Мгновенно оценив обстановку, что скандальная история с разбирательства начнётся с минуты на минуту, «наблюдатели и экспериментаторы» постарались как можно быстрее покинуть место действия. Буквально в течение нескольких секунд, по свидетельству ничего не знавших и не подозревавших посторонних лиц, небольшая группа «питонов» стремглав выбежала из учебного корпуса и растворилась на других объектах обширной училищной территории. Весьма строгое и принципиальное разбирательство, продолжавшееся с большой тщательностью и даже излишней предвзятостью, чтобы выявить и непременно сурово наказать инициаторов, по оценке командования и партаппарата училища, «не поддающегося здравому смыслу хулиганского поступка», никаких результатов не дало. Предателей и сексотов, к счастью, ни в первом взводе, ни во всей нашей роте не нашлось. Даже елейно-ласковые, приторно-благочестивые и умильные уверения сознаться, приняв на себя всю ответственность за содеянное, дескать, чистосердечное признание смягчает вину наказания, не вызвало ответного действия. Ни организаторов, ни участников этого мероприятия, как ни старалось начальство, никто не назвал. Под подозрением оказался весь первый взвод, самый боевой, смелый, инициативный, энергичный, но в тоже время, с позиции начальства, недостаточно благонадёжный.
В качестве уточняющего разъяснения замечу, что, несмотря на то, что с тех пор прошло более пятидесяти пяти лет, данный факт нет-нет, да и вспоминается в среде наших «питонов». Больше того, мне теперь даже стали известны фамилии нахимовцев – инициаторов и исполнителей этого «спецэффекта».
Вспоминая своё поведение за весь период обучения, скажу, что к злостным нарушителем дисциплины я не мог бы себя причислить, но и паинькой, этаким послушным, заискивающим подлизой не был. Моими постоянными недостатками, за которые я получал бесконечное число замечаний, была медлительность, регулярные опоздания на построения, за которые даже снижали ежемесячные и четвертные оценки по дисциплине.
Вот, например, однажды, правда, по другому поводу, произошел со мной такой случай, который я никоим образом не считал и даже сейчас не считаю грубым нарушением дисциплины. Как-то раз, строй нашего класса вёл уже упоминаемый мной ранее помощник офицера-воспитателя старшина 1 статьи Алексей Акиншин. Во время движения он неоднократно строй останавливал, делал какие-то замечания, чтобы мы шли «в ногу», но не топали. Всем надоело выслушивать его, как нам казалось, излишние придирки и замечания, пустые нотации и нравоучения, и мы, не сговариваясь, а как-то само по себе, пошли, делая один шаг тихо, а второй шаг, усиленно притоптывая. Получалось очень занятно, но старшина не оценил нашего старания. Легче всего было не обращать на эту шалость никакого внимания, и, как говорится, всё бы рассосалось и забылось. Но Акиншим вошел в раж, завёлся, стал нервничать и психовать, а нам только такое и подавай. Он ещё несколько раз останавливал взвод, маршировавший в плотном строю, по-прежнему притоптывая через шаг, но всё было бесполезно. Наконец, в очередной раз он остановил взвод, вывел из строя меня, оказавшегося, как всегда, на шкентеле, но шагавшего также старательно наравне со всеми. Ох, как он был зол, желваки играли на его побледневших и худых щеках, зелёные глаза были наполнены яростью, огромные кулачищи метались над моей бедной головой. Одно неосторожное движение и от меня останется мокрое место. Ведь должен же быть кто-то главным организатором, заводилой общего непослушания? Посчитав, что таковым может быть каждый, старшина выбрал крайнего и решительно требовал признаться. Обвинив в нарушении общей дисциплины строя, он постепенно успокоился, не дотронувшись до меня ни мизинцем.
Надо сказать отдельно о системе наказаний. У нас в училище никогда не существовало карцера, как известно, широко распространённого вида наказания в царских кадетских корпусах. Могли, например, отказать в очередном увольнении в город, направить лишний раз делать приборку в кубрике или классе, определить не по графику дежурным по классу или назначить истопником в зимнее время. Но главным воспитательным воздействием, мне кажется, всё-таки были личные беседы, увещевания, разъяснения, собеседования.
Для многих наших воспитателей к таким, в большинстве своём, гуманным методам воздействия к разнохарактерным и не всегда покладистым пацанам трудно было привыкнуть. Были ли случаи рукоприкладства со стороны педагогов или офицеров-воспитателей и их помощников в отношении «питонов»? Наверное, были. Но я, однако, не помню ни одного случая, когда кто-нибудь из ребят пожаловался, что кто-то из воспитателей его избил. Стукнуть, другой раз, по башке, дать подзатыльника или дёрнуть за ухо разве такое воздействие можно считать избиением? Но, если посмотреть с другой стороны, то это, конечно, подавление и оскорбление личности. Не исключаю того, что воспитателям трудно было с нами возиться, и некоторые офицеры подыскивали другие места службы.
Самым неприятным, на мой взгляд, наказанием было написание письма родителям о недостойном поведении сына.
К слову замечу, что в воспоминаниях некоторых нахимовцев, хотя и редко, но иногда упоминается наказание, применяемое к нарушителям, как содержание в карцере. Однако на моей памяти в Рижском Нахимовском училище таких наказаний не было, как не существовало в реальности и самого карцера.
Наиболее строгим наказанием, которое, как я помню, однажды было применено к нахимовцу старшего класса, и на меня произвело огромное впечатление это лишение провинившегося ношения погон на определённый срок. Вся процедура приведения в исполнение этого наказания носила, на мой взгляд, чрезвычайный характер, когда училище в полном составе выстраивалось на плацу в виде каре, а в центр построения выводился наказуемый, зачитывался приказ, и под оглушительную барабанную дробь старшина роты огромными ножницами срезал погоны. Явление, я вам скажу честно, не для нервных, а по эмоциональной напряжённости напоминало что-то средневековое, но, правда, без эшафота или той же виселицы, но это дописывало мальчишеское воображение. К счастью, такое наказание применялось весьма редко.
Л.Чегоровский. Гражданская казнь применяется с древнейших времен. Российской империи — один из видов позорящего наказания для дворян в XVIII—XIX веков. Её обряд состоял в выставлении наказуемого у позорного столба с преломлением шпаги над головой в знак лишения всех прав состояния (чинов, сословных привилегий, прав собственности, родительских и пр.). Шпага рассматривалась как отличительный знак дворянина.
Самым предельным наказанием являлось отчислением из училища. Однако, надо отметить, отчисление по недисциплинированности производилось значительно реже, чем по здоровью, по неуспеваемости или по другим причинам. К тому же отчисление проходило значительно проще: тихо, незаметно, без психологической встряски. Все эти крайние меры воспитательного воздействия осуществлялись только по приказу начальника училища.
Вот теперь, пожалуй, я приблизился к описанию своего последнего прегрешения, о котором уже несколько раз ранее упоминал. В данном случае обстановка была следующая. Заканчивалась вторая четверть 1951-1952 учебного года, когда наша рота № 2 с полным основанием уже относилась к разряду старшеклассников. Приближалось наступление Нового 1952 года, а затем почти двухнедельные зимние каникулы. Как-то так получилось, что в эти каникулы мне не представилось возможности куда-либо поехать. Ну что ж, не первый раз зимовать в училище дело привычное. Отпускники разъехались, в составе роты нас оказалось почти половина, человек тридцать-пятьдесят не более. Ни утренних физзарядок, ни вечерних прогулок, редкие построения, да и то, только для перехода в столовую, но зато ежедневные увольнения, а в клубе училища один за другим шли сеансы кинофильмов, и в промежутках между ними для поддержания весёлого, праздничного и новогоднего настроения нескончаемо крутили музыку: «Рио-Риту», «Брызги шампанского» и всякую другую дребедень. Библиотека и читальный зал были открыты ежедневно с утра до вечера. Но вот кружки художественной самодеятельности и спортивные секции не работали учителя и педагоги тоже должны отдохнуть.
В эти дни, как-то незаметно, без лишней помпы вступил в обязанности начальника нашего училища капитан 1 ранга Анатолий Иванович Цветков, прибывший из Севастополя, где находился в должности заместителя начальника Черноморского ВВМУ имени П.С.Нахимова.
Вот в один из таких прекрасных дней новогодних каникул я решил пойти в увольнение, получил свой увольнительный алюминиевый жетон, номер которого записывался в журнал увольняемых, и после ужина отправился в город. Погода была чудесная, настоящая новогодняя небольшой морозец, лёгкий снежок казалось бы, ничего не предвещало непредсказуемого и огорчительного.
Совершенно не сговариваясь, я оказался вместе со своим приятелем из четвёртого взвода Толей Маркиным, с которым мы тут же решили вместе провести время в городе, погулять по красивым новогодним и скверам, разукрашенным гирляндами разноцветных огней и ёлочными игрушками. Казалось бы чего ещё надо? Настроение, в принципе, было хорошее, праздничное, новогоднее. Но, если вспомнить, то, как будто бы, чего-то не хватало, всё-таки нам уже шёл семнадцатый год, может каких-то радостных эмоций, более глубоких переживаний. Ни у него, ни у меня в тот период постоянных дружеских знакомств среди женского пола не было, но и особого стремления к таким связям не наблюдалось. Пожалуй, нам хотелось чувствовать себя более самостоятельными, мужественными, независимыми, опытными, всезнающими, постигшими начальные морские премудрости, а значит, как бы само собой разумеющееся, дающее основание на приобщение к какой-то житейской мудрости.
С нынешних позиций, по прошествии многих десятков лет, можно констатировать, что два молодых салажёнка, не способных ещё реально оценить свои поступки и желания с имеющимися возможностями, допустили ошибочные субституционные действия, приведшие к грубому нарушению дисциплины.
Вместо того, чтобы идти к центру города, мы, по непонятной причине, пошли по узким улочкам старой Риги, где и электрического освещения-то хорошего не было, и вдруг натолкнулись на яркую рекламу какого-то питейного заведения, двери которого периодически открывались от входящих и выходящих посетителей. В голове пронеслись слова старой матроской песни: «..в таверне веселились моряки...». Вот сейчас покажем себя, кто мы такие.
Стойка бара
Звякнул колокольчик над входной дверью, извещающий о появлении новых посетителей. Небольшой уютный зал, в котором разместилось около десятка высоких столов, возле них в верхней одежде стояли, пили, жевали, курили, громко говорили по-латышски мужики с помутневшими от выпитого глазами. При нашем появлении шум несколько поутих, многие повернулись в нашу сторону. Не обращая особого внимания на присутствующих, мы уверенным шагом пересекли помещение, подошли к стойке бара и долго рассматривали витрину, заставленную бесчисленным количеством всевозможных бутылок с разноцветными наклейками. Бармен, выждав некоторое время, когда мы с нескрываемым интересом рассматривали великолепное разнообразие выставленного на обозрение товара, обратился к нам на латышском языке. В этот момент, как мне показалось, посетители прекратили разговор, и наступила напряжённая тишина. Кто-то из нас двоих, естественно, по-русски произнёс, что мы хотим сделать заказ. В зале тут же снова заговорили даже значительно интенсивней, и наше присутствие не стало вызывать никакого интереса.
В подобной обстановке я находился впервые и толком не осознавал линию своего поведения. Но вдвоём не так было стеснительно, и мы старались держаться бодро и уверенно. Прежде чем сделать заказ, переговариваясь между собой, решили взять что-нибудь подешевле и не очень крепкое, а что касается объёма так это и не обсуждалось: как везде и всегда говорили, что нормой являются «наркомовские» или «боевые сто грамм». Высмотрели бутылку с понравившейся красочной этикеткой оказалась какая-то наливка. При заказе Толя Маркин неожиданно для меня вдруг поменял дозу и сказал, чтобы ему налили 150 грамм. Не отходя от стойки бара, мы тут же медленно, как бы смакуя, маленькими глоточками выпили сладкую, слегка густоватую тёмно-вишнёвого цвета приятную на вкус жидкость. Заплатили за это удовольствие вообще почти ничего меньше, чем за билет в кинотеатр.
С радостным настроением и чувством полного удовлетворения успешно выполненного необычного дела вышли на улицу. Прошло сравнительно непродолжительное время, но никаких непривычных или неприятных ощущений мы не чувствовали. Неожиданно в наших «дырявых» головах появилось неутолённое желание повторного запретного действия, и мы повернули назад в эту пресловутую «таверну». Ни у меня, ни у Толи не возникло тогда внутреннего голоса с предупреждением остановиться, воздержаться, отказаться от своих пагубных намерений, а личного опыта ещё не было, и никто в данный момент не мог подсказать, что последствия могут быть непредсказуемыми. Повторный заход в это злачное место уже не вызвал излишнего волнения у завсегдатаев, а бармен на наше желание всё повторить по той же схеме, как и в первый раз, был более покладист, угодлив и даже подобострастен. Это нам даже немного польстило и мы вполне довольные собой, что мы такие крутые, крепкие и стойкие, приободрившись, направились гулять по городу.
Продолжение следует.
Обращение к выпускникам нахимовских училищ. 65-летнему юбилею образования Нахимовского училища, 60-летию первых выпусков Тбилисского, Рижского и Ленинградского нахимовских училищ посвящается.
Пожалуйста, не забывайте сообщать своим однокашникам о существовании нашего блога, посвященного истории Нахимовских училищ, о появлении новых публикаций.
Сообщайте сведения о себе и своих однокашниках, воспитателях: годы и места службы, учебы, повышения квалификации, место рождения, жительства, иные биографические сведения. Мы стремимся собрать все возможные данные о выпускниках, командирах, преподавателях всех трех нахимовских училищ. Просьба присылать все, чем считаете вправе поделиться, все, что, по Вашему мнению, должно найти отражение в нашей коллективной истории.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ.
198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
