Важное
ОСК и власти Петербурга договорились о модернизации "Северной верфи"
Линейка комплексов 
|
Вскормлённые с копья - Сообщения за февраль 2012 годаМазуренко В.Н. Атомная субмарина К-27. Триумф и забвение. Часть 32.21.02.201208:1621.02.2012 08:16:55
Утром 20 мая 1968 года наша К-27, полностью загруженная всем необходимым для дальнего похода, раздувая белые буруны на страх врагу, вышла в открытое море. К нашему счастью, это был контрольный выход. Первые двое суток прошли, как в карусели. Вахта на пульте, двое в отсеке. Размещали на свои места всё необходимое для похода, устанавливали биологическую защиту реактора. Опасения вызывали небольшие перекосы температур сплава в активной зоне. Первый тревожный звонок реактор "выдал" в конце третьих суток. Ночью упала аварийная защита реактора. Это считалось чрезвычайным происшествием и, конечно, не украшало репутацию опытных офицеров, которые тогда несли вахту. Посчитали, что это была досадная случайность! А мне, как молодому и самому младшему, копаться в чужой неудаче было совершенно неэтично. Через несколько минут на пульт прибыли несколько старших офицеров (автор не указывает фамилий, но, думаю, что это были командир БЧ-5 Иванов А.А., командир 1-го дивизиона Пастухов Л.Н.), в том числе из научного института, и сообщили, что предстоит подъём мощности до максимальной. Вначале оба реактора работали почти нормально. Но на мощности 50% оператор правого борта Влад Домбровский объявил, что его мощность больше не поднимается (из-за работы насосов). И вот здесь я должен был, как оператор левого борта, сделать выбор. Или сделать самое простое –"прикрыть" оператора правого борта и тоже отказаться поднимать мощность, или продолжать "испытания", выполняя команду командира корабля "полный вперёд". До 75% мой реактор работал вполне нормально. Все механизмы работали устойчиво. Но за пару процентов до максимально разрешённой "инструкцией по эксплуатации" (80%, хотя по записям командира мощность доводили и до 100%!) рост мощности прекратился и начал снижаться. Показания приборов начали быстро и "нелогично" изменяться. Присутствующие на ГПУ ЯЭУ и стоящие за моей спиной, решили, что по ошибке двинул вниз стрежни управления мощностью, и начали громко выкрикивать советы, требуя быстро поднять стержни (и мощность реактора). Тут же я вспомнил, как я "быстро успокаивал" приборы, не поверив им. (Как? Открывали крышку прибора и придерживали стрелку.) Но сейчас хорошо знал, чем закончился тот "эксперимент", решил не торопиться и подумать. В это время обороты корабельных турбин (и скорость корабля) начали падать и "советчики" от слов перешли к действию. Чьи-то руки из-за моей спины потянулись к ключам управления и начали передвигать их. (Жаль, что Матвей Офман не указал из-за этики фамилии тех, кто этим занимался. Возможно, в Правительственной комиссии были бы другие выводы.) Я почувствовал, что теряю контроль не только над состоянием ядерного реактора левого борта, но и за положением переключателей на пульте.
 И здесь вспомнились наставления опытного офицера Геннадия Агафонова: "Если будешь чем-нибудь обескуражен, не стесняйся и сбрось аварийную защиту (АЗ). Лучше потом спокойно разобраться". И вот, когда я увидел, как один из присутствующих офицеров несколько раз подряд щелкнув ключом, поднимает центральную (самую эффективную) группу регулирующих стержней левого борта реактора, я нажал на Красную кнопку сброса АЗ. Все стрежни пали вниз. Мощность упала до минимума, как и положено. Только вот центральная группа оставалась висеть сверху. Несколько раз пытался ключом толкнуть её вниз, но не получилось. Попытки поднять мощность снова не увенчались успехом. Хотел, как оператор и командир реакторного отсека, обсудить ситуацию с опытными офицерами, которые стояли у меня за спиной, и всего несколько минут тому рвались к ключу. Но обнаружил, что говорить было не с кем. Их с пульта как ветром сдуло… А сидевший справа Влад Добровский угрюмо уткнулся в свои приборы и меня "не замечал". Через некоторое время к нам (двоим) зашёл командир БЧ-5 Иванов Алексей и сообщил, что в четвёртом реакторном отсеке произошёл резкий подъём радиации. В дополнение к привычной огромной бета-активности добавилась гамма-активность более 1000 рентген. При этом ещё и радиоактивные благородные газы. Начальник хим. службы Донченко Вадим ничего сказать не мог, так как его приборы дозиметрии во всех отсеках "зашкаливали", упёршись в верхние уровни, их просто отключили. В отсеке работали моряки, мои подчинённые. Там предстояло очень много работ. В отсек должен пойти один из двух находящихся на пульте. Как командир отсека я с готовностью согласился туда уйти и сразу же ушёл к ребятам. Перед входом в отсек меня остановил корабельный врач майор м.с. Борис Ефремов (умница и шутник). Он заставил меня съесть пригоршню таблеток. Только потом, уже в госпитале, врачи объяснили, что эти таблетки спасали нас, существенно снижая вред от предстоящего облучения (вот только этих таблеток не получил остальной состав экипажа, да и не все спецтрюмные тоже).  В это время в отсеке были офицеры-специалисты Самарин и Максимов (по-моему). Они пытались вручную опустить центральную группу стержней левого реактора. Для этого они сняли с него биологическую защиту, влезли в верхнюю часть реактора и ломиками пытались провернуть приводы. Промучились они около получаса (в отсеке стояла жара свыше 40 градусов, и он был заполнен паром – в трюме кипела вода, покрывавшая оголённый при пожаре кусок главного паропровода). Поняв, что ничего сделать невозможно, и обессилев, они ушли. Я попытался продолжить их работу, раскачивая стержни вверх-вниз. Вверх поддавались, а потом вниз не шли. Таким образом только ещё больше задрав стержни, плюнул и прекратил это бессмысленное занятие. Мои ребята спецтрюмные в это время на правом борту добивались устойчивой работы турбопривода главного насоса первого контура ручным управлением. Через некоторое время в отсек зашёл командир корабля Павел Леонов и потребовал доложить, что происходит. Я ответил: "Что-то с реактором левого борта". Он дал мне время разобраться и ушёл. Спецтрюмные закончили настройку правого борта, очень вымотались, и я видел, что им очень плохо. Борис Ефремов (доктор) увёл их, а старшина команды Николай Логунов пошёл отдохнуть в уголке отсека. Теперь я работал один. Выполнял команды из пульта. Открывал и закрывал клапаны первого контура. Но больше всего мучений доставляла откачка воды из трюма. Эту радиоактивную воду мы сбрасывали в соседний пятый турбогенераторный отсек через открытый люк, а принимали её ребята с команды турбогенераторщиков (где было моё место службы и моих сослуживцев Володи Газина, Вани Пыдорашко, Вани Панченко, Саши Миняева, Вани Немченко, Виктора Котельникова, Коли Осянина, Зинона Митрофанова и др.). Но беда была в том, что вода кипела в трюме. И создавала проблемы в работе насоса. Бегал я в галошах к насосу, когда он переставал работать, и снова его запускал (так и пытались в новеньких галошах спасать новенькие ядерные реакторы!). А потом я почувствовал себя крайне плохо. У меня началась частая рвота и навалилась слабость. Было ужасно стыдно перед командиром БЧ-5, потому что считал, что это "морская болезнь" (в госпитале рассказали, что это были симптомы лучевого поражения). После того как полностью отсекли левый борт и по второму контуру прекратилось поступление пара от парогенератора, оголённый кусок остыл и вода перестала кипеть в трюме. Наша самодельная система осушения заработала стабильно и отпала необходимость в "галошной вахте".  В отсек вновь вошёл Леонов П.Ф. К этому времени, сопоставив все факты, я твёрдо представлял себе обстановку и доложил её командиру корабля: "Активная зона левого реактора разрушена, урановая керамика топливных элементов (легче сплава) вышла из реактора в трубы первого контура (проложенные по всему отсеку без биологической защиты) и облучает весь отсек. Реактор левого борта отсекли, мощность нулевая. Поддерживаем сплав в жидком состоянии, для обеспечения возможности конструкторам исследовать причины аварии в базе. Реактор правого борта ненадёжен. Спецтрюмные вручную сделали всё, что было возможно для сохранения мощности и хода корабля. Но ребят уже нет и некому что-то подправить, если потребуется. В трюм поступает вода из текущих секций парогенератора правого борта через первый контур. Эту радиоактивную воду выбрасываю в соседний, пятый отсек, через их люк. Считаю, что состояние правого борта нисколько не лучше, чем было до аварии у левого. Тот же грязный сплав, а выбросы благородных газов свидетельствуют о трещинах в его топливных элементах. Развалиться его активная зона может в любой момент, просто от движения сплава внутри реактора. Если остановится наш "насосик" осушения трюма или увеличится поступление воды – она зальёт сплавные трубы и выведет из строя электронасосы второго контура. Теплосъём в активной зоне немедленно прекратится, и она точно развалится, а лодка останется без хода". (Если это соответствует действительности, я имею ввиду доклад Матвея Офмана Леонову, то напрашивается вопрос: «Почему на корабле не объявлен сигнал РО и не прекращены были хождения по кораблю? Почему был объявлен обед, когда в отсеках вовсю радиоактивно фонило?») Павел Фёдорович пробормотал: "А что тогда будет с экипажем?" И рассказал мне, что ему не разрешили входить в базу, "рекомендуют" идти в пункт рассредоточения и там, на рейде, ждать решений из Москвы. Они могут занять несколько дней (в моём разговоре с командиром БЧ-5 А.А. Ивановым, спустя три десятка лет, он подтвердил, что первоначально поступил с базы запрет на вход АПЛ). Остановиться и ждать. Если бы Леонов выполнил это указание, то, возможно, умерло бы не четыре подводника, а половина состава, из 144-х, которые находились на корабле. И тут же спросил: – Сколько времени ещё сможет работать правый борт. – Не знаю, –ответил я. – Может час, а может и сутки.  Командир атомохода капитан 1-го ранга Леонов Павел Федорович. На левом тоже работали строго по Инструкциям... " и всё-таки он развалился". Чем правый лучше? Леонов задумался на минуту и твёрдо произнес: «Всплываю и иду в базу. Будь что будет». Вскоре я услышал команду: "Открыть люк четвёртого для проветривания в атмосферу!" Понял, что мы всплыли. Кто-то сверху, из надстройки, дёргал рукоятку моего люка, пытался его открыть. Помог снизу, из отсека, отодвинуть защёлку, и крышка люка ушла вверх. Из люка хлынул яркий солнечный свет, морской воздух и улыбающиеся глаза комдива живучести – Злобина. Я высунул голову из люка. Была чудесная погода и высоко на рубке, как на картинке маринистов, стояли наши офицеры. В отсек вновь пришёл Борис Ефремов и передал приказ покинуть отсек. Я вспомнил, что старшина спецтрюмных Логунов из отсека не уходил и, скорее всего, отдыхает на ветоши, под реактором. Полез под реактор и наступил на бесчувственного Николая. С большим трудом, вдвоём с Ефремовым, который тянул сверху, мы вытащили Логунова на настил. Борис опять накормил нас пригоршней таблеток и вывел из отсека. Что дальше происходило со мной – не знаю. Как будто провалился в чёрную дыру. Смутно отрывочно вспоминаю, как меня тащили по пирсу, поили молоком в базе. Помню себя и спецтрюмных в вертолёте. Потом самолёт, на котором десять моряков и я. (В том самолёте летел и автор этой книги, нас было десять человек – кроме Матвея и меня, в самолёте находились: Николай Логунов, Виктор Гриценко, Вадим Куликов, Александр Петров, Алексей Фомин, Евгений Дурденко, Захарку Юрий и Владимир Воевода.)  Привезли в Ленинградский госпиталь, где сразу сделали первое от уже ожидавших нас офицеров со строящейся подводной лодки. И с этого дня начались долгие медицинские будни – болезненные пункции костного мозга, переливания, капельницы, уколы. Болезненное лечение лучевых ожогов на лице, руках и ногах, болячек во рту. Через два месяца почувствовал себя выздоравливающим. А в конце третьего месяца меня посетил "штабной", который так цинично выталкивал лодку в море. Сыто улыбаясь и считая себя полубогом, он изрекал: "Ты счастливчик. Мы решили не привлекать тебя к уголовной ответственности за всё, что ты натворил на лодке. Так что можешь спокойно продолжать лечиться". Наверное, он ожидал от меня искренней благодарности, но что-то в моём лице ему не понравилось. Он начал поспешно доказывать мою вину. Суть его доказательств сводилась к следующему: "На пульте работал – ты, поднимал мощность реактора – ты. Командовал моряками в отсеке, тоже – ты. Кто работал – тот и ошибался, больше некому. А за ошибки надо отвечать". И после этого, он, посветлев лицом, торжественно заявил: "От себя лично награждаю тебя ценным подарком – авторучкой" (за 9 рублей 80 копеек – чек прилагался). Так и не дождавшись от меня положенного ответа, он царственно развернулся и вышел. Потом больше года меня переводили в разные клиники госпиталя и санатории. И только в конце 1969 года я вернулся в Гремиху, получил документы и уехал в Ленинград. Говорят, что наши флотоводцы в своих играх отводят ракетным лодкам одну роль – "разгрузить" своё оружие по врагу и утонуть. Наверное, и мне они нагадали только один поход. А может фортуна повернулась ко мне задом, когда по своей глупости я бросил занятия физикой на бетатроне.  Теперь назначение на лодку и другие приметы во время встречи лодки на пирсе казались совсем несчастливыми. Сияющая всеми цветами могла предупреждать о радиации, которая будет "светить" (жаргонное название радиоактивности) во всём спектре – альфа-, бета- и гамма-лучах. Место, где была приварена подкова, оказалось самым опасным. Рядом из реактора поднималась большая труба первого контура. У подковы она изгибалась и уходила вниз. В месте изгиба всплыла из реактора и сконцентрировалась урановая керамика. Гамма-излучение здесь было наибольшее – 2000 рентген. Труба не была защищена биологической защитой, так как проектанты считали сплав свинца самой лучшей защитой. И на память о службе на К-27 у меня ничего не осталось. Ни благодарности – авторучка "сгинула" куда- то в окно после того, как закрылась дверь за штабным. Не осталось ничего из вещей – вся моя военная форма, все записи параметров установки, все чертежи и эскизы оказались радиоактивными, и попали в могильник. Дозиметристы не поленились, пришли ко мне на квартиру и забрали всё, к чему я прикасался ещё до выхода в море, вплоть до постельного белья. Раньше они закрывали глаза на то, что мы уходили с лодки "грязными". А после аварии они тщательно прикрывали свои "тылы" и не хотели оставлять каких-либо улик. Остался один часто повторяющийся до сих пор мучительный сон-быль (привязался проклятый): Госпиталь. Палата. Прекрасный солнечный летний день 1968 года. В окно моей палаты влезает с бутылкой и закусью в руках улыбающийся бывший спецтрюмный Ращупкин (в этот раз в море он не пошёл – уехал поступать в военное училище). Во всю свою глотку он орёт: "Здравия желаю, товарищ лейтенант! Помянём души всех наших "спецов" и будем жить!" В это время в коридоре, как эхо раздаётся жуткий крик. Раскрывается дверь, в неё входит мама Витюши Гриценко и рыдает: "Офицер, верните мне моего сына"…  P.S. Хочу только сказать, что все работы в реакторном отсеке Матвеем Офманом и его ребятами выполнялись при наличии высокой радиации, которая превышала все допустимые нормы. Кстати, при приёме воды с реакторного отсека в наш пятый, у моего коллеги по команде турбогенераторщиков Ивана Панченко рассоединился шланг и вся радиоактивная вода окатила его до пояса. Сегодня-то "купание" даёт о себе знать. После госпиталя Матвей Офман продолжал службу на режимном предприятии до 1989 года. Многократно лечился в госпиталях города Ленинграда. Перенёс несколько сложных операций. В настоящее время капитан 2-го ранга, кандидат технических наук. Проживает с женой в Санкт-Петербурге. Продолжение следует 10-я дивизия подводных лодок (1976-1982). А.С.Берзин. Часть 7.21.02.201208:0421.02.2012 08:04:44
Те же слова могу сказать и о контр-адмирале И.И.Карачеве. Гонтаев и Карачев всегда были благожелательно настроены к людям, не старались их "утопить", а смотрели в корень: что человек собою представляет, какова его подготовка, знания и умение.
Оценки по результатам инспекции были следующие. Штабу 2-й ФлПЛ — "удовлетворительно", тылу флотилии— "удовлетворительно", 8-й ДиПЛ—"удовлетворительно", 10-й ДиПЛ—"удовлетворительно" (К-10—"удовлетворительно", К-201 —"удовлетворительно", К-429 — "удовлетворительно" ). Маршал К.С.Москаленко захотел лично повидать командиров двух ПЛ, которые осуществили переход с СФ на ТОФ. Запланировано было эту встречу провести в Доме офицеров, наш офицер закупил часы для этих командиров, которые должен был им вручить маршал К.С.Москаленко. Но все планы он же и изменил. Встреча в Доме офицеров не состоялась, так как маршал решил пообедать на ПКЗ, где ему приготовили всякие деликатесы, он на них посмотрел и потом спросил: "А приготовить можете?" В рекордный срок была приготовлена манная каша, которую он с удовольствием съел и, придя в хорошее настроение, спросил: "Кто кашу приготовил?" Тут же к нему привели очень упитанного мичмана-кока. Маршал его поблагодарил и, вспомнив, что он должен кому-то вручать часы, он и вручил часы упитанному коку, а с командирами уже не было времени беседовать.  Вторая проверка состоялась через два года. 7 сентября 1980 г. прилетела часть инспекции Министерства обороны во главе с вице-адмиралом А.М.Гонтаевым. На 8 сентября назначили строевой смотр и проверку проведения политических занятий. Пришла телеграмма по поводу К-122 4-й ФлПЛ, на которой во время БС произошел пожар и были жертвы. Вице-адмирал А.М.Гонтаев спросил командующего 2-й ФлПЛ вице-адмирала А.И.Павлова: "Кто будет руководить тактическим учением 10-й ДиПЛ?" Павлов ответил, что руководить будет контр-адмирал Берзин. Гонтаев с удивлением поинтересовался: "Как он может сам собой руководить?" Начальник штаба 2-й ФлПЛ контр-адмирал Г.Ф.Авдохин из-за спины Гонтаева жестами показывает Павлову, вы мол, руководитель. 8 сентября в 08.50 собрали в конференц-зале штаб 2-й ФлПЛ и командование дивизий. Докладывал Павлов. Гонтаев спросил: "Какие оценки и места за зимний период получили дивизии и их штабы?" Павлов ответить не смог. За строевой смотр получили оценку "удовлетворительно". Все офицеры штаба дивизии были собраны в учебном центре, где контр-адмирал В.Н.Чернавин проверил их на знание уставов ВС. Общая оценка "хорошо". 9 сентября у членов экипажей К-429 и К-184 (который в это время "держал" К-204) была проведена проверка знания оружия массового поражения, знания были оценены как удовлетворительные и хорошие. 10 сентября на лодке был проверен экипаж К-204 по выходу в ракетную атаку. По окончании проверки личному составу КБР сразу же было приказано прибыть в учебный центр, где их проверили на умение выходить в торпедную атаку по надводному кораблю. По приказу представителя инспекции я произвёл разбор выполненного упражнения, который, конечно, также оценивался. Поставленную задачу выполнил, как положено по документам. Сразу же об этом офицер штаба 2-й ФлПЛ доложил вице-адмиралу А.И.Павлову. Тот звонит мне: "Вот вы при разборе проявили принципиальность, а это всё пойдёт в акт инспекции против дивизии". Вечером Павлов снова звонит мне: "Я запросил штаб флота, чтобы вы руководили ракетными стрельбами крылатыми ракетами. Мне нужно руководить стрельбами баллистическими ракетами".  После этого я прибыл к контр-адмиралу Г.Ф.Авдохину для решения рабочих вопросов. К нему зашли вице-адмиралы А.М.Гонтаев и А.И.Павлов, и командующий 2-й ФлПЛ заявил: "Берзин будет руководить ракетными стрельбами крылатыми ракетами". Гонтаев возмутился и сказал: "Руководить стрельбами должны вы, так как командир дивизии должен быть на подводной лодке и управлять ударной группой подводных лодок". Павлов ранее служил на подводных лодках с баллистическими ракетами, крылатые ракеты и тактику их использования, очевидно, знал плохо и поэтому не хотел руководить стрельбами. Павлов снова обратился к Гонтаеву: "Пусть Берзин проведет инструктаж участников тактического учения и ракетных стрельб в Камчатской флотилии". Гонтаев согласился. 11 сентября я убыл в штаб соединения кораблей охраны водного района, где состоялся инструктаж. В этот же день вице-адмирал А.И.Павлов провёл инструктаж командиров ПЛ, которые должны были участвовать в тактических учениях и ракетных стрельбах, а также офицеров своего штаба. Кто-то написал ему вопросы, которые он должен задать командирам, но было видно, что сам он в них не разобрался. Инструктаж был похож на плохую пьесу, участники которой друг друга не понимают. В этот раз сначала были ракетные стрельбы, а после тактические учения. 12 сентября рано утром я вышел на К-325 (капитан 2 ранга В.П.Валуев) в море. Заняли свою позицию, потом подошла К-429 (капитан 2 ранга А.О.Губанов). Подошел СКР с находившимися на борту вице-адмиралами А.М.Гонтаевым и А.И.Павловым. Руководил ракетными стрельбами А.И.Павлов.  Далее подошел крейсер «Александр Суворов» с маршалом К.С.Москаленко. Поступило приказание погрузиться под рубку, чтобы маршал К.С.Москаленко мог нас наблюдать, хотя мы должны были бы идти уже на перископной глубине. Я должен был организовать одновременный старт с двух ПЛ, поэтому с К-429 постоянно поддерживали звукоподводную связь, проверили хронометры с точностью до секунды. Наконец, с СКР была получена команда погрузиться на стартовую глубину. Далее время отсчитывали по хронометру. Ровно в назначенное время ракета стартовала, через 8 секунд стартовала ракета и с К-429. Всплыли, узнали от экипажа самолёта, что обе ракеты попали в мишень. На СКР, где были А.М.Гонтаев и А.И.Павлов, маршал К.С.Москаленко подсадил на борт корабля генерал-лейтенанта и полковника следить за моряками (Павловым и Гонтаевым), чтобы моряки не "сжульничали". Гонтаев страшно обиделся. СКР подошёл к мишени и сфотографировал дырки в сетке от попадания наших ракет. Когда СКР вернулся в базу, то все пошли на доклад к маршалу К.С.Москаленко. Тот сначала позвал к себе генерал-лейтенанта, который доложил, что "жульничества" не было. После этого К.С.Москаленко вышел из своих апартаментов и позвал к себе ужинать А.М.Гонтаева и А.И.Павлова. Их он заслушивать не стал, лишь сказал: "Мне всё ясно". 13 сентября я проводил групповое упражнение с командирами ПЛ, которое было спланировано инспекцией для выявления качества обучения и уровня подготовки. Присутствовали вице-адмирал А.М.Гонтаев, контр-адмирал В.Н.Чернавин и капитан 1 ранга Ямбих. Всё прошло нормально. Гонтаеву понравилось, он поставил оценку "хорошо". На следующий день А.М.Гонтаев меня спросил, на какую должность я собираюсь в Москву. Для меня это прозвучало весьма удивительно. Я ответил: "Я не собираюсь в Москву". Гонтаев:. "Павлов мне сказал, что вы не хотите идти по командной линии, а хотите только в Москву". Я ответил, что со мной Павлов об этом никогда не беседовал. Гонтаев и Карачев заметили особое "расположение" Павлова ко мне и к .  14 сентября состоялся инструктаж участников тактических учений и торпедных атак по ОБК. 15 сентября ночью начали развёртывание на тактические учения. В море вышли К-325, К-429 и К-204, на которой находились А.О.Губанов и я. Я должен был руководить ударной группой и в конце учений организовать совместный ракетный удар по ОБК. Учения прошли успешно. 17 числа состоялись торпедные стрельбы по ОБК, который состоял из крейсера «Александр Суворов» и двух СКР. Командир К-429 капитан 2 ранга А.О.Губанов удачно вышел в торпедную атаку: две торпеды навелись на крейсер, вторую атаку выполнил по СКР — торпеда извелась. Командир К-325 капитан 2 ранга В.П.Валуев вышел в торпедную атаку на "удовлетворительно", атаку затянул и стрелял вдогон. 18 сентября вице-адмирал А.М.Гонтаев назначил меня руководителем торпедных стрельб по одиночному боевому кораблю. Атаку должны были выполнять К-557 пр.675МК и К-14 пр.627А из состава 45-й ДиПЛ. Инспектором пошёл контр-адмирал В.Н.Чернавин. 19 числа вышли в море на СКР-59. По УКВ я проинструктировал командира К-557 капитана 1 ранга А.А.Чернышева и дал задание. Видимость была полная, командир в перископ наблюдал СКР-59, шумы корабля фиксировали гидроакустики. Чернышев лёг на контркурс, потом крутился под носом СКР-59, пропустил его над собой, а потом выстрелил по какой-то случайной цели, как сказал один товарищ из инспекции: "На звук унитаза". Торпеды пошли на мыс Маячный. Оценка "неудовлетворительно". Следующую атаку выполняла (командир — капитан 2 ранга Саранчин, старший на борту — НШ 45-й ДиПЛ капитан 1 ранга Зайцев).  Саранчин Валерий Иванович На перископной глубине находились до дистанции 34 каб до цели, так как не могли погрузиться из-за неисправности клапанов вентиляции и кормовых горизонтальных рулей. Погрузились, переключились на случайную цель, выпустили две торпеды. Одна торпеда тут же всплыла в точке залпа, другая прошла прямоходом. Оценка — "неудовлетворительно". В море после стрельб по УКВ докладывал вице-адмиралу А.И.Павлову и рассказал всё, как было. Он ответил, что оттого, что экипаж готовили не мы. нам не легче. 21 сентября был проведён разбор тактических учений. Я сделал подробный доклад, с анализом действий всех участников. А.И.Павлов, пока я докладывал, сигнализировал мне, чтобы я "сокращался". Далее выступал А.И.Павлов, который толком о наших действиях ничего не сказал. В заключение А.М.Гонтаев отметил, что по тактической подготовке 10-я ДиПЛ отличается от остальных дивизий в лучшую сторону, а также в ней лучше провели разбор учений. 22 сентября прибыл на ГиСу «Анадырь» НШ 10-й ДиПЛ капитан 1 ранга Н.Н.Алкаев, который встречал ПЛ СФ (РПКСН и К-43). Последняя прибыла в нашу дивизию. 28 сентября начались учения по переводу дивизии в состояние полной боевой готовности. Учения прошли на оценку "хорошо". 3 октября заслушивали акт инспекции Министерства обороны СССР. Нашей дивизии поставили оценку "удовлетворительно". Маршал К.С.Москаленко в конце пошутил, что оценку инспекции можно увеличить всем на единицу.  10-я ДиПЛ подверглась двум инспекциям Министерства обороны (в 1978 и 1980 гг.), результаты обеих проверок были оценены положительно. На инспекциях ПЛ действовали в тактических группах с фактическим использованием ракетного оружия в сложных условиях. За эти годы ПЛ отработали тактику действий в группах, что в дальнейшем позволило дать дивизии наименование противоавианосной. Аварийные ситуации Работа по предупреждению аварий велась командованием дивизии, в первую очередь моим заместителем по ЭМС капитаном I ранга С.А.Москаленко и флагманскими специалистами, постоянно и довольно активно. За время моего командования соединением было только несколько аварийных ситуаций. I июня 1979 г. К-10 вышла из базы для перехода в Приморье для дальнейшего базирования в 29-й ДиПЛ. Подводная лодка следовала в подводном положении, шла зарядка АБ. Командир 2-го дивизиона БЧ-5 капитан 3 ранга Соловьев, который должен был руководить зарядкой АБ. напился и лёг спать. Шла зарядка током четвёртой ступени, остановились вентиляторы (по какой-то причине сгорели предохранители), далее из-за неправильных действий командира электротехнической группы капитан-лейтенанта Остаплюка произошёл взрыв АБ №1, в результате частично было повреждено 25 аккумуляторных баков. Взрывом разбило двери в каюту начальника медицинской службы старшего лейтенанта Ястребова, и осколком выбило ему правый глаз, остальные получили легкие ушибы и царапины. Подводная лодка всплыла в надводное положение и вернулась в базу, где было проведено расследование и восстановлена АБ. Капитан 3 ранга Соловьев пьянствовал до этого случая несколько лет, на мои предложения командующему флотилии об увольнении его в запас был всегда единственный ответ: "Воспитывайте". 23 июня К-10 начала переход в Приморье и без замечаний прибыла к новому месту базирования.  В марте 1981 г. К-184 с 273-м экипажем ПЛ (капитан 2 ранга Т.Л.Москаленко) вышла в море на глубоководное погружение. К-184 обеспечивала К-43 (командир — капитан 2 ранга Н.Я.Марьяшин, старший на борту — заместитель командира дивизии капитан 1 ранга А.А.Шиков). Глубоководное погружение прошло нормально, после всплытия Москаленко решил подойти поближе к К-43, маневрировал на глазок. Всё, что можно нарушить, — нарушил, всем, чем можно пренебречь, — пренебрёг. Восемь месяцев он плавал с заместителем командира дивизии капитаном 1 ранга В.Т.Козловым, последний отзывался о нём хорошо. Выпустили в море без "няньки", и от самостоятельности человек видимо ошалел. В результате неграмотного маневрирования ПЛ столкнулись. Предпосылкой к этому послужил и тот факт, что на К-43 Н.Я.Марьяшин и А.А.Шиков находились в штурманской рубке, а на мостике был лишь один вахтенный офицер капитан 3 ранга Волков, который никаких действий не предпринял. Видимость была полная. В результате столкновения К-184 получила в носовой части вмятину легкого корпуса. Передние крышки ТА не открывались, а один ТА потерял герметичность. Подводные лодки вернули в базу, где был произведен разбор случившегося. Занимался "разбором полетов" лично командующий ТОФ адмирал В.В.Сидоров. К-184 на одну неделю пришлось ставить в док, где все повреждения были устранены. В это же время на К-320, стоявшей в базе у пирса с 228-м экипажем (капитан 2 ранга Г.А.Сорокин), старшина команды трюмных открыл клапан подачи воздуха в отсек вместо клапана продувания ЦГБ. Результат — нарушена герметичность переборки аппаратной выгородки и надуло "пузо". До 10 апреля устраняли это "пузо". Из Москвы был вызван с учёбы вице-адмирал А.И.Павлов, которому по его приезде я сделал доклад об общей обстановке в возглавляемой мной дивизии и, в частности, о столкновении К-43 и К-184. Вышестоящее командование приняло решение снять Т.Л.Москаленко и А.А.Шикова с занимаемых должностей.  10 августа нам сообщили, что в 25-й ДиПЛ произошло столкновение РПКСН (капитан 1 ранга Куликов) с СКР (старший на борту командир — контр-адмирал В.В.Привалов). РПКСН выполнял торпедную стрельбу по СКР. руководителем стрельб был командир дивизии. Сторожевой корабль после обеспечения стрельбы лёг в дрейф и включил эхолот, а командир РПКСН услышал работу эхолота и решил, что это работает стукач торпеды. Вместо того чтобы всплыть в запланированной точке, он пошёл в подводном положении к "стукачу" (фактически к СКР) и по прибытии в точку начал всплывать и оказался под днищем СКР, который чуть не перевернулся. Был пробит корпус СКР, потребовалось вмешательство АСС КВФ, чтобы предотвратить затопление корабля. Результатом последующего разбирательства стало снятие с должности контр-адмирала В.В.Привалова и назначение его с понижением. В период описываемых событий запомнилась посадка К-175 в Красном море на мель при заходе в бухту на о. Дахлак. Спустя 9 часов лодка самостоятельно снялась с мели, последующий осмотр показал, что повреждений корабль не получил. Продолжение следует.  Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. Губернатор встретился с нахимовцами.20.02.201207:5120.02.2012 07:51:07
 Георгий Полтавченко ознакомился с условиями проживания и обучения нахимовцев, побывал в спальном и учебном корпусах и кабинетах, спортивном комплексе, бассейне, музее училища, побывал на уроках и спортивных состязаниях по водному поло, встретился с учащимися исторического клуба «Знатоки истории флота».  В актовом зале Георгий Полтавченко присутствовал на концерте нахимовцев, ответил на их вопросы и вручил по случаю наступающего праздника, Дня защитника Отечества, памятные подарки – губернаторские часы - лучшим воспитанникам училища.  Добавлю от себя: Губернатор также познакомился с выставкой "Санкт-Петербург - кадетская столица России", подготовленной СПб Союзом СНК и экспонируемой в настоящее время в НВМУ (в течение 2012 года эта выставка будет провезена по всем кадетским образовательным учреждениям города) Председатель Санкт-Петербургского Союза суворовцев, нахимовцев и кадет А.О.Грязнов. Мазуренко В.Н. Атомная субмарина К-27. Триумф и забвение. Часть 31.20.02.201207:3720.02.2012 07:37:29
Глава 22. ВЕТЕРАНЫ-ПОДВОДНИКИ ВСПОМИНАЮТ
Вспомним, друзья-ветераны, те годы: Тысячи вахт довелось нам стоять. Мы возвращались из дальних походов, Чтобы в поход отправляться опять. Отобрать из большого числа воспоминаний самое ценное, самое интересное было трудно. Но те, которые вошли в эту главу, думаю, отражают многие мысли моряков вне зависимости от их званий и должностей на ситуацию того времени, когда строилась лодка, когда совершали походы и когда произошла авария на ядерной установке. Первое воспоминание, которое я размещаю в этой главе – это письмо капитана 2-го ранга Офмана Матвея Иосифовича, который тогда в далёком мае 1968 года был на АПЛ К-27 молодым, только пришедшим офицером-лейтенантом на должность командира реакторного отсека. Правительственная комиссия, которая тогда расследовала причину ядерной аварии, всю вину возложила на молодого оператора, именно на Матвея Офмана. Не упомянув ни словом тех, кто создавал эти ядерные реакторы. Но право Матвея Офмана изложить свою точку зрения на те, далёкие события, что тогда произошли, – бесспорное. Командир реакторного отсека Матвей Офман  «Родился я 03 апреля 1941 года в городе Киеве в обычной еврейской семье (мать и отец – инженеры). Началась война. Немцы стремительно приближались к Киеву. Мама, ведущий технолог авиационного завода, упаковала меня и сестру в уютную картонную коробку, и благополучно вместе со своим заводом уехала в эвакуацию – строить тяжёлые бомбардировщики для фронта, как убеждённая коммунистка, она не верила, что Бог защитит детей Израиля. Та половина стариков, детей и женщин из нашей большой семьи, которые соблюдали традиции и твёрдо верили в могущество и покровительство Всевышнего – остались в Киеве, под немцами. Вскоре они оказались в Бабьем Яру. В 1946 году мама с заводом, моей сестрой и мною вернулась в Киев. Вернулся отец, и наша жизнь начала налаживаться. Но, наверно, маме в эвакуации пришлось нелегко. В 1948 году она умерла. После семи классов я пошёл в Горный техникум, который окончил с отличием. Вскоре был призван на срочную службу, в ряды родной Советской Армии. Служил старательно и честно. Через два года был рекомендован командованием для поступления в Высшее военно-морское инженерное училище в Ленинграде, куда и был принят в 1962 году. В России часто можно услышать пословицу «Бог любит троицу».  И такие три подряд счастливые события произошли в моей жизни в 1967 году. Первое – после окончания ВВМУ я был назначен командиром реакторного отсека на атомную подводную лодку К-27. Об этом я мечтал уже четыре года (со второго курса). Второе – впервые встречал свою лодку на пирсе. Она входила через узкий пролив под радугой, яркая дуга которой сияла над мрачными скалами, скрывавшими проход в секретную базу подводных лодок. Третье – в реакторном отсеке, над местом, которое я сразу определил для себя как моё будущее командирское, кем-то на заводе была приварена конская подкова. Все эти приметы считал на флоте счастливыми. И всё это предвещало интересную и по-настоящему хорошую службу офицера-подводника. Для того чтобы самостоятельно нести вахту на подводной лодке, офицер обязан изучить весь корабль и сдать десятки зачётов. Этим и занимался по 10–12 часов в сутки с первого дня на корабле. Установил себе за правило не менее 4 часов каждый день проводить в своём любимом реакторном отсеке. Приставал с расспросами к офицерам Резнику, Додзину, Агафонову, Тимонину, Невесенко, морякам-спецтрюмным Литвиненко, Гриценко, Логунову, Ращупкину.  Старался побольше узнать у конструкторов, рабочих, которые в то время находились на корабле и что-то всё время дорабатывали в системах. Бесценными для меня оказались материалы многолетних исследований командира БЧ-5 Иванова А.А. В них чётко прослеживались значительная и повторяющаяся разница в нарушениях плотности паровых труб в разных секциях парогенераторов. Всё это давало право предположить наличие неплотностей в парогенераторах и перетечку воды с первого контура во второй. Поэтому вода, поступавшая в сплав, была одной из причин изменения свойств сплава и появления зашлакованности. Эти включения видел сам на щупе, который опускали в первый контур вручную. Видно было, что поверхность сплава была покрыта слоем какой-то глинистой дряни. Трогал её пальцем (сильно радиоактивную), она была липкая, как загустевшая смазка. Всё это мне пришлось воочию увидеть при следующих обстоятельствах. В один из дней как всегда ползал в отсеке. Реакторы работали на малой мощности. Вдруг из-за стойки левого борта выскакивает спецтрюмный (не помню кто) и несёт перед собой в зимней шапке, как в кастрюле, жидкий сплав. Я заскочил на его место, по его примеру сорвал с себя шапку и подставил под струю сплава, как ртуть, вытекающую из срезанного патрубка на секции парогенератора левого борта. Очевидно, спецтрюмный успел сообщить операторам на пульт. Моя шапка не успела переполниться, когда струя начала чахнуть и засохла. Но значительное количество сплава ушло куда-то в трюм отсека. Вообще, надо отметить, что неприятности в работе ЯЭУ лодки перед выходом в море сыпались как из рога изобилия. Требовалось менять насосы второго контура, клапана первого, выяснять причину нестабильности работы главных циркуляционных насосов первого контура и самое главное – искать источник появления сильно радиоактивного сплава в трюме отсека.  Командир БЧ-5 А.А.Иванов (слева) и Н.Логунов. О предстоящем выходе в длительный поход стало известно в апреле, и я отравил жену и дочь в Ленинград. Но в первых числах мая мне стало отчётливо понятно, что с таким состоянием ядерных реакторов нас в море не выпустят. «Это было бы архиглупо», – сказал бы «добрый дедушка» Ленин. Это понимал, думаю, и боялся командир БЧ-5 Иванов А.А. Уровень радиации в отсеке по альфа-частицам превышал (по словам дозиков) допустимый в сотни тысяч раз!!! Наверно, постоянная покраска отсека снизила его на порядки, но всё равно причина появления её не была установлена и устранена. Не было дано и объяснения огромной гамма-активности сплава (свинца), который постоянно находился в трюме. А ведь в море на длительное время мог потребоваться вахтенный (а ведь так тогда и случилось). Вполне допускаю, что причиной такой гамма-активности мог быть уран, попавший в теплоноситель из-за разрушенного ТВЭЛа (ещё до выхода в море 24 мая 1968 года). Думал, что при такой ситуации выход в море отложат, как минимум на полгода или год. Но командование флота постоянно давило на промышленность и экипаж, требуя срочного выхода в море. И люди работали, как могли. В конце февраля, утром, перед переходом из казармы на лодку, подзывает меня командир БЧ-5 Иванов А.А. и говорит: «Прибыл пароход «с большой земли». Привезли клапан первого контура и из порта, только что доставили его в казарму. Заводские сварщики уже на лодке, в загрязнённой зоне, и готовы его устанавливать. Но экипаж уже вышел на лодку. Ты командир отсека, вот и доставь клапан в отсек».  Что было делать? Взвалил клапан на погон, а это сложный механизм метровой длины, 30 кило веса, и понёс. На улице мороз 20 градусов, снег и ветер 30 метров в секунду (обычная зимняя погода в нашем городке. Недаром же он назывался Гремиха). Прошёл половину пути, километра полтора. Вдруг меня догоняет козлик (автомобиль ГАЗ-69). Останавливается передо мной, открывается правая дверь. Оттуда пахнуло теплом и уютом, и высунулась сытая морда капитана 1-го ранга. Мелькнуло в голове – опять повезло, сейчас с ветерком долетим. Но «морда» строевым голосом изрыгает: – Лейтенант, что вы делаете? Я в ответ: – Несу клапан в реакторный отсек, он нужен там немедленно. – Доложите вашему командиру, что зам. начальника главного политуправления флота сделал вам замечание. Переносить тяжести должны матросы, а не офицеры! Дверь захлопнулась и козлик, бросив мне в глаза куски льда, и весело помахивая хвостиком выхлопных газов, помчался к пирсам. Мне осталось только в сердцах произнести: «Пошёл ты на х..!» и продолжать свой путь. Но этот случай не прошёл бесследно. По дороге флотский шарфик постоянно сбивался, и на шее образовались обмороженные красные полоски. А ещё через день меня вызвал командир лодки (тоже капитан 1-го ранга) и спрашивает: «Это ты не доложил о взыскании, наложенном на тебя проверяющим из штаба ВМФ? Это ты волок железяку на лодку? Кроме тебя больше некому». Не успел я раскрыть рот, как Леонов улыбнулся и продолжил. - «Вижу, что не ты. Комиссия сегодня уезжает, не попадись им на глаза. Свободен.»  Но позволю себе лирическое отступление. Сейчас в России актёров превозносят за то, как они в бандитском лихо проносятся по тесным подвалам, как они, повиснув на одной руке, другой палят в белый свет из "калаша". За это их называют звёздами. Им вручают ордена президенты и платят миллионы. Но я видел, как работали в моём отсеке "простые" работяги. Например, необходимо было заменить патрубок сплава первого контура. Он расположен в трюме ниже прохода, в тесной щели между бортом и механизмами. Добраться туда можно только повиснув вниз головой. Сварщик опустился туда вниз головой и повис, уцепившись за что-то ногами. Я подал ему сварочные причиндалы и зеркало. Как он там варил, как он видел "невидимую" нижнюю часть трубы – я не знаю. Но когда на следующий день я полез "проконтролировать" его работу, то увидел в зеркало абсолютно гладкий отполированный шов, геометрия которого соответствовала чертежу. И за этот талант, за это по-настоящему высокое искусство, человек получал 400-500 рублей в месяц (100 долларов по тогдашнему рыночному курсу) и при этом радиационное загрязнение отсека по альфа-частицам превышало предельно допустимые нормы в десятки тысяч раз. Приведу ещё один пример. Только пройти по тесному, заполненному механизмами трюму отсека и ни за что не зацепиться, не удариться – довольно сложно. А у нас возникла необходимость заменить насосы второго контура, расположенные в самом конце трюма. Насос в человеческий рост, весом в сотню килограмм. Его обработанные поверхности отполированы, посадочные зазоры – десятые доли миллиметра. Как его затащить и установить на стыковочные узлы, нигде не ударив и ничего не коснувшись? Любой удар по обработанной поверхности, превратит насос в брак. Заменить такой насос нечем, а весь корабль на долгое время превратится в неподвижный поплавок.  Лейтенант Матвей Офман И вот, "простые грузчики" соорудили в отсеке паутину из тросов, в центре которой повис насос. Как искусные пауки, они здесь подтянут – там отпустят. И насос по миллиметру, по сложной траектории в трёх координатах, поплыл по воздуху, опустился по узкому лазу в трюм. Прополз, огибая все препятствия, встал на своё место, и был точно состыкован с ответными частями. И так все шесть насосов, один за другим. Я никогда больше не видел такого искусства, ни у одного прославленного циркового фокусника. Подобные авральные работы продолжались и в мае. Но терпение командования, наверное, лопнуло. Была назначена дата выхода в море. Как оценивали офицеры БЧ-5 состояние корабля можно понять из следующего итогового выступления "штабного" начальника на нашем партсобрании. Обращаясь к экипажу, он заявил: "Если вы в море не выйдете, я сам вас ногой от пирса оттолкну. Если вы и тогда не выйдете, компетентные органы поговорят с вами по-другому". За несколько дней до выхода всё-таки решили проверить, плещется ли сплав (теплоноситель первого контура реактора) в необитаемой части трюма. Для этого газосварщику поручили прожечь отверстие в нижней части стенки трюма, под реактором. Я находился в отсеке. Сварщик работал подо мной газовой горелкой. И вдруг, оттуда повалил чёрный столб дыма. Сварщик закричал: "Пожар!" И ринулся из трюма вверх. Он не струсил и вытащил за собой кислородный и газовый шланги. Я полез в трюм, сверху спецтрюмный бросил мне брезентовый шланг пенного огнетушителя. Подобрался к огню, направил на него наконечник, шланг переломился, и пена не пошла. Вместо этого она полилась сверху мне на голову, оказалось, шланг где-то протёрся. Кое-как загасили огонь. Оказалось, что горело масло, пропитавшее теплоизоляцию главного паропровода, идущего от реактора на турбины по самому низу отсека, практически по прочному корпусу. Я ободрал тлеющие ошмётки изоляции с куска паропровода и в это время увидел, что из прожжённого сварщиком отверстия, льётся под ноги жидкий металл (теплоноситель первого контура). Впоследствии рабочие полностью сняли изоляцию с полутораметрового куска паропровода. А "сильно радиоактивный" застывший слав, после безуспешных попыток выковырять его отбойным молотком, просто залили цементной стяжкой (как делают халтурщики строители, когда желают спрятать дефекты). Эта же идея была использована для "удаления" радиации с вертикальных поверхностей отсека. В отсек с "большой земли" пригнали группу инженеров-женщин. Они старательно замазали всю внутренность отсека какой-то вонючей краской. К моему ужасу, они попытались закрасить шкалы приборов и полированные подвижные штоки. К моменту выхода в море отсек сиял. Только настил проходов не удалось отмыть, даже смесью кислот. Поэтому, для прохода из пятого отсека в третий и обратно, у переборочных люков лежали по несколько пар обычных резиновых калош (времён "собачьего сердца" ). Так, с массой нерешённых проблем, замазанной радиацией, голым главным паропроводом в трюме, но в новых галошах – резиновых и блестящих, мы, обитатели 4-го реакторного отсека, и вышли в море.  Продолжение следует
|
