— Тетка умоляла меня ничего не рассказывать маме, даже о том, что теплоход загорелся, но об этом я все же не могла умолчать и сказала, что меня спас нахимовец. Ну, а о том, что тетя оставила меня сторожить ее вещи и спасала в первую очередь свою шкуру, я промолчала. Зачем огорчать было маму, ведь тетка — ее родная сестра! А вас мне хотелось разыскать до смерти! Ведь если бы не вы, я не сидела бы сейчас тут, в «Старом Тоомасе». Но что я знала о вас? Только, что вы нахимовец и что зовут вас Славой. Да и тетка вскоре собралась домой. Далекий ей не понравился, она с кем-то не ужилась, и квартиры порядочной не дали. Я вернулась с ней в Ленинград, но не морем, а поездом... Вот я и встретила вас, — глаза ее так и светились радостью, — вы, как я вижу, капитан-лейтенант и, наверное, служите в Таллине, ну, а я по-прежнему живу в Ленинграде, с мамой, работаю чертежницей. Получила отпуск, приехала сюда с Жекой, — погладила она по плечу подругу, — и встретила вас. Жека, Жека, да познакомься же, помнишь, я тебе много рассказывала...
— Ну как же, помню, конечно!
И Жека протянула смуглую руку. А Аля не сводила с Ростислава благодарного взгляда.
Так возобновилась забытая дружба. Весь день провели они вместе — он, она и бойкая Жека, тоже чертежница из одного с Алей ОКБ. Ростислав показывал девушкам город, водил их по узеньким улочкам, каменным лестницам; они поднялись на башню Кик-ин-де-Кёк и оттуда смотрели на черепичные крыши, съездили в парк Кадриорг к памятнику броненосцу «Русалка», обедали в ресторане на берегу реки Пириты, за широкими окнами которого парили сытые белокрылые чайки.
Девушки задержались в Таллине дольше, чем предполагали вначале. Ростиславу удавалось освобождаться, корабль как раз стоял в гавани на ремонте. К его удивлению, Жека всегда была чем-нибудь занята, и он оставался с Алей. После того как он как-то сказал, что прическа под Брижитт Бардо делает всех девушек похожими одна на другую, Аля изменила прическу, и он увидел прежнюю Алю —вот теперь он бы сразу узнал ее!
Он показывал ей Художественный музей в Кадриорге, где выставлены картины, воспевающие суровую природу Эстонии, портреты крестьян, рыбаков, скульптуры великого Адамсона; просторные залы Дома художников, заполненные мозаикой, керамикой, хрусталем, серебром, прекрасными тканями эстонских мастеров. Они ходили в драму на пьесы Тамсааре, Лутса и Раннета, в оперу и балет, и его радовало, что Але все это нравится, как нравилось и ему. Часто, высказывая свое мнение, он слышал ее одобрение, и одобрение было искренним; их вкусы, их представления о жизни сходились.
Однажды вечером в Кадриорге неподалеку от устроившихся на покой лебедей, которых днем они кормили булками, Аля сказала:
— Вы знаете, Слава, каждая девушка ждет свои алые паруса. Но я не так чиста душой, как Ассоль. В меня влюблялись, и я влюблялась. Правда, счастливой я еще не была... — Она замолчала, чертя каблуком по песку.— Я почему-то верила, что встречу когда-нибудь вас. Обязательно встречу. И все же... — Помолчав, она опять повторила: — Я не так чиста, как
В темной воде пруда всплеснула крупная рыба. Лебедь проснулся и стал чистить свои перышки. Ростислав задумался над словами «в меня влюблялись, и я влюблялась». Ну что в этом удивительного? Конечно, влюблялись. А почему бы и ей было не влюбиться в хорошего парня? Ей не меньше, чем двадцать два... А мне — тридцать. Да, тридцать. Совсем уж старик! До чего же невесело жить одному! Отец говорит, когда он жил один, с верным псом, он мечтал о семейном уюте. Теперь у него есть Елена Сергеевна. И когда приходишь к нему, радует этот семейный уют. А придешь домой — холостяцкая комната, пусто, хочется уйти куда-нибудь на люди, в Дом офицеров, в кино. Или, лучше всего, на корабль, в свою маленькую каюту, в кубрик к матросам, в кают-компанию пить с офицерами чай...
— О чем вы задумались? — Аля положила ему на руку свою тонкую ручку.
— Простите... заботы... Вам холодно? — Рука ее была холодная. — Пожалуй, надо идти...
Их приютило маленькое кафе, похожее на охотничий домик. Здесь было оживленно, светло, тихонько наигрывала радиола; им подали аппетитные булочки к горячему— не притронешься — кофе. Ростислав не отрываясь смотрел на милое личико Али, любовался им, и ему захотелось не отпускать ее от себя никогда.
Но вскоре она уехала.
Ему не хватало ее. Он написал в Ленинград, получил ответ. Почерк у нее был совсем детский. Она работает, изредка ходит в театр, была бы рада снова увидеть его. Трогательными каракульками было подписано: «Ваша, всегда ваша Аля». Он спросил: не может ли она приехать к нему? Хоть на несколько дней?
Она приехала золотой осенью, когда багряные листья густо усыпали дорожки старого
Ростислав понимал, что на этот раз Аля взяла отпуск не для того, чтобы любоваться Таллином; их связывает нечто большее, чем простое знакомство. И она ждет, чтобы он сказал ей, зачем позвал ее к себе поздней осенью, в дождь.
Он повез ее в Пельгулинн, в свое унылое жилище, где через тонкую стену были слышны визгливые голоса ребят Беспощадного.
— Аля, — Ростислав обнял ее худенькие плечи.— Ты мечтала об алых парусах, капитане Грее, который увезет тебя в сказочные края. Я не капитан Грей, и вот мои алые паруса, — обвел он рукой комнату с окнами без занавесок. — Правда, мебель мы купим, но на лучшее жилье в ближайшие годы надеяться не приходится. Я хочу, чтобы ты знала все,— она как раз повернула к нему лицо, чтобы возразить, — говорят, с милым рай и в шалаше. Чепуха! Из шалашей молодые жены сбегают («Ого, даже это ты знаешь?»). Да, знаю. Об этом пишут в газетах сердитые фельетоны. Тебе придется оставаться одной иногда по нескольку дней и недель — я буду в море. И я не собираюсь переводиться в Ленинград на какое-либо береговое местечко — прежде всего я моряк, хочу плавать. Так что, может статься, из Таллина мы переедем в глухой маленький порт, где не будет даже театра. Будем ты да я, когда я приду к тебе с моря. Балтика — моя любовь, Аля. Крепкая. Хочешь обижайся, а хочешь — пойми. Ну вот, все сказал, — он облегченно вздохнул. — Премиленькое объяснение?
Она обняла его, заговорила, близко придвинувшись:
— ...Ты — моя радость, счастье мое, ты можешь долго не возвращаться, я всегда буду ждать, буду встречать тебя, буду любить... Давно люблю, люблю с тех пор, когда ты вынес меня, а сам остался на корабле, а он так страшно горел...
За стеной подрались ребята. Из унылой комнаты захотелось уйти. Аля сказала, что у них будет очень мило:
— Картин у нас дома много, мне мама отдаст все, что я захочу, и мы завесим все стены, У нас будет, Славик, уютно...
— Значит, приедешь?
— Приеду.
— Совсем, навсегда?
— Навсегда, мой любимый! Но сначала ты познакомишься с мамой.
— А это нужно?
— Нужно.
— Хорошо, я приеду. Но если бы ты знала, Аля, как мне не хватает тебя!
4
Зимой, когда корабль стоял на капитальном ремонте, Ростислав сказал отцу, что он скоро женится.
И, как сумел, описал свою Алю. У нее оказалась тысяча
— Добро, будь счастлив, сынок, давно пора. Когда свадьба?
— А мы не задержимся.
И Елена Сергеевна одобрила:
— Одинокому трудно живется. Я, Слава, рада за тебя.
Он приехал в Ленинград и остановился в гостинице, хотя Аля просила, чтобы он приезжал прямо к ним. Был будний день, и Аля была на работе. Он позвонил в ее ОКБ.
— Приехал? — в голосе ее слышалась радость.
Договорились, что он придет к ней к шести.
Был один из тех изумительных солнечных зимних дней, когда стоит легкий морозец, а с низкого неба чуть сыплет пушистый снежок. Пологие ступени
Ростислав решил никогда больше сюда не ходить: вспомнились таллинские кафе — туда приходишь, словно в гости к друзьям, там тебя всегда встретят радушной улыбкой.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ.
198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru