А Никита вдруг вспомнил, как он, стажируясь у Бочкарева, проводил первое политзанятие на «Сенявине». До чего же он волновался! Он до того растревожился, что принялся таскать вместе с в кубрик скамейки. Старшина из сверхсрочников тихонько шепнул ему, чтобы он поднялся на палубу, его позовут. И его действительно позвали и встретили как полагается.
Теперь не политзанятия проводить... Он — морской офицер. Сумеет ли он оправдать это гордое звание?
И отца нет поблизости, отец бы подбодрил.
И те же тревожные мысли, что и у друга.
Как завтра примет начальство? Холодно? Официально? С кем придется служить? Вдруг достанется командир вроде Мыльникова?
Бледнела за окнами ночь, и обесцвечивались огни, а друзья не могли заснуть, беспокойно ворочались на своих жестких постелях.
Не спал в эту ночь в своей маленькой каютке и Коркин.
Такой ли он видел в мечтах семейную жизнь, когда собирался жениться?
Они стали ссориться. Нет, стала затевать ссоры Люда. «Ну, чего еще ей не хватает? Деньги ей все отдаю, себе оставляю самую мелочь. Это ее Нора мутит. И нужно Люде дружить с этой Норой! Будь она проклята, Нора!
У Норы — размах. Еще бы: отец присылает ей деньги. Да и Мыльникову, считая его все еще мальчиком, немало посылает любящая мамаша. Нора подзудила и Люду написать письмо своим отцу с матерью. И что же ответил Людин отец? «Я не для того выдавал тебя замуж, чтобы содержать при живом муже. Офицер зарабатывает достаточно. Жену прокормить, одеть может. Не по карману живешь, дочка, ». Ну что же, старик совершенно прав. У него — семья на плечах. С какой радости он должен содержать и замужнюю дочь?
Люда, получив ответ, заливалась злыми слезами. Такой Коркин видел ее в первый раз. Он искренне возмутился:
— Зачем было денег просить? Ну, скажи, ну чего тебе не хватает?
И что же она ответила?
— Как зачем? А зачем ты своей сестре триста рублей посылаешь?!
Вася никогда не предполагал, что его осудят за это: ведь он считал своим долгом помогать сестренке Катюше. Она неудачница, полуслепая и хроменькая!
— Ну, знаешь, Люда, — начал он было, — не думал я, что ты такая... (черствая, хотел он сказать, но вовремя сдержался).
— Ах, ошибся! — прикрикнула на него Люда. — Завез в дыру и ошибся! Ну что ж! Гони! Выгоняй меня! А у меня, может быть, уже что-нибудь зародилось... (она хлопнула себя ладонью по животу). Нет, Васенька, тебе это так не пройдет. Я к твоему начальству пойду, тебя пришпорят, пришпорят...
Васю так от нее и шарахнуло. А она, чтобы побольнее кольнуть, пригрозила:
— Я не урод какой-нибудь, на меня еще найдутся охотники. И получше тебя...
Получше его: вот оно в чем дело! Она раскаивается, что связала с ним жизнь. Она могла выйти за конструктора холодильников! Или за нахального кинодиректора...
Коркин отдраил иллюминатор. Ему было душно. Оплеснул под умывальником волосы и лицо. Подставил ладони лодочкой и напился воды, довольно противной на вкус. Снова лег.
«Интересно бы знать, что она делает нынче вечером? Может быть, уже подыскала кого-нибудь — лучше его?»
Васе внушали со школьной скамьи: ревность — позорное, низменное чувство, недостойное советского человека. И вдруг он обнаружил, что весь дрожит мелкой и злобной дрожью, его бросает то в жар, то в холод. Он заболел, им овладело это позорное чувство!
Ветер вгонял занавеску в каюту.
— Что же тут позорного, низменного, — терзался Вася, — если я ее больше жизни люблю и не хочу, чтобы она досталась другому?
И вдруг он вспомнил оброненные ею слова: «А у меня, может быть, уже что-нибудь...» Он даже с койки вскочил.
Неужели? Нет, это же поразительно хорошо! И она тогда образумится. Ну, конечно же, образумится! Может быть, потому и нервничает, что... Помнится, мать говорила, всегда в таком положении нервничают. Ну да, в конце концов все образуется, и у него будет сын. Наследник. Маленький Коркин. «Ну и расцелую же я тебя, мальчуган!»
Не спала и Люда. Она вспоминала сегодняшний вечер. Ну какая же умница Нора, вытащила ее в офицерский клуб. Она бы пропала одна!
Ветер шумел за окном, и темные ветви бились в стекло, словно птицы. Люда вскочила с кровати и задернула занавеску. Но на улице горел яркий фонарь, и метущиеся тени на занавеси казались чудовищами. Она закрыла глаза.
«Он сказал, что его зовут Глебом. Какой обходительный и какой воспитанный молодой человек! И готовится в дипломаты».
Люда смутно представляла себе, кем он будет... но «диплом», «дипломант», «дипломат» — все это ей казалось значительным и ученым. Да, он сказал, что будет ездить по Аргентинам и Уругваям... Может быть, поедет в Париж. Ива Монтана услышит не на пластинках... (Совсем недавно портрет присоединился к фотографиям Жарова, Кадочникова и Дружникова у нее над кроватью. Вася, кстати, всегда почему-то возмущается, что его портрет, в парадной тужурке, находится в их компании. Какой глупый! Радоваться бы должен!)
Глеб удивился — она не любит читать. Сказал, что она, наверное, «не с того конца» начала. И обещал принести «Лунный камень», «Собаку Баскервилей» и еще что-то замечательно интересное, переводное — про любовь. Про любовь возвышенную и нежную, не такую, как в жизни..,
Он на год моложе ее, этот Глеб, почти мальчик, но какой развитой и мужественный! Он изучил борьбу «самбо» и ловким приемом разоружил бандита, ворвавшегося к ним в квартиру в Москве. И он не смотрит на нее собачьими преданными глазами, как Вася, готовый исполнить каждое ее желание.
Нет, уж Глеб если взглянет, у нее мурашки по коже бегают. Когда он взял ее за руку, он даже удивился: «Почему вы дрожите, малютка?»
Таких, как Глеб, она еще не встречала. Другие были или нахальные, или робкие, или совсем пожилые. Как он танцует! А говорит как — заслушаешься! Сколько читал, сколько видел!
А Вася? Он у нее отнимает последнее! Она не может сшить себе лишнего платья! Она покажет, как разбазаривать деньги на всяких там родственников да еще кричать на нее! Она ему покажет!..
...Глеб просил прийти утром в парк. Что ж? Она пойдет. Там в будни безлюдно. Назло Васе пойдет! Ну что же в этом плохого?
А Вася? Что ж такого, что Вася! Пусть помучается, если узнает! Так ему и надо!..
— ...Какая вы удивительная! — сказал Глеб.
Да, она удивительная. Она лучше многих, ей еще в Ленинграде все говорили: и летчик, и конструктор, и директор кинотеатра. И если бы она получила высшее образование, как Нора, она бы и Нору опередила в два счета. Подумаешь, Нора! Красит волосы, чтобы казаться моложе! А сама что? Почти старуха... Ей, наверное, давно уже тридцать... Только притворяется молодой! Но все же она симпатичная, Нора. И уж всегда может дать дельный совет. Сегодня она ей шепнула: «Не упускай Глебика. Чудный мальчик! А то, смотри, отобью!» Ну уж нет, дудки! Не отобьет!
Люда подумала, что ей очень к лицу шелковое платье с модной широкой юбкой, все в меленьких розовеньких цветочках. Если будет тепло, она в нем и пойдет завтра в парк. В крайнем случае накинет поверх вязаную кофточку. Розовый цвет ей очень к лицу.
С этой мыслью она и заснула крепким и ничем не потревоженной совести.
По «Триста пятому», которым командовал старший лейтенант Бочкарев, в ту ночь дежурил старшина Глоба; товарищи прозвали его «Полтора Герасима»: он был выше всех на голову. Командир орудия, строгий к своим подчиненным, он ни разу никого не обидел зря. У большого Герасима было доброе сердце.
Ночь была ветреная, корабль покачивало, и Глобе казалось, что на берегу качаются и дома, и сосны. Широко и грузно шагая, прошел он по палубе; в темноте подмигивал маяк, плескало о борта море; спокойно спало орудие Глобы, прикрытое серым брезентом. «Спи», — сказал он орудию, словно другу.
Полтора Герасима привык к беспокойной службе на тральщике, к штормовым погодам, к выходам в море и, приезжая в отпуск в Москву, любил «потравить» о минах, рвущихся за кормою. Девчонки взвизгивали и ахали, доставляя этим ему удовольствие.
Он родился на московской окраине, где в заросших травой проездах ребята сражаются в лапту и в футбол, в палисадниках цветут георгины, возле покосившихся домиков лают, словно в деревне, собаки и с грохотом проносятся поезда Окружной железной дороги.
Он смутно помнил начало войны, когда при сигнале воздушной тревоги мать, щупленькая, похожая на девочку, прижав его к плоской груди, стремглав неслась в садик, где между яблонями и бузиной была вырыта сырая холодная яма с настилом. В небе вспыхивали огромные желтые звезды, где-то гудело, бухало, в сырой «щели» крестились на свечку и причитали старухи и мяукал затесавшийся к людям кот.
Гераська слушал, о чем шептались соседи: в четвертом проезде взорвалась фугаска и убила корову, протаранил фашистского «юнкерса».
Соседские ребята разъехались — в эвакуацию, Гераська с матерью остался в опустевшей Москве.
Он помнил уже совсем ясно, как мать навзрыд плакала над полученной по почте бумажкой, называя ее «похоронной», сказала сыну, что отец никогда не вернется. Отец был убит где-то на Балтике — большой и веселый матрос, таскавший Гераську на плечах, когда приезжал на побывку. Отца любил весь проезд — и к ним в палисадник набивалось послушать его столько народа!
Как-то не верилось, что отца больше нет — фотография его висела в их комнатке над комодом, отец улыбался и, казалось, обещал, что он столько еще порасскажет...
Мать работала в овощехранилище и приносила в грязном фартуке мокрые, покрытые слизью картошки и капусту с обмызганными листьями. Гераська стал ходить в школу, стоявшую над оврагом. Война кончилась, из эвакуации возвращались повзрослевшие сильно товарищи, а старшие, те, что ушли воевать в сорок первом, приезжали один за другим все в орденах и медалях.
Однажды Гераська, вернувшись домой, увидел незнакомого боевого матроса. Матрос сидел за столом, ел картошку с солеными огурцами и неторопливо пил водку, которую мать взяла в магазине по семнадцатому талону.
Матрос был обветренный, загорелый, с усами, с багровым шрамом на лбу и с гвардейской ленточкой на бескозырке; на груди у него позвякивали ордена и медали, а в вырезе синей фланелевки отливали морем полоски тельняшки.
Увидев Гераську, он высказал свое о нем мнение: «Вылитый отец, богатырем вырастет», — протянул руку Гераське и отрекомендовался: «Ефрем Стратонов». Потом поглядел на мать, приодевшуюся для гостя, заглянул в ее синие заплаканные глаза, определил, что «крайности всегда сходятся, уж такой был Андрей богатырь, а вы — гляжу — щупленькая. Однако необычайно красивы, скажу вам открымшись», — тут же добавил Стратонов и с удовольствием допил водку.
На глазах у Стратонова Гераськин отец и погиб — его сшибло волной с палубы тральщика, когда мина взорвалась в трале, «бешеная гадюка». Отца не нашли. «А геройский человек был Андрей, дружил я с ним крепко. Держи, сынок, береги, храни крепко, командир тебе лично приказал передать», — и матрос протянул Гераське красную коробочку с отцовским орденом и медалями.
Траление в Нарвском заливе. - Алексей Офицеров, Иван Дудоров.
Матрос прожил у них три дня и три дня посвящал всех желающих в беспокойную жизнь на корабле-тральщике. Хромой бухгалтер-сосед, грешивший стихами, даже сложил об Андрее Глобе поэму строк в триста, а старуха алкоголичка Сержантова подарила Стратонову свой талон на получение водки, что при ее недуге было подвигом. Матрос сам пил мало, больше угощал окружающих, как угощал их рассказами о тралении и о том, что останется на сверхсрочную.
Он сходил с Гераськой и его матерью в кино, подарил Гераське интересную книжку о «пахарях моря» и навсегда исчез из Гераськиной жизни, оставив в памяти след.
Гераська стал бредить штормами, опасностями и беспокойною матросскою жизнью.
С Ленькой Супруновым — соседом, на год моложе его, Гераська перечитал все книги о моряках в своей школьной библиотеке, и Вера Сергеевна, библиотекарша, едва друзья приходили к ней, улыбаясь, выкладывала на стол все, что имелось в ее хозяйстве «из морской жизни».
К десятому классу Герасим перерос всех сверстников на целую голову; его стали звать «километром», «антенной» и «небоскребом», и он добродушно откликался на все эти клички. Он раздался и вширь, потому что был лучшим в школе гимнастом; помня свою мечту, старался лучше всех плавать — плавал он в мелкой речушке, загаженной отходами близлежащих заводов, а после — в канале, куда в свободное время ездил на электричке.
В День флота они с Супруновым спозаранку забирались в Химки, занимали места получше и с упоением смотрели, как командующий флотом принимает парад стремительных катеров, воздушный десант спускается на воду, а подводный выходит со дна канала; проходили так близко от замерших от счастья друзей, что их можно было потрогать рукой; таинственно поблескивали глаза под толстыми стеклами резиновых масок.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ.
198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
