— Тебя как зовут? — спросил Илья.
— Галей. А тебя?
— Ильей.
— Илье-ей? — протянула она. — Ну, Илья так Илья. Илюша, значит, — обтерла о штаны руку, протянула. — В первый раз вижу такого настырного.
Кинотеатр скоро был достроен, и первый сеанс в нем смотрели строители. Галя пригласила Илью. На ней было платьице из белого крепдешина. Они сидели в десятом ряду. Из президиума назвали ее фамилию — объявили благодарность. Она подернула плечиком от удивления, а он сказал: «Поздравляю» — и пожал ее жесткую ручонку.
На другой день она работала уже на другом объекте, и ему приходилось делать крюк, чтобы ее повидать. Брат Кузьма спросил дома:
— Втюрился?
— Что значит — втюрился? — обиделся Илья. — Это ты втюриваешься, а я люблю.
— Неужели?
— Да. И не позволю смеяться.
— А я и не смеюсь.
— Ну то-то.
Отец за обедом спросил:
— Не рано ли, Илья, шашни заводишь? Илья ощерился:
— Кузька насплетничал?
—— Ну нет, сигнал поступил совсем с другой стороны. Лет тебе, правда, достаточно, но только учти, сынок, скоро тебе призываться. Закрутишь девке голову — и оставишь одну.
— Я ждала, — вспомнила мать, и лицо ее просветлело.
— А другая, гляди, не дождется. Тогда Илье — неприятности.
В тот же вечер Илья сообразил, откуда поступил сигнал. Соседка по квартире, вертлявая Серафима Ангеловна, всегда всем мужчинам строившая глазки, ехидно спросила:
— Дамой сердца обзавелся, Илюша? А не мала ли росточком: ты — вон какой, а она — махонькая.
— Интересовались бы лучше своими делами, — отрезал Илья.
— Ах, какой неприступный, — стрельнула глазами Серафима Ангеловна.
Было ей за тридцать, жила почти постоянно одна, никто с ней ужиться не мог: поживет два-три месяца, самое большее полгода — и сбежит. Напрасно Серафима распевала под гитару чувствительные романсы, хлопотала у плиты, готовя что-нибудь необыкновенно вкусное, завивала пепельные кудряшки бумажками, наряжалась, красила губы и брови — ничего не помогало. Кузьма говорил, от нее все сбегают из-за ее дурного характера. Во все нос сует. И далась же ей Галя — «махонькая». Кому что нравится. Ты вот, Серафима, и рослая, а замуж никто не берет.
С Галей Илья стал почти неразлучен. Встречались они каждый день. Она жила неподалеку, у Плотины, близ . Мать у нее, добродушная, разговорчивая, работала в поликлинике санитаркой и очень любила поговорить о болезнях. Иногда, бывало, такое расскажет — не захочется и обедать. Медперсонал!
Лето было жаркое, пыльное, по вечерам Илья с Галей ходили в парк академии, катались на лодке, иногда ездили на выставку, где струились фонтаны и пахло розами.
Однажды вечером возле Тимирязевского пруда Илья озабоченно спросил:
— Галя, а ведь я осенью уйду в армию?
— Я знаю, — погладила она его по щеке жесткой ладошкой.
— Что же мы будем делать с тобой? Может, поженимся?
— Стоит ли? Ты там забудешь меня, передумаешь...
— Никогда! — схватил он ее руку.
— Не зарекайся. Это только в романах бывает — вечная любовь.
— Значит, ты... ты сможешь забыть меня, найти другого... с другим быть вот так, как со мной?! — вспылил он.
— Нет. Верь не верь, а я тебя, Илюша, дождусь. Неужто ты думаешь, что я не задумывалась над будущим? И не знала, что тебя призовут этой осенью? Указ-то для всех один... Ну что ж, послужишь, — успокаивала она его, словно маленького, — умнее станешь, вернешься, а я уже все приготовлю, на все заработаю... вот они руки-то, не пропаду...
Он расстался с ней осенью, еще больше привязавшись. Тяжело было.
— Никуда не денется от тебя Галечка, — сказала на прощание ее славная мать. — Уж я за ней присмотрю.
— Ну как, петушок? — встретила на кухне Илью Серафима. — Позабавился и теперь — ходу?
— Уйдите вы... Серафима попятилась.
— Ух ты, зверем глядишь! И пошутить, выходит, нельзя...
На призывном пункте близнецов разделили: Кузьму определили в технические войска, а Илью — на флот. Отец был очень доволен.
Он сам в конце двадцатых годов действительную службу прошел на флоте. Приехав в Москву, поступил на завод, женился на Насте Крючкиной, и родились у них близнецы — Илья и Кузьма. Началась война, он снова ушел на флот, на родную Балтику. В первые же дни, когда корабль готов был сняться с якоря, Кузьма увидел в лапах якоря авиабомбу.
— Стоп шпиль! — скомандовал он и спросил командира:— Разрешите освободить якорь от бомбы?
— А вы знаете, что вам угрожает? — спросил, в свою очередь, командир.
— Знаю.
— Добро.
. Сброшена подбитым немецким бомбардировщиком у деревни Лаврики под Ленинградом в феврале 1943 года. Вес – 1400 кг.
Ураганов спустился за борт, закрепил бомбу за стабилизатор, отцепил от якоря — все проделал не торопясь, обстоятельно, будто не висел он за бортом в столь опасном соседстве. Когда Ураганов поднялся на палубу, командир (он не мог скрыть волнения) поблагодарил его, крепко обняв и расцеловав. Впоследствии Кузьма Ураганов совершил немало подвигов. Вернулся домой в орденах, медалях и в звании старшины. Но о пережитом вспоминал редко. А жена не расспрашивала. Насте по горло надоела война, бомбежки, бомбоубежища, в которые ей приходилось то и дело спускаться с двумя близнецами на руках во время тревог.
Ураганов-отец был уже мастером на заводе, когда ребята пошли в школу. Они были очень похожи друг на друга, и в школе бывало немало курьезов — то один ответит за другого урок, то Кузька (он был большим драчуном) подерется с кем-нибудь, а отчитываться приходится Илье. Характеры у них были разные. Илья спокойный, неторопливый — в отца, Кузька — весь в мать, горячий, ершистый, задиристый. Когда сыновья подросли, Илья стал похож на отца, Кузьма — на мать. Однажды отец, получив на заводе премию, подарил им один на двоих баян. Братья играли по очереди, а когда ходили на вечеринки, сменяли друг друга. Кузьма стал кумиром девчонок. В него влюблялись, но он ни на одной не задерживался: сегодня потанцует с одной, завтра — с другой. «Чтобы им не было обидно», — говорил брату. «А я так не могу, — отвечал Илья. — Я уж если влюблюсь так влюблюсь».
Однажды вечером братья по очереди играли на баяне; Илья играл любимые флотские песни отца, отец подпевал, прослезился. Кузьма тоже расчувствовался, сказал: «Я хотел кидать жребий, кому баян брать на службу, теперь решил: бери, Илюшка, на !»
И вот Илья на флоте, в учебном отряде, в школе гидроакустиков. Несколько недель он изучал разные шумы, а потом попал в подчинение к Орлу.
Новая специальность ему нравилась. Но в первые же выходы в море его укачало. Правда, он узнал, не один он пострадал — моториста Игнатьева вытащили из душного моторного отсека совсем без сознания. Но утешения не было: ведь в тот раз дежурил не он, а Орел; а если ему в шторм придется нести вахту?
К счастью, в следующий выход он почувствовал, что перебарывает недомогание и Орел не сможет, как в прошлый раз, доложить командиру: «Ураганов, товарищ капитан-лейтенант, неработоспособен».
В кабинете на берегу Орел тренировал его неустанно, теперь предстояло познакомиться с лодкой в море. Ураганов присматривался к своему учителю, перенимал у него деловитость, спокойствие, с которым тот искал цель. Первые уроки он получил в бухте, на якоре. Надо было различить шумы. Илья потел от напряжения. Орел подбадривал:
— Внимательнее, Ураганов, она от вас не уйдет. Так шаг за шагом Илья освоил свою сложную и ответственную специальность. Орел говорил задушевно:
— Если бы ты, Илья, не так хорошо играл на баяне, тебя бы и слушать не стали. Недаром ты часто берешь баян в руки. Так и акустика. Кораблю нужен только отличный акустик, мастер своего дела. У нас посредственных нет, все отличники. Посредственности не место среди отличников, понял?
Илья это хорошо понимал.
Орел был не только начальником и учителем. Он становился постепенно и другом.
Галя писала: они строят на пустырях новый район, с магазинами, кинотеатром, поликлиникой, рестораном, вероятно, там и она получит комнату — в этой комнате они будут жить, когда он вернется.
Отец сообщал, что мать очень тоскует по сыновьям; Кузьма стал сапером. Его старшие товарищи обезвредили обнаруженный под городом склад со снарядами, за что награждены орденами. Кузьма по неопытности в операции не участвовал.
Галины письма Илья ждал с каждой почтой и, если их не было, тосковал и маялся. Но потом приходило их сразу несколько, и он успокаивался. Одно из ее писем затерялось, он долго искал его — и не нашел. Но вдруг получил от Гали письмо: «Никогда не думала, что ты, Илюша, такой легкомысленный, будешь давать мой адрес товарищам. Почитай-ка, что один из них пишет».
Из конверта выпал листок, исписанный кудрявым почерком: «Уважаемая и симпатичная Галя! — писал какой-то прохвост. — Случайно узнал ваш адрес и захотел переписываться. Я недурен собой и на отличном счету у начальства. Борюсь со штормами и бурями. Я тоже москвич, как и вы, и, получив отпуск, могу доставить вам удовольствие: пойти с вами в Большой театр или в кино «Россия», который скоро откроется на Пушкинской площади. Напишите мне, и я буду отвечать...»
Илья, проходя по кубрику, увидел стоявшего на коленях перед табуреткой моториста Игнатьева. Игнатьев, не замечая его, отложил в сторону ручку и стал считать конверты: семнадцать. Здорово потрудился!
— В один вечер — семнадцать? — спросил Илья. Игнатьев обернулся, на какое-то мгновение смутился:
— В один. Даже пальцы устали.
— В любви объясняешься?
— А то как же.
— Обманываешь?
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ.
198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
