Глава 12. Миноносцы. Окончание.
Повиноваться Перин-Полосовскому никто не хотел, особенно, когда стала известна история с наймом лоцмана для перехода Немецкого моря. Погода стояла чудесная. Остров Борнхольм издавал благоухание, когда его ещё не было видно, и этот аромат осенних цветов вместе с запахом сена, так несвойственные морю, щекотал нервы и напоминал покинутую землю. Рослов, стоя на вахте, с наслаждением вдыхал этот чудесный и далёкий аромат. Даже Яшка, казалось, заинтересовался запахом и, повернув мордочку по направлению к неведомому острову, с любопытством нюхал воздух.
Шли по-прежнему хорошо, экономическим ходом. Офицеры отдыхали без шквалов, дождей, даже мелкой зыби, столь неприятной для миноносцев, а командиры наслаждались отсутствием брани начальства по семафору или сигналу. Лапишевский добросовестно прокладывал курсы, направляясь в Виго. Туда же глядели компасные румбы других миноносцев. Оскандалилась лишь «интендантская вдова». «Авантажный» тоже держал курс в испанский порт Виго, но попал в какую-то неведомую бухту. Фон Вассен с недоумением разглядывал берега. Не было видно ни оживлённой гавани, ни нарядного белого города среди зелёных садов. Миноносец шёл малым ходом. Фон Вассен не знал, что ему предпринять, пока вахтенный мичман не подсказал решения:
– Вот плывут в море рыбачьи шлюпки. Спросим у них.
И, как Чичиков, спрашивавший когда-то у встречного извозчика: «Что это за деревня?», - фон Вассен на русско-франко-испанском жаргоне обратился к «сеньорам» с просьбой сообщить, что это за бухта. Незнакомая бухта оказалась Ферроль, расположенная севернее Виго.
– Но, однако, как мы попали сюда? – думал фон Вассен. - Подгуляли наши компасы?
Он осмотрел главный компас и понял, наконец, в чём дело. Центральная плоскость компаса, которая должна была совпадать с диаметральной плоскостью миноносца, была сдвинута влево на 11°. Очевидно, рулевой слишком усердно почистил медный колпак компаса.
При продолжающейся благоприятной погоде миноносцы подходили к Криту и входили в бухту Суда. Там стояли на бочке канонерская лодка «Храбрый» и два номерных
Остров недавно пережил восстание греков против Турции и был оккупирован военными судами и войсками великих держав – России, Франции, Англии и Италии, которая тоже считала себя великой державой. В казармах под Кипром помещался русский батальон. Жители острова, арнауты, частично были мусульманами и говорили по-турецки, но Турцию и турок ненавидели, считая себя чистокровными греками.
Божественный климат острова был ровен и мягок. Зима торжествовала лишь в декабре и выражалась в тёплых дождливых днях, а лето – в июле, когда бывало душно от дувшего из Сахары самума. Дороги из Суды в Канею расстилались бархатной скатертью среди густых кактусовых изгородей с яркими пунцовыми цветами. В Суде имелось и Русское морское собрание – маленький симпатичный домик в саду из вечноцветущих апельсиновых деревьев. Там ласкал глаз чудесный вид на бухту, звал к игре в теннис; возбуждал аппетит дворик, где повар-туземец чудесно жарил молодого барашка, предварительно натерев его солью, перцем, чесноком и обсыпав какой-то душистой травкой. Барашек заливался красным вином.
Одним из «Циклонов» – № 214 – командовал капитан второго ранга Константин Петров, дружески именуемый Костаки. Маленький, какой-то высохший от беспробудного алкоголизма, Костаки представлял нечто среднее между мумией и обезьяной. Несмотря на это, он был смел, правдив и даже находчив. Благодаря этим качествам Костаки находился в фаворе у начальства и даже попал командиром стационара на Крите.
Как-то в дождливый день в Кронштадте в библиотеку заглянули двое – сначала Костаки, никогда ничего не читающий, даже газет, а затем и сам главный командир. Костаки, основательно выпивший и закусивший, лишь только «утонул» в мягком кресле, как погрузился в сон, не успев даже взять в руки газету. Затем его маленькое тело стало понемногу сползать вниз и, наконец, нырнуло куда-то под клеёнку большого стола с газетами. Костаки продолжал спать – только пара его ботинок, как ноги Ваверлея в пруду, торчали из-под края клеёнки. Придя в библиотеку, почтенный адмирал был изумлён и заинтересован этой парой ног. Он осторожно приподнял клеёнку, заглянул в лицо спящего офицера и, узнав Костаки, стал его будить. Костаки, наконец, открыл глаза. Узнав, в свою очередь, адмирала, он удивлённо сказал: «Ваше превосходительство, да Вы-то как сюда, под стол, попали?» Адмирал только засмеялся и махнул рукой.
В Суде, где стоял его миноносец, Костаки признавал только одно: водку, жаренного на вертеле барашка и красное вино. Всё остальное шло как-то самотёком. Его выручал вахтенный начальник миноносца, лихой мичман Зубровский, фактически командующий «Циклоном» № 214.
Но когда алкоголизм переходил в стадию запоя, Костаки становился опасен. В эти дни он переставал съезжать в Морское собрание кушать барашка и переходил на водку и пиво. Водка заедалась солёными помидорами, а пиво – ломтиками арбуза, который на Крите держался весь зимний сезон. Вступать с ним в беседу в эти дни было нельзя, так как Костаки в каждом слове находил оскорбление.
Зубровский был красивый парень. У одного поручика из состава русского батальона он встретил красавицу-арнаутку, которую поручик украл у итальянского командира и выдавал её за свою жену. У Зубровского быстро созрело решение – украсть, в свою очередь, у поручика Фатьму, сделать её временной женой, нанять квартиру с коврами и взять у Костаки месячный отпуск, чтобы насладиться семейной жизнью. Однако мичман не учёл одного непредвиденного обстоятельства, а именно того, что красавицу-арнаутку разыскивали оскорблённые её поведением родичи, арнауты с Белой горы, дабы достойно наказать изменницу Корана. И вот, когда мичман, находящийся в безвестном отсутствии с миноносца, пришёл как-то в свою канейскую квартиру с подарком для Фатьмы, он на веранде нашёл её труп с воткнутым в сердце кинжалом. Бедный Зубровский, поражённый ужасом и горем, поспешил вернуться на миноносец, чтобы доложить об этом командиру. На миноносце, в кают-компании, Зубровский, обнаружив на столе арбузы, понял, что начался запой, почему говорить с Костаки будет трудновато. Однако он всё же решился.
Костаки слушал внимательно, пожёвывая в порядке очереди помидоры и ломтики арбуза. Как-то сразу наступил южный тёплый вечер. Вспыхнули электрические лампочки. И, наконец, Костаки нашёл «пункт» для оскорбления. Это была именно недельная отлучка мичмана без командирского разрешения. Костаки начал кричать на мичмана, размахивая руками перед самым лицом. Мичман, наконец, возмутился. Там, на веранде, лежит накрытый коврами труп Фатьмы, а здесь эта обезьяна орёт на него, как на матроса. Зубровский посмотрел на щуплую фигуру пьяного Костаки, сжал крепкие кулаки и зычно гаркнул:
– Ну, довольно, а то рожу разобью!
Услышав это недвусмысленное обещание, Костаки впал в пьяное бешенство. Он побежал в свою каюту, выхватил из бюро заряженный револьвер и, ещё не вбежав в кают-компанию, начал стрелять в мичмана. Зубровский поспешил выскочить на палубу. Костаки мчался за ним. Шлюпки были подняты на ночь, и только на бакштове за кормой держался дежурный тузик, но путь туда заграждал Костаки с револьвером.
– Хватай его, бей его, – орал он изумлённому вахтенному матросу, размахивая револьвером в дрожащих руках. Одна пуля уже просвистела мимо мичманского уха, и Зубровский, прыгнув за борт, поплыл к берегу.
– Тузик за ним, привезти его сюда, – кричал Костаки вахтенному, стреляя в то же время в фосфоресцирующий след плывущего мичмана.
Он сбегал в каюту, снова зарядил револьвер и вернулся на палубу продолжать пьяную стрельбу.
Тузик ушёл, мичмана втащили в него и, конечно, доставили на берег. Зубровский подождал, пока ему привезли с миноносца сухое платье.
Костаки же продолжал бешеное пьянство. Ему казалось, что он убил мичмана, и порой у него из глаз капала пьяная слеза.
На другой день Костаки ничего не помнил. Мичману об этом сообщил судовой механик, и Зубровский, похоронив Фатьму, благополучно вернулся на миноносец. Командирский запой кончился.
Миноносцы-невки уже стояли на бочках в Судской бухте. У ван дер Шкапа случилось несчастье. Опрокинулась шлюпка, в которой возвращались с берега гуляющие матросы. Ближе всего находился «Аккуратный», и к нему обратился за помощью ван дер Шкап, прося прислать шлюпку. Но Быков отказал в этом, указав на то, что его шлюпки только что покрашены. В результате утонули два матроса, трупы которых на другой день были найдены водолазами с канонерской лодки. На «Аккуратном» тоже погиб кочегар, вернувшийся на миноносец пьяным. Он заснул на палубе, уткнув лицо в швабру, и во время сна задохнулся.
На другой день оба миноносца выходили в море. Лапишевский был возмущён отказом Быкова в помощи ван дер Шкапу, а также поведением командира. Когда ему доложили, что кочегара не могут разбудить, Быков заорал:
– А вы, такие-сякие, хорошенько встряхните пьянчугу да окатите ведром воды. Вскочет, как встрёпанный, и вас же матюгнёт!
Дрожа от негодования, Лапишевский сказал Быкову:
– После этого я не могу Вас больше уважать.
– Вы ещё молоды и ничего не понимаете, – ответил Быков, ухмыляясь, но, дорожа мичманом, ничего ему не сделал.
Как только миноносцы вернулись в Суду, командир пригласил всех миноносных командиров к себе, где сообщил только что полученную из Петербурга телеграмму. Депеша извещала о включении обоих циклонов в состав дальневосточной эскадры и предписывала доставить их в Джибути.
– Как же это я пойду, – почесал затылок Костаки, - ведь машина у меня разобрана, котлы выщелачиваются, на винте нужно переменить лопасть, и вообще ремонт требуется изрядный.
– Пойдёте на буксире у «Невки», - решил командир канлодки «Храбрый». – Кстати, кто поведёт его? – обратился он к Перин-Полосовскому, как к старшему их командиров больших миноносцев. – Жаль, что транспорт уже ушёл.
Полосовский оглядел командиров, и ему захотелось подложить свинью фон Вассену. Он был не прочь указать на Быкова, но боялся его трогать, а с фон Вассеном у него были свои счёты, и он его недолюбливал. Он доложил командиру «Храброго»: « С миноносцем пойдёт «Авантажный».
– Великолепно, спешите идти, а то барометр падает, да и Святодуский начнёт бомбардировать телеграммами.
Канлодкой командовал один из собутыльников генерал-адмирала флота Иван Петрович Петров. Поэтому он пользовался кличкой «Полупетя», но моряк был неплохой и человек хороший. Офицеры ему доверяли. «Храбрый» только что вернулся из итальянского порта Специя, где ремонтировался и пользовался доком. Там произошла встреча, вспоминая которую офицеры хохотали. Глубокой ночью скучающий на вахте лейтенант, человек решительный и грубоватый, обнаружил приближающуюся к правому почётному трапу какую-то шлюпку без огней. Не понимая, какой это нахал лезет ночью к правому трапу, лейтенант облаял его «по-русски» и потребовал, чтобы тот держал к левому трапу, так как к правому он его не пустит. Однако шлюпка продолжала нахально идти к правому трапу, пристала к нему, и на него влез какой-то крупный мужчина в штатском, как будто даже выпивший.
– Куда лезешь, хам? – приветствовал незнакомца нелюбезный лейтенант. – И что ты ночью бродишь, Каин? – вспомнил он пушкинского «Утопленника».
– А я хочу видеть командира, – заявил тучный, но представительный незнакомец со съехавшей чуть-чуть на затылок мягкой шляпой.
Лейтенанту показалось, что он где-то, когда-то видел этого незваного гостя, стал вежливее, но всё же, защищая покой спящего командира, сердито пробурчал:
– Да ведь командир-то спит, сейчас третий час ночи, не будить же его из-за всяких праздношатающихся. Вы что же, хотите у него в долг что ли просить?
– Да нет же, - улыбаясь, ответил незнакомец, - занимать денег не буду, а просто хочу его видеть. Но всё-таки доложите, может, он и не рассердится.
– А как доложить-то?
– Скажите, что заехал генерал-адмирал, - снова улыбнулся незнакомец.
Лейтенант обалдел, узнав великого князя Алексея Александровича, но не растерялся, а просто сказал:
– Пойдёмте, Ваше императорское высочество, какие уж тут доклады! Уж Вы не сердитесь, что я Вас облаял. Сами понимаете, всякие тут лезут.
Лейтенант провёл его в каюту командира. Вскоре оттуда послышался оглушительный смех «Полупети». Выяснилось, что генерал-адмирал, убивающий за границей всё своё свободное время, оказался в Специи проездом в Геную. Увидел «Храбрый» и вспомнил, что им командует его бывший собутыльник. Отправился на «Храбрый», но по дороге попал в какой-то пикантно-неприличный кабачок с варьете, в котором все артисты выступали голыми и показывали неприличные номера, и застрял там на весь вечер. Он был любителем этого жанра.
В отношении Святодуского «Полупетя» оказался прав. От него, действительно, была получена телеграмма с требованием скорейшего выхода в Джибути всех шести миноносцев.
Ах, Костаки, Костаки, если бы ты знал, что сделает с твоим миноносцем фон Вассен, так хорошо считающий кальсоны, пипифакс, отпускаемый матросам вместо пакли, машинное масло с мылом, ты бы вместо пьянства, наверное, повесился бы заблаговременно! А ты, немецкий осколок Прибалтики, бездарный дворянин без земли, лизоблюд щедрого Российского флота, уж лучше бы уехал в Германию, чтобы торговать там колбасой, а не считать подштанники, думая, что командуешь кораблём. Эти корабли хорошо строят талантливые русские корабельные инженеры, если только им не мешают чиновники из Финляндии и Прибалтики, вроде тебя, с адмиральскими эполетами на плечах и с кочаном капусты вместо головы.
Барометр продолжал падать.
Фон Вассен волновался, даже бросил отчётность и перестал интересоваться расходом материалов на переборку машины, оставив в покое своего механика Данилова.
Фон Вассен всё чаще и чаще посматривал на барометр в штурманской рубке и протирал свои очки.
Откуда-то с севера, из таинственных глубин безмолвия Арктики, шёл на юг, как пьяное чудовище, циклон, понижая давление на барометрах и температуру на термометрах. Готовься, фон Вассен, и не забывай, что поведёшь не один, а два миноносца. Жаль, что ты не видишь, как хохочет Перин-Полосовский, которого ты несколько лет назад назвал заглазно шулером, и это ему было передано.
«Авантажный», взяв на буксир миноносец № 214, тронулся в путь и, напутствуемый пожеланиями канлодки «Храбрый» счастливого пути, исчез из гостеприимной бухты Суда.
А шторм, усиливаясь, свистел и рычал, заставляя миноносцы черпать бортами, бесстыдно обнажал им винты, рвал буксиры манильского троса, стремился залить водой палубу, наполнить ею помещение, заклинить выходы из них. Мокрые и бледные, стояли на своих мостиках командиры.
Костаки по временам вытаскивал из карманных недр дождевека фляжку с коньяком и делал из неё изрядные глотки. А фон Вассен молился всем добрым и немецким богам, про которых говорил ему ещё в школе пастор. Он даже снял бесполезные очки. Всё равно, кроме чудовищных валов, ничего не видно. Валы, как злые враги, шли на миноносец в атаку дружной стаей. Вот вырвало на миноносце № 214 носовой кнехт, за который был закреплён буксир. Фон Вассен начал подавать его на корму миноносца № 214. На миноносце аварии множились. Сломался винт, заклинило руль, буксир намотался на оставшиеся лопасти винта. Волной заклинило световой люк кают-компании и дверь выходного трапа. Там ломились, ища выхода, два судовых офицера, оказавшихся в заключении. Фон Вассен решил по приходе в Порт-Саид перевести весь экипаж циклона на свой миноносец и буксировать пустой миноносец кормой вперёд. Так и было сделано.
Когда «Авантажный» вошёл в Суэцкий канал с искалеченным миноносце на буксире, последний был как больной в стадии скоротечного туберкулёза. Костаки уже пил беспрерывно. С миноносцем погибала душа его неудачной и пьяной жизни. Аварии на миноносце продолжали расти. И посредине канала миноносец № 214 вдруг приподнялся на дыбы и начал опускаться на дно канала, таща за собой и «Авантажного». Фон Вассен поспешил перерубить буксир. Это была скандальная гибель, но все обнажили головы. Жаль, что за очистку канала придётся платить русскому правительству, а не безземельному дворянину фон Вассену.
Этот печальный герой почему-то считал, что все адмиралы – нервные люди, которых нельзя беспокоить неважными новостями. Поэтому он тщательно составил телеграмму, которую и послал Святодускому из Суэца. Телеграмма гласила: «Всё благополучно. Люди спасены. Погиб миноносец № 214. Фон Вассен». Ну и ругался же Святодуский, получив эту телеграмму. Уссурийским тигром метался он по салону. Сейчас же переименовал фон Вассена в фон Зассена. Приказал флаг-капитану по приходе миноносца в Джибути арестовать фон Вассена на миноносце с исполнением служебных обязанностей до прихода эскадры в Порт-Артур с занесением ареста в послужной список. А по приходе в Порт-Артур передать его военно-морскому портовому суду, который там формируется.
В дни весеннего спокойствия Индийского океана эскадра тронулась в дальнейший путь. По пути эскадра зашла в одну глухую гавань Индокитая. Там было всё красиво, просторно, но дико. На флагманский броненосец приезжали французские инженеры, строящие вдоль берега железную дорогу в Сайгон. Они жаловались, как трудно это делать. Ночью приходили на построенную линию дикие слоны, выворачивали телеграфные столбы, ломали рельсы, и работу приходилось начинать сначала.
В заливе купались удавы. Один такой удав и послужил причиной гибели Яшки на «Аккуратном». Как-то утром Фомик Стюарт обнаружил недалеко от миноносца что-то блестящее. В бинокль он увидел наслаждающегося купанием большого удава. Захватив дробовик, сел на тузик и отправился на охоту. Однако она оказалась неудачной, так как удав первый бросился в атаку, грозя перевернуть тузик. Стюарт отважно выстрелил дробью в раскрытую пасть удава, и он затих, лишь вздрагивая туловищем. Взяли удава на буксир. Фомик доставил его на миноносец, а перед подъёмом на палубу ещё раз выстрелил ему в пасть. На палубе же тело удава легко вынули из шкуры, бросили его за борт, а шкуру повесили для просушки над машинным люком. Яшка скоро примчался с бака, где коротал время с матросами, посмотреть, что делается на юте. Увидев змеиную шкуру, Яшка остолбенел от ужаса. Он задрожал, жалобно зацокал, умчался на бак, где стал жаловаться на ужасное чудовище. Через полчаса он снова примчался, желая, должно быть, проверить, не исчезло ли страшилище, и опять умчался на бак. И так бегал целый день, потрясённый ужасом. К вечеру Яшка прекратил свои рейсы и внезапно исчез. Его отыскали уже мёртвым. Доблестный победитель ревельской торговки умер от разрыва сердца.
Часть 3. ПОХОД ПРОДОЛЖАЕТСЯ.
В море весело, на якоре скучно.
Глава 1. Красное море.
Адмиральский флаг – символ власти.
Красное знойное море оставалось позади. Эскадра уже подходила к Баб-Эль-Мондебскому проливу, соединяющему Красное море с Индийским океаном. Он как будто бы замыкался с востока островом Перин с английским портом Аден, с запада – французским портом Джибути, где дальневосточная эскадра могла как следует оправиться и отдохнуть.
Стиснутое библейскими берегами, раскалённое дыханием Сахары и Аравии, Красное море, точно кем-то проклятое, навсегда лишено освежающей радости дождя. Чаще, чем где-либо в мире, на его водах, испещрённых ярко-красными, точно пропитанными кровью полосами, которые ночью кажутся серебряными полями, падают на кораблях люди, поражённые смертельным поцелуем безумного солнца. Грозно оно и своими таинственными рифами, которые растут, поднимаясь с глубины и суля гибель неосторожным морякам.
Каждый маяк здесь открыт ценой жизни целого корабля. С одного корабля, разбившегося ночью, спаслась горсточка людей. Они стояли на высокой поверхности рифов. Во время прилива вода доходила им до шеи, при отливе достигала колен. Солнце жгло головы, а голодные крабы, покрыв всё видимое пространство, впивались в ноги и пожирали тело, когда несчастные готовы были грызть собственные руки. Их случайно подняли через два дня, причём у всех оказались обглоданными ноги. Но воля людей сильней стихий.
Так думал и Святодуский, сидя в кресле на мостике и наблюдая за выполнением эволюций капитанами его эскадры. Характер адмирала портился прямо на глазах. Он проводил в жизнь свой принцип – власть должна быть страшна.
Переход через Красное море продолжался шесть суток. Лоция предупреждала о сильной жаре. Особенно она усилилась при приближении к Аденскому заливу. На море дремал штиль, сопровождаемый для русских моряков-северян необычайной духотой. Офицеры и матросы не находили себе места. От духоты не спасали и солнечные тенты. Если и поднимался по временам ветер со стороны Аравии, то это был самум, и приносил он с собой горячее дыхание пустыни, обжигающее лицо и усиливающее духоту. Души и обливания не помогали, так как вода была чуть ли не горячая. По ночам над эскадрой нависало тяжёлое звёздное небо с ярко сверкающим Млечным Путём. В каютах вовсе не было воздуха, и палубные вентиляторы собирали вокруг себя жаждущих прохлады. В салоне адмирала и в кают-компании стрекотали вентиляторы. Кроме того, с бортов адмиральского помещения спускались мокрые брезенты, дающие иллюзию прохлады. Адмирал запретил ходить на ют, и на нём поперёк корабля протянулся заградительный леер. Заниматься чем-нибудь было трудно; писать и даже читать почти невозможно, хотя Святодуский и вёл что-то вроде дневника, отмечая в нём мысли и чувства. Он считал, что этот материал впоследствии пригодится для его биографии. Лёд отпускался только офицерам, но и его не хватало, так как в рефрижераторы, где он готовился, можно было во избежание согревания ходить лишь раз в день. Судовые врачи категорически не советовали пить холодные со льдом напитки, а рекомендовали, наоборот, обыкновенный горячий чай, утоляющий жажду. Однако эскулапы много поглощали пива со льдом. Всё же благодаря сухому воздуху у офицеров и команды не появлялись тропические сыпи, нарывы и тепловая экзема. Море казалось пустынным. Пароходы попадались лишь изредка. А мириады особых водяных паучков и сообщали местами воде тот красноватый оттенок, особенно заметный весной, за который море и получило наименование Красного.
Глава 2. Думы адмирала.
Трудно узнать, что думает власть имущий.
Заходящее солнце приятно и крокодилу.
Жизнь на эскадре текла своим однообразным, как ход часов, порядком. Неофициальная жизнь, недоступная наблюдению начальства, пряталась и в кают-компании, и в командном кубрике, а жизнь официальная сосредотачивалась на мостике, где находились в лице вахты уши и глаза корабля и откуда шли приказания в разные части корабля. Лозунгом вахты являлась формула «всё видеть и всё знать». Всё это выливалось в службу вахты, ограждавшую безопасность корабля, ведение корабля по назначенному пути и наблюдение за флагманом для следования его движению и исполнения адмиральских распоряжений. Вахта флагманского корабля вела наблюдение за всеми кораблями. Приказания адмирала выражались сигналами, не исполнять которые командир мог лишь в том случае, если сигнал был явно ошибочен или опасен для благополучия корабля.
Так и было с Нахимовым в бытность его командиром фрегата, когда на сигнал адмирала о курсе он ответил: «Курс ведёт к опасности», - и свернул в сторону. Когда английская эскадра под командой адмирала Паркера осаждала Копенгаген, бомбардируя его, адмирал, считая невозможным достигнуть успеха, поднял сигнал «прекратить бой». Младший флагман, знаменитый адмирал Нельсон, когда ему доложили о сигнале, приложил трубу к выбитому глазу и сказал: «Клянусь, я не вижу сигнала адмирала Паркера. Продолжать бой!» Копенгаген был взят.
Вахта на корабле священна. Командир и старший офицер не могут отдавать приказаний помимо вахты. Когда объявляется аврал, вахта приостанавливается и исполнительная власть переходит к старшему офицеру. Символом вахтенного начальника служит рупор. При длительном и беспокойном движении эскадры командиры почти живут на мостике – или в штурманской рубке, или просто сидя в кресле, принесённом из командирского салона.
Плавание в Красном море обычно очень спокойно, но Святодуский метал громы, молнии и стрелы. Он производил эволюции. Он раздражался и бушевал. Барометр его душевного состояния всегда стоял низко, непонятная злоба на людей с полным нежеланием владеть собой наполняла адмирала свирепостью, как воздушный шар воздухом, и доходило до того, что он захлёбывался, терял речь и начинал рычать. На мостике флагманского корабля происходили дикие сцены своеобразной игры в прятки. Вокруг широкой мачты мчалась очередная жертва, стремясь спрятаться от адмиральского гнева, а следом бежал рычащий адмирал, угрожая биноклем и бросая свирепые ругательства. Этой жертвой бывали нередко сигнальщики, но случалось и флаг-офицеры, пока не научились понимать адмирала с полуслова. Когда ярость достигала предела, Святодуский швырял бинокль за борт. На эти выкинутые бинокли составляли акты. В них деликатно указывалось, что во время шторма столько-то биноклей смыто волной за борт. В Петербурге эти акты вызывали весёлый смех.
Продолжение следует.
Обращение к выпускникам нахимовских училищ. 65-летнему юбилею образования Нахимовского училища, 60-летию первых выпусков Тбилисского, Рижского и Ленинградского нахимовских училищ посвящается.
Пожалуйста, не забывайте сообщать своим однокашникам о существовании нашего блога, посвященного истории Нахимовских училищ, о появлении новых публикаций.
Сообщайте сведения о себе и своих однокашниках, воспитателях: годы и места службы, учебы, повышения квалификации, место рождения, жительства, иные биографические сведения. Мы стремимся собрать все возможные данные о выпускниках, командирах, преподавателях всех трех нахимовских училищ. Просьба присылать все, чем считаете вправе поделиться, все, что, по Вашему мнению, должно найти отражение в нашей коллективной истории.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ.
198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
