Денег хватало, и мать на глазах расцвела. Она плавала, как рыба в воде, получив то, чего всю жизнь добивалась. В Дом моделей ее приглашали как почетную гостью.
Каждое утро пожилая домработница Нюша доставала из почтового ящика пачку билетов на толстой желтой бумаге — приглашений на кинопросмотры и вернисажи, на генеральные репетиции новых спектаклей, чьи-то гастроли и в честь кого-то приемы. И все вечера у матери теперь были заняты — уже с пяти она начинала готовиться к выходу в свет.
Федя знал все и всех и был на ты с балеринами, писателями, кинорежиссерами, директором крупного гастронома, закройщиком модного ателье, сотрудниками многих журналов, художниками, цирковыми артистами.
Вся эта пестрая толпа время от времени до отказа заполняла их квартиру, пила, ела и танцевала к великому удовольствию матери, называвшей всех этих разношерстных людей «своим кругом».
Глеб быстро усвоил, что человек в недорогом и немодном костюме, не имеющий в худшем случае своего «Москвича»,— это человек «не их круга»; сначала его уши резал жаргон по моде одетых и по моде всклокоченных молодых женщин. Потом он обвыкся.
Федя — «душа человек» — не был жадным и отдавал Глебу свои малоношеные костюмы. Мать, получая от отца деньги на содержание Глеба, большую часть отдавала ему на карманные расходы. Таким образом Глеб привык ни в чем не нуждаться и знал, что он может пойти с товарищами и подругами в любое кафе, даже самое дорогое, съесть мороженого и выпить вина — у него есть чем за всех заплатить. Боб Журавлев, Светка, которая так комично мрачнеет, выпив первую рюмку ликера и потом молча пьет шампанское бокал за бокалом, Марианна Щеглова — она мнит себя поэтессой — все это друзья его юности, с которыми можно отлично провести вечерок.
Глеб повзрослел, стал заглядываться на приходивших к Феде и матери молоденьких балерин и задавал себе часто вопрос: «Что побудило молодого еще и веселого Федю жениться на увядающей, но героически спорящей с наступающей старостью матери?»
Он решил, что мать — удобная для Феди жена. Она везде и всюду всем говорит, что Федя — бесспорно талантлив, но мало признан. Глядишь, Федя консультирует что-то на киностудии или пишет за кого-нибудь книжку... Перед выпуском из школы у Глеба завязался первый настоящий роман. Начитавшись у Феди Гамсуна, он вообразил себя лейтенантом Гланом. Первой жертвой оказалась дочь «мадам Квазимодо», как в доме называли лифтершу. Заменяя мать в лифте, девчонка поднимала Глеба на девятый этаж. Между шестым и седьмым этажами он поцеловал ее по всем правилам киноискусства. Глупышка! Как она его, Глеба, любила! Но разве она ему пара?
Федя о нем позаботился, устроил его в Институт международных отношений, недаром Глеб, еще будучи в школе, тщательно изучал языки.
В театре Вахтангова Глеб познакомился с женой отставного полковника Риточкой. На сцене старый немецкий профессор умирал от любви к юной Гретхен.
— И все же это неверно, — вздохнула Риточка, вытирая батистовым платочком глаза. — Молодая женщина не может любить старика.
Глеб в антракте узнал, что Рита замужем за человеком много старше ее; полковник воспользовался ее молодостью, а теперь, как венецианский мавр, следит за ней и устраивает ей сцены. Глеб проводил ее на Кропоткинскую.
Мать узнала обо всем лишь тогда, когда седой отставной полковник пришел объясняться, стуча своей палкой. Мать совсем было растерялась; на ее счастье, невзначай зашел домой Федя, подавил штурм полковника своим обаянием, обещал все уладить, и полковник капитулировал.
Хуже было другое: в институте Глебу сказали, что он может не затруднять себя явкой на второй курс.
Тогда мать и Федя решили, что Глеб поедет к отцу.
— К отцу? Зачем? — удивился он. Он редко вспоминал, что у него есть отец, и писал ему только раз в год — перед Новым годом. Лишь когда приезжал Ростислав на октябрьский или первомайский парад, мать из приличия спрашивала его об отце и сразу же забывала все, что он ей рассказывал. Но теперь Глебу надо поехать.
— Не вздумай проговориться, что тебя выставили из , — предупредила мать. — Он имеет право не платить ни копейки. А на будущий год Федя пристроит тебя в какой-нибудь другой институт. Ну, иди, мне пора одеваться, мы едем на вернисаж в Дом художников, а я еще не примерила платья.
Через несколько дней Глеб, собрав чемодан, уехал, взяв у Феди несколько новых сорочек и у матери денег. И вот он здесь. Надолго ли? Мать внушала — постарайся пробыть у отца подольше, пусть поостынут страсти полковника и затихнут ненужные разговоры... Что ж, мать, пожалуй, права!
Часы на камине тоненько пробили десять.
Глеб полистал журналы, лежавшие на столе. Книги его не интересовали. Это были серьезные книги — о мореплавателях, об иностранных флотах, о каких-то морских изысканиях, кораблестроении. Он потянул к себе средний ящик, не задумываясь об этике. В Москве он из праздного любопытства шарил в Фединых ящиках и наталкивался на пресмешные открытки, фотографии и записочки, хотя Федя был осторожен — он знал, что мать постоянно роется и в ящиках, и в карманах. А еще в раннем детстве Глеба, он помнит, мать нервно распечатывала конверты, адресованные отцу, и потом упрекала его какой-то Леночкой. Да, Леночкой Кузьминой. Интересно, почему отец, освободившись от матери, не женился на Леночке?
В столе не было ничего особенно интересного Чистая бумага конверты, , заглянув в которую Глеб крякнул: «Ого!», пачка денег и пачка писем, адресованных «Депутату Верховного Совета», с пометками красным карандашом: «Ответ послан», «Меры приняты», «Проверить». Слева лежал пухлый конверт; Глеб заглянул в него: вырезки из газет, рецензии на театральные спектакли с участием Кузьминой. «Ага!» Глеб с радостью сыщика, наткнувшегося на следы преступления, принялся искать письма. Но писем не было. Может быть, в этом конверте? Нет, это от Ростислава. «Дорогой, любимый отец!» Смотрите, какие нежности! «Я с нетерпением жду того дня, когда снова увижусь с тобой и смогу посоветоваться..» — «Ишь ты!» — «Я благодарю тебя за то, что ты сделал меня моряком», «...Отец, отец, дорогой отец...» — «Любимчик и подхалим! — выругал Глеб Ростислава. — Дурак и осел!» — усмехнулся он, прочтя: «Я прошу тебя больше не посылай денег. Я крепко стою на ногах. Получаю лейтенантский оклад. Мне его хватит с избытком...» — «Дурак и осел! — повторил Глеб. — У отца на книжке пятизначная цифра!»
Угрожающее рычание... Он поднял голову. В дверях стоял Старик и смотрел на него в упор. Глеб уронил письмо в ящик, прищемил палец. «А, ч-черт!» Пес зарычал. Глеб вскочил. «Но, но, пошел вон, дурак!» Пес рванулся к нему. Тогда Глеб застыл. Он слышал рассказы о верных овчарках, оберегающих хозяйское добро. Черт знает, что взбрело в его седую башку! Ударить? Но этот пес — по глазам видно — не боится и выстрела, ударишь— осатанеет. «Песик, песинька, Старичок», — попытался заискивать Глеб, нащупывая пути отступления. Пес молчал и смотрел на него немигающим взглядом. «Еще, чего доброго, заставит стоять до прихода отца. А она будет ждать и подумает, я надул, потом поди убеждай... Не скажешь ведь, что тебя не выпустила собака. Песик, песинька»... Глухое рычание.
пробили половину. Тогда Глеб метнулся назад, опрокинул кресло, тяжело дыша, очутился за дверью и повернул ключ, слыша, как Старик скребет лапами дерево. «Уф!— подумал он. — Ну и сволочь!»
Через несколько минут он сидел в пустом прохладном кафе и заказывал кофе. Подленько подрагивала нога — он чувствовал только страх и ни малейшего угрызения совести.
Хорошенькая кельнерша в белой крахмальной наколке на тщательно завитых темно-каштановых локонах и в крохотном батистовом с кружевами передничке — эмблеме профессии — принесла слоеные пирожки, бутерброды и кофе и улыбнулась. Мысли приняли другое, игривое настроение, и он сказал ей давно заученный комплимент.
_ Ей оске, — ответила девушка. — Не понимаю, — и опять улыбнулась.
— Вы чудесная, — польстил Глеб.
— О нет! — улыбнулась кельнерша. Поняла!
Уничтожая хрустящие пирожки с кильками, он вспомнил «Наше сердце» Ги Мопассана. Парижанин Мариоль приехал в деревню и в деревенской харчевне обрел вот такое же чудо в передничке. Почему бы москвичу Глебу не обрести его в этом ничтожном маленьком городке? Он следил за кельнершей, расставлявшей на столики вазочки с лиловыми астрами. Стройна, словно тополь, сто очков даст Светлане, не говоря о других. Нет, придется пожить здесь подольше!
Расплачиваясь, он придержал ее руку. Не отняла. Он почувствовал себя непобедимым героем. Вышел, высоко подняв плечи. Да, он забыл спросить ее имя. Успеется! Все в свое время.
Узкие кривые улочки, безлюдные в этот час, показались ему странно знакомыми. Где он мог видеть их? Мать развивала теорию: человек живет много раз и увиденный знакомый город, знакомая улица — проблеск в сознании, весть из той жизни, которой когда-то он жил. Эту теорию Глеб считал идиотством и чепухой.
Но он, безусловно, видел и этот дом с красной крышей и флюгер на ней. Да и другой, с ним соседний, зеленый, знаком. Здесь должна быть торговля цветами. Так и есть. Зеркальное окно, за стеклом хризантемы и розы. Фантастика! Но тут его осенило. Тьфу ты, недавно он видел фильм, где действие происходило на улице французского городка. Францию, значит, снимали в Эстонии! Ловкачи! Уж наверняка не обошлось тут без Феди!
Он вышел к парку, густому из-за задержавшейся осени, с немногими желтыми листьями на песке прямых, как стрелы, аллей. Тишину нарушал только рокот моря.
Глеб замедлил шаги. Он с детства любил природу, ему нравились даже жалкие березки и сосенки ленинградских пригородов. Здесь мощные дубы шелестели пышными кронами. Быть может, в таком же лесу жил в избушке лейтенант Глан и к нему на свидание прибегали Эдварда и Эва...
Он увидел вдали что-то пестрое. Она ждет!
Люда сидела на скамейке со ждущим лицом; на ней было белое платье с розовыми цветочками. Вскочила навстречу. А она и в самом деле хорошенькая!
— Я не хотела приходить, но Нора сказала, что неудобно обманывать. Вы пришли бы зря и подумали бы, что я просто обманщица.
— Нет, я знал, что такие глаза лгать не могут, — отмочил Глеб вопиющую пошлость, впиваясь взглядом в ее беспокойные, радостные глаза. (Он слышал эту фразу со сцены одного из московских театров.) — Вы — чудесная...
Она вспыхнула и возразила кокетливо:
— И вовсе я не чудесная. Я самая обыкновенная. Не понимаю, что вы такое нашли во мне и зачем добивались свидания. Я занята... («А я и не собираюсь на тебе, голубка, жениться, — подумал Глеб, — есть получше тебя, хотя с тобой и не стыдно пойти даже во МХАТ».)
— Я с первого взгляда еще вчера понял, что у нас сродство душ,— с ухваткой опытного обольстителя пошел он в наступление,— мы опоздали встретиться... Счастливец ваш муж! Достоин ли он обладать таким чудом?
Он принялся ей рассказывать о московском балете, , напевал ей песенки Ива Монтана, описал упоительный летний вечер на Всесоюзной сельскохозяйственной выставке, где одуряюще пахнут левкои и розы, фонтан в золотом уборе льет могучие струи в спокойную воду пруда, а на белых верандах за белыми столиками веселые люди пьют искрящееся шампанское и едят мороженое с клубникой и сбитыми сливками.
Он с удовлетворением заметил, как широко раскрылись беспокойные темные глазки этой хорошенькой пухлой блондинки, понимал, что она заинтересована им, молодым, блестящим и остроумным жителем столицы и стыдится своего простака мужа, который приходит с корабля в обмызганном кителе и жадно ест то, что сам наскоро приготовит.
Из скучных будней он в каких-нибудь полчаса перенес ее в сказку, в свой мир — ему самому этот мир показался прекрасным.
Он говорил, говорил, говорил, она слушала, затаив дыхание, слушала, а он уже держал в своих руках ее вздрагивающую, немного полную руку и утверждал, что ему кажется что он знает ее много лет и он всю свою жизнь готов отдать за нее, если это потребуется; во всяком случае, пока он здесь, она не будет скучать, об этом уж он позаботится.
Она все ближе придвигалась к нему, такому красивому, сильному, умному, и он оглянулся по сторонам. Она только успела воскликнуть:
_ Нет, нет, что вы делаете, не надо, вы сумасшедший... Я замужем...
«Тем лучше»,—решил в душе Глеб — ему слишком памятна была неприятная история с юной лифтершей, которую с таким трудом Федя и мать погасили.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ.
198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
