженькая, в косынке…
Валя Бодров служил в соединении под странным названием ОВС – АСС. Расшифровывалось это просто: отряд вспомогательных судов и аварийно-спасательной службы. Он был женат на очень красивой женщине. Это сейчас кто угодно накачал губы силиконом, и на тебе - красавица. У Лиды губы были натуральными и завораживали мужчин. Они жили сами по себе, и когда шевелились, заставляли нас просто впадать в транс. Воздействие было настолько гипнотическим, что я просто не помню людей, способных не согласиться с ней хоть в чем - то. На глаза (огромные и умные), фигуру (стройную и сексуальную), голос ( грудной и глубокий), грудь (далеко не второго размера) никто не обращал внимания. Губы…Это была арфа Орфея, которую заслушались сирены и прозевали « Арго». Она была прекрасной хозяйкой и женщиной со вкусом. Она многое знала. Именно она научила нас очищать магаданскую водку. Водка была в зеленых бутылках и зеленоватого цвета. После второй бутылки вызывала устойчивую и мучительную рвоту. Лида при нас засыпала в бутылку немного марганца, а потом тихо сказала: « подождите». Ждали все, безропотно, даже те, у кого горели трубы. Никто не мог сопротивляться приказам этих губ. Когда в бутылке, стоящей на столе, начала клубиться и оседать какая-то рыже-черная гадость, она опять прошептала: «Вот что вы пьете, ребята…» Сама она, как и все медики, пила чистый неразбавленный спирт. Кроме того, она обыгрывала в карты, нарды и другую сугубо мужскую игру, типа шахмат или шашек, любого. Это тоже было поводом для уважения. Потом она аккуратно перелила ¾ бутылки в пустую тару, а остальное безжалостно вылила в раковину. На эмали бесстыдно переливались радужные пятна – нефть. После этой демонстрации мы все перешли на шило. Валя, в отличие от жены, был прост, неухожен, каким и должен быть муж такой женщины, дающей сто очков вперед любому мужику, и просто не аккуратен. Более небрежного офицера я встретил за всю службу только один раз, в заводе в бухте Сельдевой. Подворотничку его кителя было три месяца… Холостяки очень удивлялись выбору Лиды и завидовали Бодрову. Ходил слух, что он страдает гигантоманией в штанах, но училищные одноклассники, бывшие с ним в бане, этот слух не подтверждали. Фуражку он носил « деревянную», то есть выданную со склада, шинель засаленную, так как деньги на пошив новой были потрачены на наряды жены, брюки не гладил неделями. А что, соединение не боевое, лоск держать нечего. Работяги – они работяги и есть. Но однажды грянул гром: во-первых, в соединение пришел новый начальник политотдела, а во - вторых, народ собирали на очередную флотскую комсомольскую конференцию. Начпо оказался лощеным барином двух метров ростом, и обладателем шикарного мягкого баритона, которым он виртуозно владел. Женщины просто падали от сочетания этих качеств. Форма на нем выглядела, как смокинг. Вале, который был помощником начальника политотдела по комсомолу, был выдвинут ультиматум: или он выглядит на уровне начпо, или не едет на конференцию. О, знаете ли вы, что такое комсомольская конференция? Нет, вы не знаете что это такое! Это возможность увидеть училищных одноклассников, это рестораны по вечерам и задушевные беседы, это красивые девушки с распущенными волосами по ночам, это водка с друзьями, это хорошая драка с криками: « Бей хоть по яйцам, но не по лицу, мне завтра выступать!» Нет, вы не знаете, что это такое - комсомольская конференция… Лишение участия в ней равнялось кастрации, и Валя решился. Шинель (новую, парадную), он занял у одного одноклассника, шитую севастопольскую фуражку (балтийская была хуже и имела вызывающий вид; о северной и говорить не стоило – презерватив, после использования одетый на голову) - у другого, брюки и тужурку - у третьего. Мы не жалели. Начпо оценил внешний вид Бодрова очень положительно и даже поставил его в пример другим офицерам. На конференцию Валя поехал вместе с нами, гордо вышагивая, в форме с иголочки, сначала к автобусу, везущему нас в аэропорт, а потом и к самолету. В автобусе он любовался своим отражением в стекле. Перелет – дело сложное. Начальство летело на «ТУ» командующего флотом, а мы на «АН-24», десантный вариант. Первая посадка – в Монгохто, под Магаданом, потом вторая – Владивосток. В грузовом отсеке (он же пассажирский) АНа очень холодно, поэтому, несмотря на употребление согревающих напитков (не чая), во Владивосток мы прибывали в состоянии, похожим на анабиоз. Юные, и не очень, организмы, требовали тепла и еды. Чтобы не привлекать внимания, мы разбредались по разным ресторанам столицы Приморья. Вне зависимости от названия ресторана (хоть «Кавказ», хоть «Арагви», хоть «Золотой рог» или «Волна») меню везде было одинаковым. Салат из кальмаров, маринованный папоротник. В качестве горячего - то же, но жаренное, и 100 граммов водки на человека – шла очередная антиалкогольная кампания. Заявленного в меню горячего, даже столь скромного, не было и в помине. Группы желающих согреться, как правило, состояли из пяти человек – чтобы заказать целую бутылку водки и пять салатов из кальмара. Заказ повторялся в течение вечера четыре – пять раз. На пятом салате кто-нибудь (от переедания, конечно,) падал лицом в салат, и водку на этот стол уже не подавали. Однажды в салате оказался Саша Барташов – стокилограммовый красавец с румянцем во всю щеку. Только что отплясывал с девицами в зале, присел к столу - и все. Водка для нашего стола закончилась, а вечер был в самом разгаре. Мы вяло уговаривали официантку, она так же вяло отказывалась принести еще - правила игры есть правила игры. Нарушил – до свидания. Но вдруг судьба улыбнулась нам. Судьба была одета в красное платье с глубоким декольте, имела неплохую, но уже слегка оплывшую фигуру, толстый слой косметики на лице и низкий бас. Совсем как Панночка в «Вие», она протянула руки в сторону лежащего в салате Саши и пророкотала: « Отдайте мне его!» Мы растерялись больше от баса, чем от странной просьбы. Затем кто-то в шутку брякнул: -Меньше чем за бутылку водки не отдадим! - и добавил уже в спину (или в место, находящееся чуть ниже ее – смотрел он именно туда) удаляющейся женщины: - Литровую! Последнее замечание было просто издевательским, так как литровая тара была страшным дефицитом. Спина не дрогнула. Правда, слегка вздрогнули крутые ягодицы, но это вопрос спорный. Мы посмеялись, но, оказалось, зря. Через несколько минут «судьба» опять возникла перед нами с подносом в руках. На подносе стояла запотевшая литровая бутылка водки. - Теперь могу я его забрать? – вопросила она тем же голосом, от которого кровь застывала в жилах. - М - м - можете…- проблеяли мы. Поставив водку на стол, она приподняла Сашкину физиономию, ласково обтерла ее салфеткой, проворковала «пойдем, миленький» и повела его, слегка пришедшего в себя, к выходу. Он доверчиво прижимался к ней плечом. Мы сидели, слегка обалдевшие и растерянные. Даже хмель почти прошел – ведь только что, за бутылку водки, мы продали друга. Продали офицера, комсомольца, спортсмена, красавца. Продали, как завалящую б…дь! А еще этот нечеловечески низкий голос… - Ну что, ребята, за Саню? – хрипло предложил кто-то, и мы выпили, почему-то не чокаясь. Догонять парочку не бросился никто. Всем было неуютно и как-то не по себе. От голоса. Пришлось сворачиваться, веселья уже не было. Поспать не удалось. В два часа ночи в многоместный номер флотской гостиницы ворвался рыдающий Бодров. Он развлекался с друзьями в ресторане «Волна», что на Морвокзале. Все было чинно и благородно. Раздражал только «механический» старший лейтенант, сидевший в одиночестве за пару столиков от них. Во-первых, он был в кителе (уважающие себя офицеры ходят в ресторан в БЕЛОЙ рубашке и ТУЖУРКЕ). Во-вторых, с не подшитым подворотничком (даже на корабле так выглядеть просто не допустимо). В-третьих, он очень быстро напился, видно, принес с собой. В-четвертых, на совет официантки заказать закуску, он встал, покачиваясь, расстегнул ширинку, и с криком: - Вот моя закуска! – вывалил на стол член. В-пятых, не стоило так громко кричать, там и смотреть-то было не на что, не то, что закусывать. В-шестых, был вызван патруль. В-седьмых, этот придурок, что хорошо было видно через стекло, отделявшее зал от гардероба, даже не помнил, где он разделся, и долго шатался меж вешалок, поддерживаемый под руки патрулем. В-восьмых, он и одеться не мог самостоятельно, даже фуражку ему начальник патруля трижды на голову одевал, а он ее сбрасывал, тряся башкою. Развлекался. Вся эта возня элитарно - саркастически комментировалась за Валиным столом. Особенно остроумен и беспощаден в оценках был сам Валя. Наконец-то со старлеем справились и увели. Вечер чинно протянулся в беседах и возлияниях до закрытия ресторана. Группа была очень горда собой, что никто не напился и никогда ни один из них не опустится до уровня того офицера-безобразника. Тут-то и наступило «в - девятых». Под номерком, где висели Валины вещи, было ПУСТО. Просто голый крючок. Исчезли парадная шинель, шитая фуражка и красивое, белое, вязанное шерстяное кашне. Когда все посетители покинули гардероб ресторана, на одном из крючков осталась сиротливо висеть невостребованная шинель с механическими молоточками на затертых и мятых погонах. Более того, полы шинели были неприлично коротко подрезаны, по моде тех жалких пижонов, которые не могут проститься с курсантскими взглядами на красоту формы и всячески ее уродуют. А может, в короткой шинели было удобнее спускаться в трюма по крутым корабельным трапам. «Деревянная» фуражка с поломанным козырьком, черное кашне и шинель были засалены до невозможности и носили следы впитанного в разное время машинного масла и тавота. Шок был настолько велик, что друзья начали опасаться за рассудок Бодрова. Валя бессвязно вскрикивал, порывался куда-то бежать, возвращался и ощупывал крючок, не веря глазам, а потом заплакал. Хочу пояснить, что сукно на шинель мы получали раз в пять лет, и Вале,получив, предстояло отдать его товарищу, у которого он взял новую шинель перед поездкой. Пропажа шинели означала, что лет десять (считай, что никогда) ему уже не быть красивым. И он заплакал еще горше. Но до этого было еще далеко, а пока предстояло разыскать старлея. Валя помчался в комендатуру, в надежде застать его в камере. Но взгляды начальника патруля не совпали с Валиными. В этот вечер никто из офицеров в комендатуру не попадал, впрочем, как и в предыдущие. Если патруль был не комендантский, а нормальный, из плавсостава, то нарушитель доставлялся на КПП родного соединения: сегодня ты, завтра я. Фамилии тоже не записывались, для доклада о несении службы хватало и матросских. Поиски оказались тщетными. Старлей, как и новая форма, бесследно растворились в темноте Владивостокской ночи. Вобщем, наступил крантец, и Валя прятался от своего начпо все три дня. Молоточки с погон он сорвал, но куцая шинель лучше не стала. Не успели мы посопереживать Вале, как распахнулась дверь, открытая ударом ноги. В номер влетел Барташов, как-то странно одетый и с ботинками в руках. Эти ботинки с криком «сволочи!» полетели нам в головы. Правда, он несколько успокоился, видя нашу искреннюю радость. Возгласы: «Живой, живой! А мы боялись, она всю кровь из тебя высосала!» - и вовсе привели его в благодушное настроение. - Высосала всю, но не кровь, – начал он рассказ.- Помню, куда-то ехали, целовались, потом была темная комната и прекрасный секс. Ее звали Машей. Потом я задремал. Открываю глаза – горит ночник, на тумбочке стакан, в стакане зубы чьи-то, челюсть вставная. За окном светает. По комнате ходит бабуля лет шестидесяти, в байковом халате, щеки запавшие, нос крючком – челюсть-то в стакане. Я вспомнил, как мне хорошо было, и вежливо так говорю: «Здравствуйте, бабушка, а где Маша?» Здесь голос его задрожал от пережитого ужаса: - А она протягивает ко мне морщинистые костлявые руки и говорит беззубым шепелявым ртом, замогильным голосом: « Эчо я – Мася, товохой!». Я сначала переспросил, а потом до меня дошло: « Это я – Маша, дорогой!» А в комнате жарко так. И тут мне вспомнилась почему-то и Баба-Яга, и печка ее натопленная… Вобщем, схватил я одежду в охапку, снес по дороге бабушку плечом, и бежал, бежал, бежал…Даже как оделся по дороге – не помню. Он посмотрел на нас, корчившихся от смеха под одеялами и хрюкающими в подушки, и ботинки опять полетели нам в головы. Уже совсем рассвело, пора было выдвигаться в Дом Офицеров, на конференцию. Одна кровать пустовала. Отсутствовал Витя Графов. Он появился, но с рассеченной губой, двумя налитыми шишками на лбу, напоминающими рожки, настолько симметрично они расположились, и фингалом под глазом. Вид был настолько плох, что любой маломальский начальник, проникнувшись отеческим долгом, хлестал бы его розгами до тех пор, пока бы рука не устала, а потом перевел его в ОВРу или стройбат. Причем, в тот же день. Витя был хмур и расстроен, а глянув на себя в зеркало, махнул рукой и произнес: - Все, пи…дец карьере! На вопрос, что случилось, он коротко ответил:- «Ночной орел»,- и мы больше не расспрашивали, а только сочувственно кивали. Нет наказания хуже для ходоков по чужим женам, застигнутых этими мужьями в положении « In fragrante». (Если муж с друзьями – это совсем плохо, от одиночки и отбиться можно, и убежать. Вите не повезло, муж соседей позвал). Тужурку несчастному одевают задом наперед, застегивают на все пуговицы, а в рукава продевают швабру. Потом выводят сластолюбца на лестничную клетку и придают ему ускорение пинком. И летит он, милый, широко расставив руки-крылья, считая ступеньки и оглашая своими клекочущими криками тишину ночного подъезда, ударяясь о перила и стены, и лишь слегка притормаживая на поворотах лестничных маршей… Тональный крем в этом случае помочь не мог, и мы оставили Витю переживать случившееся в номере, посоветовав не отлучаться. А сами двинулись в ДОФ. Тема конференции звучала приблизительно так: « О личном примере комсомольского актива флота ..."
Фамилия старлея была Соловьев. Он перехаживал в звании уже полтора года. Это несколько раздражало и отнюдь не грело сердце. Хотелось обмануть злодейку – судьбу каким-нибудь героическим подвигом. Но совершить подвиг начальнику продовольственной службы бригады подводных лодок достаточно проблематично. Что героического может быть в выписке накладных и выдаче пайков? Конечно, можно было бы нагло сожрать накладные на глазах изумленного японского или американского десанта, скрыв таким образом численность бригады. А потом принять героическую смерть от супостата. И быть отмеченным и причисленным к сонму героев. Посмертно. Но это, во-первых, не привлекало. Во-вторых, десант не проявлял желания нападать и высаживаться . Оставалось одно – надеяться, что начальство вспомнит и вручит вожделенный приказ. Однако, время шло, начальство не вспоминало, а груз взысканий, которых достаточно у любого уважающего себя офицера, не просто рос, а уже давил к земле и заставлял сутулиться. Но! Судьба благосклонна к терпеливым. -Товарищи! Сегодня мы успешно прошли 12-ю проверку из Москвы за этот месяц. Одно плохо – икра кончилась. У кого есть?- спросил начпо на очередном внеочередном совещании. Тишина оглушала. Молчали «штабные», молчали командиры и замы подводных лодок. Молчали даже помощники, у которых обычно есть все. Москва за предыдущие 11 проверок съела и увезла все. В воздухе явственно запахло скандалом. Этот запах очень похож на запах маленького жучка – его в простонародье называют « американская вонючка». « ВЫ ЧО! ЕБТЬ!»- включился комбриг. Он выходил свое контр- адмиральское звание в бесконечных походах в отдаленные точки мирового океана и был чужд дипломатии. Это про него ходили ужасные слухи в рядах американских моряков. Якобы, бродит в водах Тихого океана дизельная подводная лодка, на борту которой сущий зверь. Он небрит, грязен, с полотенцем вокруг шеи - чирьи замучили- и , к тому же, туг на ухо. На любое проявление морской солидарности при встрече в море у этого монстра один ответ: « Боевая тревога! Торпедная атака!» Однажды американский фрегат и лодка с комбригом на борту находились в море в непосредственной близости, так, что морды вероятного противника можно было рассмотреть до таких деталей, как прыщи и прижженные квасцами бритвенные порезы. Командир фрегата тактично разглядывал Чудо-юдо, появившееся на мостике русской субмарины. Чудо - юдо яростно и молча сверлило его глазами. Вынести такой взгляд могут разве что лодочные химик или доктор. Они закаленные. Командир фрегата не выдержал, робко взмахнул рукой и неуверенно произнес: - Хелло! Комбриг повертел головой, осматриваясь, никого не нашел (сигнальщик прятался за устройством работы дизеля под водой, т.н. «шнорхелем»),и сурово вопросил американца: - Это я – х…йло? На мостик выбрался старпом лодки в таком же виде, что и комбриг – без знаков различия на плечах и шапке без «краба». Командир фрегата растерялся в конец и подписал себе приговор. Он еще шире улыбнулся голливудской улыбкой на все тридцать два зуба и крикнул: - Хелло , рашен! -Товарищ комбриг, Вы слышали – х…ево покрашен- возмутился старпом.- Перед походом красились. Комбрига больше возмутила голливудская улыбка – у него от большинства зубов, благодаря отечественной стоматологии и лодочной пище , остались гнилые корешки. « Боевая тревога! Торпедная атака! – взревел комбриг. Командир фрегата понял все кожей, а не ушами, изменился в лице и фрегат, по его команде, бросился наутек. - Обосрался, супостат, - констатировал, почесываясь, комбриг, и спустился в центральный. И вот сегодня, эта живая легенда просила помощи у него – старлея Соловьева! -У меня … есть, - прошелестел Соловьев враз пересохшим от такой удачи языком. - Сколько?- вступил начпо. - Две банки- доложил Соловьев, и, после паузы, добавил: - Трехлитровых - Неси! Бегом ! И он побежал. Надо сказать, что поселок был невелик - пять домов да три казармы. Женатый народ жил у нас в домах, а неженатый - в «чудильнике». Так называлось офицерское общежитие, где коротали ночи молодые лейтенанты и мичмана. Много чудес видели его стены. Иногда лейтенанты на пару ублажали жену какого-нибудь командира БЧ, находившегося в море. Иногда этот же командир сначала бегал с кортиком за этими лейтенантами по трем этажам, а потом пил с ними «мировую», кляня женское непостоянство и всю их подлую природу. Гарнизон был дружный, почти все общее. Иногда здесь пытались убить призового поросенка, но не ножом – подводники люди сентиментальные и не живодеры,- а с помощью взрывчатки или стрельбы из табельного пистолета. Как правило, животное не страдало, и, с визгом выпрыгнув в окно или дверь, возвращалось на родное подсобное хозяйство. Дырки от пуль в стенах, копоть от взрыва ликвидировала стройбригада береговой базы, попутно вставляя выбитые стекла. Раны лечили медики, не сообщая об этом в гарнизонный госпиталь. Клятва Гиппократа, сами понимаете, не противоречит круговой гарнизонной поруке. Кстати, кроме свиней на подсобном хозяйстве были и коровы. Семьи с малолетними детьми получали молоко даже в пургу, когда к нам не ходил транспорт «Авача» с продовольствием, и в магазине не было ничего, кроме кукурузного крахмала. Стадо в пятнадцать голов водил по поселку огромный племенной бык Васька. Коровы повсюду оставляли круглые лепешки, и мат в них вступивших довольно часто звучал на улицах поселка. Некоторые подводники возвращались домой «на автомате». Это когда голова уже не соображает ничего от огромного количества употребленного спиртного, а ноги идут в нужном направлении. Лепешки играли подлую и коварную роль противопехотных мин. Правда ноги и руки оставались целы, однако и так неважное равновесие убивалось наповал. Для человека, который в этот момент был не гомо сапиенсом, а гомо автоматикусом, так как мозг в процессе ходьбы не участвовал, это было равносильно контрольному выстрелу в голову. Раздавалось мощное, а иногда и дохлое восклицание «Хе!ккк…», звук падения «тяжелого тупого предмета», как пишут в милицейских протоколах, и всякое движение прекращалось. Упавшие в лепешку лицом ,как правило, не матерились, а по- детски мирно засыпали в теплом. Страдали, правда, те, кому приходилось доставлять тела домой, и жены, эти тела обмывающие. Хуже всех, конечно, было их соседям по комнате в «чудильнике». Здесь тело, пришедшее в себя, только утром смывало заскорузлый навоз с физиономии. А в комнате так воняло хлевом, что хотелось замычать самому. Соловьев вбежал в подъезд, пулей метнулся на второй этаж, схватил по банке икры в каждую руку и скатился по лестнице. Дверь подъезда, даже при сильном нажатии плечом, не открывалась. Соловьев приналег покрепче, упираясь ногой в косяк изо всех сил, и протиснулся в щель. На крыльце стояла корова, увлеченно удобряя бетон прямо под козырьком подъезда .Ее глаза были задумчивы и грустны. Соловьев ухватил банки покрепче и совершил роковую ошибку. ОН С РАЗМАХА, ИЗО ВСЕЙ СИЛЫ, НАПОДДАЛ НОГОЙ ПО ТОЩЕМУ КОРОВЬЕМУ ЗАДУ! Корова, жалобно мукнув, соскочила с крыльца. Но это «МУ» было не жалобой боли, а вскриком оскорбленной самки. Соловьев понял это, когда огромная туша Васьки с разгона пригвоздила его к двери. Слава Богу, старлей был поджар и застрял МЕЖДУ рогами. Бык разошелся не на шутку. Он яростно старался поддеть обидчика кончиком рогов, но Соловьев был начеку и вертелся, как уж. Далее события развивались стремительно. Васька, не достав врага, мотнул головой снизу вверх, и располосовал штанину Соловьева по шву снизу до самого паха, трепетно остановившись в полутора миллиметрах от мошонки. Пожалел, видимо, неразумного. Соловьев, почувствовав боль и теплую струйку крови, побежавшую по ноге, тоненько завизжал и разбил на голове у быка банку икры. Пока бык, тряся башкой, избавлялся от соленой жижи, попавшей в глаза, старлей, нырнув под рога, бросился бежать. Он бежал очень быстро, продолжая визжать (тоненько), прижав к груди ПОСЛЕДНЮЮ БАНКУ ИКРЫ В БРИГАДЕ и оставляя за собой икорный след. Васька бежал по этому следу как собака-ищейка, опустив голову, раздувая ноздри и издавая страшный рев. Коровы, продолжали жевать жвачку и томно следили за ходом погони. Соловьев, в силу своей худобы, явно лидировал. Он прижимал к груди банку с икрой, прижимал, как Знамя части, как мать прижимает дитя. Вид забега портила резво мелькающая голая нога и парусом раздувавшаяся где-то сзади распоротая штанина. Гонка закончилась у дубовых дверей пищеблока, которые Соловьев успел закрыть перед носом Васьки. От удара задрожали стены, но дверь выдержала. Утерев пот, заливший глаза, рукавом шинели, старлей обессилено сполз по стене. Ноги не держали, все тело била нервная дрожь. Особенно рана беспокоила. А вдруг, гад, самое драгоценное повредил? Однако осмотр и прощупывание успокаивали. За дверью столовой продолжал бесноваться Васька, во всю мощь своих бычьих легких, излагая Соловьеву, что он с ним сделает, когда поймает. Свои угрозы он подкреплял мощными ударами в двери. Дрожало все здание. Показав быку дулю в качестве компенсации за пережитый ужас, старлей нашел путь отхода. Все-таки он был намного умнее быка. Выбравшись через окно, и в обход, продравшись через стланик, Соловьев добрался до штаба и ворвался в кабинет комбрига. -Вот!- поставил он на стол банку икры. В кабинете было человек семь: проверяющий из Москвы, лощеный, упитанный и чистенький капраз, комбриг, начпо, начштаба, секретарь парткомиссии и мелкие штабные. Все воззрились на это нагло заявленное « Вот». Со стенок банки на полированную столешницу стекали медленные грязно-бело-красные потеки, расплываясь на полировке и превращаясь в безобразные лужицы. То ли сперма с кровью, то ли клей БФ с клюквой… Такие же лужицы обозначили периметр шинели Соловьева. Икринки сначала скапливались на выпуклостях лейтенантского тела, а затем, набрав критическую массу, нежно, с сочным шлепком ложились на паркет.. Безобразные пятна слизи, еще недавно бывшие деликатесом, пропитали черное сукно шинели и распущенную штанину, превратившуюся в бесформенный грязный жгут. Особенно не по-уставному выглядела бледная, голая волосатая нога с кровоточащей царапиной с внутренней стороны. Зрелище было прегадкое. Первым пришел в себя проверяющий. Брезгливо пожевав губами, и сложив их в трогательную обиженную трубочку, он вопросил вдруг ставшим тонким голоском: -А где же вторая банка? Дело в том, что москвичам, проверяющим готовность ВМФ к ведению боевых действий, приходилось делиться итогами командировки с начальником, с кадрами, с коллегами. Одной банки явно не хватало. Себе не оставалось. Это было серьезно. Проверяющий уже начал искать справку по бригаде, чтобы восстановить часть найденных замечаний, вычеркнутых в честь икры. Комбриг и Начпо первыми поняли возможные масштабы происходящей трагедии. Прощай, Академия Генштаба, прощай перевод в советскую Европу - Прибалтику. - Соловьев!- голос комбрига заставил дрожать стекла. -В санчасть, быстро, на перевязку. -И новенькую фельдшерицу пришли, пусть зайдет, - все же он был мудр, наш комбриг. Фельдшерица появилась через секунду после этих слов. Еще раскаты эха блуждали по кабинету, а она – тут как тут. Мистика! Правый рукав халата у нее был закатан до плеча – она была акушером и, очевидно, только что прервала осмотр очередной «подводницкой» жены. Пока воображение присутствующих дорисовывало соблазнительные картины, вызванные этим закатанным рукавом (флагманский штурман даже прикрыл глаза и затряс головой, отгоняя наваждение), комбриг что-то шепнул ей на ухо. Кивнув и забрав со стола банку с икрой, она удалилась. Через несколько минут опаснейшая ситуация была гениально разрешена. Дело в том, что только в санчасти можно было найти баночки из-под майонеза. Для чего они там использовались, скромно умолчим. Но двенадцать баночек, горлышки которых были заботливо прикрыты вощеной бумагой и перетянуты резиночками, а внутри светился, зернился и переливался нежным цветом рыбный деликатес, благотворно подействовали на настроение москвича. Он опять стал благодушен и спрятал справку по бригаде. При такой упаковке икры хватало. На всех. - Вот, чтобы, значится, удобней везти было, и вообще…- вступил начпо. Все закивали головами, делая вид, что упаковка икры в баночки для анализов дело обычное. Такая вот фирменная бригадная упаковка. Проверяющий был зачарован содержанием и форму пропускал через него, а потому напрашивающихся аналогий не провел. Соловьев появился из санчасти с остекленевшими глазами и медицинской лопаткой в руке – он ей икру в эти баночки перекладывал. Бедняга был чем-то так потрясен, что порывался нарушить субординацию и произнести пару фраз без разрешения. Из состояния « грогги» его вывел начштаба, объявив выговор за неопрятный внешний вид и выгнав из кабинета с обещанием потом разобраться. Иногда неведение лучше знания. Фельдшерица появилась у нас недавно. До нее, в лучших традициях домостроя, к телам женщин гарнизона, особенно в вопросах гинекологии, врачи- мужчины не допускались. На аборты, если позволяли срок и погода, бедняжки отправлялись в Петропавловск, в госпиталь. Те, кому не повезло, были вынуждены рожать. И вот, наконец-то, появилась женщина-акушер. Все заинтересованные бросились в санчасть. Весь майонез с прошлого привоза продовольствия (ящик) был раскуплен. Баночки были чисто вымыты, а анализы сданы волнующимися от задержки месячных гарнизонными дамами. Других баночек не было. Кстати, именно во время перекладки «рыбьих яиц» слесарь бербазы что-то ремонтировал. Воды в городке не было. Ни руки помыть, ни , совершенно верно, баночки. Этим и объяснялось внезапное появление медработницы в кабинете комбрига. Жаловаться приходила. Так что, братцы, никакой мистики, суровая проза жизни. А что же Соловьев? Да ничего особенного. Он почти не изменился. Ну разве что голова трястись начала, да глаз левый подергивается. Доктор сказал, тик. Но мы думаем, это от жадности. Простить себе не может ту банку, что быку об голову разбил, жлоб. На подсобном хозяйстве он не появляется – видно, боится не сдержаться, чтоб на быка не набросится. Так нет на Ваське той икры, и давно уже.. Правда, иногда, по пьянке, после второй бутылки, особенно если в компании есть женщины, он ставит ногу на стол, задирает штанину и демонстрирует длинный тонкий шрам на икре. И плачет. После третьей - расстегивает штаны, спускает их до тощих щиколоток и показывает , насколько бык не достал до «хозяйства». И снова плачет. Его даже пару раз за это били. Во – первых, нечего ноги на стол громоздить. Во-вторых, подумаешь, икра, нашел, о чем плакать. И более ценное люди теряли, и ничего. Той икры в рыбе – как грязи, не стоит она офицерских слез. Вон Коля Бурысов трехлитровую банку спирта разбил, а как держится! Бык Васька - тот молодец, обид не помнит, днями у соловьевского подъезда, со всем стадом, стоит. То ли извиниться хочет, то ли поиграть. Люди довольны, в городке чище стало – коровы-то от чудильника не отходят, а он на краю стоит. Только Соловьев недоволен – видите ли, неудобно ему каждый вечер домой через окно первого этажа лазить. Ах, да. Если раньше мы его Соловьем звали, то теперь –Тореадором. Заслужил. А звание ему через два месяца все же дали. Когда взыскание сняли за неопрятный внешний вид во время московской проверки. И в другую часть перевели, чтоб быка не раздражал. Хотя знающие люди говорят другое- чтобы про баночки не проболтался.
Если кто думает, что речь пойдет о женском бюсте, дальше может не слушать. Идите, жену пощупайте, или еще кого… В те давние времена нас окружали совсем другие бюсты: основоположников и военачальников. Портрет это ладно, а вот бюст в кабинете – это по настоящему круто. В кабинете заместителя начальника одного из факультетов Военно-политической Академии им. В.И.Ленина, как входишь, аккурат слева, на сейфе, такой бюст и стоял. Ленина, конечно. Дежурный по факультету днем сидел в коридоре, за столом, а ночью свои положенные четыре часа спал в этом кабинете – только там был диван. Факультет занимал последний этаж старинного здания с высоченными потолками: длинный коридор с одинаковыми дверями справа и слева. Хуже всего было дежурить летом: металлическая крыша разогревалась на солнце и жара на этаже стояла страшная. Витя Бережной заступил на дежурство с воскресенья на понедельник. На факультете никого не было. Сутки, с 8.00 до 8.00, ему предстояло провести в полном одиночестве, борясь со скукой. Если кто думает, что в политической академии учатся политические отморозки, посвящающие каждую свободную минуту изучению трудов классиков марксизма-ленинизма, то спешу вас разочаровать. С большим удовольствием мы изучали стратегию, тактику, оружие и вероятного противника. Классиков мы действительно любили: на их трудах очень удобно спать в классе на самоподготовке, подложив пяток томов под голову. Если бы мы конспектировали все, положенное по учебной программе, то к концу обучения заработали бы горб, спазм пальцев правой руки и потерю зрения. В целях сохранения здоровья, мы не утруждались, а собирали конспекты у добросовестных (были и такие) выпускников, убывающих на флот, убеждая их погрузить в контейнер что-нибудь полезное, а не двести килограммов макулатуры, да еще соблазняя обещанием помощи при загрузке. Последний аргумент всегда решал вопрос в пользу просителя. Время, сэкономленное на бесполезном, но необходимом конспектировании, использовалось для посещения театров, первого в стране «Макдональдса» и знакомства с Москвой. Витя был хроническим отличником. Ему легко давались все науки, но не за счет усидчивости, а за счет хорошей памяти, недюжинного ума и прекрасного образования. Он школу и училище закончил с золотыми медалями. Был у него, правда, постыдный факт в биографии: он перед училищем, целый курс, в ГИТИСе учился! Хотел, видите ли, курс истории искусства прослушать. Когда прослушал, бросил это гражданское заведение. Что ж, каждый имеет право на ошибку, так что мы его не корили. Его стихи и рассказы печатали во всех молодежных изданиях. Иногда, по просьбе друзей, он выдавал стихотворные экспромты на любую, самую скучную тему. - Витя, а сможешь про ручку, тетрадку, и чтоб немного эротики? Через пару секунд Витя выдавал: Взяв тетрадь-с-сучку, На одну н-ночку, Залуплю ручку, И спущу… строчку. Да-с, талантливый человечище был. Сейчас, платочек достану, а то на слезу пробило от лирики…А может, это Дима Правиков в училище сочинил? Вот склероз проклятый. Да ладно, не важно, кто сочинил, главное - душевно. Продолжаю. Но так как все давалось слишком легко, он заскучал. А как недюжинные личности от скуки избавляются? Правильно, с помощью алкоголя. Кстати, впервые решил попробовать забыться. А тут такой случай – дежурство подвернулось, чистота эксперимента, домашние не мешают, жена не гундит и все такое… Поэтому к дежурству он подготовился хорошо: взял книгу, бутерброды, бутылку водки, бутылку вина и пять бутылок пива: дежурить, так дежурить. Разделся до трусов - жарко было, двери входные на ключ закрыл, дежурить начал с водки. Неправильно, конечно, но подсказать некому было, что градусы повышать можно, а понижать нельзя. Естественно, потяжелело ему, часам, этак, к двенадцати. А солнце печет, на улице градусов тридцать, внутри здания все сорок. Пошел он, потом обливаясь, открыть окно в кабинете замначальника. Окно - то открыл, да вот беда: выходя в коридор, сейф плечом задел, не вписался в узкий кабинет. Он к тому времени уже противолодочным зигзагом ходил. Сейф загудел и закачался, бюст Ленина вместе с сейфом. Витя сначала сейф останавливал, но руки сильными оказались, не остановил, а в другую сторону накренил. Потом бросился бюст ловить, а сейф-то бросил! Бюст через него перелетел и на пол – хрясь! Витя наклонился, поднял гипсовое произведение искусства эпохи социалистического реализма, а носа-то и нет, отбился! Мало того, под диван улетел. Начал двигать диван, а тот развалился, спинка оторвалась, а все остальное на ногу упало, больно! Применил он идиоматические выражения из словаря (см. словарь) – полегчало немного. Вышел, выпил, думать начал, как беде помочь и бюст восстановить. Пробовал нос слюной приклеить – не держится, сколько ни плюй. Выпил, дальше думает. Нашел клей канцелярский – тоже не держит, а другого нет. Час клеил и пил, пил и клеил – не держится. А нос вождя почернел весь и крошиться начал от частых падений. Отдохнул Витя с очередной бутылкой пива. Бутылку в урну для бумаг бросил. Подумал – и нос туда же отправил. А потом ухватил бюст, зашел в кабинет, но к окну близко не подходил, умный потому что, понимал, что выпасть может. Так, с метр не доходя до подоконника, и метнул его в окошко. И что удивительно, попал ведь! Далеко внизу что-то гупнуло, кто-то громко закричал, но посмотреть вниз сил не оставалось. Витя, утомленный успехом, споткнулся о поломанный диван, упал и заснул… Он не слышал трезвонящих телефонов, громкого стука в запертую дверь факультета, беготни по лестницам и этажам, гула голосов в колодезном дворе у здания. Проснулся он глубокой ночью, с болью в голове и «какой» во рту. Дрожащей рукой налил воды из графина, отпил, оделся, пошел, поблевал в окно. Слегка полегчало. Подремал еще. В семь утра в дверь по-хозяйски зазвонили и заколотили. Зевая, Витя отправился открывать, удивляясь раннему визиту сменщика. Но ошибочка вышла: на этаж ворвался замначальника факультета и онемел от картины разгрома и количества пустых бутылок. Вчера, во время полета бюста, под окном проезжала «Волга» начальника академии. Сержант-водитель рассказывал: - Отвез я начальника. Еду, значит, коротким путем, не по главной аллее. Солнышко светит, тишина, безлюдье. Вдруг страшный удар, взрыв, над головой что-то лопнуло и в машине как-то светлее стало. Затормозил, оборачиваюсь- в крыше дыра, а на заднем сидении – Владимир Ильич! Хоть и без носа, но я узнал. На меня смотрит. Пристально! Укоряет будто… Закричал я страшно, от испуга, и сознание потерял. Потом искали виновного, обзванивали факультеты, вызванивали начальника нашего, сообщили, что дежурного нет, ходили мол, проверяли. Шум большой был, но из-за машины, не из-за вождя. Когда мы пришли на занятия, Витя писал объяснительную. - Мужики, в какой последовательности писать: сначала пил водку, а потом вино, или наоборот? Мы покрутили пальцами у висков. . Витя сказал: - Понял, - и начал с чистого листа. Заглянув в объяснение, мы ужаснулись. Все «поняв», он написал: « Заступив на дежурство по факультету, я выпил пять бутылок пива…». Наказали его, конечно, но не сильно – отличник. Начальнику академии доложили, что бюст сушился на окне, чтобы в понедельник занять подобающее место на партсобрании факультета и посиять вымытой от пыли лысиной. Налетевший порыв ветра захлопнул раму, рама задела бюст и т.д. А на месте дежурного не было, потому что бюст мыл, увлекся, стука в дверь не слышал – вода шумела. Моряки своих не выдают. А вот дежурить по факультету Витю больше не ставили. Так до окончания академии только в патруль и ходил. Одно плохо – замначфака диван выбросил и дверь в кабинет на ключ закрывал: там еще мягкие стулья были. Как бы спали, если б не «классики», пять томов под голову, ума не приложу.
