Я видел как чукчанки, неутомимые труженицы, шили обувь, выдавливая зубами швы. А как ловко и быстро (за три поездки) в разных ярангах, разные женщины по частям сшили мне теплые меховые штаны, жалея, что мне приходится спать в снегу в обычных кожаных брюках. Как эти штаны выручали меня всю зиму! Мы видели изумительно точно и красиво выполненные модели судов, художественно расписанные клыки моржей, четко и ясно выписанные на кости фигуры людей, животных, эпизоды охоты, живо представляющие действительность. Удивительная честность — чукча не позволит взять себе чужое. И наряду с этим поражающее невежество. И со всем этим никак не вязалось шаманство, поклонение идолам, наивность, граничащая с детством. Уходя на охоту, чукча смазывает нерпичьим жиром деревянного бога, прося у него удачи. Возвращаясь с неудачной охоты, он бьет этого бога, плюет на него, топчет ногами, ругает непотребными словами. И теперь мне понятно, почему позже под влиянием атеистов, многие чукчи легко освобождались от пережитков религии. Жизнь учила их рассчитывать больше всего не на сверхъестественную силу, а на свою собственную. Ложась спать, чукча берет бубен и, приговаривая заклинания, колотит в него, выгоняя из полога злых духов. Шкура, закрывающая вход, держалась в это время приоткрытой — духи должны удалиться через эту щель. Решив, что злых духов не осталось ни одного, он подает команду (неизменное — тагам) и жена быстро подтыкает шкуру под настил пола и затягивает края, стараясь создать возможно большую герметичность. Если кто-либо эту герметичность нарушит — вызовет неудовольствие хозяев - все нужно повторять сначала, так как ты снова запустил злых духов...
В разных пришлось мне ночевать, но порядок был везде одинаков. Хорошо, если хозяев только муж и жена. А если две жены, да три-четыре ребенка? Да еще я — постоялец? Атмосфера делалась такой, что хоть топор вешай. Дышать я старался как-нибудь по низам, ловя все-таки пробивающиеся снаружи струйки морозного воздуха. Но зато блаженное тепло. После тяжелой езды на собаках можно было раздеться, просушить мокрое от пота белье, плекитки и памятли (меховые сапоги и чулки). Грязь уже не смущала, как и любезно приготовляемый хозяйкой во всех ярангах ачульхен — горшок для естественных надобностей. Ведь выходить ночью до общего подъема из полога на улицу нельзя. Нисколько не смущаясь, хозяйка с набитым оленьим мясом ртом, дожевывая, нередко среди ужина тут же усаживалась на ачульхен... Днем ачульхен выполнял роль посуды для приготовления пищи. Как-то во время очередной ночевки был такой случай. Хозяин чукча, разогревшись за ужином, сбросил с плеч свой комбинезон и, сидя, как и я и его жены, на шкурах, со смаком тянул из блюдца чай. Тут же на шкурах копошились ребятишки. Вдруг одна из жен протянула руку и что-то сняла с голой спины мужа. В подставленную ладонь положила шевелящуюся вошь... Каккуме! — произнес чукча и подозрительно посмотрел на меня, как бы говоря: Вот, черт возьми, ты мне и вшей привез.... Затем, рассмотрев вошь повнимательней при свете айяки, он, взмахнув рукой, бросил ее ... в свой широко раскрытый рот, улыбнулся и пощелкал зубами...
Теперь, чтобы просушить белье, раздеваться приходилось донага, я тщательно себя осматривал, опасаясь как бы действительно на мне не оказалось этих зверенышей. Как-то, пережидая пургу в одной из яранг и изнывая от безделья, я смастерил ребятишкам-чукчам из обломков ящиков подобие повозки на двух колесах и деревянную трещалку. Радости ребятишек не было предела. Трещалка, между прочим, заставила меня уехать из этого гостеприимного дома, не ожидая полного прекращения ветра. Вероятно, в апреле, когда солнце лучше светило и грело, соблазненный красотами тундры и возможностью побывать поближе к оленям, я провел два дня у Рультенвента, к которому попал за олениной. Стойбище состояло из трех яранг, было несколько ребятишек в возрасте 15-16 лет. Видя, как они слоняются без дела, я решил научить их играть в футбол. Кое-как объяснив одной из жен Рультенвента как это можно сделать, я раскроил шкуру, как апельсиновые дольки, и она, быстро сообразив, сшила подобие мяча. Туго набив этот шар оленьей шерстью, мы получили мяч, хотя и тяжелый, но очень похожий на настоящий. Играли сначала на одни, а потом, когда ребята освоились, на двое ворот. Забавно было смотреть на футболистов, одетых в шкуры. Играли и взрослые чукчи... Возможно, это был первый футбол на Чукотке. (Видимо, Роман Абрамович воспользовался примером отца — приобщил Чукотку к Большому футболу. Приобщение чукчей к достижениям мировой цивилизации следует только приветствовать. Думаю, отец поддержал бы Р.Абрамовича в этом начинании). В благодарность за это ребята учили меня бросать чаат. Для этого кто-нибудь из них ставил себе на спину оленьи рога, а я, стараясь воспроизводить ухватки заправского оленевода-чукчи, бросал чаат, промахиваясь под смех всего стойбища.
Торгуя, я изучал потребности чукчей. Организовали на «Колыме» изготовление чайников, кружек, ножей. Пиленый сахар укладывали в коробки, сделанные из жестяных ящиков из-под сухарей. Коробки эти вмещали до килограмма сахара, имели задвижные крышки, и могли после освобождения из-под сахара использоваться в стойбище для хранения женских безделушек. Шедевром среди моих товаров были курительные трубки, сделанные из водомерных круглых стекол, с красиво выточенными чубуком и мундштуком из блестящей латуни. — Каккуме! — приседали чукчи, видя как дым клубится в длинном стекле, прежде чем, выходя из мундштука, вдыхался курильщиком. Почти все женщины чукчанки, как и мужчины, курили трубки. Не запрещали они курить и малышам трехлетнего возраста, считая курение признаком мужественности. Завозя такие «товары», приспособившись к собакам и изучив их возможности, я привозил уже по три и четыре туши за одну поездку. Как-то, вылавливая из стаи очередную жертву, чукча ошибся и поймал самку, оказавшуюся жеребой. Считая признание ошибки на глазах потребителя потерей достоинства, он ее убил. Извлеченный и освежеванный теленок был, как большое лакомство в сыром виде подан к столу. Мясо выпоротка оказалось нежным и очень вкусным. Уважение чукотских обычаев, непритязательность к условиям жизни, веселый нрав и бескорыстие, — все соответствующее укладу жизни чукчей обеспечили мне их уважение и радушный прием в любом стойбище, где бы я не появлялся... Чукчи звали меня Женя...
Но всему приходит конец. Запас мяса на «Колыме» сделан был большой (после Берингова пролива несколько туш испортилось и их выбросили за борт) и, как я сказал выше, первого мая 1932 года мои прекратились. В мае, используя последние возможности и подкупив еще одну упряжку собак, мы собирали по побережью и возили на «Колыму» плавник для топки печей, экономя оставшееся мизерное количество угля для котлов на выход с зимовки. Следуя с наваленным на нарты бревном, я оступился и, почувствовав боль в ноге, выпустил нарты. Собаки продолжали бег, я остался... Как я не кричал, облегченные нарты уходили и вскоре скрылись за поворотом. Оказалось, я вывихнул ногу, и хоть дорога была ровной, идти мне было трудно. Кое-как ковыляя, я рассчитывал добраться до старой избушки Пита (как она у нас числилась), до которой оставалось мили три. На мое счастье на меня наехал кто-то из чукчей, подобрал и быстро доставил к Питу. Подъезжая, мы увидели моих собак, спокойно лежавших около избушки. Чукча припряг моих собак к своим, а нарты взял на буксир и мы махом пролетели 15 миль до «Колымы». Через неделю я был здоров. Зимовка кончилась. Начали подготовку к выходу. Вскоре подошел из Чаунской губы «Лейтенант Шмидт». Ледовая обстановка была тяжелой, Северные ветры не только держали льды у берега, но и подгоняли дополнительно большие ледяные поля. Меня ждало еще одно последнее испытание. Пройдя мыс Биллингс, оба наши парохода вынуждены были остановиться. Форсировать наторошенный лед, имея на исходе уголь, было бы неразумно. На «Колыме» состоялось совещание капитанов Миловзорова и Сергиевского. О чем они говорили, никто не знал, но вдруг вызвали меня. Миловзоров попросил меня, упирая на то, что я один из самых выносливых и приспособленных членов экипажей обоих судов, пройти вперед по берегу, подняться на (Северный, Шмидт), разместить на карте расположение льдов и разводий и доставить эту карту обратно, чтобы можно было выбрать наиболее легкий путь.
Быстро собравшись, взяв с собой сумку с продуктами в дорогу и винчестер, я двинулся в путь. Все было бы выполнено, но упустили из виду потоки талой воды с высоких сопок, окаймлявших весь берег до мыса, представляющие собой громадные снеговые шапки. Несколько ручьев бурлящей воды я пересек, некоторые удалось обойти в узких местах, для чего приходилось подниматься к самым истокам. Один поток, бурно стремившийся к морю, мне удалось преодолеть с огромным усилием. Переходя его и погрузившись в воду чуть не по грудь, я еле-еле удержался упираясь винчестером в скользкое ледяное дно. Будь этот поток шире на три-четыре фута, я бы был унесен в море без возможности из него выбраться. Выйдя на сухое место, я разжег из плавника костер, отдышался, поел, и отправился дальше. Но встретившийся еще более мощный поток меня остановил... Через двое суток, преодолевая неимоверные трудности, мне удалось вернуться на «Колыму» ни с чем. Задание осталось не выполненным. Простояв неделю и дождавшись смены ветра, оба парохода получили возможность движения. На пути во Владивосток за мысом Северным мы встретили суда второй Колымской экспедиции . Во главе каравана был ледорез «Федор Литке» под командованием К.К.Евгенова и А.П.Бочека. Пароход «Урицкий» (капитан Я.Л.Спрингис) дал нам уголь, и «Колыма», покинув Чукотское море, направилась на Камчатку, а затем и во Владивосток. Приветствуя своих земляков, каждый из нас думал о большом будущем Северного Края, об огромной и важной роли .
И снова я прощался с этим суровым краем с чувством большой грусти и глубокого сожаления... После первой моей встречи с Арктикой в 1924 году прошло более сорока лет. За годы Советской власти все здесь изменилось. Ушли в область преданий бесправие северных нравов, безграмотность и дикость народов, населяющих северные окраины нашей Родины. Проклятое прошлое никогда не вернется и на эту Советскую землю. Но историю, какая бы она ни была, забывать нельзя. Новые поколения должны знать, как осваивался Север, на что тратили силы отцы и деды. Ни одной вымышленной фамилии в моих воспоминаниях нет, все перечисленные лица — действительные участники этих незабываемых походов. Многих из них уже нет в живых. Я очень сожалею, что память не восстанавливает имена всех славных и безвестных участников этих тяжелых полярных плаваний... Последние строки воспоминаний я дописываю в Чаунской губе в порту Певек, куда ледокол «Ленинград», на котором я плаваю, пришел в октябре 1964 года, направляясь во Владивосток. В этом районе Чукотки и проходили описанные мною события, участником которых мне пришлось быть.
Главный механик ледокола «Ленинград» Желтовский
«Литке» и «Челюскин». Впервые за одну навигацию
Итак, отец впервые попал в восточный сектор Арктики в 1927 году, затем зимовал в Арктике в 1928-1929 и 1931—1932 годах. В октябре «Колыма» пришла во Владивосток. Все моряки получили заслуженный отпуск. Только не мой отец — ему предстояло догонять однокурсников Владивостокской мореходки, которые уже целый месяц «грызли гранит науки». Аналогичная судьба была и у других моряков-студентов. М.В.Готский, К.И.Козловский, А.В.Оболенский, А.И.Чаусенко и многие другие моряки учились заочно. Зимой — учеба и работа, летом - в море, чаще на полюбившийся Север.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
В один прекрасный день наш Вова пришел домой, ведя за руку маленькую девочку, лет шести - семи, босую и в одной рубашонке, с матерчатой сумкой через плечо. Девочка, судя по всему не русская, просила милостыню, произнося на распев: «Хлеба нету, хлеба куда есть». Вечерело, ребенок закоченел, и Вова, недолго думая, повел ее к себе домой с целью отогреть и покормить. Выяснилось, что зовут ее Патимат (Фатьма). Наша сердобольная тетя Аня ее отмыла, переодела во все чистое и теплое, благо, в доме сохранилась одежонка, из которой давно выросли наши сестры, и уложила спать.
Татьяна (Фатьма) Калищук
Утром расспросы продолжились, но на все вопросы, где мама, где дом и так далее, был один ответ – «нету». После непродолжительного семейного совета с участием соседей дядя Лева и тетя Аня приняли решение оставить, до поры, девочку у себя дома, полагая, что если у нее есть родители, то они непременно сами объявятся. Расчет оказался верным. Через несколько месяцев объявился папа Фатьмы. Он оказался лезгином из какого-то селения, у которого умерла жена, оставив на его руках несколько детей. Он ничего лучше не придумал, как заставить их попрошайничать. О том, что девочка оказалась в нашем доме, он узнал через несколько дней, но приходить не спешил. Когда тетя Аня сказала ему, что готова юридически удочерить девочку, то с радостью согласился. Так у нас появилась еще одна сестричка. Фатьма очень быстро освоила русский, успешно закончила Лагодехскую среднюю школу. Сама выбрала себе имя и стала Татьяной Леопольдовной Калишук. Вот бы Артамону Ивановичу, нашему прадеду, рассказать, интересно, поверил бы?
ШКОЛА
О Лагодехской школе военной поры воспоминания не из приятных. Деревянное одноэтажное здание на углу Закатальского шоссе и Первой улицы зимой было особенно невыносимым. В полах зияли огромные дыры, откуда тянуло холодом из открытого всем ветрам подполья. Печки буржуйки с выводом дымохода в форточку, мало чем помогали, и было очень холодно.
Старшеклассники для срыва контрольных частенько подсыпали на печку перец, или другие едкие, или дурно пахнущие смеси. Преподаватели - женщины, при одном мужчине – директоре, были, где-то на треть, укомплектованы эвакуированными из Одессы. Всем им было нелегко, потому как неуемная безотцовщина вела себя на редкость плохо, хулиганили по-черному. Учились, если память не изменяет, в две смены. В осеннее время нас водили на уборку табака. Обрывали нижние листья, самые низкосортные, а в междурядьях были посажены огурцы, которые мы с удовольствием попутно уплетали. Руки, испачканные соком табачных листьев, плюс немытые огурцы, сделали свое дело. Наизнанку выворачивало многих, а у меня еще много лет устойчиво держалось отвращение к огурцам. В те времена в ожидании налетов немецкой авиации и возможных пожаров по велению местных властей в каждом доме наряду с баграми, ломами и другим противопожарным инвентарем, должен был быть в бочках или ящиках запас песка. Завозить этот песок с речки тачкой, было поручено нам, детям. Помню, как мы под разными предлогами отлынивали от этого противного поручения тети Ани. Помог ей случай. Мы в то время уже начали тайно покуривать. Как-то прогуливаясь в центре с приятелем, сестрой Ритой и ее подружками мы забрели в скверик, что около райкома партии и вальяжно в нем расположились. Усадив девочек на скамейку, достали из карманов папиросы «Арсен» (самые тогда дешевые) и важно закурили. Из окна второго этажа нас заметили сотрудницы тети Ани, и мы были тут же разоблачены. На нашу просьбу не рассказывать родителям тетя Аня заставила нас дать слово, что больше курить не будем и добавила, что все будет зависеть от нашего поведения. Когда тетя Аня пришла с работы, ящик с песком был заполнен до отказа. Не знаю как тетя Аня, а я свое слово выдержал. Курить по настоящему начал в студенческие годы.
ВОЙНЕ КОНЕЦ
В 1943 или 1944 году, когда от немцев очистили Северный Кавказ, в лагодехский госпиталь снова начали поступать раненые. Вначале говорили, что немцы высадили в горах десант, а потом мы узнали, что в Чечне и Ингушетии шли бои, связанные с зачистками и арестами жителей, перешедших на сторону немцев. Занимались этим делом органы НКВД, и наш дядя Ясон, бывший в то время начальником районного отделения милиции г. Лагодехи, был мобилизован на эту компанию. Говорили, что там полегло много наших солдат, пока не организовали доставку в горы легкой артиллерии в разобранном виде на лошадях. В 1945 году нашелся целым и невредимым Боря Иноземцев, который, как мы знали, пропал без вести. Оказалось, что их подразделение оставили высоко в горах Северного Кавказа охранять дивизионный склад боеприпасов и продовольствия, размещенный в каких-то пещерах на случай отступления. Им было приказано охранять и не высовываться до особых указаний. Ребята больше года охраняли склад от набегов местных горцев. Жили в землянках, окружили себя минными заграждениями и ждали особых указаний, уменьшая запасы продовольствия и изнывая от тоски в этом заточении. Когда, не выдержав, дали о себе знать, выяснилось, что дивизия была изрядно потрепана в боях, штабная документация пропала и, скорее всего про них забыли, или было не до них. Немцев в это время уже догнали до Украины. Боря после переподготовки стал танкистом, попал в действующие войска и повоевал уже за пределами нашей границы. Домой вернулся с наградами и трофейным аккордеоном.
УЧИЛИЩЕ
ВОЗВРАЩЕНИЕ
В конце августа 1944 года мы с мамой вернулись в Тбилиси после более чем двухлетнего отсутствия. К этому времени дядю Ясона назначили начальником управления лагерем немецких военнопленных в Тбилиси. Он предложил маме перейти на работу к нему в управление, и мама согласилась. При этом решался другой очень важный для нее вопрос. У мамы с папой была мечта – дать мне высшее образование, а для этого, как казалось маме, школу я должен был закончить в Тбилиси, тогда шансов попасть в институт у меня было бы больше.
Мама, Евгения Николаевна Чикваидзе
Таким образом, первого сентября я снова появился в нашей 71-й школе. Остатки госпиталя куда-то перевели. Мне уже было 15 лет и до следующих каникул в Лагодехи предстояло отучиться в восьмом классе. Начались знакомые будни – школа, уроки, дворовые игры, недоедание. Бомбоубежище во дворе засыпали землей, и снова наступила жизнь «на виду», к нашему сожалению и на радость родителям, им снова стало все и всех видно. Ребята старше и мои одногодки стали уходить со двора на близлежащие пустыри и другие потаенные места. Авлабар и прилегающие к нему районы во все времена славился хулиганами, ворами и бандитами. Блатная «романтика» притягивала тогдашних пацанов. Они изображали из себя блатных, довольно быстро освоили «феню» и употребляли ее, где надо, и где не надо, пели блатные песни и матерились почем зря. И я после тихого и благопристойного Лагодехи, не без внутреннего сопротивления, но тоже начал становиться таким, как все. Мы стали интересоваться оружием, у многих появились финки. Я даже умудрился несколько раз явиться на наши сборища с трофейным «вальтером», который дядя Ясон спрятал, как он считал, в надежное место. В общем, такое времяпровождение не сулило ничего хорошего. Кое-кто из наших ребят переиграл тогда в блатные игры, и это для них плохо кончилось. Где-то в октябре 1944 года на набережной я увидел марширующих с оркестром ребят в морской форме, это были курсанты нахимовцы, и мне тоже захотелось в их строй. Но кто-то сказал, что в Нахимовское училище берут только детей воинов, погибших на фронте. Значит, не судьба, решил я и успокоился.
СПЕЦНАБОР
Вскоре после ноябрьских праздников, во время очередного скучного урока, вдруг открылась дверь и в класс в сопровождении директора вошла незнакомая нам женщина. Директор представил нам представителя РОНО и дал ей слово для объявления. И тут я слышу и ушам не верю, что по просьбе правительства Грузии производится дополнительный набор в Нахимовское училище детей военнослужащих, грузинской национальности, обучающихся в восьмых классах русских школ. При этом она уточнила, что поскольку восьмого класса в училище еще нет, то набор осуществляется в седьмой класс. Когда прозвучал вопрос: «Желающие есть?», я, не задумываясь, поднял руку и попросил меня записать. Меня записали, но предупредили, что я должен согласовать это с мамой и в случае ее согласия, мама должна сообщить об этом директору школы. Других желающих, кроме меня, в нашей школе не оказалось. Мама вначале встретила мое сообщение резко отрицательно, но после разговоров с родными и соседями, взвесив все «за» и «против», и не выдержав моего активного напора, согласилась. Мама сообщила о своем решении директору школы и передала ему свою автобиографию и характеристику с места работы. После этого мы собрали все необходимые справки и документы и стали ждать почтового уведомления. Помню, как я переживал и волновался, что меня не примут из-за троек в первой четверти. А мама, много лет спустя, поделилась своими переживаниями того периода. С одной стороны она не хотела, чтобы я стал военным, считая, что, если бы не служба, папа был бы жив. С другой стороны она видела, как я начал катиться вниз по наклонной и едва ли смог бы успешно окончить школу и, тем более, поступить в институт и понимала, что она не в силах остановить это движение. Но главным на этой чаше весов оказалось мое неукротимое желание стать нахимовцем.
АДАПТАЦИЯ
Здание ТНВМУ. Улица Камо, 52.
Не помню точно, то ли в конце 1944 года, то ли в самом начале 1945, наконец-то поступило почтовое уведомление о том, что я зачислен в училище и мне надлежит прибыть такого-то числа, в такое-то время по адресу улица Камо 52, где в вестибюле нас будут встречать. Мама хотела ехать со мной, но я категорически настоял на том, что поеду один, и правильно сделал, все остальные абитуриенты прибыли также без сопровождения. В училище нас встретил дежурный офицер и сразу же повел во двор, где нас сфотографировали всех вместе, и каждого в отдельности.
Будущие нахимовцы. Слева направо: Костя Чиквадзе, Отари Исакадзе, Петя Зайцев, Костя Цибадзе, Леван Скаварелидзе. 11 февраля 1944 года. Фото предоставлено Суриёй Каландарашвили.
Первая рота, где нам предстояло «служить», размещалась на верхнем этаже отдельно стоящего здания, за санчастью. В этом же здании располагались музыкальный взвод и взвод обслуживания из рядовых матросов, а в полуподвале приютились душевая, «баталерка», карцер и другие помещения хозяйственного назначения. В этом достопамятном доме на задворках мы провели большую часть первого дня проживания в так называемый период адаптации. Здесь прошли медосмотр и на долгое время расстались с гражданскими шмотками, которые старшина упаковывал в мешки и небрежно зашвыривал в угол. Здесь нас подстригли, помыли и выдали новенькую морскую форму. До сих пор помню, с каким трепетом натягивал на себя первую в жизни тельняшку. А когда надел новенькие ботинки, то вспомнил Лагодехи и сказал про себя: «Прощай, босяцкая жизнь!» С помощью старшины мы совладали с поясами и бляхами, гюйсами и бескозырками и, наконец, предстали в морской форме. После этого дежурный офицер привел нас к командиру роты, капитану второго ранга Попову, который поздравил нас с поступлением в училище и пожелал успешной учебы. После этого сдал нас из рук в руки командирам взводов. Трое из нас - Костя Цибадзе, Давид Чхеидзе и я, попали во второй взвод. Наш комвзвода старлей Колесников во время построения на обед представил нас взводу. Нас поставили на шкентель и мы, наверное, очень смешно выглядели, стараясь попасть в ногу с ребятами, которые были намного ниже нас. Обед из трех блюд произвел на меня, хиляка военного времени, двойственное впечатление. С одной стороны порадовало, что всего так много и вкусно, а с другой стороны огорчило, что не успел выпить компот до команды «встать». Период адаптации с коллективом взвода и распорядком дня прошел на редкость быстро. Ребята, еще не забывшие трудности своих первых дней, относились к нам с пониманием и сочувствием. Помогло и то, что нас - новеньких - было трое, мы быстро подружились между собой и нашему триумвирату, буквально, через пару дней присвоили наименование «Трио-дзе». Со временем каждый из нас обрастал своими новыми друзьями и приблизительно через месяц мы стали «своими» сначала во взводе, а потом и в роте. Всего нас в том спецнаборе было двенадцать человек, и всех равномерно распределили по взводам, что так же способствовало быстрому освоению. С нами, новенькими, провели ускоренную и объемную строевую подготовку и через несколько недель мы уже никак не выделялись в строю. А вот период привыкания к военной службе и дисциплине затянулся у меня на долгие месяцы. После «вольницы», в которой я пребывал до училища в Лагодехи, а особенно в Тбилиси, беспрекословное подчинение, особенно старшинам, давалось очень тяжело. За пререкания, разговорчики в строю и другие прегрешения я не вылезал из нарядов вне очереди и частенько драил гальюн.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
С вопросами и предложениями обращаться fregat@ post.com Максимов Валентин Владимирович
И тут же добавил, врезавшееся мне в память навсегда: — язык наш — враг наш. Лучше бы он вкуса нам не давал... О спирте Поваров сказал: — Угощай, но понемногу, чукчи меры не знают и могут пить пока не упадут, знай, что им всегда мало. Выпив что есть, они пьют свою мочу, считая, что она содержит спирт. Так вот зачем приставала ко мне с чашкой жена Иттургена. Поваров рассказал мне такой случай — Когда я приехал сюда и мало-мало устроился, стали ко мне чукчи наведываться с разными делами. Ружье починить, кастрюлю запаять, примусы появились (американцы привезли), их наладить, да и просто по дороге обогреться, чаю выпить, а инструментом я себя обеспечил. И привезя с собой из Америки бутылку синих чернил, стоявшую без употребления на окне, писать мне было некому. Ходят чукчи и ходят. Вижу, что-то косятся на меня. Один из них как-то и говорит: «Хороший ты, Поваров, человек. Жить нам помогаешь, а вот жадный. - Что такое? — спрашиваю. — Да вот, стоит у тебя вино, а ты ни разу не угостил. — Вот, думаю, что же делать... Ладно, говорю, собирай своих чукчей и приходите ко мне, угощать буду.
Собрались чукчи, разлил я им по чашкам. Смотрю — выпили! Посидели немного и разошлись. А потом по всей тундре разговор долго был, что мол, были в гостях у Поварова, да так напились, что всех чем-то черным рвало... - Дети они были, да и сейчас еще детского в голове у них полно. Получив у Поварова наставления, в каком направлении ехать, чтобы какое-нибудь стойбище найти, я отправился в тундру. Но проплутав весь день между покрытых снегом сопок и не найдя никаких яранг, чтобы дать собакам отдых и покормить их, я, заехав за сопку от ветра, расположился на ночлег. Кукука у меня не было. Единственный имевшийся в запасе на «Колыме», Сергиевский мне взять не разрешил. Кое-как, завернувшись в овчинную шубу, я прилег на снег около собак. Проснулся я весь скрюченный, зуб на зуб не попадает, пальцы рук не гнутся. Сколько я спал — не знаю. Часов у меня не было. Больше не заснешь. Нужно ехать и искать стойбище. Побегав вокруг нарт и собак, согрелся немного, запряг собак и поехал. Через десять минут от меня уже шел пар, стало жарко. Езда на собаках нелегкая работа, требующая много движения и усилий. При таких условиях чукотская яранга, где можно было находиться в тепле, казалась раем.
В первом же стойбище удачно выменял две туши оленей. Встретил меня чукча Рультенвет, толстый, упитанный мужчина. Он, не спеша, вразвалку вышел из яранги и что-то приказал ныряющим вокруг мальчишкам. Те скрылись, а Рультенвет стал запрягать в нарты пару оленей, находящихся около яранги. Усадив меня, он поехал в тундру. Олени, широко разбрасывая ноги, легко несли нарты. Совсем недалеко я увидел громадное стадо оленей, точками усеявшее склон сопки и долину. Стадо двигалось на нас, направляемое пастухами, уплотняясь и превращаясь в текущую живую реку. Рультенвет махнул мне рукой, сказал «тагам» и мы на оленях вернулись к яранге. К ним тоже приближалось стадо. Рультенвет, оставив нарты, прошел в ярангу и вынес моток длинного черного ремня, перебирая его в руках, как делают матросы, приготавливаясь бросить выброску. Когда олени, задрав рогастые головы на легкой рыси, проходили мимо яранги, перестукиваясь рогами, от чего в нерушимой тишине тундры раздавался громкий, все нарастающий с приближением основной массы оленей, стук, похожий на кастаньетный, Рультенвет вдруг напружинился и с неожиданной силой выбросил свой аркан (по-чукотски чаат) в самую гущу стада. Просвистев, чаат петлей, образуемой пустой косточкой оленьего позвонка, лег на рога одного из оленей. Олень, задержанный в своем беге, вздыбился, но продолжать бег уже не мог. Рультенвет, упершись ногами в снег, крепко держал ремень, обмотав его вокруг левой руки. Другие олени, спотыкаясь о набитый как струна чаат, падали, перескакивали через него, всячески стараясь уйти от пойманного собрата.
И вот, когда заарканенный олень остался один, Рультенвет стал подбирать чаат к себе. , пригнув голову до колен, упирался. Но тянущая сила преодолевала его сопротивление и, мелко перешагивая, он подходил к нам все ближе и ближе. Признаться, мне было не по себе. А вдруг олень кинется вперед и раскидает нас своими мощными рогами? Подтянув оленя на три шага, Рультенвет подошел к нему слева и, как будто слегка, ткнул его вбок у передней лопатки. Я только потом увидел в руке Рультенвета короткий и узкий нож. Вздрогнув, олень, тяжело дыша, с налитыми кровью глазами продолжал стоять на раздвинутых ногах, как упирался, когда его тянул чаат. Из его левого бока струей хлынула алая кровь, под которую, быстро подскочившая чукчанка, подставила таз. Олень стоял как завороженный, ни малейшего движения, не меняя позы. Наполнившийся таз сменили вторым, Много крови у оленя. Потом кровь стала ослабевать, обе передние ноги оленя, как по команде, подогнулись и он встал на колени, уткнувшись мягкими губами в снег... Еще миг и олень рухнул на бок, — все было кончено...
Тут же три чукчанки с ножами и всякой посудой подскочили и начали тушу. Делать все нужно было быстро, так как мороз стоял градусов сорок. Разделка шла быстро. Ловко сняв шкуру, чукчанки вскрыли живот и, выбирая кишки, тщательно их очищали, выжимая содержимое и, не разрезая, целиком опускали в тазы с кровью. Отдельно были сложены сердце, легкие, язык, печень, почки. Пищеводы и желудок, наполненные пережеванным мхом, также были очищены, а содержимое, представлявшее собой зеленоватую массу, собрано в отдельную чашу. Голова с рогами и ноги до колен с копытами от туловища были отделены и унесены — они по чукотским верованиям продаваться не могли. Таким же порядком был пойман и приготовлен второй олень. Затем состоялось угощение. Довольные друг другом, мы угощались: чукчи — хлебом, консервами и чаем с сахаром, я — сырой и вареной олениной, без соли, горчицы и перца. В качестве гарнира к столу был подан извлеченный из желудка оленя мох. Помогли советы Поварова. Сырое мясо я просто глотал, а вареное было по настоящему вкусное. Сырое мясо не было нарезано ножом. Оно выглядело как розовая с белым вата. , готовя его, разбивал мороженый кусок каменным молотком.
Вареной олениной больше нигде меня не угощали. Рультевет показал мне, как проехать к острову Шелаурова самым коротким путем, минуя мыс Биллингса, тундрой, не выезжая на берег моря. Путь этот действительно оказался много короче. На другой день, не делая ночевки на снегу, я был дома с оленьими тушами. Помывшись и отдохнув два дня, я снова поехал в тундру, теперь уже уходя в сопки сразу от места зимовки «Колымы». Много совершил я таких поездок. Из последней возвратился первого мая 1932 года, когда на льду уже начали появляться лужи таявшего льда. Сырая оленина, прописанная доктором, всех поддержала и никто не умер, а я, живший по-чукотски, даже поправился, в поездках окреп и прекрасно выглядел. Но опять не обошлось без похорон. На встречу нового года приехали в гости два чукчи. Несмотря на строгое предупреждение не давать чукчам чистого спирта, кто-то из команды поддался мольбам Тайоургена. В результате заснув, он не проснулся. Хоронили его сами чукчи, без нашего участия. А потом, вдруг без всяких жалоб и видимых переживаний в одну из полярный ночей застрелился машинист Ф. Он был похоронен на острове — там же, где лежит Гречухин, Эттурген и матрос п/х «Ставрополь», умерший еще на зимовке в 1924 году. Интересный, талантливый народ чукчи. Не имея никакого механического оборудования, они делают замечательные вещи. Собачьи и особенно оленьи нарты — настоящее художественное произведение, поражающее изяществом и законченностью форм, и, главное, до мельчайших подробностей учитывающие требования суровой природы.
А яранга? Это настоящее инженерное сооружение. Как просто и как разумно сделан ее каркас из жердей и тончайших перекладин, выдерживающих большой вес покрывающих его шкур и напоры ураганных ветров. Айяк, каменный топор или нож — инструменты первобытного человека, они тоже изготавливались без применения механического оборудования. Взять тот же чаат. Как можно изготовить ремень шириной в половину дюйма, длиной сто — сто двадцать футов без единого узла? Оказывается, просто. В шкуре моржа по центру делается отверстие, а затем по расходящейся спирали вырезают весь ремень — чаат. Чем крупнее был убитый морж, тем длиннее получался чаат. Когда берешь его в руки, не находишь ни одной неровности, как будто он изготовлен на специальном станке, а не сделан вручную. Я не видел чукчей, ходивших на лыжах, но видел у них «воксхуягли» — изготовленные из фигурно изогнутой легкой деревянной рамки в форме вытянутого эллипса из брусков сечением в квадратный дюйм. Эта рамка переплетена тонкими кожаными ремнями, как решетка. Одевая воксхуягли на ноги, вы можете ходить и даже бегать по любому снежному покрову: на рыхлом снегу — не провалитесь, на твердом насте не поскользнетесь. Я пользовался воксхуяглями. Сошник для винчестера, для стрельбы с упора — точно и красиво изготовленное из костей оленя приспособление. Мы, на «Колыме» делали по этому образцу для себя сошники металлические. А собачья и оленья упряжь? А аккуратно скроенная и крепко сшитая одежда и обувь? Зачастую расшитая замысловатыми узорами из цветных бусинок? Скроенная ножом, шитая костяной иглой и жилами животных?
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
О Юрии Михайловиче Таирове мы рассказали ранее - см.
Тювелев Рев Иванович
Рев Иванович Тювелев родился в 1931 году. Часть сочинения на тему «Сталин и борьба за мир» изложил собственными вдохновенными стихами. После ЛНВМУ поступил в ВВМУ им. М.В.Фрунзе. (Фото из архива Земских)
Службу проходил на кораблях
(из альбома старшины 1 статьи в отставке В.Р.Беспалова). На нем капитан-лейтенант Р.И.Тювелев служил помощником командира.
Холостов Виктор Дмитриевич
Виктор Дмитриевич Холостов родился в 1931 году. Учился в ЛНВМУ с 1944 по 1945 год. Вновь делаем для него исключение для того, чтобы рассказать о его отце. Несколько эпизодов, документ, фото, фрагмент воспоминаний.
Так выглядели , по которым похоронные команды и штабы должны были определять биографические данные военнослужащего и его принадлежность к определённой войсковой единице.
О поверке наличия медальонов.
Установлено, что командиры соединений и отдельных частей не организовали систематический контроль в штабах и частях за выполнение Приказа НКО № 138 1941 г., в результате у большинства убитых и раненых бойцов и командиров отсутствуют медальоны, что лишает возможности установить их личность. Командующий войсками фронта приказал: 1. Командирам соединений, частей до 30.11.41 провести проверку наличия медальонов у всего личного состава, особо обратить внимание на правильность заполнения вкладных листов. Впредь каждого командира, бойца немедленно по прибытии в часть снабжать медальонами. Командирам соединений при установлении факта отсутствия у командира, бойца части медальона сурово взыскивать с виновных вплоть до предания суду. Штабам армий поверить наличие запаса медальонов в частях и на недостающее количество дать заявку к 20.11.41 фронтовому интенданту. 2. Командирам запасных частей и командирам батальонов выздоравливающих при направлении личного состава в части поверять у убывших наличие медальонов и в случае отсутствия - снабжать ими на месте, заполняя вкладные листы по документам, установленным Приказами НКО № 450 1940 г., № 138 1941 г., № 330 1941 г. За отправку людей без медальонов командиров запасных полков и командиров батальонов выздоравливающих привлекать к строгой ответственности... 4. Фронтовому интенданту до 01.12.41 по заявкам штабов армий, командиров отдельных частей и соединений полностью обеспечить войска фронта медальонами и вкладными листами...
Зам.начштаба ЛенФ генерал-майор Семашко Военный комиссар штаба ЛенФ бр.комиссар Холостов".
Ныне это проблема по иному, но по-прежнему актуальна, - . Их девиз - Все только говорят - мы делаем! Ведь не закончена война, пока не похоронен последний солдат.
Наконец, возможно, самый яркий момент жизни генерал-лейтенанта Д.И.Холостова. -
29 марта 1942 года, Дмитрий Дмитриевич Шостакович писал в газете «Правда»: «Почти вся симфония сочинена мною в моем родном городе Ленинграде. Город подвергался бомбардировкам с воздуха, по городу била вражеская артиллерия. Все ленинградцы дружно сплотились и вместе со славными воинами Красной Армии поклялись дать отпор зарвавшемуся врагу. В эти дни я работал над симфонией, работал много, напряженно и быстро…» И вот теперь Карл Ильич Элиасберг держал партитуру симфонии в руках. Нотные строчки захватили дирижера и одновременно испугали: где взять такой огромный оркестр? Восемь валторн, шесть труб, шесть тромбонов!.. Их просто нет. А на партитуре рукою Шостаковича написано: «Участие этих инструментов в исполнении симфонии обязательно». И «обязательно» жирно подчеркнуто. Да и только ли духовые инструменты! Чтобы исполнить симфонию, требовалось около восьмидесяти музыкантов! А в оркестре Радиокомитета их было всего пятнадцать… Давно ли, всего лишь в марте, были они, Элиасберг и инспектор оркестра Прессер, у начальника Управления по делам искусств Б.И.Загурского, вместе просматривали списки оркестрантов.
(его сын также учился в Ленинградском нахимовском училище с выпуском 1948 г.)
Двадцать семь фамилий в тех списках были обведены черным карандашом: эти артисты не пережили блокадной зимы. Примерно столько же фамилий обведено красным: этих людей нужно было искать по госпиталям и стационарам. Конечно, есть еще музыканты — в окопах, в траншеях, опоясывающих Ленинград двухсоткилометровым кольцом. Музыканты эти лежат сейчас у пулеметов, дежурят возле орудий, стоят на постах МПВО… Помочь могла только армия. Начальник Политического управления Ленинградского фронта генерал Д.Холостов, выслушав просьбу дирижера, грустно пошутил: — Бросим воевать, пойдем играть! — Но тут же по-деловому спросил:— Где находятся ваши музыканты? — Часть рядом,— ответил Карл Ильич,— в комендантском оркестре. Другие в передовых частях. — В каких именно? Этого дирижер не знал и пообещал выяснить. В Радиокомитете он собрал письма, пришедшие с фронта, списал номера полевых почт. По этим номерам найти воевавших музыкантов было уже не сложно. Вскоре в здание Радиокомитета на Малой Садовой стали прибывать рядовые бойцы, младшие и средние командиры. В документах у них значилось: «Командируется в оркестр Элиасберга»...
2-томный архив AVI, 1,24 Гб Продолжительность 1 час 30 мин.
И пришел день 9 августа 1942 года. 355-й день ленинградской блокады. И действительно на стенах домов появились афиши: «Управление по делам искусств исполкома Ленгорсовета и Ленинградский комитет по радиовещанию, Большой зал Филармонии. Воскресенье, 9 августа 1942 года. Концерт симфонического оркестра. Дирижер К. И. Элиасберг. Шостакович. Седьмая симфония (в первый раз)». За полчаса до начала концерта генерал Говоров вышел к своей машине, но не сел в нее, а замер, напряженно вслушиваясь в далекий гул. Еще раз взглянул на часы и заметил стоящим рядом артиллерийским генералам: — Наша «симфония» уже началась. А на Пулковских высотах рядовой Николай Савков занял свое место у орудия. Он не знал ни одного из музыкантов оркестра, но понимал, что сейчас они будут работать вместе с ним, одновременно. Молчали немецкие пушки. На головы их артиллеристов свалился такой шквал огня и металла, что было уже не до стрельбы: спрятаться бы куда-нибудь! В землю зарыться! Зал Филармонии заполняли слушатели. Приехали руководители Ленинградской партийной организации: А.А.Кузнецов, П.С.Попков, Я.Ф.Капустин, А.И.Манахов, Г.Ф.Бадаев. Рядом с Л.А.Говоровым сел генерал Д.И.Холостов. Приготовились слушать писатели: Николай Тихонов, Вера Инбер, Всеволод Вишневский, Людмила Попова… И Карл Ильич Элиасберг взмахнул своей дирижерской палочкой.
"Во время исполнения транслировалась по радио, а также по громкоговорителям городской сети. Ее слышали не только жители города, но и осаждавшие Ленинград немецкие войска. Много позже, двое туристов из ГДР, разыскавшие Элиасберга, признавались ему: Тогда, 9 августа 1942 года, мы поняли, что проиграем войну. Мы ощутили вашу силу, способную преодолеть голод, страх и даже смерть…
Позже он вспоминал: «Не мне судить об успехе того памятного концерта. Скажу только, что с таким воодушевлением мы не играли еще никогда. И в этом нет ничего удивительного: величественная тема Родины, на которую находит зловещая тень нашествия, патетический реквием в честь павших героев — все это было близко, дорого каждому оркестранту, каждому, кто слушал нас в тот вечер. И когда переполненный зал взорвался аплодисментами, мне показалось, что я снова в мирном Ленинграде, что самая жестокая из всех войн, когда-либо бушевавших на планете, уже позади, что силы разума, добра и человечности победили».
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
Достав из-под ребенка что-то непонятно черное и мокрое, выжала из этой штуки накопившуюся жидкость, расправила и снова подложила под тельце ребенка. Оказалось, что это заранее приготовленная и вычесанная оленья шерсть, заменяющая и пеленку, и вату. Когда девочка родилась ее выкупали в снегу, а затем поместили в этот комбинезончик, в котором она обречена находиться до того, как не начнет ходить, и мать сошьет ей комбинезон большего размера. Очень сожалею, что мне не удалось выяснить, как умерла старуха Новатькиргина: естественной смертью или по старому обычаю. Новатькиргин, рассказывая о смерти жены, смеялся. Он говорил примерно так: - хорошо умерла. Много удовольствия получила на пароходе, вернулась в ярангу и умерла. Это хорошо. Крайне нуждаясь в отдыхе, я покинул гостеприимного Новатькиргина и с разрешения Иттоургена направился в его ярангу, где разжег айяк, и как только стало тепло, лег и сразу уснул. Проснулся я от чьего-то прикосновения. Это была жена Иттоургена, совавшая мне какую-то посудину и говорившая что-то совершенно непонятное. Рассердившись, я прогнал ее, и больше никто меня не беспокоил. Выспавшись, я увидел Иттоургна, по-видимому, только что забравшегося в полог. Лицо его выражало высшую степень довольствия, а в холодной части яранги слышался плачь его жены. Выяснилось, что пока Иттоурген был занят разговорами с Новатькиргином, его жена уединилась с младшим сыном Новатькиргина. За это он ее не пускал в теплый полог. Когда он милостиво разрешил ей войти в полог, и из под откинутой шкуры, прикрывающей вход, показалась вползающая на четвереньках супруга Иттоургена, я ужаснулся. Лохматая, грязная, со свисающими через широкий ворот одежды тощими грудями, с измазанным и мокрым от слез татуированным лицом, она была похожа на кого угодно, только не на человека, не на женщину.... — Что ж ты плачешь? Ты же получила удовольствие? - так встретил ее улыбающийся муж. Считая, что мне пора двигаться дальше, на «Лейтенант Шмидт», я попросил, чтобы Иттоурген отвез меня на мыс Певек и стал одеваться.
Но перед прощанием меня ждало еще одно испытание. Иттоурген полез в угол полога и извлек из-под кучи шкур, что-то замотанное в тряпки и шкуры. " Разматывая этот сверток, он лукаво посматривал на меня. Оказалось, что это кастрюля с побитой эмалью, а в ней... жидко замешанная масса из подаренной мной муки... Иттоурген делал брагу?! Подув на поверхность, чтобы отогнать плавающую сверху шерсть, Иттоуген зачерпнул кружкой эту жидкость и протянул мне. Пришлось попробовать. Но пить я не мог. Укоризненно на меня посмотрев, Иттоуген выпил эту кружку, сладко причмокивая, затем выпил вторую, и мы вышли из яранги. Он запряг мне собак. Теперь у меня их было шесть, и предложил ехать, махнув рукой по направлению восточного крутого склона мыса Шелагского. — А ты? — удивленно спросил я его. — Моясыпичка...
То есть я должен ехать один, а . Я еще никогда самостоятельно на собаках не ездил, дороги не знал... Погода нисколько не улучшилась, дул холодный, колючий ветер, мело снегом. Темень — в десяти шагах не видно... Я растерялся. — Эттакай тагам — говорит Иттоурген. То есть собаки отвезут, понял я. Выхода не было. Принайтовав свой почти пустой мешок и крикнув собакам знаменитое «Тагам!», я поехал... Иттоурген тут же скрылся в яранге. Я знал, что мне нужно пересечь мыс Шелагский с морской восточной стороны на западную — берег Чаунской губы и только... Собаки дружно тянули. Где был крутой подъем я, соскакивая с нарт, помогал им, подталкивая нарты. Чем выше я поднимался, тем свирепее становился ветер, тем хуже различал я окружающую обстановку. В то же время я ожидал вершины перевала и уже готовил остов для сдерживания инерции нарт при спуске с перевала на берег Чаунской губы. И вот чувствую, собаки пошли веселее, нарты получили наклон вперед, — ага, значит все правильно, пошли на спуск. Вскоре спуск закончился. Собаки пробежали небольшое расстояние по ровному месту и .... Перед ярангой Иттоургена. Достигнув высоты перевала, они решили вернуться обратно, а я этого и не заметил...
Вызвав Иттоургена, и горестно разведя руками, я снова просил его отвезти меня. Отрицательно покачав головой, он развернул нарты и собак в нужное направление и я, снова один, опять крикнув «Тагам», отправился в путь. Менее чем через час я вновь оказался перед ярангой Иттоургена, но теперь я заметил на вершине перевала торчащий камень, от которого, как мне казалось, собаки делали поворот влево, а нужен был поворот вправо. В третий раз Иттоурген, не показывая никакого удивления, или возмущения моему неумению, отправил меня в дорогу. Теперь я уже не щадил лица и не прятал глаз от пурги, внимательно следя за дорогой, и, когда собаки, поравнявшись с запомнившимся мне камнем, сделали попытку к левому повороту, я, крича «подь по», «подь по», что значит по собачьи «вправо, вправо», заставил их повернуть вправо. Тут же начался и спуск. Спуск всегда опаснее подъема. Здесь вы рискуете свалиться с обрыва, в овраг, не удержав нарты, передавишь собственных собак и т.д. Поэтому, притормаживая нарты, я внимательно следил за склоном перевала. На мое счастье ветра с этой стороны не было. Вот и берег. Проехав немного, я увидел какое-то полузасыпанное снегом сооружение. Запахло дымом. Собаки, чуя жилье, прибавили хода, начали повизгивать. Лихо подкатив к этому сооружению, оказавшемуся домиком из консервных ящиков, собаки остановились, сели на хвосты и уставились на меня. Тут же в стороне стояли еще двое нарт, и на снегу лежали, свернувшись калачиком, штук двадцать собак. Хорошо, что не случилось обычной собачьей драки, а то мне, с ними, пожалуй, не справиться бы. Крепко забив остов, я вошел в «дом», еле держась на ногах от усталости. В единственной, тесной комнате, площадью два на два метра, за столом из ящиков сидело четыре незнакомых человека, топилась железная печурка и кипел чайник. Представившись, я попросил у них передохнуть, на что получил согласие. Выйдя, распряг собак, посадив их каждую , и снова вошел в дом.
Выпив кружку кипятка, я улегся под стол, вытянув ноги в стоящий напротив ящик, на котором сидел один из хозяев. По сторонам комнатки, вдоль стены домика места были заняты храпевшими каюрами — якутами. Сидевшие справа и слева, поставили свои ноги на меня. Засыпая, но, вслушиваясь в разговор за столом, я понял, что это какое-то начальство приехало обследовать какого-то местного начальничка. Досталось ему здорово. Как я догадался, это тот самый молодой рыжеватый парень, сидевший против входа. Он-то, вероятно, и был хозяином этого дома. Ругали его за неумение создать и организовать работу органов Советской власти среди чукчей. Особенно упирали на продолжавшиеся случаи умерщвления стариков (камака). Оправдываясь тяжелыми условиями, парень плакал. Слушать дальше я не мог. Я заснул. Проспал часа четыре. И проснувшись от холода (снизу сильно дуло), я сразу собрался ехать дальше. Разговор у хозяев продолжался. Приободрившись после сна, я спросил их, кто они такие. Как мне запомнилось, это были Петелин из хабаровского крайисполкома, пограничник Небольсин и представитель Анадыря — он же первый председатель райисполкома в Чукотке (фамилию не помню). С трудом внедрялся на Чукотке советский быт и законы. Некормленые собаки тронулись неохотно, но подбадриваемые моими чукотско-русскими выкриками, вошли в обычный для собак , и часа через три я был у борта «Лейтенанта Шмидта». Приняли меня хорошо.
Обстановка у них действительно сложилась нездоровая. Главная причина — женщины, застрявшие на судне из-за зимовки, и отказавшиеся выехать домой в Россию на собаках через Якутск со своими мужьями, работниками Комсевпути. На собрании я дал подробную информацию о порядках и жизни на «Колыме» и выступил в стенгазете с критическими частушками чуть ли не на каждого члена экипажа «Лейтенанта Шмидта». Небольшая разрядка у них наступила, и на третий день я отправился в обратный путь, набрав подарков для Иттоургена и Новатькиргина. С собаками я теперь обращался уже увереннее. Путь до «Колымы» прошел без приключений — тем более, что от Шелагского каюрил сам Иттоурген, не упустив случая посетить наш пароход. Иттоурген здорово помог мне в овладении искусством езды на собаках, проделав со мной несколько учебных поездок. Я узнал, что собаки, нарты и упряжь требуют большой заботы и постоянного наблюдения. На каждую должны быть сапожки с завязками для предохранения лап от порезов об острые снежные заструги; для каждой нужно иметь теплые меховые пояса для защиты паха от резкого встречного ветра; сбруя (алик) должна быть подогнана для каждой собаки индивидуально и подшита мехом, чтобы не сбивать плеч передних лап; кормить собак нужно только после работы, но не досыта, иначе, перекормленные, они не захотят работать. Нарты должны быть всегда исправны, полозья не должны иметь ни малейшего заусенца. Перед выездом, нагрузив нарты, их нужно поочередно переворачивать на правый и левый борт и поливать их рабочую поверхность пресной водой, то есть оледенить - это очень снижает сопротивление трения и сберегает силы собак. Так как собаки испражняются на ходу, нужно следить, чтобы полозья не наехали на теплые экскременты. Облипшие полозья будут драть дорогу как рашпиль, и собаки просто встанут. Нужно немедленно остановиться, очистить полозья, снова «навойтить» (оледенить), и можно следовать дальше. Если собаки в пути будут все время оглядываться назад, знай — что-то неладно, возможно, что как раз полозья-то и облеплены снегом, и они тебе об этом сообщают.
Если какая-то собака в начинает плохо тянуть, филонить, остальные сразу это заметят и начнут, подлаивая, переругиваться и кусать симулянта. Ты должен принять меры, наказав эту собаку на глазах товарищей. Привилегированное положение должны иметь вожаки — первая в упряжке елочкой пара: левый и правый, но не особенно, а то это может обидеть остальных работников упряжки... Обогатившись опытом езды на собаках, я начал поездки в тундру за свежей олениной, необходимой для поддержания здоровья экипажа, для борьбы с цингой. Первое путешествие через мыс Биллингс. Там жил русский старик Поваров. Еще до 1914 года Поваров эмигрировал из России в Америку (от войны), но, потеряв надежду выйти в люди, переселился на Чукотку, где и прожил к 1931 году уже восемнадцать лет. Приняв меня как родного, Поваров, дал мне много полезных советов: как себя вести с чукчами, как беречься в тундре и так далее. А цинга тронула и меня. Десны мои распухли, кровоточили, зубы шатались. Я слышал, что есть такое снадобье, стоит только помазать и все пройдет. На это Поваров задал мне вопрос: — Что ты взял с собой для еды? — Как что? Консервы мясные и рыбные, хлеб, масло, чай, сахар. А на случай, если не хватит и придется есть у чукчей сырое мясо — горчицу, перец и соль, немного спирта... — Эх ты, голова! Так у тебя цинга еще больше разовьется. Оставь у меня все, кроме хлеба, чая, сахара и спирта. А как только попадешь к чукчам, сразу ешь то, что едят они. А хлеб, чай и сахар понемногу отдавай им, как подарки. Противно тебе будет первое время сырое мясо есть, но ты его не держи на языке, а глотай, не разжевывая, потом привыкнешь, понравится.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
