Шлюпка сразу же исчезает в молочной густой пелене. На ней пошли люди, с ними и Селиванов.
Люди... Теперь Фрол их знает. Как он был глуп, когда вообразил, что из училища вышел опытным воспитателем! Как он был глуп, когда принялся поднимать свой авторитет не с того конца! После несчастья с Селивановым он встречал сочувственные, дружелюбные взгляды, и сигнальщики, очевидно по тайному сговору, стали показывать чудеса. Тяжело он переживал свое горе. И его поддержали: Крамской, Щегольков, Никита, Румянцев и Коркин.
Сегодня утром Коркин в кают-компании говорил ему и Румянцеву:
— На последнем выходе сигнальщики работали хорошо, трал был поставлен быстрее нормы. Пожалуй, мы можем набраться смелости и бороться за отличный корабль!
За отличный корабль, на котором каждый матрос и старшина будет мастером своего дела, а каждый офицер — и требовательным начальником, и заботливым воспитателем.
Да, это мысль! Недавно на соседе — «охотнике» зачитывали приказ: «Объявить корабль отличным и наградить грамотой...»
— Добьемся, товарищи? — спросил Коркин. Их трое на «Триста третьем». Три офицера. Их корабль — комсомольский корабль. Комсомол — это сила... В море туман. Но и в тумане тральщики обязаны тралить. Это — служба. А служба для моряка — это жизнь...
Приезд ленинградского театра в маленький портовый город был настоящим событием. Люди останавливались перед афишами, расклеенными на заборах и стенах. В театральном вестибюле у кассы вытянулась длинная очередь. Театр привез «Нору» Ибсена и две современные пьесы. Через два часа все билеты были распроданы, и администратор театра, похожий на оперного певца, разводил руками перед осаждавшими его кабинет неудачниками: «К сожалению, ничем не могу помочь». Узрев на кителе алый флажок, он нашел для Крамского билеты — «из неприкосновенного фонда». Крамской хотел было спросить, где остановились артисты, но взглянул на чисто выбритое, услужливое лицо — и осекся.
Выслушав сообщение, что «придется, как видно, гастроли продлить, Кузьмина всегда делает сборы», — он пошел в штаб.
Цвела сирень. Склоны холмов были то фиолетовыми, го белыми, то розовыми, то пурпурными; лиловые гроздья свешивались через ограды; сирень цвела в витринах всех магазинов.
В совсем светлом море лежали черные камни, отбрасывавшие синие тени; на камнях сидели и чистились чайки.
В последний раз он видел Леночку в Ленинграде, в июньскую белую ночь. Волнуясь, он говорил ей, что не задумываясь ушел бы от Любовь Афанасьевны, но считает долгом своим вырастить сыновей в семье. Он не хочет вводить Леночку в заблуждение.
— Зачем вы мучаете и себя и меня? — спросила Леночка, садясь на гранит у воды. — Я давно знаю, что никогда... никогда... Хороший, честный вы человек.
Она взяла его руку и прижалась к ней лбом.
...Вскоре она вышла за своего режиссера.
На столе в штабе лежал толстый, перевязанный бечевкой пакет.
Издательство прислало авторские экземпляры его книги «О воспитании молодых офицеров» — сборник статей, печатавшихся во флотской газете. Удивительно приятное чувство охватило Крамского, когда он бережно отделял слипшиеся страницы, пахнущие типографской краской и клеем. В этот труд он вложил душу, опыт, многолетние наблюдения. Если он кое в чем ошибается — его поправят читатели, такие же, как он, офицеры, воспитатели молодых. Но кое-кому эта маленькая книжка в голубом переплете принесет пользу. Флот молодеет. Все меньше остается ветеранов войны. Есть корабли, где не осталось ни одного. Надо передавать молодежи боевые традиции.
— Войдите, — откликнулся он на стук, пряча в стол книжки в голубых переплетах.
«Невесело жить одному», — думает, придя в пустую квартиру, Крамской. Была в его жизни девушка, любившая его искренне — ему тогда показалось, что он нашел счастье. Молодая актриса, она играла те же роли, что Леночка, в театр была влюблена тоже, как Леночка. В ней, казалось, воскресла Леночка его юности. Но Крамской вовремя понял, что может очутиться в смешном положении человека, который приходит с женой в магазин, а ему говорят: «Вашей дочери очень к лицу это платье». Он подсчитал, что через десять лет ему будет шестьдесят, а ей — тридцать. Он всегда жалел своих сверстников, очутившихся в положении седых мальчиков.
С легкой грустью простился он со своей любовью — да, это была все же любовь, — и был благодарен той, новой Леночке, за то, что она поняла его, и они расстались друзьями. Вскоре новая Леночка вышла замуж за молодого актера, и одной ошибкой в жизни людей стало .
А Леночку Кузьмину он все последние годы представлял себе почему-то такой, какой увидел впервые, в желтом платьице и в желтых носочках. Решись он тогда на разрыв с Любовью Афанасьевной... может, вся жизнь его пошла бы по-иному. «Но как приняли бы Леночку Ростислав с Глебом?» — задавал он себе вопрос. И другой вопрос он себе задавал: «А кто его знает, может быть Леночка уже тогда выбирала между ним и своим режиссером? Прожив полвека на свете, становишься подозрительнее. В конце концов и Леночка за пятнадцать лет изменилась, она стала или хуже, чем была, или лучше, навряд ли осталась той, прежней Леночкой Кузьминой. Не нужно обманываться...
...Суматошин сказал, что Леночка вспоминает его. Для красного словца Суматошин мог и соврать...»
В театр Крамской пришел перед самым поднятием занавеса. Зал был полон. Его место было в первом ряду. Ниша оркестра была затянута вишневого цвета репсом. В левой ложе сидел Хейно Отс с пожилой и полной женой, в правой — актеры эстонского театра во главе с Хуго Эллером. В партере Крамской увидел Бурлака, начальника штаба, Мыльникова с Норой Аркадьевной в тафтовом, в крупную клетку платье. С ней оживленно беседовал руководитель драмкружка Ясный, затевавший какую-то новую постановку. Был и Щегольков с Хэльми.
Свет начал медленно гаснуть. Запоздавшие зрители поспешно разыскивали места.
Крамской видел Леночку на сцене Джульеттой, Ларисой. Тогда она играла наивно и искренне, а он не искушен был в искусстве; он был молод, влюблен, и ему казалось, что Леночка — непревзойденный талант. Но с тех пор он много повидал на своем веку: и театров, и пьес, и сразу почувствует фальшь, наигрыш, отсутствие таланта, возмещенное техникой.
Медленно раздвинулся вишневый бархатный занавес. Недавно Крамской смотрел «Нору» в исполнении эстонских артистов. Играла великолепная актриса, тонкая, виртуозная. Не покажется ли после нее Леночка беспомощной?
На сцене был уютный норвежский дом. Цветы на широких окнах, качалка, стол, глубокие кресла. Рассыпая рождественские покупки, легко, беззаботно вбежала Нора, жена-куколка, жена-жаворонок. Нора-Леночка была меньше похожа на норвежку, чем прославленная актриса-эстонка. Она играла без парика. Знакомые волосы цвета каштана, огромные серые глаза, румянец цветущей юности — на сцене ожила Леночка его молодости. И ее Нора была наивная, искренняя — Крамской хорошо понимал, что нынешняя наивность и искренность достигнуты упорным, многолетним трудом. Он великолепно понимал, что обманут, обманут освещением, гримом — чудес не бывает, люди не остаются через пятнадцать лет молодыми. «Чеховская чайка», — сказал этот болван Суматошин. Да, она могла бы играть и Нину Заречную: она похорошела — прав Ростислав. Да, очень похорошела.
Его порадовало, что Леночка не играет на сцене — живет; он ей верит, верит, что она — жена адвоката и готовится к рождеству в этом маленьком славном домике, и у нее — чудесные дети. И другие в зале, как видно, поверили. Он уже стал забывать, что она — не Нора, а Леночка, когда кончилось первое действие.
В коридоре, кольцом охватившем зал, обменивались впечатлениями. «Великолепно играет, — говорил Ясный Мыльниковой, — школа Юрьева, ничего тут не скажешь. А все же вы могли бы дерзнуть». Нора Аркадьевна снисходительно улыбнулась — после «Трех сестер» она считала себя блестящей актрисой.
За окнами поднялся ветер и принялся трепать кусты цветущей сирени. С севера заволакивало. «Будет шторм,— подумал Крамской. — Опять дали неверный прогноз».
Едва он успел выкурить в курительной трубку, звонок позвал в зал. Снова раздвинулся занавес.
Мрачный шантажист Крогстад угрожал разрушить семью беззаботной куколки . Зал напряженно слушал. И вдруг Нора, вся сжавшись перед Крогстадом, готовым ее раздавить, взглянула в зал. Она на мгновение запнулась, но сразу же продолжала свой разговор с Крогстадом. Крамской старался не смотреть на нее, но то и дело встречал ясный взгляд прежней Леночки, и этот взгляд говорил: «Ты — нашелся. Нашелся!»
Неужели прошло пятнадцать лет? Разве не вчера они белой ночью бродили по набережным ленинградских каналов? Он понял, что все эти годы думал о ней — в море, в бою, дома, в госпитале, когда был так близок к концу...
Во втором антракте в фойе только и слышно было: «Замечательная актриса!», «Живет на сцене», «Большой, настоящий талант».
За готическими высокими окнами небо совсем потемнело. Брызнул дождь и гулко зашлепал по крыше. Пешеходы с трудом раскрывали зонты — их вырывало из рук.
В третьем действии, когда безнадежно больной доктор Ранк говорил Норе о своей близкой смерти, в ложу к секретарю горкома вошли двое в мокрых плащах; на ходу сняли фуражки. Хейно Отс поднялся и вышел.
К Крамскому неслышно подошел Щегольков и шепнул ему на ухо, что Отс просит выйти по неотложному делу. Секретарь горкома партии не из тех людей, которые беспокоят по пустякам. С сожалением взглянув на сцену, где подходил к концу разговор Норы и доктора Ранка, он осторожно пошел к ближайшему выходу.
Хейно Отс ждал его в кабинете директора с озабоченным и огорченным лицом. Тут же стояли два человека в мокрых плащах. Это были семидесятитрехлетний рыбак, старый Сепп и начальник пристани Юхан Саар.
— Опять этот проклятый неверный прогноз. Куррат! — помянул Хейно Отс черта. — Рыбаков застал в море шторм. Вот Сепп рассказывает: они только что сняли сети, налетел .
У Сеппа было пергаментное лицо рыбака со старинной гравюры и узловатые, изъеденные солью руки, руки человека, который борется с морем всю жизнь.
— Он говорит, что в том месте море, как вспенится — сущий водоворот, — перевел Отс слова старика. — Я это знаю. Там в прошлом году утонуло двое... И в позапрошлом пять рыбаков. Вот там-то вторая шхуна и потерпела аварию: скис мотор. Они пытались ее взять на буксир, но трос лопнул. А баркас унесло уже раньше...
— В море остались баркас и шхуна? — переспросил Крамской.
— Да.
Опять заговорил старый Сепп, и Хейно Отс перевел:
— Он боится, что их разобьет о подводные камни. Камней очень много в этом районе.
— Знаю.
Крамской хорошо изучил весь район, опасный для плавания даже в спокойную погоду. Множество мелей, камней и водоворотов. Сейчас там беспомощные суденышки — моторная шхуна, лишенная хода, и жалкий баркас.
На тихом кладбище за городом в рыбацком поселке памятники поставлены рыбакам, не вернувшимся с моря; на плитах, по местному обычаю., высечены имена еще живущих людей, остается проставить лишь день, когда море и их разлучит с родными, близкими, с жизнью.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ.
198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
