— Ты привел, Виктор Викентьевич? А не предшественник твой? Я ведь кое-что слышал. Ты свой прежний дивизион почти готовеньким получил от умершего Основоположникова, осталось приказ огласить да объявить благодарность командирам, матросам, старшинам, главным виновникам торжества. И замполиту твоему бывшему, Чаусову. Это они не спали ночей...
Сухова передернуло. Он сказал раздраженно:
— А я и нынче ночей не сплю.
— Не ты один, Виктор Викентьевич. И Крамской, и я, и Желанов. Кстати, зачем ты Желанова решительно записал в отстающие? Крылья ему подрезаешь. Его поддержать надо, а ты ему на каждом шагу: «От вас ничего не жду я хорошего». От подобных напутствий у любого руки опустятся.
— Так ведь Желанов подвел! — почти выкрикнул Сухов.— Меня подвел!
— Та-ак. Тебя. Ты опять за свое. Что же он, со злым умыслом, что ли? Желанов — офицер не хуже других, ему просто не повезло.
— Лодку-то он прозевал?!
— Чистая случайность, я проверял. Подводничек ему хитрый попался. Желанов моторы застопорит, прослушивает — и подводник замрет. Желанов ход дает — и подводник дает полный ход. С тобой такого никогда не случалось? Помнишь, ты утверждал, что лодку нащупал, а на самом деле это был всего-навсего косяк рыбы и эхо не настоящее, ложное?
Сухов гмыкнул. Вспоминать промахи не очень приятно.
— А ты Желанову , — продолжал Петр Иванович. — «Отстающий!» Да ведь без экипажа Желанова наш дивизион не сможет отличным стать! А я верю: дивизион будет отличным!
— Не сомневаюсь. Дело чести моей...
— Ну что ты за человек! Моя честь, мой дивизион, заслуги мои и слава моя... и та, завоеванная чужими руками, и та, что я здесь завоюю, — тоже чужими...
Сухов от волнения расстегнул китель — выперло брюшко...
— Скромности у тебя мало, Виктор Викентьевич; самодовольство наслаивается, как жир.
— Я бы не хотел такое выслушивать... даже от своего замполита, — втянув живот и барабаня пальцами по столу, сказал недобро и угрожающе Сухов.
— Живых человеческих чувств тебе не хватает, Виктор Викентьевич, — с укоризной продолжал Петр Иванович. — С партийной организацией мало считаешься, с комсомолом говоришь свысока. Крамской инициативу завидную проявляет — ты то и дело стараешься подсечь его начинания. Беспощадному мозги не вправишь. Желанова подавил. Ты прости меня, но я тебя предупредить хочу, как коммунист коммуниста: одумайся!
— Мне не в чем одумываться.
— Еще раз тебе повторяю: ты о роли партийной организации на корабле позабыл; прислушиваться к ней перестал. Сам, все сам... До добра не доведет твоя самостоятельность.
— Я — единоначальник, — продолжал упорствовать Сухов.
— Единоначальник хорош лишь тот, кто тесно связан с партийной организацией, с комсомолом. А если ты не хочешь и добрых советов послушать — придется начальству докладывать... о наших с тобой расхождениях.
Сухов ничего не ответил, и Петр Иванович ушел.
— О чем задумались? — спросил Ростислав, пододвигая к замполиту табак,
— Да обо всем понемножку.
— Вы когда-нибудь дома бываете, Петр Иванович?
— Редко, — с удовольствием затянувшись, улыбнулся замполит.
— Вас ваши ребятишки еще не забыли?
— Пока еще нет, но, видимо, скоро забудут. Эх, если бы в сутках было сорок восемь часов!
— Вам бы и сорока восьми не хватило. Мне и то с трудом суток хватает. Так у меня лишь один корабль, а у вас... и всюду вы поспеваете. Вы пока еще домой не спешите?
— Да нет, — взглянул на часы Петр Иванович. — Мои, поди, уже спят.
— Тогда я вас задержу на полчасика.
Крамской достал из стола заявление Орла о желании остаться на корабле, «пока международный горизонт прояснится», и письмо его матери.
— Отличный почин, — расцвел Петр Иванович. — Надо широко оповестить корабли. Не сомневаюсь, найдутся последователи...
Замполит уселся поудобнее в кресле. Они заговорили о «беспокойных сердцах», о том, что комсомольцы отучают новичков от сквернословия, от ложного понимания флотских традиций — не брюки, перешитые у портного, и не якорь на татуированной груди отличают балтийца...
— Мои молодцы составили списки, что читать новичкам о Балтике, собираются литературные вечера проводить... Мне хочется, Петр Иванович, воспитать каждого не только хорошим специалистом, но и разносторонним, начитанным, с красивой душой человеком... Хочется, чтобы человек, носящий матросскую форму, ни в чем не уступал лучшим людям нашего времени, был обаятелен, как Гагарин, любил бы все, что должен любить человек, — литературу, музыку, чтобы не был он половинчатым — или физиком, презирающим лирику, или лириком, не понимающим и не любящим физику; вообще — это глупый спор, но, к сожалению, еще есть у нас много кретинов. Я хочу, чтобы кретинов не было на моем корабле!
«Молодец», — одобрил Петр Иванович Ростислава. Беспощадный никогда так не говорил с замполитом — от всего беспокойного сердца, от души. Он не интересуется своими людьми, ему нужны только «физики», люди в совершенстве овладевшие техникой. И он добивается, чтобы его «соколы» всю душу свою без остатка отдавали технике — только ей! А всему остальному? Ведь и у него на корабле есть разносторонние люди! Только не терпит их Беспощадный!
Петр Иванович взглянул на часы.
— Я, пожалуй, домой уже не попаду, Ростислав Юрьевич. Переночую у вас, вы не возражаете?
В Петре Ивановиче Ростислав видел не только начальника. Это был добрый друг и занимательный собеседник. Петр Иванович опытнее его, но ни разу не навязывал ему своего мнения. Он советует, как товарищ товарищу, одобряет не как начальник — как друг.
— Вы тоже домой не пойдете? — спросил замполит.
— Нет, — вздохнул Ростислав.
В наши дни.
Аля поймет, что он не может приходить часто. Нынче на другом краю моря восемьдесят чужих кораблей проводят маневры. Неподалеку от нашего берега встретили чью-то подводную лодку; надо быть начеку...
А Петр Иванович заглянул в кубрик, где матросы обменивались впечатлениями.
Богатырь-акустик Илья Ураганов перелистывал «Неделю»:
— Служим в море и даже не знаем, что где-то под нами обитают глубоководные гады. Вот пишут, что ураган выбросил на побережье Америки гремучих змей, смертоносных водяных щи-то-мор-ди-ков. Вы не знаете, товарищ капитан-лейтенант, что это за штука такая: щитомордики?
Петр Иванович не знал и очень тому огорчился,
— И эти ядовитые гады кусали людей.
— А о летающем крейсере читали? — подхватил Орел.— Поднявшись с воды, гидросамолет летит в стратосферу. Эдак, глядишь, и подводные лодки станут летать со всем экипажем... С глубины прямо в космос...
Об этом Петр Иванович читал и смог поддержать разговор и дополнить Орла.
Поговорив по душам с Орлом, пошел в каюту. Только улегшись на койку, он почувствовал, что смертельно устал.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ. БОРИС БЕСПОЩАДНЫЙ
Беспощадный спешил домой. Учение выполнено отлично, его «соколы» не подвели. Да так и должно было быть.
Беспощадный считал, что он — человек сильной воли; он родился под счастливой звездой. Ему везло в детстве, везло в юности, повезло и в женитьбе. И то, что его корабль отличный, о чем торжественно был объявлен приказ, — тоже заслуга его, Беспощадного. Это он сумел сплотить экипаж, нацелить его на выполнение взятого на себя обязательства. У него на корабле нет нарушителей. Все отличники. И они ценят и любят своего командира. Любят так, как любили во время войны своих боевых командиров, называя их «батей», даже если «батя» был немногим старше своих подчиненных. Беспощадного тоже «батей» зовут — он не раз слышал. Себя именуют «беспощадновцами» — тоже как назывались в войну, скажем, «куниковцы». Конечно, одобрять такое — нескромно, но слышать — приятно.
Беспощадный отрастил себе бачки. Они росли сначала неважно, но парикмахер на Ратушной площади дал отличное средство... и теперь баки у него, как у матерого морского волка. Однажды Беспощадный слышал — он всегда прислушивался, что говорили о нем матросы: «Другой командир, как проштрафишься, влепит тебе по первое число, а наш «батя» призовет к себе, по душам побеседует, разъяснит, что ты и себя, и его, и корабль свой позоришь, — и отпустит. Ну, а если ты поработаешь во славу своего корабля, «батя» мигом оценит. Тут тебе внеочередное увольнение, а то и внеочередной отпуск. Красота!»
Они правы, размышлял Беспощадный, накладывать взыскания всякий сумеет. А ты попробуй обойтись убеждением, без наказаний. Нужно иметь силу воли и уметь убеждать. Кстати, насчет поощрений: не благодарность матросу нужна, даже объявленная в приказе. Благодарностью сыт не будешь. Ему надо что-нибудь посущественнее, — например, увольнение, отпуск. Он, Борис Арефьевич Беспощадный, отлично знает матроса. Нашел, как говорится, ту струну, на которой можно играть. А началось вот с чего.
Когда он, представившись командиру соединения, шел принимать свой корабль, он увидел на стенке не по возрасту располневшего офицера. Офицер грубо кого-то разносил.
— Кто это? — спросил Беспощадный шедшего рядом с ним старшего лейтенанта.
— Шелесперов, новый начштаба, — ответил тот. — Каждый день наводит порядок. Нас вчера так отчитал — небу жарко...
— Зачем выражаться, ведь это же гадость! — возмутился Беспощадный.
— Тсс... — многозначительно поднес палец к губам старший лейтенант. — Не критикуйте начальство, товарищ капитан-лейтенант. Услышит — не спустит. Вы слышите? За другого уж взялся.
Теперь Шелесперов отчитывал юного лейтенанта, стоявшего «смирно», с видом нашкодившего мальчика, а позади начальника штаба толпилась молчаливая свита.
Беспощадный прибавил ходу. Не из боязни, что гнев Шелесперова обратится на него: он — новый человек, только принимает корабль. Он просто не переносил . Крикунов он считал людьми некультурными и не заслуживающими уважения. Борис Арефьевич давно дал себе слово никогда, ни при каких обстоятельствах не уподобляться таким начальникам, действовать не запугиванием, а лаской. Угрозами и взысканиями достигнешь немногого, а главное — не завоюешь любви подчиненных. «Буду человечным, — решил он. — Стану больше поощрять, меньше взыскивать. Пусть это будет моей системой. Неужели этот новый начальник не понимает, что его будут бояться и не станут уважать? Шелесперова никогда не назовут «отцом-командиром» или «батей».
Беспощадный поднялся на корабль со страстным желанием завоевать уважение и любовь подчиненных, стать, невзирая на молодость, «отцом-командиром». Когда команда была построена, он так весело поздоровался с матросами и офицерами своего корабля и так душевно сказал им несколько приветственных слов, что увидел перед собой десятки улыбающихся глаз. Он завоюет этих людей! Завоюет! И они под его командованием, если понадобится, горы сдвинут!
Команда оказалась распущенной. Он всех подтянул. Поощрениями. В отличники стали выходить один за другим: раздавал он увольнения и отпуска щедро. Конечно, нелегко было добиться звания отличного экипажа. Вдоволь пришлось потрудиться. Ночей он не спал, все вечера проводил с матросами в кубрике. Авторитет завоевал. «Батя»... Звучит хорошо. «Беспощадновцы»... Еще лучше. При посторонних, особенно при политработниках, — он обрывал. Без посторонних — молчал.
И капитан третьего ранга Сухов, когда принимал дивизион, собрал офицеров и, указав на Беспощадного, предложил:
— Рекомендую всем равняться по Беспощадному! Подтягиваться. Учиться. Я лично тщательно ознакомился с постановкой дела на его корабле. Отличная постановка дела, скажу...
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ.
198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
