Я рассказал друзьям, как летел в Севастополь и каким видел море сверху, как выглядит город и где живут люди. Вова Бунчиков допытывался, видел ли я его дом. Он очень огорчился, узнав, что на улице, где он жил когда-то, ничего не осталось, кроме развалин, и принялся расспрашивать, пришли ли с эскадрой «щуки». — И «щуки» шли и «малютки», — отвечал я, потому что знал, что одни подводные лодки называются «щуками», а другие — «малютками». — Папа тоже служил на «щуке», — сказал Вова грустно. Забегалов все добивался, видел ли я «Серьезный». Авдеенко, широко раскрыв глаза, слушал. Меня заставили прочесть вслух все, что написано в газете об отце, Русьеве и Гурамишвили.
— А теперь они пошли на . — Счастливцы! — позавидовал Фрол. — А золотые звездочки они получили? — Нет, они их получат в Москве, в Кремле, как вернутся. — А адмирал, говоришь, их расцеловал? — Да. — А капитан первого ранга? — Он подарил нам ленточки. — Гвардейские?! — ахнул Фрол. Конечно, мы не имели права надеть гвардейские ленточки на свои бескозырки. Но все рассматривали их с завистью. И Фрол несколько раз примерял перед зеркалом свою ленточку, а потом бережно ее спрятал. Пришел Кудряшов и спросил, не видел ли я «морских охотников». Я сказал — видел: они стояли у пирса. Сурков поинтересовался, не пришла ли в Севастополь его «Буря». А Протасов спросил, что я слышал о куниковцах. — Куниковцы уже не в Крыму, они на румынском берегу.
Только в течение 1944 г. флот уничтожил 104 транспортных судна врага общим водоизмещением свыше 135 тыс. тонн и 105 боевых и вспомогательных кораблей. С помощью советского флота высаживались десанты в порты Румынии и Болгарии
— А моего отца видел? — спросил Поприкашвили. — Подводник с густой черной бородой — второй такой бороды ни у кого нету. — Нет, не видел. — А моего? — спросил Юра. — Нет. Разве он в Севастополе? — Должен быть в Севастополе. Только «отбой» заставил нас разойтись по койкам. На другой день Авдеенко отвел меня в сторону: — Послушай, Никита, что я скажу: я хочу поехать на флот. — Из любопытства? — Нет, не из любопытства! Ты поможешь мне подготовиться к испытаниям? Я ведь многое запустил. — Помогу, конечно. Но ведь раньше ты говорил, что тебе все равно, поедешь ты или не поедешь. — Теперь мне не все равно! — сказал Олег горячо. — Веришь? — Верю.
* * *
Лучший по успеваемости класс, 1944 год.
Я выдержал испытания на пятерки. Да и почти весь класс подтянулся и вышел к концу года с честью. Особенно нами был доволен капитан второго ранга Горич. Но и остальные преподаватели нас хвалили. Историк сказал: он надеется, что «уважаемые и почтенные» его ученики «и дальше будут такими же молодцами». Учительница русского языка похвалила Авдеенко за хороший слог. Для Фрола она приготовила сюрприз: отдавая тетрадь с сочинением, под которым синим карандашом была выведена четверка, она сказала, что впервые в жизни встречает столь упорного человека и надеется, что впоследствии он, как адмирал Макаров, будет автором ученых трудов, а пока, на память о его первых шагах, она отдает ему его первый опыт. И учительница, так мило и тепло улыбаясь, что Фрол никак не смог на нее обидеться, протянула ему аккуратно сложенный листок его первой диктовки. И Фрол не бурчал в этот раз и не обозлился, а тоже улыбнулся, щелкнул каблуками и сказал: «Спасибо». Он доказал, что одолеет, если захочет, даже грамматику, дававшуюся ему с таким трудом. После испытаний у нас был концерт. На этот раз выступали артисты. Потом был объявлен список тех, кто поедет на море — на флот — для ознакомления с кораблями. — «Руководитель группы, — читал Кудряшов, — капитан второго ранга Горич. Его заместитель — капитан третьего ранга Сурков. Воспитанники, удостоившиеся посетить флот: Авдеенко, Бунчиков, Живцов, Забегалов...» Я не слышал других фамилий, пока он не произнес: — «...Поприкашвили, Рындин...» И хотя я и до этого был твердо уверен, что поеду на флот, я чуть не закричал на весь зал «ура» от счастья.
* * *
В воскресенье перед выходом в лагерь мы собрались в последнее увольнение. Фрол предложил пойти к Стэлле и позвал с собой Юру. — А может, возьмем и Олега? — сказал он. Мы согласились. Стэлла увидела нас в окно и, выскочив нам навстречу, закричала: «Папка, папка! Это Никита, и Фрол, и еще я не знаю, кто с ними!» — Не-ет, как я рада! — говорила она, пожимая нам руки. — Антонина, где же ты, генацвале? Смотри, кто пришел! — Никита, мы только вчера тебя с дедушкой вспоминали! — кинулась ко мне Антонина. Я передал ей письмо и сказал, что Серго опять ушел в море. Фрол, отставив ногу назад, полез в карман и как только мог торжественно заявил: — Помнишь, Стэлла, ты писала в письме, чтобы я не приходил к тебе без пятерок? Так вот, чтобы ты не задавалась, я принес тебе свои отметки. Стэлла засмеялась и откинула за плечо косу: — А я знаю твои отметки! — Откуда? Тебе кто сказал? — спросил Фрол, наступая Юре на начищенный ботинок. — Твой начальник. — Какой? Старшина Протасов? — Да нет же! Начальник. — Кто? Старший лейтенант Кудряшов? — Ах, при чем тут старший лейтенант, я не понимаю! Разве адмирал — не начальник?
— Адмирал?.. — растерялся Фрол. — Не-ет! Какой ты непонятливый! — засмеялась Стэлла. — Он шел по улице, такой важный, серьезный, погоны — как у генерала. Я подошла к нему и спросила: «Товарищ адмирал, скажите, пожалуйста, у вас учится Фрол Живцов?» — С ума сошла! — ужаснулся Фрол. — А он что? Рассердился? — Зачем? Остановился, улыбнулся и говорит: «Да, у меня, в Нахимовском. А ты, девочка, знаешь Живцова?» — «Знаю, — говорю, — он мой большой друг». — «Вот как! — отвечает твой начальник. — И давно вы с ним дружите?» — «С весны, — говорю. — И я ему сказала, чтобы он не ходил к нам, раз учится плохо и за плохую дисциплину с него сняли погоны и ленточку». — «Вот так девочка! — сказал адмирал, а сам улыбнулся. — А тебя как зовут?» — «Стэлла». — «Красивое имя. И косы у тебя замечательные! Так вот что я тебе скажу: твой друг Живцов молодец и стал учиться отлично. Отлично, понимаешь? И я его посылаю на корабли. Ты довольна?» — «Я так рада!» — сказала я. А потом мы попрощались за руку, и я пошла в школу. Я оглянулась — он все стоял и смотрел мне вслед. И он совсем простой, хороший адмирал, ну, как мой папа. Или как дедушка Антонины. — Стэлла, веди своих друзей скорее в дом! — позвал с порога Мираб. — Четыре моряка в моем доме! — радовался он. — Маро, Маро, принимай гостей, голубка! Через несколько минут мы сидели за накрытым столом в прохладной комнате и Мираб угощал нас чурчхелой и разбавленным водою вином. — Это очень полезно, — убеждал он. — Натуральное кахетинское, чистый виноградный сок, утоляет жажду. Юра и Олег чувствовали себя так, будто они уже не первый раз в гостях у Мираба. Говорили о театре, о море и о том, что Гоги, брат Стэллы, воюет далеко на западе. А Мираб, подняв стакан за моего отца и отца Антонины, ни словом не обмолвился о том, что они пропадали и нашлись: он знал, что отец Фрола никогда не вернется.
Потом отец с дочерью спели нам «Цицинатэллу», «Сулико» и много других грузинских песен. Песни были то печальные, то веселые, но все красивые и мелодичные. И когда я сказал: «Жаль, что нет скрипки, а то бы Олег нам сыграл», Стэлла переглянулась с отцом, он кивнул, и она, открыв шкаф, достала потертый футляр. В футляре оказалась старенькая скрипка. — Это скрипка нашего Гоги, — сказал Мираб. — Возьми, поиграй! Может, она не так хороша, как твоя, но все же отличная скрипка. — Вы пойте, я вам буду подыгрывать, — предложил Олег. — Бесподобно! — одобрил Мираб. — Вот так нам всегда подыгрывал Гоги! И они снова запели «Сулико», и Олег очень быстро подхватил мелодию песни, и мы слушали, долго слушали, а соседи стояли под окнами и тоже слушали, как поют отец с дочерью и как им вторит скрипка их Гоги. Потом мы отправились в Муштаид, где два раза прокатились в пионерском поезде; сидели на берегу Куры. — Мы уезжаем в лагерь, — сообщил я девочкам. — А я еду в Хашури, к бабушке, — сказала Стэлла. — А ты, Антонина? — Я поеду в Сухуми. Там живет мой дядя, ученый; он скрещивает мандарины, лимоны... — И фейхоа?
— Фейхоа — не цитрус, но у дяди в саду есть и . Знаешь, как она растет? Зеленый огурчик на кустах... Когда я окончу школу, я пойду в институт. И буду, как дядя, добиваться, чтобы у меня вырастали мандарины со сладкой кожицей — их можно будет есть целиком. И сладкие лимоны. Папа сказал, что это очень хорошая специальность. — А я, — сказала мечтательно Стэлла, — буду водить электровозы. Ты слышал о Сурамском перевале? Высокие горы, ветер, снег, буря — электровозу все нипочем. А еще, знаешь, есть высоко над Боржоми, в горах, — Бакуриани. Сейчас туда ходит обыкновенный поезд, плетется на гору три часа. А мы будем за двадцать минут на вершине! Не-ет, как это здорово, понимаешь? Внизу — жара, внизу пьют воду со льдом, а наверху — на лыжах катаются, понимаешь? Бакуриани... — А меня на электровоз ты возьмешь? — спросил Фрол. — Конечно! А ты меня — на свой катер? — Ну, нет! Женщинам на катере быть не положено. — Даже мне? — И тебе нельзя. Запрещено, понимаешь? — Не-ет, как несправедливо! Тебе на электровоз можно, а мне на катер «не положено». Почему? Все засмеялись — так смешно Стэлла осудила несправедливость.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
Воспоминания бывшего начальника медицинской службы подводной лодки «Б-36» подполковника медицинской службы в отставке Буйневича Виктора Ивановича о недостатках санитарно-гигиенических условий обитания на подводных лодках 641-го проекта и их влиянии на жизнедеятельность экипажа при походе «Б-36» на Кубу.
При строительстве дизельных торпедных подводных лодок 641 проекта в конце 1950-х годов, безусловно, предусматривалось, в первую очередь, размещение боевых средств, механизмов, агрегатов, средств, обеспечивающих плавучесть подводных лодок и т.д. Вопросам обеспечения жизнедеятельности людей на ПЛ, по-видимому, не придавалось большого значения. Во время автономного плавания ПЛ в океанских и морских просторах численность экипажа порой составляла от 80 до 90 человек. Их надо было разместить, накормить и обеспечить хотя бы минимальными бытовыми условиями. С медицинской точки зрения санитарно-гигиенические условия обитания на ПЛ совершенно не отвечали нормативным требованиям. Это практически не замечалось при плавании в прибрежных водах Севера длительностью до 10-15 суток, но при автономных плаваниях в течение 3-х и более месяцев экипаж испытывал очень большие неудобства, которые отрицательно сказывались на состоянии здоровья. Штатных спальных мест не хватало, люди после вахты отдыхали на торпедах, агрегатах и в трюмах. Недостаточное количество гальюнов (туалетов), умывальников и , большой дефицит пресной воды не позволяли соблюдать на ПЛ санитарные требования.
В надводном положении или при нахождении лодки под РДП (работе двигателей под водой на глубине до 5-9 метров), все помещения ПЛ принудительно вентилируются и недостаточное количество свежего воздуха практически не ощущается. Другое положение на ПЛ складывается при ее длительном нахождении под водой. При нахождении ПЛ под водой более 4-6 часов ощущается недостаточность кислорода, температура в отсеках повышается за счет работающих механизмов и температуры заборной воды, жизнедеятельности людей и пр. На ПЛ имеются агрегаты (забыл их название) для сжигания водорода, который взрывоопасен при концентрации в атмосфере более 4%, и регенерационные установки, которые выделяют большое количество кислорода и сжигают углекислый газ. Приборов и агрегатов для «утилизации» бытовых газов, запахов людей, паров электролита от аккумуляторных батарей и других газов и паров на ПЛ не имеется. Этими газами и парами пропитывается одежда людей, постельное белье и особенно пробковая крошка, которой покрыт корпус ПЛ с внутренней стороны. Причем этот запах специфический, стабильный и не безразличный для живого организма. Всегда вспоминаю случай, когда ПЛ проходила СБР (размагничивание) вблизи берегов Кольского полуострова. Свободные от вахты матросы ловили рыбу закидушками на леске с крючками (тройниками). Одна из чаек на лету поймала наживку (кусочек рыбы) и с криком была вытащена на палубу ПЛ. Матросы освободили ее от крючка и принесли мне во второй отсек внутрь ПЛ для оказания медицинской помощи. Травма, полученная чайкой, была не опасная, тем более не смертельная, в области клюва, однако она не рвалась из рук на волю, а через 10-15 минут «закатила» глаза и умерла. Мы все изумлялись и жалели ее.
При подготовке ПЛ к длительному автономному плаванию на лодку в ящиках всегда загружалась свежая картошка, которая расходовалась в течение 1,5-2 недель. При этом в первые 4-5 суток внутри отсека летали мелкие мошки (по-видимому, дрозофилы), а потом исчезли. На ПЛ нет грызунов (крыс), которые хорошо уживаются на надводных кораблях. По-видимому, кроме людей и тараканов (вечных корабельных спутников), никакой живой организм на ПЛ выжить не может. Из-за высококалорийной пищи подводников (стоимость суточного автономного пайка составляла в ценах 1955-1965 годов 3 рубля 75 копеек, для сравнения - солдатский паек в это время стоил 1 руб. 01 коп.); четырехразового питания, малой физической нагрузки и двигательного режима у подводников снижена перистальтика кишечника, практически они все страдают запорами в разной степени (в норме человек ежедневно должен сходить по «большому» в туалет), поэтому в рацион подводников во время плавания более 7 суток предусмотрен ежедневный прием 50,0 мл вина, причем любого, кроме водки, коньяка и шампанского. Вино выдается для урегулирования работы желудочно-кишечного тракта. В Вооруженных Силах СССР существовал (возможно, существует и сейчас) у солдат обычай считать количество выпитых компотов до приказа Министра обороны о демобилизации военнослужащих срочной службы из рядов ВС, а у подводников - количество съеденных «птюх». «Птюха» - это стандартная булка белого хлеба, разрезается вдоль и поперек на 4-е части - выдается на завтрак для четырех матросов. Сверху «птюха» намазывается сливочным маслом, накладывается сыр, колбаса, возможно, вареное куриное яйцо или рыба (лучше семга) с таким расчетом, чтобы высота хлеба и «надстройка» на него были равные по толщине (высоте). Негласно среди подводников-матросов происходит соревнование - кто из них и за сколько укусов скушает эту «птюху». «Рекордсмен» - победитель на нашей ПЛ съедал «» за восемь укусов.
Однажды при загрузке продовольствия на ПЛ, у трапа стоял матрос-часовой в кожаном тулупе (была зима) с карабином на плече и я ему предложил вскрыть любую банку (мясную, рыбную, галеты и пр.) для подкрепления, он мне ответил: «Доктор, я сегодня утром скушал, вернее, «рубанул» две птюхи, так что кушать не хочу», при этом один кулак положил на область желудка, а другим кулаком стукнул по нему, как будто бы молотком забивал гвоздь. Фамилию матроса я уже не помню, но это был коренастый молодой человек крепкого телосложения и невысокого роста. Любой человек потеет, а подводники тем более - иногда пот льется «просто градом», очень обильно, а душ при плавании на дизельных ПЛ принимать регулярно практически невозможно - пот на теле человека взаимодействует с микробной флорой тела, которая у каждого человека различная, при этом выделяется газ и образуется запах различного оттенка, довольно неприятного, преимущественно он концентрируется в подмышечных впадинах, пупке, промежности, паховых областях и особенно между пальцев стоп и пр. У подводников для гигиенических целей предусмотрена выдача спирта для протирания вышеуказанных областей тела (норму уже забыл). На 8-10 сутки плавания доктор (а меня на ПЛ иначе и не называли) вместе с вестовым матросом в любую емкость (чаще всего в большой чайник) нарезали салфетки и обильно заливали 70-ти градусным спиртом. Обычный 96° спирт разбавляли до 70°, потому что 96° спирт дубит кожные покровы и глубоко не проникает, а 70° проникает глубоко и не дубит кожу. В медицинской практике используется преимущественно 70° спирт. Вестовой разносил эти салфетки по отсекам, раздавал членам экипажа без ограничения один раз в неделю, люди полностью ими протирали тело. В это время каждому подводнику выдавалось одноразовое белье (трусы, рубашка) и постельные принадлежности (наволочка, две простыни и полотенце). Использованное белье применялось как ветошь для протирки механизмов и приборок.
Вся эта морская подводная «романтика» экипажем ПЛ переносилась относительно легко при плавании ПЛ 641 проекта в северных широтах, где низкие температуры забортной воды и воздуха позволяли поддерживать температурный режим внутри ПЛ более-менее «комфортным». Совершенно другая обстановка для экипажа ПЛ 641 проекта складывается при плавании в южных и тропических (условиях) широтах. Так, в октябре 1962 года подводная лодка Б-36 под командованием капитана 2 ранга А.В.Дубивко в составе бригады дизельных подводных лодок участвовала в, так называемом, Кубинском кризисе - скрытно форсировала несколько противолодочных рубежей стран НАТО, прошла от Кольского залива до берегов Кубы. Северные широты «встретили» нас (ПЛ Б-36) попутными шквальными ветрами и большими штормами. Высота морской волны порой достигала высоты до 30 метров. Внутри ПЛ все, что было ненадежно закреплено, летело кубарем. Люди устали, некоторые отказывались от приема пищи. Атлантический океан встретил нас «тепло» - температура морской воды была +25-30°С, надводные корабли США и другие морские и воздушные суда не давали возможности всплыть на поверхность и провентилировать помещения ПЛ. Температура воздуха в отсеках ПЛ постепенно поднялась до +64° С. В самых холодных концевых отсеках ( I и VII) температура поднялась до 40-45°С . В этих невероятных условиях у мичмана Панкова - инструктора-гидроакустика развился приступ острого аппендицита, мною было принято решение провести операцию - аппендэктомию. Доложил командиру ПЛ, он разрешил (другого выхода и не было), лодка погрузилась на глубину 150 метров и на ходу удерживалась на этой глубине, пока шло приготовление к операции и проводилась операция.
Матросы 2 отсека, их командир и матрос-вестовой, кажется, по фамилии Невзоров (точно не помню; он проходил подготовку санитара в учебном отряде) приготовили офицерскую кают-компанию под операционную: убрали «лишнюю»» мебель, кроме части стола, прокварцевали ее, стерильными простынями закрыли все стены (бикс со стерильным материалом я заблаговременно взял на базе в Полярном). Подобрав необходимый медицинский инструмент для операции, основательно его простерилизовал в электростерилизаторе больше положенного времени для пущей убедительности (надежности). Ассистентами при операции изъявили желание стать матрос-вестовой и прикомандированный на ПЛ флагманский механик бригады капитан 2 ранга-инженер В.В.Любимов. Из-за высокой температуры в отсеке, обильного потоотделения, отсутствия нормального умывальника и дефицита пресной воды, как смогли, вымыли руки, затем я вылил примерно 3-5 литров 96° спирта в большой таз, мы надели стерильные халаты, колпаки, маски, руки тщательно и продолжительно обмыли в спирте и приступили к операции. Мичман Панков был среднего телосложения, подкожная клетчатка (жир) в операционном поле была толщиной 1 см, так что я без особенных усилий быстро нашел воспаленный отросток на слепой кишке, провел обычную аппендектомию, очистил пазухи брюшной полости от небольшого серозного выпота, так как аппендикс был флегманозный. В 1960-1961 годах я проходил шестимесячную подготовку на курсах усовершенствования по хирургии при Архангельском мединституте, а затем периодически практиковался в Полярнинском военно-морском госпитале. Во время операции было тяжело то, что мои ассистенты при виде большой раны и крови бледнели, с трудом держались на ногах, через 4-5 минут сменяли друг друга, дышали нашатырным спиртом, стерильными салфетками снимали со лба пот мне и друг другу, чтобы пот не капал в рану и не «занес» микробов в брюшную полость. В то время при операциях медицинскими перчатками широко не пользовались, поэтому мы руки через 3-5 минут (по мере появления пота на них) окунали в таз со спиртом. Больному проводилось соответствующее лечение с назначением внутримышечно антибиотика - пенициллина. Послеоперационный период прошел благополучно, рана зажила первичным натяжением. После операции ПЛ всплыла в надводное положение, я с разрешения центрального поста вылез на мостик. Вахтенный офицер - старший помощник командира - капитан 3 ранга Аркадий Копейкин сказал: «Доктор, на тебе лица нет», хотя я ничего особенного не почувствовал. По возвращению в базу г. Полярный я сдал воспаленный отросток на гистологическое исследование, где подтвердили диагноз - флегманозный аппендицит (в народе - гнойный). Я его (аппендикс) преднамеренно положил во флакон из-под пенициллина и залил спиртом 96°.
При дальнейшем плавании Б-36 мичман Панков сыграл большую роль при отрыве от противолодочного корабля США «», гидроакустической станцией ПЛ «Свияга», круговыми излучениями забивал работу гидроакустической станции противолодочного корабля США, предварительно настроив ГАС «Свияга» на частоту ГАС противолодочного корабля, за что при возвращении в базу был награжден орденом Красной Звезды. Мичман Панков спас нашу ПЛ от неминуемой гибели. Он своевременно обнаружил военный корабль США, благодаря чему командир ПЛ Б-36 капитан 2 ранга А.Дубивко грамотными действиями ушел от таранного удара надводного корабля. Иначе мы бы провалились в бездну (глубина океана была до 7000 м), и никто бы об этом не узнал, так как в родной базе нас живыми не ожидали. Я был представлен командованием к награждению орденом Нахимова, другие члены экипажа к различным наградам, но их нам не дали из-за негативной оценки действий всей бригады подводных лодок первым заместителем министра обороны СССР Маршалом Советского Союза Гречко. При плавании ПЛ Б-36 в теплых водах Атлантического океана, экипаж подводной лодки подвергся большому испытанию. Условия обитания на ПЛ порой были критическими, в отсеках лодки стояла невыносимая жара, даже по палубе энергетических отсеков невозможно было ходить босиком. На некоторых боевых постах вахтенные несли вахту лежа на матрацах, и через 30 минут сменяли друг друга. Несколько дней пищу не готовили, пили , которые не «лезли» в рот, пресной воды выдавали по 0,5 литра при несении вахты. От обильного потовыделения некоторые члены экипажа теряли в весе тела на 1/3 первоначального веса, почти все были сплошь покрыты гнойными пузырьками величиной с просяное зерно, у некоторых ноги отекли, стали в два раза толще обычного, особенно у тех, кто нес вахту стоя. Исчезли улыбки на лицах, было не слышно обычного смеха людей, разговоров, не относящегося к делу.
Капитан первого ранга подозвал вестового, и тот откупорил шампанское. — За тех офицеров, — поднял стакан адмирал, — которые шли на благородный риск. Риск — благородное дело, когда он соединяется с отвагой и мастерством. Бесстрашие, мужество, дерзость плюс мастерство, трезвый и смелый расчет — в этом залог победы. За смелых и дерзких моряков, за героев! Он осушил стакан. Мне тоже досталось полстакана вина, и я чокнулся с отцом, дядей Серго и Русьевым. Адмирал улыбнулся и спросил: — А это чей молодец? — Мой, — ответил отец. — Наш, — поправил отца капитан первого ранга. — У нас их двое. Есть еще Живцов, наш воспитанник. — Нахимовец? — обратился ко мне адмирал. — Так точно, воспитанник Нахимовского военно-морского училища, товарищ вице-адмирал! — отчеканил я как только мог лихо. — Добро! Он снова поднял стакан: — За будущее поколение моряков! За большой флот!
После ужина началось веселье. Играла музыка — где радио, где аккордеон, — плясали русскую и отбивали каблуками чечетку, пели «Катюшу», и можно было подумать, что никакой войны нет и никто не собирается завтра на рассвете уходить в море. Все расспрашивали меня про Живцова, просили ему передать привет и очень смеялись, когда я рассказал, что Фролу в училище запрещают курить. В кают-компании очень молодые лейтенанты, только что приехавшие из военно-морского училища, горячились и спорили. Один из них был веснушчатый, рыжий, как Фрол, другой напоминал Юру, и я представлял себе, что когда-нибудь и мы с Фролом, окончив высшее военно-морское училище, придем на корабль, будем спорить перед завтрашним выходом в море и волноваться, как, очевидно, волнуются лейтенанты, но не хотят показать, что волнуются, и стараются выглядеть совсем настоящими моряками-вояками, и это им плохо пока удается. Но и капитан первого ранга и Андрей Филиппович поглядывали в их сторону с улыбкой, когда в их углу становилось особенно шумно. Отец подошел к патефону и завел свой любимый вальс из «Щелкунчика». — Помнишь, Никита, Кировский театр? — спросил он. — Конечно, помню. — Ты еще до смерти испугался мышиного короля. — Ну вот еще! Я не испугался. — А зачем же ты хватал меня за рукав?.. Каюта отца на плавбазе была совсем крохотная. И здесь на маленьком столике стоял портрет матери; в углу на вешалке, как всегда, висели его рабочий китель и кожанка. Серго сел за стол и быстро написал что-то на листке бумаги. — У тебя есть конверт, Георгий? — Держи. — Передай Антонине, Никита. Вы, я слышал, здорово подружились? — На всю жизнь! — Ого, даже на всю жизнь! — засмеялся Серго. Отец взглянул на часы: — Нам пора домой.
Когда мы поднялись на палубу, в небе светили , крупные, как грецкие орехи. В воде тоже плавали звезды, и казалось, что это светящиеся морские зверьки движутся в глубине. По небу и темным горам бегали лучи прожекторов. Отец спросил: — Ну, Кит, а что мы теперь скажем маме? — Скажем, что ты — герой. — А ведь знаешь, как-то неудобно. Прийти домой — и вдруг, сразу: «Здравствуйте! Я — герой». — А Фрол, тот сказал бы. — Ну, Фрол твой — смелый. — Тогда я скажу, хочешь? — Пожалуй, лучше ты. Войдешь первым и скажешь. — Катер у борта! — сообщил из темноты вахтенный офицер. Мы сошли на катер, и он быстро заскользил через бухту. Мы не садились, а, по обычаю моряков, стояли с отцом на корме. Мы молчали. Я знал, что он завтра опять уйдет в море, а я уеду в училище и долго его не увижу. За кормой журчала вода. Звезды ярко горели в черном небе, во тьме южной ночи... Луч прожектора выхватил из темноты белую колоннаду со сбегающими к воде ступенями, скользнул дальше — и она исчезла, как чудесное ночное видение...
Глава десятая. ВОЗВРАЩАЮСЬ В УЧИЛИЩЕ
Утром веселая девушка-письмоносец принесла свежие газеты. — Ух, и много же сегодня в газете про вашего папу! Поздравляю, — сказала она и крепко пожала мне руку. Я развернул «Красный черноморец» и стал читать статью, которая называлась:
«ПОДВИГИ НАШИХ ГЕРОЕВ»
«Герой Советского Союза Рындин вписал в историю Черноморского флота немало выдающихся страниц. Он не раз вступал в бой с двумя, тремя, четырьмя вражескими катерами и всегда оставался победителем. На его счету много потопленных вражеских кораблей. Он не страшился ни шторма, ни огня, ни вражеских пикировщиков. Вот один из последних подвигов командира отряда капитана третьего ранга Рындина, рассказ о котором записан со слов его товарищей... К ночи поднимается ветер. Волны накатываются на набережную.
— Немецкий караван выходит из Севастополя, — говорит командир соединения. — Мы его не выпустим, — отвечает Рындин. — Прошу дать «добро» на выход. — В море семь баллов, — предупреждает командир. — Хоть десять, немцев нельзя выпустить, — упрямо говорит Рындин. — Беспокойный человек ты, Юрий Никитич, — улыбается командир. — Добро! Желаю тебе успеха! Море ревет и стонет. На катерах все готово к отходу. Матросы знают, что никакой шторм не удержит их командира у пирса. — Заводи моторы! — кричит Рындин и прыгает на флагманский катер. Гурамишвили ведет второй катер, Русьев — третий. На их счету сотни выходов в море, десятки потопленных вражеских кораблей, бои с катерами, бои с авиацией, бои с береговыми батареями. Уже видно зарево в небе — бой вокруг Севастополя начался! Каравана нет. Катера замедляют ход. Рындин вглядывается во тьму. Нигде ничего. Ушел караван, что ли? Опоздали? Нет, по расчетам он не мог пройти. Но вот Гурамишвили сигналит: слева — охрана каравана. Моторы приглушены. — Караван! — докладывает боцман. Рындин считает: один, два, три... десять... Караван идет кильватерным строем. Немцы торопятся поскорее уйти. Наши моряки дрались за Севастополь 250 дней, немцы не выдержали и трех дней штурма. Немецкое командование, штабы, офицеры, интендантское отребье — те, что грабили Крым, вырубали сады и парки, сожгли «панораму», разрушили все, что дорого русскому сердцу в городе морской славы, идут на кораблях! — По пятам! — приказывает Рындин. Вперед! Катер мчится на транспорт. — Трасса по носу! — докладывает боцман. Катер уходит из-под огня. — Трасса по корме! Зеленые и красные вереницы светящихся пуль оплетают катера, словно паутиной.
Транспорт мечется, ускоряет ход. Торпеда догоняет его. Взрыв! На транспорте вспыхивает пожар. Еще взрыв — и на воде плавают обломки. В атаку идет катер Гурамишвили. Перед ним транспорт в пять тысяч тонн. Кажется, что катер вот-вот врежется в борт транспорта, протаранит его. Но катер, летевший как стрела, резко сворачивает, выпустив торпеду. Торпеда режет волну. Ничто не остановит ее! Взрыв — и от транспорта остается торчащая из воды мачта. Русьев не отстает: третий транспорт идет на дно. Тогда Русьев бросается на огромную самоходную баржу. Огрызаясь от нападающих на него конвойных катеров, он топит ее. Катера делают по второму заходу. Вся кильватерная колонна дезорганизована. Уцелевшие гитлеровские суда в темноте натыкаются друг на друга. Катерники знают — у дальнего мыса сторожат наши подводные лодки. А с рассветом их нагонят штурмовики. Ни один не уйдет! План Рындина по разгрому вражеского каравана приведен в исполнение». Я отдал газету отцу и маме. Пришли Серго с Русьевым. — Пора! — посмотрел отец на часы. — Да, пора, — сверив свои часы, подтвердили Серго и Русьев. Отец пожелал мне успехов. Русьев передал для Фрола письмо и сто рублей. — Пусть только Фрол не вздумает покупать папиросы, — засмеялся он. — Нет, что вы, он больше не курит! Мы с мамой проводили их до бульвара. Через полчаса катера, гудя, промчались в море... — Вот и опять он ушел! — вздохнула мама. — Но он скоро вернется. — Конечно, вернется! Пойдем, сынок, а то, пожалуй, ты опоздаешь. Мы спустились на пирс. — Ну, прощай, Никиток! Она поцеловала меня.
Несколько катеров уходило в Сухуми. Прощаясь, капитан первого ранга протянул мне две , черные с желтым, ленточки: — Это вам с Живцовым, на память. Я бережно спрятал ленточки. Катером, на котором я шел, командовал рыжий молодой лейтенант. Он был обижен: ему хотелось пойти в бой с другими, а его посылали в тыл. Он особенно звонко отдавал команды, как будто не был уверен, что его станут слушаться пожилые матросы. Но все быстро заняли места, загудели моторы. Катер высоко задрал нос и вышел в открытое море. Лейтенант, наконец, взглянул на меня. — Хорошо, а? — спросил он, стараясь перекричать гул мотора. — Хорошо! — крикнул я. Мне хотелось петь и плясать. Мы неслись мимо гор, кораблей, оставляя за собой стаи резвящихся дельфинов. Я представил себе, как отец, Серго, Русьев так же стремительно несутся на запад. До Сухуми было далеко, и меня растрясло так, что лейтенант поглядывал на меня с опаской. Но я крепился изо всех сил, говоря себе: какой же я моряк, если не выдержу перехода? Наконец, уже к вечеру, влетел в широкую бухту, развернулся и стал у высокого пирса.
— Приехали, Рындин! — сказал лейтенант в шутку, потому что моряки говорят не «приехали», а «пришли». Ветерок шевелил листья пальм. — Пойдем, выпьем? — предложил лейтенант. — Я не пью! — отказался я, вообразив, что он предлагает мне водки. — Лимонаду! — рассмеялся от души лейтенант, очень довольный, что удалась его шутка. Поздно вечером я уехал в Тбилиси.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
Когда замполит подошел к выходу из отсека, старпом занял освободившееся место, извинился и сказал, что он пошутил. Вообще, наш безобидный, спокойный и тихий замполит капитан 3-го ранга Сапаров частенько становился объектом для шуток и розыгрышей, которые сносил довольно спокойно. Даже молодые лейтенанты над ним подтрунивали, когда ему пришлось временно стать вахтенным офицером, вместо выбывшего из строя Мухтарова. Я, спустя годы, понял насколько был нелеп и даже постыден был мой розыгрыш Сапарова при всплытии Б-36 рядом с американским эсминцем. Он находился у шахты рубочного люка рядом со штурманской рубкой, как и все мы, в заношенном разовом белье и в тревожном ожидании развития событий. Я, в качестве шутки, посоветовал ему переодеться, так как с эсминца потребуют прибыть на борт командиру и комиссару с вахтенным журналом. Я-то понимал, что этого не может быть, а ведь Сапаров мог принять эту шутку за правду. Но и в этом случае он никак не среагировал. Все-таки один раз я увидел его возмущенным. При возвращении в родную базу замполит активизировал свою деятельность и организовал массовый приём матросов в кандидаты в члены КПСС. Собрания зачастили, что не вызвало восторга у коммунистов, сменявшихся с вахты. Вместо заслуженного отдыха им приходилось дремать на очередном приёме. На одном из них Сапаров зачитал заявление матроса с просьбой принять кандидатом в члены КПСС и спросил: «Какие будут предложения?» Копейкин, услышавший вопрос сквозь дрёму, предложил: «Принять». Замполит возмутился и стал горячо протестовать против приёма без обсуждения. Но окончательно проснувшийся старпом потребовал не нарушать внутрипартийную демократию и поставить его предложение на голосование. Все дружно проголосовали за предложение Копейкина и довольные разошлись по койкам. Я хорошо запомнил этот случай и понял, что если проводишь какое-либо демократическое мероприятие, то первое предложение выдвигай сам. В своей дальнейшей жизни и деятельности именно так и поступал, избегая неприятных сюрпризов.
20.10.1987. Контр-адмирал В.В.Наумов на СМП объявляет о подписании акта государственной приемки серийной ПЛ 667 БДРМ проекта в состав ВМФ. Слева директор предприятия Д.Г.Пашаев, справа командир корабля В.А.Хандобин.
Ну и, наконец, меня приятно удивила и понравилась невозмутимость старпома во время моей попытки определить в отсутствии светил, какой из гирокомпасов корабля показывает курс с ошибкой в десять градусов. После того, как я заметил расхождение в показаниях носового и кормового гирокомпасов в десять градусов, я около трёх суток ждал появления на небе хоть какого-нибудь светила. Параметры работы у обоих компасов были в норме и свидетельствовали об их, вроде бы, исправной работе и выявить ошибку одного из них можно было, только сравнив расчётный азимут любого светила на момент взятия пеленга на это светило в пеленгатор репитера на мостике. Но все светила прятались за облаками. Тогда я предположил возможность рассогласования в схеме одного из компасов текущей широты места корабля и принял решение согласовать эту широту на стопорах. Решение по идее правильное, но реализовано оно было, мягко говоря, не лучшим образом. Подумав, с какого компаса начинать это согласование, я, чтобы не затягивать эту операцию, которая требовала около 3-4-х часов на приход в меридиан каждого компаса, решил согласовать на стопорах оба компаса одновременно. Это обеспечивало выход из меридианов примерно на сорок пять градусов в обе стороны обоих компасов и движение подводной лодки по постепенно уменьшающейся синусоиде стремящейся к нулю. И всё бы ничего, этот грех остался бы на моей совести, но тут в облаках появился просвет и старпом вызвал меня на мостик. Когда я поднялся на мостик, Аркадий Александрович спросил меня: « Штурман, почему это мы всё время держим курс 45 градусов, а Полярная звезда недавно была у нас слева 45, а сейчас почти по носу?» Я ответил, что провожу согласование компасов на стопорах и прошу держать Полярную примерно на курсовом 45 градусов левого борта и что скоро это безобразие кончится. - «Хорошо», - спокойно сказал старпом. Вскоре гирокомпасы пришли в меридиан, взяв пеленг на Полярную звезду, я убедился, что ошибается кормовой гирокомпас и на этом всё закончилось. В базе специалисты гидрографии выяснили, что произошло рассогласование гиросферы компаса с его следящей системой, но причины объяснить не могли. Поворот на курс 270 градусов мне удалось откорректировать за счёт линии положения, полученной при измерении высоты звезды при подсветке горизонта полярным сиянием и обеспечить проход Б-36 севернее Норвегии, не приближаясь к её побережью ближе 30 миль. Последнее, что меня порадовало, как штурмана, работоспособность антенны Рамка, несмотря на то, что она ещё в Саргассовом море была залита морской водой. С ее помощью я уверенно привязался к берегу по норвежским радиомаякам, получив невязку 7 миль. Возвращение из похода в губу Сайда торжественным не назовёшь. После швартовки мне запомнился только один встречающий, кто-то из инженерно-механической службы, спросивший, все ли дизеля на Б-36 в строю. Получив ответ, что один дизель сломан, безнадёжно махнул на лодку рукой и удалился. Я не присутствовал ни на одном из разборов похода 69-й бригады, но, из рассказов очевидцев, разбор на 4-й эскадре был довольно странным. Когда офицеры групп командования подводных лодок эскадры были собраны для заслушивания доклада представителя вышестоящего штаба, их предупредили, чтобы вопросов не задавали и докладчика не перебивали. В докладе командиры кораблей 69-бригады обвинялись во всех смертных грехах. Не зная истинного положения дел, слушатели молчали, но когда докладчик обвинил командиров в том, что они всплывали при достаточно высокой плотности электролита в аккумуляторных батареях 1,050, по залу пронеслись возгласы негодования и недоумения, так как, каждому подводнику с юных лет известно, что ниже этого значения плотность просто не может быть. «Не перебивать!» раздался окрик, докладчик дочитал доклад и быстро удалился. При разборе у заместителя министра обороны маршала А.А.Гречко, по воспоминаниям присутствовавших, было ещё больше странностей. Оказалось, что критикуя действия командиров 69-й бригады, маршал Гречко был уверен, что они командовали атомными подводными лодками и никак не мог понять, почему они всплывали для зарядки аккумуляторных батарей. Узнав, что к всплывшим подводным лодкам американские эсминцы приближались на дистанцию до 50 метров, маршал спросил, почему же подводники не закидали их гранатами. Когда же он понял, что в мирных условиях всплытие было неизбежно, то сказал, что он лучше бы утонул, чем так позориться. В итоге всё кончилось благополучно и участников похода не наказали.
В.В.Наумов - командир АПЛ.
Для меня главным результатом этого похода стало убеждение, что для успешного противодействия противолодочным силам капиталистических стран и прежде всего их надводным кораблям, подводным лодкам необходимо обладать большим диапазоном скоростей и возможностью находиться в подводном положении неограниченное время. Поэтому через три месяца после возвращения из похода, я продолжил службу на подводных атомоходах.
Жены, боевые подруги (слева направо): Алла Мухтарова, София Андреева и Людмила Наумова.
Воспоминания бывшего командира БЧ-3 подводной лодки «Б-36» капитана 1-го ранга в отставке Мухтарова Аслана Азизовича об участии в Карибском кризисе.
В августе 1962 года по прибытии из очередного отпуска, я узнал от командования ПЛ, что началась интенсивная подготовка к длительному походу. Экипажу нашей ПЛ была поставлена задача: подготовить ПЛ к переходу в базу одного из дальних дружественных государств. Страна прибытия не называлась. Хотя мы предполагали, что это может быть Африка или Куба! Естественно, разговоры об этом велись не только на службе, но и в семьях. К этому времени на Северном Флоте приступили к формированию нового соединения - бригады подводных лодок. Создаваемая бригада получила тактический номер 69, в ее состав вошла и наша ПЛ. Все подводные лодки, которые вошли в бригаду, прошли предпоходовый ремонт и докование. По-видимому, из-за этого и для соблюдения скрытности подготовки, по приказанию командующего флотом, в начале сентября окончательно укомплектованные и подготовленные лодки были перебазированы в губу Сайда (п. Гаджиево), где и начали окончательную погрузку боезапаса, топлива и продовольствия. Подготовку лодок к походу курировал лично командующий флотом со своим штабом. Его интересовали готовность подводных лодок к длительному автономному походу, надежность механизмов, приборов, аппаратуры, наличие ЗИПа, надежность оружия.
Минно-торпедная боевая часть (БЧ-3) состояла: командир БЧ-3 – капитан-лейтенант А.А.Мухтаров; командир торпедной группы - лейтенант В.М.Кутьин; старшина команды - мичман Л.Н.Мартынов; командир отделения торпедистов, командир отделения торпедных электриков. Весь личный состав боевой части был допущен к управлению соответственно боевой части и боевыми постами. Боевая часть была допущена к приему, хранению и боевому использованию ядерного боезапаса. Подготовка ПЛ к переходу завершилась 30 сентября 1962 года погрузкой на лодку 21-ой торпеды с обычным зарядом и одной торпеды с ядерным зарядом. Обычно на ПЛ, торпеда с ядерным зарядом грузилась в первый или второй аппарат, для удобства ухода и обслуживания, нами было предложено загрузить ее в средний торпедный аппарат, в чем мы убедили представителей шестого управления. После этого у нас на все подводные лодки торпеды с ядерным боезапасом стали загружать в средние торпедные аппараты. Перед личным составом выступил первый заместитель ГК ВМФ адмирал В.А.Фокин и сказал, что бригаде предстоит выполнить специальное задание Советского правительства: совершить скрытый переход через океан и прибыть в новый пункт базирования в одной из дружественных стран. О стране базирования личному составу разрешалось сообщить только с выходом подводных лодок в море. Выход подводной лодки на операцию был осуществлен в 4 часа утра 1 октября 1962 г. Выйдя из Сайда-губы, мы развернулись по своему маршруту. После выхода из Кольского залива командир ПЛ вскрыл пакет, и мы узнали распоряжение. Переход ПЛ совершить скрытно. Оружие на переходе иметь в готовности к боевому использованию. Обычное оружие применять по указанию ГК ВМФ или при нападении на ПЛ. Ядерное - только по специальному указанию МО или ГК ВМФ.
Конечная цель маршрута - бухта Мариель, на Кубе. В это время в Атлантике, особенно в северной - штормовой ветер. Используя штормовую погоду, мы сравнительно легко преодолели все три противолодочных рубежа в Северной Атлантике и вышли в Центральную Атлантику. 7 октября, стоя на вахте на мостике, в штормовых условиях я не успел увернуться от набегавшей волны, и был прижат ею к планширю рубки, в результате чего сломал два ребра. Но благодаря заботе доктора ПЛ капитана Буйневича через 12 дней встал в строй. Через полторы недели мы были в Саргассовом море. В ходе похода личным составом БЧ-3 проводилась проверка торпедного оружия согласно правилам минной службы. Проводились тренировки по приготовлению торпедного оружия к применению. Личный состав был готов в любую минуту произвести залп. До бухты Мариель, пункта назначения, оставалось 150-200 миль. Командир ПЛ решил форсировать пролив Кайкос скрытно. В это время в лодке стояла страшная жара. К действиям в тропических условиях ПЛ была не приспособлена: отсутствовала системы кондиционирования, не было системы охлаждения аккумуляторной батареи при ее зарядке. Температура на отдельных боевых постах (гидроакустиков, электриков, мотористов) доходила до 50-60 градусов.
Все это приводило к выходу из стоя материальной части, а также к тепловым ударам и обморокам подводников. Ограничение запасов пресной воды не позволяли выдавать более 250 граммов воды в сутки на человека. Невозможность смыть пот и грязь привели к 100% заболеванию личного состава потницей в особо тяжелой, гнойной форме. Только в носовых и кормовых отсеках, где располагалось БЧ-3, температура держалась 35-40 градусов. В таких условиях лодка находилась почти три недели. 23 октября командир получил шифровку с приказанием МО - быть готовым к применению торпедного оружия с обычным боезарядом. 29 октября, в отсеке, мы услышали работу ГАС в активном режиме, затем взрывы гранат. Гоняли нас долго, вынудили ПЛ всплыть. В надводном положении мы находились около 36 часов в сопровождении американских противолодочных сил. За это время была сделана зарядка аккумуляторной батареи, отремонтирован ВИПС. Исправили все повреждения. Провентилировали ПЛ. Дали отдохнуть личному составу. Окончив зарядку ПЛ, на глазах сопровождавших американцев, срочно погрузилась и оторвалась, оставив их в недоумении. До конца пребывания в Саргассовом море американцы нас больше не обнаружили. 14 ноября 1962 года получили приказание скрытно возвращаться в Кольский Залив. В последних числах декабря возвратились в базу - губу Сайда. Встречал нас начальник штаба бригады капитан 2 ранга В.А.Архипов и 6 матросов для приема швартовых концов, а затем на катерах нас отправили в город Полярный. За данный поход я был награжден орденом Красной Звезды.
Капитан 1 ранга в отставке Мухтаров
Андреев Анатолий Петрович, Мухтаров Аслан Азизович, Наумов Владлен Васильевич.
День был действительно замечательный. Солнце так празднично светило с неба! Море, спокойное, гладкое, было удивительно синим. Уцелевший куст жимолости на обрыве казался окропленным розовой росой. Бронзовый орел смотрел в прозрачную воду с колонны, выходившей из моря. — Памятник погибшим кораблям, — показал отец на колонну. Когда почти сто лет назад объединенный флот интервентов приблизился к городу, руководители обороны, адмиралы Нахимов и Корнилов, решили затопить вот здесь, у входа в бухту, часть кораблей, чтобы противник не мог выйти на внутренний рейд. И семь кораблей затопили, а матросы и офицеры пошли оборонять город. — Идут! Идут! — вдруг загудело вокруг. — Да нет, не идут еще! Показалось. — Да нет, да идут же! Идут, родимые! — Где, где? — Смотрите лучше! — Идут! — пронзительно крикнул звонкий девичий голос. — Отец, кто идет? — Смотри, смотри, — крепко сжал он мне руку. И тут я понял, почему все стремились сюда, что сегодня за праздник, почему отец так взволнован и так боялся опоздать.
Из-за мыса выдвинулся корабль, голубой, с голубыми башнями. Его окружали тральщики. Корабль входил в бухту медленно, величаво, уверенно — так, как хозяин входит в свой дом. — «Севастополь»! «Севастополь»! — загудело вокруг. До чего же он был хорош! Длинные стволы орудий вытягивались из амбразур орудийных башен. Вся верхняя палуба была бело-синяя — на ней выстроились матросы. — Ура нашим родным кораблям! — крикнул кто-то. — Урра-а!.. — закричали вокруг. «Ура» разрасталось, уносилось все выше и замирало на высоких холмах, а эхо за бухтами подхватывало и откликалось. Люди со счастливыми лицами, с глазами, наполненными слезами, бросали в воздух фуражки, и алые трепещущие косынки летали в воздухе. Все обнимались и целовались и снова кричали «ура» и «Да здравствует Черноморский флот!» Отец снял фуражку, а я сдернул бескозырку, и мне хотелось подкинуть ее выше всех. Что-то подхватило меня и несло как на крыльях. Я тоже кричал, пока не охрип. Корабли возвращались в свою родную столицу, в дом, захваченный было врагом и снова освобожденный. Корабли шли один за другим — стройные крейсера, легкие, стремительные эсминцы, подводные лодки и неуклюжие серые транспорты. И люди называли каждый по имени. Рядом с нами стояли старик со старушкой и девушка, маленькая, очень бледная, с заплаканным лицом. Старик, опираясь на палку, говорил кораблям: «Родные!» А девушка вдруг улыбнулась, отчего ее лицо сразу стало удивительно красивым. — Снова дома! Ну, теперь уж навеки! — сказал старик. — Навеки! — подтвердил отец. В ясном небе вдруг грянул оглушительный гром. (Корабли салютовали своей морской столице. Они приветствовали голубые бухты, защитников и освободителей Севастополя и говорили своему городу: «Ты будешь снова построен!» Отгремел последний салют; наступила тишина. Отец обратился ко мне:
— Ты можешь сказать товарищам: «Я видел своими глазами, как возвратились корабли в Севастополь». Этот день будет записан в историю, и мы не забудем его до конца своих дней... Он стоял с просветленным лицом, не утирая слез, катившихся по щекам, и крепко сжимая в руке простую суковатую палку.
Глава девятая. КОМАНДУЮЩИЙ ПОЗДРАВЛЯЕТ ГЕРОЕВ
Теперь весь народ ринулся на Графскую пристань. От кораблей, пришвартовавшихся к бочкам, раздвигая спокойную воду, бежали к пристани быстрые катера. Матросы в белых форменках соскакивали на пристань, взбегали по лестнице, торопясь поскорее вступить на заветную землю, встречали знакомых, обнимались и целовались троекратно. Откуда-то вдруг появился оркестр и заиграл тут же, на площади. Толпа расступилась, по кругу понеслись белые форменки и алые косынки. — Пойдем-ка, Кит, прогуляемся по городу. — А тебе не тяжело ходить? — Нет, не тяжело. Мы поднимались по сбитым ступенькам, обходили воронки и груды мелкого камня. Я видел дом, в котором, казалось бы, и жить невозможно, а в нем уже жили люди. В окно были вставлены мутноватые зеленые стекла, и из форточки торчало коленце железной печки. На уцелевшей половине дома появилась надпись: «Парикмахерская». Матросы вставляли стекла в доме с белой мраморной доской, на которой было написано золотом: «Здесь жил Нахимов». В другом месте расчищали завал и засыпали щебнем воронки. А дальше чинили пирсы, водолаз опускался на дно.
Отец показал мне круглое здание , без крыши, все в дырах от попавших в него снарядов, и бронзовый памятник строителям севастопольских укреплений. С бульвара, изрытого траншеями, мы видели обе бухты — Северную и Южную — и корабли, отдавшие якоря и пришвартовавшиеся к разбитым пирсам. На линкоре пробили склянки; словно эхо, отзвонили склянки на всех кораблях. Отец рассказывал, что здесь, на бульваре, стояла зенитная батарея. Там был подземный госпиталь, тут — подземное кино. Мы сели на камень, и отец вдруг спросил: — Скажи, Кит, мне честно: хочешь быть моряком? — Хочу! Я буду жить так, как ты! По правде! — Нет, лучше! Лучше меня живи, Никита! С тебя больше спросится. Я пришел в военно-морское училище самоучкой, а ты — придешь, окончив Нахимовское! К нам подошел запыхавшийся матрос. — Товарищ гвардии капитан третьего ранга, — обратился он к отцу, — я вас повсюду разыскиваю. Капитан первого ранга приказал вам явиться.
Комбриг капитан 1 ранга , в дальнейшем контр-адмирал.
Мы спустились к причалам и очутились возле небольшого транспорта. Он был базой катерников вместо старого корабля, давно оставленного на побережье Кавказа. — Где вы пропадали? — встретил нас Серго. — Я ходил к вам домой. Адмирал должен прийти. — Зачем? — Не знаю. Дал семафор. Кажется, будет дело. — Ты думаешь? — оживился отец. — Уверен. Жаль, ты не сможешь... — Кто не сможет? Я? — Ты же только что выписался. — Я здоров! — горячо сказал отец. — И сидеть здесь, когда все пойдут в море, не собираюсь. Курс на Констанцу? — Полагаю, что да. Отец снова собирался туда, где воюют! В кают-компанию стали входить офицеры, и почти все оказались знакомыми. Они пожимали руку отцу, поздравляли с выздоровлением; расспрашивали, как мне живется в Нахимовском. Когда я передал Русьеву письмо Фрола, он сказал, что соскучился и ждет сына в гости. Капитан первого ранга поблагодарил за то, что мы писали ему из Нахимовского. Андрей Филиппович сказал, что он тоже прочел письмо. А Лаптев пообещал, что уж тут-то мы рыбки половим.
— Смотря какой рыбки! — подхватил другой лейтенант. — Ловись, ловись, рыбка, большая и маленькая! Завязался разговор о торпедах, метко пущенных в фашистский транспорт, об упущенной фашистской барже, которую пришлось догонять моему отцу и Гурамишвили, о шторме в семь баллов и караване гитлеровских судов, который они искали в тумане. Смеялись, что у Серго кошачий глаз, рассказывали, что он первый во тьме разыскал затемненные фашистские корабли, а отец и Русьев первыми пошли на них в атаку. Я понял, что отца ранило в бою за Севастополь. Я видел его оживившееся лицо, смотрел, как он набивает трубку, прижимая пальцем светло-желтый табак, раскуривает ее от спички — все это неторопливо, спокойно, — и думал: «Он пережил столько, сколько другому не пережить за всю жизнь».
В освобожденном Севастополе. Слева направо: И.Е.Павловский, М.П.Подымахин, В.И.Кухаренок, В.Т.Проценко, И.П.Шенгур, В.А.Руссов. -
Вошел вахтенный и что-то тихо доложил капитану первого ранга. Капитан первого ранга надел фуражку и вышел. Послышались быстрые шаги, и в кают-компанию вошел вице-адмирал, плотный, с живыми карими глазами и чисто выбритым загорелым лицом. — Прошу садиться, — предложил адмирал, снял фуражку и быстрым движением пригладил свои стриженые ежиком темные волосы. — Рад сообщить вам, что командующий флотом дал «добро» на выход вашего соединения. Операцию нужно провести по-гвардейски. Черное море должно быть навсегда очищено от врага. Я убежден, что вы выполните и это задание... Вы не преждевременно выписались из госпиталя, Рындин? — Никак нет, товарищ вице-адмирал. Я выписался как раз вовремя. Прошу вашего разрешения пойти в операцию. Адмирал чуть склонил набок голову: — Я знаю, что глубоко обижу вас, если не допущу на катер. Даю «добро». Итак (он встал и положил руки на стол), в завтрашней операции будут участвовать три Героя Советского Союза. Советское правительство высоко оценило заслуги офицеров вашего соединения и постановило присвоить звание Героя Советского Союза славным сынам нашей великой Родины, морякам Черноморского флота Георгию Рындину, Серго Гурамишвили и Виталию Русьеву. Отец, Серго и Виталий Дмитриевич встали, растерянные от неожиданного известия. — Поздравляю, Рындин! — Адмирал обнял и трижды поцеловал отца. — Поздравляю, Гурамишвили! — сказал он, обнимая и целуя Серго. — Поздравляю, Русьев! — обнял и поцеловал он Виталия Дмитриевича.
. В мае (16-го и 31-го) 1944 года звание Героя Советского Союза было присвоено (): КАНАНАДЗЕ Александр Георгиевич — старший лейтенант, командир звена, КОТОВ Сергей Николаевич — капитан-лейтенант, командир дивизиона, КОЧИЕВ Константин Георгиевич — капитан-лейтенант, командир отряда торпедных катеров, КУДЕРСКИЙ Афанасий Иович — капитан-лейтенант, командир отряда, РОГАЧЕВСКИЙ Георгий Алексеевич — старший лейтенант, командир звена, ЧЕРЦОВ Андрей Ефимович — старший лейтенант, командир звена.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
