Магадан. Окончание.К счастью, больше опытов на ниве политического просвещения мне проводить не довелось, в следующий раз я выступал перед своими товарищами с лекцией о вычислительных машинах и кибернетике.
Вычислительных машин я к этому времени в непосредственной близости не наблюдал, а что такое кибернетика и сейчас представляю без достаточной ясности. Поэтому воспоминания о лекторской деятельности во время магаданской зимовки вызывают у меня до сих пор лёгкие угрызения совести. О следующих моих неудачах в области просвещения окружающих я расскажу позднее.
Запомнившиеся мне лекции, разумеется, были событиями, несколько выпадающими из обычного ряда рутинных мероприятий, которыми была заполнена наша жизнь в замкнутом мирке плавбазы и лодок. В город я выходил редко, это было связано с транспортными неудобствами: бухта отстоит от центральной улицы на несколько километров, да и посещать там особенно было нечего. Спектакли в театре имени Горького, который помещался в бывшем чекистском клубе, проходили в две смены, но удивить свежего наблюдателя они могли разве только видом красавиц с многочисленными золотыми украшениями, я раньше такого числа этих предметов не видел.
Во время отпуска, уже в Москве, одна моя пожилая знакомая, разглядывая привезённые с севера фотографии, грустно созналась, что строила на лютом морозе здание упомянутого
что, естественно, не добавило моих симпатий к магаданскому очагу культуры. Вдобавок, длинной зимой в магаданских широтах почти всегда было темно, мела позёмка при сильном морозе, что тоже не очень способствовало желанию выходить с плавбазы.
Кое-кто из молодых офицеров на свой страх и риск перетащил свои семьи в Магадан. Снять для этого какой-нибудь угол было очень трудно (и дорого), так что смельчаки насчитывались единицами. Когда я попал в гости к одному из них – штурману нашей лодки – меня поразило, что хозяин полуземляного домика – бывший зек, не имеющий права выезда «на материк» даже после отбытия срока, держит на видном месте своего жилища портрет Сталина. Побеседовать на эту тему с угрюмым и озлобленным человеком не удалось, но я поневоле вспомнил о рассказах милицейского начальства относительно состава местных жителей: среди них было немало бывших «власовцев», немецких полицаев и прочего народа, не убитого насмерть, но пропавшего в результате прошедшей войны.
Однако внешняя городская жизнь не слишком интересовала большинство из наших моряков.
Мы жили в замкнутом мире плавбазы и своих лодок, довольно быстро приспособившись к новым северным условиям. Без выходов в море и посещений семьи служба оставляла мне непривычно много свободного времени, которое я с удовольствием тратил на зубрёжку английских слов, вычисление интегралов и изготовление транзисторных приёмников. Я уже вспоминал, что последнее занятие захватило множество наших моряков с лодок и плавбазы. По вечерам у меня почти постоянно сидел флагманский врач Миша Самотин со своими приёмниками и приходили другие жертвы транзисторной эпидемии. Подчинённые флагврача конечно знали о недуге, поразившем их начальника, и поэтому все вечерние доклады по медицинской части происходили у меня в каюте. На содержание лекарских переговоров я, естественно, не обращал внимания, и, как выяснилось впоследствии, совершенно зря.
Так однажды к нам зашёл стоматолог плавбазы из числа фельдшеров и подробно обсуждал с Самотиным вопросы сохранения своих инструментов на время очередной сессии в медицинской академии, где пожилой эскулап заканчивал заочное образование. Не прошло и недели после отъезда фельдшера, как у меня разболелись зубы. Не знаю как относится к этой разновидности недугов мужская половина читателей, а я вполне разделяю мнение Расула Гамзатова, который характеризовал данную напасть словами:
О дрянная боль зубная...
Как и все другие несчастья, обычно не постигающие нас в одиночку, моё мелкое недомогание тоже совпало по времени с большим мероприятием – приходом в Магадан линейного ледокола, который должен был обеспечить переход плавбазы к северному причалу для бункеровки – пополнения запасов угля. То, что запасы угля подходят к концу все мы знали не понаслышке, так как и на плавбазе, и внутри лодок постепенно снижалась температура. Разговоры о прибытии ледокола шли не первую неделю, дело это постоянно откладывалось, и все экипажи ожидали бункеровки по готовности номер один. Таким образом, о транспортировке меня в береговую поликлинику не могло быть и речи.
Наша плавбаза «Север». На снимке изображён беспокойный момент, связанный с переходом к северной стороне бухты для бункеровки.
Собрав остатки чувства юмора, я обратился к своему другу с призывом удалить зловредный зуб, который не давал мне возможности даже выспаться перед предстоящим мероприятием: на время бункеровки плавбазы лодки оттаскивают в сторону, и они стоят во льду, ожидая возвращения своей «кормилицы». В своём обращении я патетически спрашивал приятеля, может ли майор медицинской службы с высшим образованием сделать то, что доступно фельдшеру. Как мне показалось, Миша поплёлся за ящиком с зубодёрными инструментами без особого энтузиазма. Увы, несмотря на старания флагврача и медицинских матросов, желанные инструменты не обнаруживались. Оказалось, что доклад – докладом, но, боясь остаться без главных средств своей деятельности, фельдшер запрятал свой ящик так, что никто не смог его найти, а ведь плавбаза – это всё-таки не город или стог сена.
В таком плачевном состоянии я отбыл вместе со своим кораблём в пробитую ледоколом полынью. Во время этого «автономного плавания» (без хода) я только что и мог делать, так это стоять на мостике и глотать холодную воду. Пока она не согревалась во рту, ещё можно было как-то сохранять командирское достоинство. Как на грех, перед отходом от борта плавбазы нам доставили почту. Один моряк получил посылку с яблоками и по простоте душевной принялся угощать меня. Уж не знаю, что было написано у меня на физиономии, но даже предельно сглаженные звуки, которые я издавал в благодарность за угощение, быстро убедили окружающих в его несвоевременности...
Как только лодка ошвартовалась к возвратившейся на своё место плавбазе через двое (!) суток, Миша буквально схватил меня и с помощью довоенного автомобиля «М-1», который выполнял обязанности представительского выезда при нашем комбриге, доставил в поликлинику МВД, естественно, – лучшую в городе. Ангел в облике пожилой женщины-врача произнёс: «Голубчик, да у Вас газовая гангрена!», быстро просверлил необходимое отверстие для выпуска мерзкого джинна на волю, и мир снова засиял для меня своими великолепными красками...
К слову говоря, этот и большинство других зубов вместе с растительностью на голове я оставил на Дальнем Востоке в качестве дани за пребывание в непривычных природных и техногенных условиях и употребление пищи без витаминов.
В частности, в Магадане даже картофель в нашем рационе был
Для тех, кто знаком с возможностями отечественной пищевой промышленности, комментариев к последнему факту не требуется: варево из казённого продукта было просто отвратительным.
Сушеный картофель получают путем предварительной подготовки, бланширования и сушки свежего картофеля. Сушеный картофель выпускают в виде столбиков, кубиков или пластинок.
В череде подобных описанному событий не мирового масштаба можно было и не заметить прихода долгожданной весны. Но в феврале из далёкого внешнего мира мне был подан знаменательный сигнал: комбриг показал длинную шифровку, посвященную моей персоне, где говорилось, что Военный совет флота снова не нашёл для меня вакансии в академию, но мне предлагается место старшего научного сотрудника Морской физической секции при Сибирском отделении академии наук. Приведённое сочетание одиннадцати слов я встретил впервые и с помощью Виктора Яковлевича попытался осмыслить его значение.
В частности, мой умудрённый опытом старший товарищ сразу пояснил, что это предложение сразу ставит крест на моей морской службе. Но когда относительно молодому человеку говорят о начале новой жизни, он склонен переоценивать её завлекающие перспективы и не сразу спохватывается об утрате уже имеющихся ценностей.
Я уже не раз грешил сравнениями с великими людьми, и поэтому хочу напомнить название книжки о нашем выдающемся современнике Акселе Ивановиче Берге – «Три жизни». Адмирал и академик сначала командовал подводной лодкой, потом стал известным радиоинженером и организатором внедрения радиолокаторов в ранге заместителя министра, а закончил свою карьеру главным кибернетиком страны – он возглавлял академический научный совет по этой модной проблеме. Упомянутый совет размещался в Вычислительном центре Академии наук, и я не раз наблюдал Акселя Ивановича, неизменно облачённого в форму инженер-адмирала со значком командира подводной лодки. Приходилось мне и слушать выступления незаурядного человека, неизменно восхищаясь их содержанием и манерой обращения со слушателями. Так что для приведённых здесь рассуждений у меня есть, так сказать, личные основания. Уж не знаю, что переживал молодой остзейский дворянин Берг, расставаясь с перебаламученным революцией Флотом в конце двадцатых годов, но увидев его спустя полвека в морской форме с дорогим для меня значком, я невольно взялся сравнивать и свои «две жизни» и периодически возвращаюсь к этому занятию до настоящего времени. Думается, что после чтения моего сочинения читателю станут понятны некоторые выводы из таких ностальгических раздумий.
Но в 1963 году о Берге я знал только понаслышке, и принимал свои решения, советуясь только со своими товарищами. Надо сознаться, что особых дебатов у нас не было, и Виктор Яковлевич, и другие мои сослуживцы считали переход в новое качество разумным делом. Видно и они не совсем адекватно представляли неизбежные потери при расставании с морским братством. Ведь все его ценности всегда были при нас, а привычное и близкое всегда уступает неведомому и далёкому (ну конечно, – Академия наук!). Вот и сейчас, я исписал полстраницы сумбурными рассуждениями о сравнения «прямого» и «ломаного» вариантов жизненного курса, треть века тому назад и такие размышления оказались мне не под силу.
Спустя несколько лет я познакомился с результатами теории оптимального управления – так называемым принципом максимума Понтрягина. Перевод этих результатов на обычный житейский язык означает, что в каждой ситуации внешних условий существует единственное наилучшее решение для перевода исследуемого объекта из начальной в конечную точку. Думаю, что это правило справедливо не только для ракет или других бездушных предметов, проблемы управления которыми подтолкнули появление блестящей теории.
И ещё. Надводные корабли в районах повышенной опасности от нападения неприятельских подводных лодок идут зигзагом, незакономерно изменяя свой курс. Ну с ними понятно: грозящая опасность оправдывает потери времени на отвороты. Мне никто не грозил. Остаётся предположить, что сменились некоторые внешние условия или ориентиры. Помнится, среди прочего, больше всего огорчала мысль, что не удалось послужить на атомной лодке...
Чтобы читатель не подумал чего-то лишнего относительно реальных обстоятельств, которые вызвали мой перевод на работу в Академии наук, необходимо сообщить о неромантических деталях подоплёки этого перевода, которые стали известны мне спустя десяток лет после описываемых событий.
При организации работы
в Новосибирском Академгородке был сделан запрос в кадровые органы флота на кандидатуру командира подводной лодки, склонного к научным исследованиям. А личными делами командиров лодок в управлении кадров ведал уже знакомый читателю мой однокашник Володя Гарин, который к этому времени потерял зрение и переквалифицировался в кадровика. Не берусь оценивать критерии отбора, которые применялись при определении новоявленных научных сотрудников, но в число претендентов попали двое отличников нашего училища, из которых высокое начальство остановилось на моей персоне...
Институт гидродинамики им. М.А.Лаврентьева СО РАН
А в феврале 1963 года я сходил на городскую почту, оповестил по плохо работающему телефону свою семью, что нас ждут совсем иные перемены (до этого все планы и расчёты были связаны с переездом в Ленинград), и дал согласие на перевод. В далёкой Находке маманя и жена вооружились картами и долго искали океанские просторы среди сибирской равнины. В этом месте из числа водных объектов ничего, кроме голубой полоски Оби возле Новосибирска, не обнаруживалось...
В повседневной жизни столь важное для меня событие, как предложение сменить образ жизни, имело только теоретическое значение: я продолжал службу, стараясь никак не показать окружающим возможное снижение интереса к ней, для командира корабля это было недопустимым делом.
В мае и в наших широтах солнышко начало пригревать посильнее, лёд сначала очистился от снега, а потом наступил и черёд расставания с надоевшим панцирем, который держал наши корабли в бездействии. Сход льда случился в одночасье во время сильного урагана, который за пару суток взломал ещё довольно толстое покрытие и вынес его остатки в море, ветер дул со стороны Магадана по «трубе», образованной прибрежными сопками. Для нас ледолом был непривычным событием, и все экипажи по тревоге находились на кораблях, постоянно следя за швартовыми.
А у стоящих недалеко пограничных катеров (они были старожилами) такой предусмотрительности не наблюдалось, хотя и малые кораблики стихия норовила сорвать со швартовых.
К несчастью, пришлось наблюдать, как во время одного особенно сильного порыва ветра стальной швартов буквально разрезал пополам матроса-пограничника...
После очистки бухты ото льда, начались наши выходы в море. Запомнилось с каким азартом и чувством облегчения занимался их организацией комбриг, эта деятельность очевидным образом отвлекала его от зимней депрессии, которая оказалась неизбежным спутником нашего вынужденного безделья. Мы выходили в море, осваивали незнакомые пустынные места и привыкали к ним. При мне до торпедных стрельб дело не дошло, плохо представляется, как проводить перезагрузку практических торпед в совершенно не оборудованном для этого месте.
К сожалению, очень часто выходы нашего корабля срывались из-за поломок механизмов.
Я уже упоминал, что профилактические ремонтные работы 1962 года были сорваны, а за время зимней стоянки в Магадане своими силами мало что удалось сделать, да и запчастей на плавбазе было маловато. Комбриг всякий раз, естественно, был недоволен срывами, но не допускал упреков в мой адрес в связи с «академическими» перспективами.
Наконец, в июне поступил приказ на перевод нашей лодки во Владивосток, а потом – на
в поселке Большой Камень для проведения среднего ремонта. Мы достаточно просто собрали свои пожитки, распрощались с друзьями и товарищами и без всяких «обеспечивающих» на борту взяли курс на далёкое Приморье.
Прощание с ФлотомНа переходе из Магадана во Владивосток стояла на редкость спокойная погода, никаких неприятностей со стороны изношенных механизмов или встречных судов тоже не было. По молодости я ещё не понимал, с чем приходится прощаться и почему так «ласкова» величественная стихия. Все наши моряки ждали свиданий: офицеры с семьями, а все вместе – с нормальными условиями существования, после Магадана Приморье казалось раем.
Ошвартовались мы в Малом Улиссе и сразу приступили к разоружению, то есть выгрузке из лодки всего и вся, включая изношенные аккумуляторные батареи. По мере избавления от нагрузки лодка всё больше «вылезала» из воды и теряла свою самостоятельность, в Большой Камень её потащили на буксире, как обычную баржу. Во время трудоёмкой работы по разоружению лодки на пирс спустился из штаба адмирал Медведев и сообщил, что приказа о переводе в Академию наук всё ещё нет, и он подумывает о назначении меня флагманским специалистом эскадры по разведке.
Разумеется, я принялся отказываться от штабного назначения, такой «поворот» уж совсем не входил в мои планы, но сам разговор с адмиралом не прибавил мне энтузиазма: уж сколько раз и со мной раньше велись официальные беседы о переводах, которые кончались ничем, и на этот раз разговоры об Академии наук могли завершиться тем же, что и обещания отправить меня на учёбу.
Поэтому по прибытии в Большой Камень я решил воспользоваться моментом и отпроситься в отпуск. Дивизионом ремонтирующихся кораблей временно командовал мой бывший сослуживец Паша Иконников. Он попробовал для куража назначить меня хотя бы разок дежурным по дивизиону, но потом отпустил на все четыре стороны, если всерьёз, то все относились к «магаданцам» с сочувствием. Так что последний день моей морской службы не был омрачен ношением повязки дежурного. Впрочем, о том, что этот душный летний день последний на Флоте, я ещё не знал. Просто уселся в грязный междугородний автобус и отправился в Находку.
Хотя все мои мысли были «впереди», с семьёй, давайте на несколько минут задержимся и поговорим об оставшихся в дивизионе ремонтирующихся лодок.
Уже упоминаемые мной порядки кабального соединения военных моряков с их кораблями не нарушаются у нас и во время длительных ремонтов. Множество военнослужащих, попавших в такое положение, выполняют роль бестолково используемой даровой «рабочей силы» и, естественно, буквально разлагаются вместе со своими начальниками. При этом, соединения ремонтирующихся кораблей превращаются в негласный дисциплинарный батальон (так именуются военные тюрьмы) и место интенсивного функционирования так называемых «судов чести». Приказы высокого начальства, извещающие об очередном безобразии в упомянутых «бригадах» и «дивизионах», конечно, всякий раз определяют конкретных виновников, но никому и в голову не приходит задуматься о корнях позорного поведения матросов и офицеров.
Среди прочего, мне повезло и в том, что за десять лет морской службы я, в общей сложности, провел всего 6-8 месяцев в относительно коротких доковых ремонтах, у некоторых моих коллег «ремонтное» времяпровождение занимало большую часть службы. А выводы о ценности военного человека для нашей тогдашней системы пусть читатель делает самостоятельно. Мы же вернёмся в автобус, ползущий по горам в сторону славного города Находка...
Второй раз в году я не просто отдыхал, но ещё и раскатывал с семьей по Приморью на собственном автомобиле (если, конечно, считать таковым «Запорожец»). В своих автомобильных сочинениях я уже вспоминал этот отпуск, поэтому здесь не стоит повторяться.
Примерно через месяц после начала прекрасного летнего отдыха мне позвонил оставшийся на корабле Зайдулин и сообщил, что приказ о переводе в Новосибирск всё-таки получен. Я воспользовался припасённым на этот случай литером (казённым талоном на проезд) и слетал в Новосибирск и Москву.
Капитан 1-го ранга. Воевал с 1941-го по 1945-й год. Инженер по подъёму судов. Беломорский военный флот. Награды: два ордена Красной Звезды; медали "За оборону Заполярья" и "За боевые заслуги".
В Академгородке ко мне вышел из Института гидродинамики, где размещалась Секция (я о ней расскажу позднее), инженер-капитан 1 ранга в штатском – Вячеслав Григорьевич Земцов, другие сотрудники мною не заинтересовались, а может быть, их и не было на месте в летнее время. Мне были даны заверения, что можно ехать на новое место службы со всем семейством, без жилья мы здесь не останемся. Разговор об остальных подробностях новой службы был отложен до более поздних времен. Надоедать старшему по званию офицеру было неудобно, и я отправился в аэропорт, конечно, осмотрев перед отъездом Академгородок.
Сверкающее зеленью и относительной чистотой, а также множеством строящихся объектов научное поселение мне понравилось. По возвращении в Находку я, как это было не раз, наговорил по этому поводу лишних слов, и злопамятная семья впоследствии высмеивала меня за них (как и всякий «рай», при ближайшем рассмотрении Академгородок оказался не без изъянов). Но мои восторги относились к далекой от жизни теории, а на практике нам нужно было приготовить скарб к перемещению на новое место (напомню, в семье было пятеро человек). Мои женщины оказались лёгкими на подъем: они быстро распродали все наши вещи, кроме громоздкого пианино (этот дефицитный предмет служил Танюше). Попутно выяснилось, что всё наше имущество занимает угол контейнера самого малого размера да несколько чемоданов с самыми необходимыми предметами. Контейнер с помощью матросов береговой базы (её продолжали «ликвидировать») отправили в Новосибирск, а я принялся за оформление оставшихся дел.
В Большом Камне мы с Зайдулиным написали необходимые бумаги о передаче корабля, и я без каких-то особых разговоров распрощался с экипажем. Столь же буднично в штабе чиновник в погонах выписал мне предписание, и на этом все мои контакты с Тихоокеанским флотом были закончены. Больше никому до меня не было дела.
Конечно, по ходу перечисленных мероприятий я встречался со многими товарищами по разным местам службы, но от этих встреч у меня до сих пор остается чувство какой-то неловкости. Видимо, основная причина этого состояла и состоит в том, что я уезжал в спокойное «гражданское» место, а товарищи мои оставались на краю страны нести нелёгкую службу.
Примерно по тем же причинам впоследствии я не писал писем на Дальний Восток.
Наконец, все хлопоты были закончены. В день нашего отлёта 29 сентября во Владивостоке было тепло. В ожидании самолёта (они у нас обязательно опаздывают) ребятишки носились по тесному зданию аэропорта. Но вот долгожданный «Ту-104» принял нас на борт, при наборе высоты в иллюминаторы открылся великолепный вид Амурского залива, и мы распрощались с Приморьем...
Как я уже упоминал, в жизни никаких официальных разговоров, знаменующих окончание моей морской службы, не было. Не стану и сейчас заниматься так называемыми «подведениями итогов», дело это пустое.
Хотя мне всё больше кажется, что описанные выше семнадцать лет, безусловно, лучшие и самые счастливые в моей жизни.
Обращение к выпускникам нахимовских и подготовительных училищ.Пожалуйста, не забывайте сообщать своим однокашникам о существовании нашего блога, посвященного истории Нахимовских училищ, о появлении новых публикаций.
Сообщайте сведения о себе и своих однокашниках, воспитателях: годы и места службы, учебы, повышения квалификации, место рождения, жительства, иные биографические сведения. Мы стремимся собрать все возможные данные о выпускниках, командирах, преподавателях всех трех нахимовских училищ и оказать посильную помощь в увековечивании памяти ВМПУ. Просьба присылать все, чем считаете вправе поделиться, все, что, по Вашему мнению, должно найти отражение в нашей коллективной истории.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ.
198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
