Глава 7. Джибути.
Если бы меньше жары, да больше мороженого, то городок был бы не плох.
Маленькая эскадра Святодуского стояла на якоре недалеко от города Джибути, за коралловым рифом. Во время отлива он весь покрывался, обнажаясь, красивыми ракушками, приносимыми Индийским океаном, и любители таких ракушек могли их собирать бесплатно. Город был ещё на положении новорожденного. Уже были закончены изыскания для постройки железной дороги в Харар и Энтото, столицу Абиссинского негуса Менелика, который имел титул «царя царей», и началась постройка линии. Ничего замечательного в городе не было. Имелся и скучающий губернатор, который считал своё пребывание здесь ссылкой и неофициально торговал страусовыми перьями и самым плохим в мире абиссинским табаком. Значение этого французского порта было не только экономическое, но и стратегическое. Он был расположен напротив английского порта в Аденском заливе в западной части Баб-Эль-Мандебского пролива и господствовал над выходом из Красного моря в Индийский океан.
Святодуский счёл нужным послать флаг-офицера с визитом к губернатору засвидетельствовать адмиральское почтение и просить его превосходительство посетить броненосец «Рюрик».
– Ну, а что вообще есть в этой негритянской деревушке? – презрительно спросил адмирал.
Флаг-офицер честно сознался, что самое приличное здание в городе - это большой массивный дом губернатора около пристани, а в остальном городе много какого-то парусного хлама, нечто среднее между палатками и балаганом, хотя левая сторона застроена европейскими каменными зданиями.
Город, выстроенный среди сплошного песка, распадается на две части – в одной расположены здания и сараи строящейся железной дороги. Левая сторона уже застраивалась большими каменными зданиями; правая же сторона принадлежала настоящим хозяевам города – сомалийцам и состояла из хижин, являющихся грубыми постройками из глины, песка и частично дерева.
На рейде стояло полтора десятка пузатых лодок с наклонными толстыми мачтами. Они подымали коричневые паруса и уходили на рыбную ловлю. Экипаж лодок состоял из чёрных, как уголь, сомали, на жирных спинах которых блестели солнечные лучи. Все они работали с непокрытыми головами, хотя европейцам нельзя было, во избежание солнечного удара, снимать шляпы. Солнце, как грозный бог, не шутило. Его жертвы некоторое время после смерти имели температуру тела в 43°, а внутренние органы при вскрытии рассыпались. Пока не был сделан санитарный осмотр, съезжать на берег не разрешалось.
Гребцы на санитарной шлюпке уже не были голыми – на них были надеты белые костюмы и белые шляпы, отделанные красными лентами. Этим платьем они очень гордились и держали себя с достоинством. Сам доктор сидел на руле, а рядом с ним помещался босой мужчина в юбке и в офицерской морской куртке с галунами. Это был фельдшер.
Вслед за санитарной явилась и другая шлюпка с представителями торговых фирм, преимущественно табачных. Абиссинский табак не имел аромата, но был, безусловно, дёшев – тысяча папирос стоила всего полтора рубля.
Сомали-гребцы не казались смущёнными. Они весело кричали исковерканные французские слова, примешивая к ним даже и русские слова. «Я русский» раздавалось чаще других. По этому поводу молодёжь на «Святославе» посмеивалась над лейтенантом Яруцким, говоря, что она не подозревала его популярности у негров.
Шлюпкам негров приходилось маневрировать между стоящими на рейде лодками, на которых из-за бортов показывались физиономии всех цветов, начиная от чёрных нубийцев-сомали, шоколадных абиссинцев и кончая светло-жёлтыми арабами.
На площади города расположились все главные здания – кафе, почта и лавки.
Аннексии французами Джибути предшествовало первоначальное занятие Абока, расположенного против Джибути по другую сторону большого залива, что было в 1883 году. Интересно, что Абок раньше, чем попал к французам, был занят русским казаком Аманиным, который преподнёс его русскому правительству, но оно лишь посмеялось над современным Ермаком.
Франции нужна была угольная станция для её колониальных сношений с Индокитаем и Мадагаскаром. Пятилетний опыт владения Абоком показал, что Джибути, бывший небольшим сомалийским посёлком, по своему местоположению более выгоден как торговый пункт. В 1888 году сюда и было перенесено управление колонией, и Абок остался за штатом.
Французы оказались ближайшими соседями Менелика и установили с ним наилучшие отношения.
Сомалийский квартал цивилизации не подвергался. Он состоял из нескольких прямых улиц и косых переулков, застроенных шалашами из плетня и глины. Убогая внутренность жилищ походила скорее на звериное логовище. В них держался тяжёлый запах протухшего жира. Вся обстановка состояла из грубой утвари, очага для варки пищи и нар для спанья. Одежда ограничивалась бедренными повязками, а еда – хлебом и овощами.
Туземные стройные молодые женщины обладали чёрными лицами с чертами кавказского племени и нравились европейцам. Но зато старухи казались безобразными и страшными. Квакающими голосами они зазывали проходящих европейцев к себе, показывая жестами, что они могут дать. От этих жестов европейцы в ужасе убегали.
На рынке можно было найти красные овощи типа помидоров, стручки жгучего перца, бананы, финики и кокосовые орехи, местную утварь и даже незамысловатую одежду – род длинных рубах с вырезом и белые плащи. Торговлей занимались наиболее богатые туземцы, научившись у французов коммерции.
Однако не рекомендовалось уходить от города дальше, чем на пять километров – сомалийцы – прирождённые убийцы, и одинокий пешеход имел все сто шансов не вернуться в город. Недавно даже был вырезан и ограблен караван самого негуса, который послал в Джибути бочонок денег.
Губернаторский дом состоял из двух этажей белого лёгкого камня и был опоясан двойным рядом высоких крытых веранд, с мезонином в арабском вкусе. На внешней веранде дежурила местная полиция в белых костюмах и с палками вместо ружей.
Все эти сведения шустрый флаг-офицер разузнал в городе, главным образом, в кафе, которое являлось клубом и местной газетой. Он доложил адмиралу, что хозяин кафе, куда он зашёл выпить лимонад (адмирал в этом месте рассказа с сомнением хихикнул), сообщил мичману, что губернатор является обладателем единственной в городе коровы и владельцем одинокого огорода, где культивировались деревья и овощи, способные произрастать в этом горячем песке.
– Одним словом, Ваше превосходительство, Абиссиния, - закончил свой доклад мичман.
Губернатор отдал адмиралу визит и рассказал, что скоро сюда должен приехать секретарь негуса Менелика и его представитель на время постройки железной дороги, русский «дипломат» Леонтьев, возведённый негусом в достоинство графа.
Ато-Иосиф, как его величали здесь, состоял в должности губернатора экваториальных провинций Эфиопии и уже раз приезжал. Он был похож на негра, носил белую блузу и широкополую шляпу. Его сын был и вовсе шоколадного цвета. Для Ато-Иосифа уже имелся построенный красивый дом в мавританском стиле с двором, обнесённым каменным забором.
Вечером губернатор устроил для офицеров эскадры приём на площади, иллюминованной разноцветными флагами и фонарями. Все кафе были ярко освещены. Офицеры в этот вечер могли там пить и есть и ни за что не платить. На эстраде играли неутомимые музыканты.
По целым дням рейд около кораблей кипел чёрными «дьяволятами» – они так и были названы на открытке, изображающей стоящих во фронте голеньких сомалийских ребят. «Дьяволята», величающие себя боями, ныряющие, как рыбы, плавали под килями судов и доставали брошенные в воду французские монетки. Некоторые набивали полный рот монет и даже не могли говорить. Странно было видеть, как под жгучими лучами солнца «дьяволята», озябнув в воде, вылезали на трап корабля и грелись, дрожа и стуча зубами.
Любопытным, сошедшим на берег, овладевали на правах победителей стройные чёрные мальчуганы. Целый десяток «боев» прыгал вокруг каждого из гуляющих и на ломаном французском языке предлагал всевозможные услуги. Один предлагал нести предстоящие покупки, другой просит разрешения держать над головой белый зонтик, третий беззастенчиво рекомендует прелести своей сестры, какой-нибудь чёрной красавицы Аифи. Толпа мальчишек, с трудом разгоняемая подзатыльниками, провожает путника до единственного в городе универсального магазина. Это – французская лавчонка, полки которой заполнены, кроме местных произведений, всякой европейской дрянью.
Тучная полуголая француженка говорит любезности. А у дверей лавки бархотно-чёрная ручная пантера, прищурив изумрудные глаза, лениво описывает круги на своей цепи.
На стенах лавочки висят сомалийские копья и щиты различных величин, страусовые перья, шкуры леопардов, антилоп и газелей, черепа акул. На прилавках лежат брошки из абиссинских монет, типа франков, но дешевле их, брошки из когтей тигра, куски слоновых клыков, открытки с изображением «царя царей». Внизу на скамье хрюкает мадагаскарская обезьяна-собака лемур. Её пушистый хвост, в два раза длиннее туловища, навит на шее как боа.
Больше в городе интересного нет. После ряда сараев и лёгких построек, где приютились рестораны и кофейни с несколькими жалкими пальмами, застывшими и искривлёнными, словно в предсмертной агонии, начинается сомалийский квартал.
Утром, кроме нескольких негров, в ресторанах никого нет. Негры одеты в суконный костюм, на них крахмальное бельё с высокими воротничками, красные галстуки и котелки.
В сомалийской части города вокруг караванов верблюдов, созерцательно жующих свою жвачку, расположились куполообразные шатры. В них грязно и скверно пахнет, а двери завешаны циновками. Вокруг бродят полунагие красавицы в цветных ситцевых рубашках. По кварталу расхаживают сомалийские воины, со щитами и длинными копьями, и важно качают курчавой рыжей шевелюрой.
Многим офицерам хотелось съехать скорее на берег, однако командование «Святослава» и не думало о посещении города. Было не до того.
Федотов с досадой рассказал своему помощнику о медвежьей услуге Томилова, а Колесников слушал, презрительно глядя на лейтенанта, стоящего на палубе и смотрящего на берег.
– Арестовать бы его, - посоветовал старший офицер, но Федотов только махнул рукой и с горечью заметил, что успокоится лишь тогда, когда не только Томилова, но и его чемодана не останется на корабле.
В установленное время произвели церемонию подъёма флага.
Глава 8. Неожиданность.
Был суров Король Дон-Педро,
Трепетал пред ним народ,
А придворные дрожали –
Только усом поведёт.
Сейчас же после подъёма флага все командиры отправились на адмиральский корабль «Рюрик» явиться к Святодускому, согласно требованию Морского устава, с рапортом о прибытии и состоянии кораблей. Проходя на капитанском вельботе под кормой «Игоря», командир «Святослава» обратил внимание на происходящую на юте суматоху, увидел, что корма «Игоря» с левой стороны немного вмята, а два листа обшивки разошлись, образуя небольшую надводную пробоину. Под кормой держалась шестёрка, а в ней сидели старший офицер и старший механик, наблюдая за работой. А сверху, с юта, были спущены на беседках машинисты и стучали молотками, исправляя повреждения.
– Что такое? – удивился и ничего не понял Федотов. – Когда и с кем успел «Игорь» поцеловаться? Должно быть, при постановке на якорь! А Томилов опять мне ничего не доложил! Уж и вздёрну же я этого деликатного гуся!
Он возмущался, охваченный злобным негодованием на офицера, не донёсшего ему о такой важной вещи, как столкновение судов на эскадре.
– Адмирал просит к себе, - сообщил встретивший Федотова у трапа флаг-капитан.
Федотов спустился вниз, ожидая разноса за показанные «Святославом» при постановке на якорь «туманные картины».
В адмиральском салоне собрались все командиры судов эскадры и стояли сзади адмирала, с любопытством глядя на Федотова. Командир «Игоря» укоризненно качал головой, командир «Олега» легкомысленно ему подмигивал, а Моффет смотрел сердито. В глазах командиров крейсеров выражалось недоумение.
– Доложите, - сухо бросил Свтодусский.
– О чём? – с недоумением спросил Федотов, уже доставший рапортичку о состоянии механизмов и наличии запасов.
Адмирал нахмурил прямые густые брови:
– Знаете, я понимаю наивность у мичмана, если он не умён, но наивность у капитана I ранга меня озадачивает. Вы что же хотите сказать, что Вам нечего доложить?
– Не знаю, Ваше превосходительство, - беспомощно отозвался Федотов, теряясь от насмешливого взгляда Святодуского.
Он заметил, что его слова были встречены удивлёнными взглядами командиров, и тут только страшное соображение пришло ему в голову – уж не «Святослав» ли виновник раны, нанесённой «Игорю».
И, несмотря на сорокаградусную жару, Федотову показалось холодно в адмиральском салоне, который не могли охладить ни беспрерывная работа вентиляторов, ни мокрые брезенты, покрывающие наружные борта, ни солнечный тент, поставленный наверху. Это соображение показалось Федотову настолько близким к истине, что он мгновенно в него уверовал и, почувствовав внезапный упадок сил, тоскливо подумал по адресу Томилова: «Подлец!»
– Хорош командир, - насмешливо и грубо сказал Святодуский, - вкатил в чужую корму, а доложить об этом ему, оказывается, нечего! Или Вы не знаете этого? Тогда, что Вы за командир и что за порядки на Вашем корабле?
Святодуский критически оглядел растерявшегося командира.
– А Вы сейчас хорошо отвечаете злобной карикатуре на командиров наших военных судов, которую я как-то видел в английском журнале. Борода, знаете, лопатой, а живот в полтора метра. Берегитесь удара! Всё-таки в чём же, однако, дело?
– Ваше превосходительство, - с отчаянием выдохнул Федотов, - это случилось ночью, когда я отдыхал. Вахтенный начальник меня не разбудил и не доложил об этом случае. Очевидно, нагнавши «Игоря», растерялся и не убавил вовремя хода!
– Так как же Вы не научили его докладывать? Прошу, - обратился Святодуский к флаг-капитану, - произвести дознание. Виновных лиц полагаю нужным придать суду особой комиссии. Кстати, кто же этот рохля, не умеющий держать кильватер?
– Лейтенант Томилов.
В иронических глазах Святодуского пробежала догадка. Он задумчиво осведомился:
– Это тот…?
– Тот, Ваше превосходительства, - бодро ответил Федотов, чувствуя, как спадает с него значительная часть вины.
– Который…? – вопросительно протянул адмирал.
– Так точно, который…
Дальнейшие комментарии Святодуский счёл излишними и решил:
– Я приеду на «Святослав».
Отпущенный адмиралом Федотов поспешил вернуться на свой корабль.
Глава 9. На якоре.
Правда – вещь неприятная
У Святодуского был зычный голос. «Колокольный», как называл его Федотов, намекая на деда-протопопа. Адмирал считал, что для бравого офицера громкий голос совершенно необходим, и в душе презирал офицеров с тихими голосами, невзирая на прочие качества. Он говорил, что громкий голос способствует престижу начальства и бодрит подчинённых. С офицерами в силу этого Святодуский говорил, как с глухими, и, чем ниже был подчинённый по своему положению, тем громче звучали в разговоре с ним голосовые средства начальника эскадры. Выбирая себе флаг-офицеров для штаба, адмирал тщательно проверял силу их голосов. В период стоянки на рейдах Святодуский, вооружённый мегафоном, посылал в виде ругательств мощные акустические волны на несколько кабельтовых.
Понятно, что на флагманском броненосце «Рюрик» тишина была не в моде. Бодрость была стопроцентная, так как кричали все, включительно до старших боцманов. Со стороны можно было подумать, что на броненосце находится сумасшедший дом. Кто-то из офицеров «Святослава» сказал, шутя, что следовало бы «Рюрику» сделать сигнал «не шуметь», как когда-то сделал такой сигнал флагман черноморской эскадры броненосцу «Чесма». Бравые вахтенные начальники, кончая вахту на «Рюрике», спускались вниз с охрипшими голосами и с потребностью промочить горло доброй порцией рома или коньяка. Но это не мешало адмиралу кричать:
– Громче командуйте, вахтенный начальник! Не жалейте голоса! Вы беседуете, а не командуете! Громче!
По этому поводу Федотов рассказал в кают-компании печальную историю про одного лейтенанта, мечтавшего жениться на любимой девушке. К несчастью для него, лейтенант был назначен на корабль, которым командовал Святодуский. Там он плавал целое лето. И усердный к службе лейтенант настолько привык кричать, что когда после плавания он отправился делать предложение своей обожаемой красотке, то, начав с нежных, бархатных нот, понемногу увлёкся и, постепенно возвышая голос, вошёл в азарт и стал дико орать, точно командовал авралом. Любимая, будучи созданием нежным, испугалась, жестоко обиделась и ему наотрез отказала.
– Помилуй, мама, - защищалась она от упрёков матери, - если он сейчас на меня так кричит, то что же будет дальше!
На другой день после прихода эскадры в Джибути Святодуский был задумчив. Он не требовал криков, и сам мало шумел. Сегодня должен был прибыть из Европы почтовый пароход, и Святодуский с нетерпение ждал почты, известий от Веры и сообщений о петербургских новостях. Было и письмо от Веры, и оно адмирала жестоко разочаровало. Вера кратко сообщала о своём состоявшемся браке с представительным чиновником на виду и с будущим и прислала карточку, где она была снята с мужем.
Закатная любовь Святодуского оказалась сильнее, чем он думал. Адмирал был сильно уязвлён, но решил поразить Веру своей щедростью и вниманием. Он сейчас же вызвал старшего флаг-офицера, которого ценил за расторопность и осведомлённость. Вошедший выхоленный лейтенант вопросительно и почтительно поглядел на своего флагмана.
– Садитесь-ка, - сказал адмирал почти любезно, - у меня оказалась семейная новость. Вы ведь знаете Веру Георгиевну? Это наша единственная племянница. Мы с женой любили её одинаково с дочерью.
Тут лейтенант скромно опустил глаза, чтобы не выдать мимолётной улыбки. Он наблюдал «прощальные поцелуи» в Либаве и отправлял телеграмму Святодуского в адрес Веры Георгиевны.
Адмирал, закурив сигару, продолжал:
– И вот оказалось, что Вера вышла замуж. Надо послать ей свадебный подарок. Ну что можно достать в этой негритянской дыре? Я в большом затруднении. А живые пантеры, пожалуй, для свадебного подарка не подойдут, - пошутил он.
– Есть страусовые перья, шкуры, оружие сомалийских воинов, - скороговоркой осведомлял флаг-офицер.
– А, перья - в самом деле, это идея. В таком случае, поезжайте на берег, зайдите к губернатору, неофициально, конечно, и купите у него этой страусовой ерунды целую корзину или как они там у него меряются…
– Перья укладываются в длинные жестяные футляры.
– Неплохо! Так вот купите этих футляров, сколько их там понадобится! Посмотрите только, чтобы купчинка-губернатор не подсунул какой-нибудь дряни. А потом зайдите к этой намаранной француженке. Наверное, ведь подкрашена?
– Она старуха, - улыбнулся флаг-офицер.
– Тем лучше, - почему-то одобрил адмирал, - зайдите к этой старушке и купите с полдюжины львиных шкур…
– Ваше превосходительство, львиные шкуры у ней вряд ли найдутся. Можно рассчитывать на леопардовые!
– А почему же нет львиных?
– Ваше превосходительство, насколько мне известно, негус жалует своих приближённых генералов за военные заслуги львиными шкурами как высшей наградой. А потому они не экспортируются из Харара.
– Чёрт возьми! – удивился Святодуский. – Но ведь этим черномазым генералам в львиных шкурах должно быть чертовски жарко… В этом-то климате!
– Привычка, Ваше превосходительство!
– Ну а крокодиловые шкуры есть?
– Никак нет, крокодилы любят воду, а здесь ведь сухо.
– Да, суховато. Это правда, - адмирал задумался. - Ну что же! Купите тогда леопардовых шкур, шкур пантер – они тоже красивы, – акульих рож! Купите щитов и копий, что вообще найдёте нужным. Всё это прикажите тщательно упаковать под Вашим наблюдением и приготовить к отправке в Россию. Полагаюсь на Вас.
Адмирал жестом показал, что аудиенция окончена. Лейтенант раскланялся и вышел, потребовав у вахтенного начальника дежурную шлюпку.
Отпустив расторопного флаг-офицера, Святодуский, вполне им довольный, отложив в сторону пачку газет, вскрыл последнее письмо. Почерк был ему незнаком. Тут-то и разыгралась драма. Некий капитан I ранга, которого Святодуский знал очень мало, в качестве адмиральского доброжелателя и лица, глубоко почитавшего адмирала, считал своим долгом предупредить Святодуского, что в Петербурге широко распространяются федотовские анекдоты, а карикатура с изображением Клавдия Семёновича в виде митрополита стала известна всему флоту. На высочайшем докладе она даже была показана царю Бирюковым. Царь изволил улыбнуться и сказал: «Очень смешно». Тут Святодуский, стукнув кулаком по столу, пробормотал: «Чёрт возьми! Старая обезьяна, мало того, что сунул на эскадру всякую дрянь из своих гнилых складов, ещё и потешается надо мной!»
Окончив чтение письма, адмирал пришёл в ярость. Он облаял флаг-капитана и довёл его до рыданий. Дежурного флаг-офицера так потряс за рукав кителя, что начисто его оборвал. Диким зверем бегал по шканцам, рыча: «Доложить царю! Негодяй, сплетник, кляузник! Сидит там, обезьяна, у своего камина!» Попадись ему в это время сам Бирюков, он оторвал бы, пожалуй, ему оба рукава на кителе. За отсутствием же министра, попадало всем. Несчастному сигнальщику, якобы вяло поднявшему сигнал, адмирал разбил биноклем голову, а своему вестовому ударом кулака прорвал барабанную перепонку, причём обе жертвы письма доброжелателя были отправлены в лазарет. Душевный шторм Святодуского дошёл до степени урагана. Он выбросил за борт два бинокля, растоптал свой шлем, а потом пинком ноги швырнул его в воду; так рванул себя за борт кителя, что отлетели все золочёные пуговицы с орлом; дёргал себя за аксельбанты, но оторвать их не решился. Даже на Моффета рычал, как цепной пёс, приходя в ярость от насмешливого взгляда командира. Что же касается основного виновника этих потрясений, Федотова, то по отношению к нему сердце адмирала пылало волчьими и крокодиловыми чувствами… Он, как шекспировский герой, жаждал крови бедного толстяка и мечтал, что завтра на смотре разделает Федотова под орех, сотрёт в порошок и обольёт помоями.
Продолжение следует.
Обращение к выпускникам нахимовских училищ. 65-летнему юбилею образования Нахимовского училища, 60-летию первых выпусков Тбилисского, Рижского и Ленинградского нахимовских училищ посвящается.
Пожалуйста, не забывайте сообщать своим однокашникам о существовании нашего блога, посвященного истории Нахимовских училищ, о появлении новых публикаций.
Сообщайте сведения о себе и своих однокашниках, воспитателях: годы и места службы, учебы, повышения квалификации, место рождения, жительства, иные биографические сведения. Мы стремимся собрать все возможные данные о выпускниках, командирах, преподавателях всех трех нахимовских училищ. Просьба присылать все, чем считаете вправе поделиться, все, что, по Вашему мнению, должно найти отражение в нашей коллективной истории.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ.
198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
