1
Корабль вошел в бухту Киви и стал на якорь. Это была надежная бухта, убежище даже от десятибалльных штормов.
От корабля к берегу отошла шлюпка. Совет «клуба волнующих встреч» решил пригласить на беседу капитана первого ранга в отставке Крамского.
Крамскому есть о чем рассказать. Всю жизнь служил флоту — воевал, учил других, — до того как от старых ран ослабло зрение (а он всегда славился зоркостью даже среди глазастых сигнальщиков). Но Крамской не сдался. Он преподавал в мореходном училище, читал лекции, писал книги о воспитании молодых, а сейчас диктует Елене Сергеевне книгу о своей жизни; ее прочтут с интересом все моряки. Да и только ли моряки?
Юрию Михайловичу Крамскому жить нелегко: каждый раз он просыпается с мыслью: «А вдруг не увижу света?» У другого бы нервы сдали. Он — держится.
Ростислав поджидал отца в своей тесной каютке. На столе фотография Али, веселой, смеющейся Али. Под абажуром смешной медвежонок с флажком. На флажке надпись: «Я всегда с тобой. Аля».
Через комингс перешагнул вислоухий пес, любимец всего экипажа. Его притащил на корабль Орел — голодного, тощего, как скелет. Теперь Вертолет отъелся.
— Уходи отсюда, не озоруй, — гонит его Ростислав.
Помахав хвостом, пес направился на камбуз. Кок — его лучший друг.
Ростислав спрятал в стол пачку писем и две официальные бумаги. Не станет же он портить отцу настроение рассказом о том, зачем его вызывал на днях Сухов.
С укоризненным взглядом комдив разложил на столе несколько писем и исполнительный лист.
— А ну-ка, Крамской, попытайтесь-ка оправдаться.
были подписаны незнакомыми фамилиями, правда, каждое сопровождалось солидной припиской: «лауреат», «заслуженный», «член КПСС»... Они дышали благородным негодованием: офицер флота, член партии, пренебрег своими сыновними обязанностями, бросил без всяких средств к существованию воспитавшую его престарелую мать — неутомимого труженика (мать всю жизнь нигде не работала). «Позор и презрение подобному выродку» — так и было написано в одном из писем.
Исполнительный лист предписывал платить матери алименты.
— Не ожидал от вас, Крамской, — сказал с пренебрежением Сухов (Ростислав знал, комдив не любит его). — Передовой офицер, ай-ай-ай, — комдив покачал головой. — Ну, что скажете?
Ростислав молчал. Не перед Суховым же открывать душу, не Сухову же рассказывать все, как было! На прощание Сухов сказал:
— Я считаю, что подобное отношение к сыновним обязанностям подрывает авторитет офицера, капитан-лейтенант.
Ростислав и на это ничего не ответил. Он представил себе, как «нетрудоспособная престарелая мать» заигрывает с людьми его возраста, все еще надеясь водворить в свою приличную квартиру на улице Горького нового постояльца.
Меньше всего его огорчало то, что последует вслед за вызовом к Сухову: перед собранием коммунистов он готов раскрыть душу. Его поймут. Нынче не те времена, когда человек с его думами, горестями и радостями, с его живым и трепещущим сердцем не раз бывал подрублен под корень. Те времена прошли. Моряку, воспитанному комсомолом и партией, поверят.
О происках матери он, разумеется, отцу сегодня не скажет ни слова. Не стоит его огорчать.
— Товарищ капитан-лейтенант, разрешите...
— Входите, старшина.
— , что посылали за капитаном первого ранга, у трапа, товарищ капитан-лейтенант.
— Иду.
— Прикажете собирать людей?
— Собирайте.
Надев фуражку, Ростислав поднялся на палубу, встретил поднявшегося по трапу отца.
Он предупредил посланных на берег моряков: «Капитан первого ранга Крамской плохо видит, приглядывайте, чтобы не оступился. Но виду не подавайте». — «Понятно», — сказал богатырь Ураганов.
— Пойдем в каюту, отец.
Сын попытался поддержать его под руку. Но отец легко сам спустился по узенькому железному трапу. Привычка!
— Завидую тебе, сынок, — сказал он, оглядев каюту.— Ну, как командуешь?
— Пока все благополучно, отец.
— А дома?
— С Алей мы живем дружно... Мне повезло, — сказал Ростислав, с любовью глядя на загорелое, мужественное лицо отца, сожалея о том, что отец заметно стареет.
— Глебка недавно приезжал с Инной. Работает; тоже, кажется, удачно женился.
— Денег просил?
— Нет.
— Но ты сам навязал?
— Люди молодые. Им нужно.
— У тебя у самого мало.
— Нам хватает, Слава.
— Тебе виднее, отец...
— Товарищ капитан-лейтенант, все в сборе, — доложил старшина, легонько постучав в дверь.
— Пойдем, сынок. Хуже всего, когда люди ждут...
2
полон. Душно, хотя и отдраены иллюминаторы. Крамского окружает молодежь, немного усталая после дня, проведенного в море, молодежь с внимательными ждущими лицами и натруженными руками.
Открывает вечер мичман Варварин:
— Сегодня нам повезло. У нас в гостях представитель старшего поколения моряков-балтийцев — Юрий Михайлович Крамской. Мы, товарищ капитан первого ранга, горячие споры ведём. О подвиге. Одни говорят; «Какие сейчас могут быть подвиги? Вот в космосе — дело другое». Другие утверждают, что подвиги совершаются лишь во время войны. Я с ними не согласен. Вот недавно надо было разгрузить поднятую со дна баржу с минами. Минерам оно по штату положено, но вызвались и другие. От нас Евгений Орел пошел, старшина гидроакустиков. Его, казалось бы, это и вовсе не касалось, а он геройски провел операцию.
— Товарищ мичман, простите, что перебиваю вас, — поднялся с дальней банки Орел, — а только я никакого геройства не совершал. Я минер по второй специальности...
— А работа наших минеров в мирное время — не подвиг? — продолжал мичман. — Вообще говоря, подвиг у нас понимают по-разному. Вот некий товарищ в отпуску в Ленинграде перед девчонкой хотел отличиться: «Хочешь, для тебя с моста прыгну?» А девчонка, глупая, его подзадорила: «Ну, попробуй». Он и прыгнул в Неву... Вообразил, что совершил подвиг.
Веселый смех покрыл слова мичмана.
— А после полета Гагарина заявления подавали: «Прошу откомандировать в космонавты...» Так попросим товарища капитана первого ранга рассказать, что он об этом думает, — закончил мичман Варварин и вытер вспотевший лоб белым с синей каемкой платком.
— Я тоже видел, — подтвердил Крамской, — юношей, которые после полета шли с плакатом: «Я — следующий». Они просто не представляют, как упорно готовился Гагарин к тому, чтобы совершить свой полет. Вся подготовка к полету была тоже подвигом. Подвиг совершили и те безымянные люди — их тысячи, — которые подготовили этот полет.
В войну — вы это знаете — такие же, как вы, молодые матросы совершали подвиги, о которых никогда наш народ не забудет. Вы скажете: ну, эти подвиги совершались по велению сердца, внезапно. Какая уж тут подготовка... И — ошибетесь. Подвиг — не ухарство. Недисциплинированный боец погубит и себя, и других. Один такой герой, когда мы высаживали десант, с воплем «у-у, гады!» выскочил из-за прикрытия, хотя командир приказал не высовываться. Смельчак? Нет! Малодушный истерик. Матросы осуждали его: сложил голову ни за понюх табаку. Не хватило выдержки, дешево отдал свою жизнь и поставил товарищей под удар. Вспоминаю другой пример. Однажды, стоя на якоре, мы заметили мину. Кораблю грозила беда. Впередсмотрящий прыгнул за борт и осторожно провел мину вдоль всего борта. Когда я спросил его, вымокшего, замерзшего: «Знали ли вы, чем рискуете?» — матрос спокойно ответил: «Знал, но ведь мог погибнуть корабль и товарищи».
А бывает и так: человек не закрывает собой амбразуру дота, не бросается под гусеницы танка, не спасает от смерти товарища. И все же то, что он совершает... Впрочем, я расскажу.
...В двадцатом году я служил в . Председатель — питерский рабочий, поседевший в тюрьмах и ссылках, ревностно выполнял волю партии, железной метлой выметавшей все, что мешало движению революции. Он бережно относился к тем, кто споткнулся, но еще мог подняться и снова встать встрой, и в то же время был беспощаден к врагам революции. А врагов было много: контрреволюционеры, бандиты, трусы, хапуги, пьяницы, карьеристы и подлецы. Трибунал передвигался вместе с дивизией в теплушках воинских эшелонов, на подводах по размякшей степи. С председателем не расставался его сын Гошка, безалаберный и безудержный, — он выполнял обязанности младшего писаря и бойко отстукивал на «ремингтоне» протоколы распорядительных заседаний, допросов и приговоры. Однажды в одном украинском городке, со всех сторон окруженном бандитами, засевшими в лесах, Гошка исчез. Мы не могли представить, куда он девался. Вскоре все выяснилось. В домишко, где жил председатель, сунули под дверь записку: «Если ты... — дальше следовали неприличные эпитеты, — подведешь под стенку ни в чем не повинного Чиркуна, твой щенок получит медленную и мучительную смерть. Если Чиркун получит тюрьму, хотя бы даже двадцатку, твой пащенок останется цел-невредим. Жду ответа. Пискун». Пискун был предводителем шайки, опасным и неуловимым бандитом, за которым безуспешно охотились и Особый отдел, и войска ЧОНа. А Чиркун — его сподвижник, погубивший немало человеческих жизней, — был опознан на базаре, отстреливался, убил троих, нескольких ранил и теперь ожидал суда под охраной отряда ревтрибунала. Председатель наш поседел от горя — был он вдовцом и души в своем Гошке не чаял. Пискун предлагал ему сделку. Да, сделку с собственной совестью. Чиркун заслужил расстрел. Меньшее наказание было бы насмешкой над памятью убитых бандитом. Председатель прекрасно понимал, что вызволить из лап бандитов в лесах Гошу не удастся, если даже мобилизовать все имевшиеся в наличии в городке войска внутренней охраны республики. На старика было тяжко смотреть.
«» (1964), по мотивам рассказов Михаила Шолохова «Шибалково семя» и «Родинка».
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ.
198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
