Снова дорога. Теперь уж не утрамбованный и выровненный руками бесчисленных зэков, а подрезанный ножами бульдозеров хлябкий грейдер. Но Сун этого не замечал, сердце Суна пело. И он с живым, теперь уже не унылым любопытством оглядывал непролазные буреломины, первозданный хаос наваленных деревьев, чащобы кустов и искренне удивлялся, завидев в прогалах и на взлобках тайги любопытствующих, явно непуганых лончаков и лосих, рогачей и оленух. «Вот это да!» Но требовалось завязать дорожный разговор с хозяином машины, вцепившимся в баранку. - Трудно вам, однако, - начал дипломатические подходы Сун, - по двенадцать-то часов за рулем и без передыха. - Мы привыкшие. Без напарника хреновато, конечно. Летом, как теперь вот, с попутчиками оно и ничего. Тары-растабары. Глядишь, и сон прогнал. А вот зимой да в одиночку совсем плохо. Если мотор заглохнет - труба. Сразу ложись и помирай. Тут на двести верст ни одной живой души. - А вы что, после срока? - ляпнул Сун и тут же почувствовал бестактность своего вопроса. - Нет, брат, я не сидел. Я вольный. А знать если хочешь, история моя такая... И шофер Миша поведал одну из похожих как две капли воды «».
- Родом я из-под Ростова. Беспризорник. Отца-матери не знал. Ну, шпанил. Воровал. Но без мокрухи. До этого не доходило. Стал парнем. Как в песне «Чубчик-чубчик, чубчик кучерявый». Ну, там водочка, девочки, калинка-малинка. И повстречал я свою настоящую любовь! В парке. Барышню настоящую, не эти халды. И закрутилась у нас романтика. Я ей как на духу: вор, мол, я, Леночка! А она... «И никакой ты не вор, не навирай на себя. Ты хороший парень. Пойдешь учиться. А потом поженимся. Вот пойдем сейчас же к маме и папе»... А папа - полковник! В квартире - рояль, картины-гардины. Мамочка в китайском халате с драконами. Но меня приняли. Как сына. Отмыли. Купили настоящий костюм «бостон». «Пойдешь, говорят, раз такая у вас любовь, учиться на инженера. А получишь диплом, тогда и благословим честь по чести». Ну, отправили меня в институт. Отмантулил я два курса. До учебы я жадный. И враз получаю телеграмму: «Леночка трагически погибла»! Ну, у меня и белый свет померк. Жизнь потеряла смысл. На похороны я не поехал... боялся увидеть Леночку в гробу. Она для меня осталась живая. Ученье я бросил. Одно время снова бродяжничал, шастал по «малинам». А потом одумался - слишком уж после Леночки все грязно. И вот... подался на Колыму, стал шоферить. Вот и шоферю. А сидеть? Нет, я не сидел... Сун сочувственно молчал. В голове мелькнула мыслишка: «Как же ты, выходит по рассказу, куда моложе меня, а на вид - на десять лет старше?» Но такого вопроса задавать не стал: в конце концов, каждый имеет право на свою собственную красивую легенду. А судеб-легенд на Колыме хоть отбавляй. - А этот? Который в кузове?
- А-а, - нехотя бросил Миша , - договорник, из вольняшек. Вербованный. Напросился. Видать, подзаработал, выбирается на «материк». Купил для храбрости ружье. А патронов нет. И, словно нехотя, добавил: - Мусор... А дорога колдыбалась назад. Знаменитая якутская трасса все более походила на прорытую в буреломинах траншею; временами машина проваливалась в чащобу зарослей и в какие-то водяные ямы и с утробным взвывом выбиралась на взгорбки, временами выползала на сухие утрамбованные отрезки, временами буквально продиралась бортами через наваленные коряжины. Кабину колыхало, как в шторм, и немилосердно трясло. Мотор негодовал и жаловался на одышку. В одном из глухих урочищ, когда шофер Миша остановился и спутники развели костер, поставили котелок - «чифирять» (а Челкаш Миша чифирял с железной периодичностью - каждые 12 часов, после чего гнал машину без останову), к костру из буреломин вышел бродяга, молча присел на корточки и протянул корявые руки к огню. Так же без слов получил свою порцию густейшего чифира. Так появился третий пассажир; кто он и куда он? - из кратких реплик не выяснилось, да и задавать такие вопросы в тамошних краях не было принято. Оказалось, однако, что бродяга знает якутский язык. Незнакомец без особых разрешений полез в кузов, к молодцу с ружьем.
Погнали дальше. На одном из сравнительно хороших участков машина спустилась в широкий распадок с густым пихтачом, глубокой речкой и деревянным . На мосту, перегораживая проезд, на перилах лежала сухостойная жердина, а на жердине приколотая бумажка. Шофер Миша и Сун подошли к лесине, сняли листок. На листке печатными буквами было написано:«Всем, кто едет. В лесу гибнет геологическая партия. Окажите помощь». - А где эта партия? - окинул окружающую тайгу Сун. - Кричать? Стрелять нечем. Подождем, а? А шофер Миша поступил совершенно неожиданно: сбросил лесину вниз, подскочил к кабине, мотнул головой - «лезь!» - и рванул газ. Машина вырвалась из распадка и, урча, влезла в молчаливую тайгу. Шофер Миша, крутя баранку и орудуя сцеплением, повернулся к Суну и прорычал: - Партия. Знаем мы такие партии. Бандиты, вот это кто. Беглые, понял? Нет тут за двести верст никаких геологов, понял? А ты - кричать! Хочешь, чтоб прирезали? - По-онял! - протянул Сун. - Выходит, ждали да зеванули эти? - Выходит так, - пробурчал шофер Миша. «А если это все-таки геологи? - подумал Сун. - Бесчеловечно как-то...» Но вслух рассуждать не осмелился.
А все разворачивалась назад, местами поражая взгляд непролазным хаосом навороченного бурелома, изуродованными стволами и корягами, пластами вывороченных корневищ и царапающими, хватающими за кабину кустами малины, жимолости и еще черт знает чего. В одном из широких долин-распадков путешественники узрели среди обширной вырубки приземистое строение - якутский сайлык-балахан. Он представлял собой сооружение со скошенными из вертикальных жердей стенами, густо обмазанными глиной с навозом, и маленькими оконцами. Из балахана курился сизоватый дымок. Наклонная входная дверь открыта. Вошедшие (шофер Миша, незнакомец-бродяга и военмор Сун) увидели старуху, сидевшую возле очага на чурбаке и месившую на грязной голой коленке тесто. - Доробо! (Здравствуйте!) - произнес бродяга. - Доробо, - буркнула старуха, не поворачиваясь к вошедшим. Старуха была занята важным делом: на заголенных грязных и тощих коленках месила тесто, отрывала куски и с размаха ляпала на вертикальную стенку каменного очага, в котором, как в заводской, безо всяких колен, трубе ревел огонь. Стены очага раскаленно дышали, приляпанные куски теста дымились и, подгорев, шлепались на земляной пол. Старуха подбирала полусырые лепехи и складывала на низенький топчан, долженствовавший изображать стол.
, сайлык - летнее пастбище.
Несмотря на раскаленный очаг и наружное лето, в строении было холодновато. На вошедших якутка не обращала никакого внимания. - Орон хыдэ? (Хозяин где?) - спросил бродяга. - Туй (Там) - односложно, без отмашки рукой или кивка головой, бросила якутка. На стенах жилья на гвоздях мирно соседствовали - седло, винтовка и ламповый радиоприемник, уздечки и какая-то меховая лопотина. Вошедшие присели за самодельный стол, достали бутылку спирта и съестной припас, задымили и оглядывали жилье. - Однако, какой-то начальник, - заметил Сун. Вскоре внутрь вошел молодой, довольно симпатичный якут, прислонил винтовку, обменялся приветствием с гостями и подсел к столу. От предложенной порции спирта не отказался. Говорил по-русски. Как и следовало по обычаю, обменялись здоровьем, дорогой и погодой, вежливо пожаловались на проклятый гнус. Да, подтвердил молодой хозяин, он - начальник местного «холбаса» - фактории, ходил проверять коней, а о беглых в округе не слышно. О геологах тоже. Засиживаться, однако, не следовало, гости поблагодарили и поднялись. Хозяин проводил их до выхода и долго смотрел вслед машине. Без винтовки, однако. - Они, якуты, страсть как ненавидят беглых, - пояснил Суну шофер, - Как услышат, что в тайге беглые, сразу за винтовки и в тайгу. Бьют без промаха. Почище краснопогонников. Такой народ. Последнее добавил то ли с осуждением, то ли с одобрением, не понять.
А машина все ревела и колдыбалась на вымоинах и вихлястых взгорках. - Непонятно, - спросил как-то Сун, - едем, едем, а без заправки. Машина, что? Святым духом питается? - Почему святым? - возразил Миша-шофер. - А у меня бочка в кузове, али не видел? А шланг к бензобаку. Изобретение. - Не обратил внимания, - схитрил Сун. - Это рядом с кислородом-то? - А что? Севера! - философски ответствовал шофер Миша. - И не кислород там, а ацетилен. Баллоны кислородные, это да. Против такой убийственной логики возразить было нечего. Перевалив через какой-то увал и забравшись в густой прямостойный лес, путники остановились на «водосброс» и увидели пару конных с винтовками. - Эге-ей! - конные повернули к машине и остановились. Оказалось - пожилой якут и девушка-якутка. Оба в ватных штанах и куртках, торбасах и накомарниках. - Сейчас разживемся! - кинул бродяга попутчикам. - До-робо! Порох есть? - Мало-мало есть. - Пачку пороха продашь? Сколько? Пожилой якут подумал: - Однако, .
У Суна была одна сотенная. Торг состоялся. - А дробь есть? - Мало-мало есть. - Пачку дроби продашь? Сколько? - Однако, сто рублей. Второй сторублевки у Суна не оказалось, только четыре четвертных. Но якут презрительно тряхнул головой и тронул коня. - Вот как! Только сотенные им подавай! - сплюнул бродяга вслед охотникам. Так и поехали - с ружьем и порохом, но без дроби и патронов. 243 Наконец, бурная бешеная Индигирка. Протянутый через несущуюся стремнину трос и небольшой, на одну машину, паром. Сун с содроганием смотрел на : казалось, что трос вот-вот лопнет и поток унесет паром и машину со скоростью выстрела прямо до Ледовитого океана.
А на якутской стороне, где горы стали еще выше, спутники (и бродяга, и парень со своим ружьем) как-то незаметно и бесплотно исчезли. Словно бы растворились в воздухе. Сун их исчезновения не заметил. А дорога продолжалась, кое-как прорытая ножом бульдозера сквозь чащобу тайги. Суна нещадно мотало. И от бездельного сидения на Суна волнами наплывала сонная одурь, начинался бред наяву. Вот впереди, перед машиной сморщенная Баба-Яга в ступе и с метлой, вот Красная шапочка с лукошком, полным ягод, вот какие-то серые вороны и зеленые гуси (почему зеленые?) летят прямо в лицо Суну. Сун отмахивался от птиц, бред-туман проходил и, оказывалось, Сун хватается руками за стекло. А вместо «Красной шапочки» оказывался придорожный куст, усыпанный алой ягодой. С наступлением темноты в сноп света фар сбегались (это уже живые, не бредовые) зайцы и, страшась окружающей темноты, до самого рассвета давали физкульт-кросс впереди машины. Много зайцев, попавших в световой плен. Сначала это удивляло, смешило. А потом надоело. Вот, лопоухое дурачье! А лопоухие добросовестно работали лапами. Темноты они боялись больше рева машины. А машина шла. Окончилось курево. Давно израсходован харч. Оставался драгоценный чай. Но проблему еды шофер Миша и военмор Сун решали весьма просто: выехав на какую-нибудь поляну, непременно обнаруживали десяток-другой белых куропаток, с любопытством разглядывавших красными бусинками глаз непонятных двуногих и не пытавшихся улететь. Сун выламывал из сухостоины дубинку и, подойдя на два-три метра, пускал это метательное орудие в вертящих шеями куропаток. После каждого броска на траве трепыхалось две-три глупых птицы, остальные отлетали на пять-шесть метров и продолжали вертеть .
Наспех ощипанные (небольшие, каждая с голубя) куропатки варились в котелке. Орудовал костром и приготовлением варева и на второе крепкого чифира шофер Миша. Так и ели, безо всякой соли, жирное варево и запивали крепчайшим чифиром, от которого сердце превращалось в дизель-мотор.
Литературный герой Виктор Волгин, моряк-подводник, завершивший службу в ВМФ, которому он посвятил свою жизнь, однажды открыл дневник и перелистал несколько страниц из своей жизни, полной трудностей, опасностей и интересных событий. В отдельных жизненных ситуациях он действует нестандартно, решительно, чем и интересна представленная новелла. И ветеран флота, и юноша, вступающий в жизнь, найдет в новелле благородство, уважение к женщине, любовь к флоту – лучшие черты флотского офицера, который может смело сказать о себе: «Честь имею!»
1. Жизнь идет по кругу.
Жизнь идет по кругу. Июнь 1960 года. С утра все мы, курсанты выпускного курса училища подводного плавания имени Ленинского Комсомола, дрожим. Сегодня государственный экзамен по тактике Военно-морского флота СССР. Я отличник, более того, Сталинский стипендиат. В целом, подготовлен хорошо, но тоже слегка «вибрирую». Экзамен – это лотерея. Повезет - не повезет. Тем более, что вчера, в воскресенье, пролежал весь день на пляже в Петергофе, читая только что купленную увлекательную книгу американского адмирала Локвуда Адмирал с гордостью расхваливал американских подводников в годы Второй мировой войны, которые действовали на Тихом океане против японцев по принципу «Топи их всех». Старшина класса Женька Андреев построил нас в две шеренги. «Равняйсь. Смирно!» Мы замерли. Вошел начальник кафедры Герой Советского Союза капитан 1 ранга . Красиво поздравил нас с праздником, ибо выпускной экзамен – это всегда праздник. «Четыре человека остаться, остальным выйти в коридор и ждать своей очереди». Я в числе первых четырех. Мы разведчики. По нам, отличникам, мальчишки сориентируются, как примерно лежат билеты на столе, в каком порядке, и каждый попытается вытащить «свой билет», чтобы ответить на «отлично». Я иду четвертым. Мне общество приказало взять билет в правом верхнем углу. Ослушаться нельзя, иначе испорчу всю систему. Беру билет. «Вопросы ясны? - спрашивает кто-то из членов государственной комиссии. – Да, все три вопроса ясны. – Идите, готовьтесь». Я умею сдавать экзамены. Сказывается большой опыт, ведь наше поколение, начиная с четвертого класса, ежегодно сдавало экзамены для перехода в следующий класс. Изучив вопрос, выжимаю из себя, из всех самых дальних уголков памяти, все, что знаю. Сортирую материал. Две трети его изложу экзаменаторам и так их подготовлю, что они зададут мне дополнительные вопросы, ответы на которые у меня заготовлены в оставшейся трети материала. Это целая стратегия и тактика. Когда, казалось бы, ответ исчерпан, у меня «из засады выскакивала конница Чапаева и крушила «белых» шашками на скаку». Преподаватели были поражены глубиной и мощью моих знаний. Я получал очередную «пятерку» и совершенно измочаленный выходил из класса.
Капитан 1 ранга С.П.Лисин, видимо, устав слушать первых трёх курсантов, и видя, что я уже готов отвечать, подошел ко мне, сел рядом и вполголоса предложил начать беседовать по существу экзаменационных вопросов. «Что вы можете рассказать по тактике ведения разведки подводной лодкой?» Это мой первый вопрос в билете. Нестандартность ситуации подтолкнула меня на отчаянный шаг. Я начал вдохновенно рассказывать ему эпизоды из вчерашней прочитанной книги Американские подводники так увлекались ведением разведки, что подходили почти вплотную к японским базам. Однажды отряд японцев, шедший вдоль берега, увидел перископ. Солдаты даже попытались гранатами атаковать подводную лодку, хорошо, что командир лодки почувствовал опасность и быстро скрылся в пучине моря. Сергей Прокопьевич Лисин был поражен моими знаниями. Он этой книги еще не читал, поэтому я разгоряченный, поощряемый его доброжелательным взглядом, в течение получаса рассказывал ему необычные эпизоды из боевых действий американских подводников на Тихом океане. Начальник кафедры тактики, Герой Советского Союза, как мне показалось, отдохнувший на мне, с улыбкой сказал, что я заслужил отличную оценку, больше ничего спрашивать у меня не будет, и что мой ответ он поставит в пример всем остальным курсантам выпускного курса. Я был счастлив, бой выигран. Прошло двадцать лет. В 1982 году заканчиваю Академию Генерального Штаба в Москве. На выпускном экзамене по кафедре «Стратегия» председателем приемной комиссии у нас был сын легендарного маршала Б.М.Шапошникова начальник кафедры «Стратегии» генерал-лейтенант авиации Игорь Борисович Шапошников. В классе моряк я один. Генерал, видимо, решил, ну что с меня взять, тем более подводника. Вызванные первыми четыре генерала пыхтят над ответами по вытащенным билетам, чешут затылки, что-то пишут, пытаются нарисовать какие-то стрелы на доске и т.д. А генерал авиации И.Б.Шапошников подзывает меня тихонько к себе, приглашает присесть рядом и так милейше говорит: «Давайте, молодой человек, просто побеседуем по поводу Стратегии. Интересно, что вы запомнили за два года? И пригодится ли она вам на море?» Признаюсь, я в шоке! Удар под дых! Пот прошиб. Вежливо спрашиваю: «С чего начнем разговор?» Он коротко, как говорят генералы: «Сначала». И тут на меня просто снизошло просветление. Я вспомнил поразившую меня книгу «Стратегия», которую по курсу программы в Академии не проходили. Я читал его труд полуподпольно и наслаждался. Какая светлая голова, какие яркие мысли. Зря расстреляли, не по делу.
Я набрал побольше воздуха и начал сравнивать идеи Тухачевского с современными лекциями, что нам читали в Академии Генштаба. Понимаю, что набрался наглости и даже рискую. Но таковы мы – подводники. Генерал-лейтенант И.Б.Шапошников, буквально, рот разинул. Тихонько увел меня в дальний угол класса, чтобы не мешать другим. И пошла беседа!!! 55 минут мы не могли оторваться друг от друга. Ему было интересно, и мне с ним – всё-таки личность, ума палата. Я видел, что общение со мной доставило ему большое удовольствие. Генерал с радостью пожал мне руку и сказал, что билет брать не надо. «Ставлю пять с плюсом!» По окончании экзамена на разборе объявил меня - подводника самым лучшим стратегом в классе. Я пунцовый и взволнованный принимал поздравления. Но особенно были довольны первые четыре генерала, которые благодаря мне получили дополнительный час на подготовку к ответам. (Они смогли разобраться в своих «памятных записках» и получить отличные оценки). За это и выпили на банкете. Действительно, жизнь идет по кругу!
2. Мы дети войны.
Я родился в самое страшное время, на 54 день после нападения немцев на нашу страну, 14 августа 1941 года. Войну ощущал через молоко моей матери. Ее страх, ее переживания передавались и мне. До сих пор преклоняюсь пред величием ее подвига, как можно было в той жуткой и страшной обстановке сохранить младенца. Вот она материнская любовь! Спасибо тебе, родная мама! Сегодня прочитал в газете статью «В памяти сердца…» в связи с 70-летием начала блокады города Ленинграда. В ней автор вспоминает о девятистах днях ленинградской блокады, пережитых им в раннем детстве. Моя супруга Валентина тоже блокадница, награждена знаком «Житель блокадного Ленинграда», поэтому к этой теме я не равнодушен, хотя, наверное, нет людей, которые могли бы спокойно воспринимать средневековые ужасы, которые создали просвещенные гунны, дети Шиллера и Гете, ленинградцам. Сами немцы писали, что они «создали вокруг Петербурга стальное кольцо блокады, неприступное и непреодолимое».
Автор статьи пишет, что во время бомбежки дети из , работавшего во время войны в блокадном Ленинграде, спускались в подвал и, чтобы не слышать разрывов бомб и снарядов, пели песни – «», «», «» и даже в конце 1943 года новый «». Самое поразительное, что и я в детдоме, уже повидавший и познавший что такое война и бомбежки, под эти же песни шагал по пыльным улицам Саратова и во всю мощь своих легких распевал прекрасные патриотические слова:
«Артиллеристы, Сталин дал приказ. Артиллеристы, зовет Отчизна нас. Из сотен тысяч батарей За слезы наших матерей, За нашу Родину, огонь, огонь…»
Слова этих песен мы запоминали за 3-4 минуты. И нам не надо было повторять несколько раз. Удивительно, но девчонки в этом плане были шустрее нас. Мы вспоминали, а они уже пели вовсю. А танкист воспитатель дядя Миша (мы его так звали, хотя ему было не более 25 лет) ставил оценки нам так: если пыль из-под наших босых ног была выше забора детдома (где-то, метра полтора), то оценка – «Лихо, молодцы!» Для нас это было ВСЁ! А если и многочисленные прохожие, жители соседних домов, останавливались и поворачивались в нашу сторону, то пыль поднималась из-под наших ног метра на 2 и более. Мы старались, не жалея ног. Мы видели, что тем людям, кто втихаря подсовывал нам в руки хлебушек, конфетки, испеченную картошку (прелесть), нравились наши песни-марши, то нас уговаривать, пройти лучше и тверже не надо было. Мы с ходу это делали. С первого раза. И девчонки и мальчишки. Девчонки впереди, мы сзади. Почему так, раньше не понимал. Повзрослев, понял и даже уверен, что этим самым молодые пацаны-фронтовики воспитывали у нас по отношению к девочкам особое отношение: уступать и уважать девчонок, выставлять прохожим сначала их на первый план, чтобы им побольше досталось гостинцев. А уж потом мы – крепче и тверже по этой матушке земле. Мы пели марш за маршем, разные тексты и все наизусть. А народ останавливался, инвалиды прикатывали ближе на своих «роликах» к забору. Люди смотрели, молчали. А потом неистово хлопали. Сейчас не могу вспоминать об этом без слез. Какая у нас была Страна, какой был народ! Куда все делось???
3.Первые шаги начальника кафедры Академии Генштаба.
Незаметно пролетели годы службы на подводных лодках, больше двух десятков лет «в прочном корпусе». Сначала это были дизельные лодки, а потом научно-техническая революция бросила меня и десятки моих товарищей на атомные подводные корабли. Я любил морскую службу, а служба любила меня. Родина доверила мне командовать флотилией атомных подводных лодок Северного флота. Один из военных корреспондентов однажды сказал: «Товарищ командующий, у вас на флотилии кораблей больше, чем во всем английском флоте». Признаюсь, мне эта фраза понравилась, потому что я очень уважаю и ценю английского адмирала Горацио Нельсона, разбившего флот Наполеона при Трафальгарском сражении в 1805 году.
Для англичан адмирал Нельсон – национальный герой, и мы русские моряки тоже многому научились у этого выдающегося флотоводца. Волею судеб в начале 1990-х годов, в силу известных событий, служить на действующем флоте честному человеку стало невозможно. К руководству Флотом пришли адмиралы, главным качеством которых была верноподданническая преданность новому режиму. Я приложил усилия, и меня перевели на берег, на должность начальника кафедры в Академию Генштаба. Кафедра «Оперативного искусства Военно-морского флота» в академии Генштаба всегда была на недосягаемом по культуре уровне для армейских офицеров и генералов. И я понимал, что для меня дело чести – не опозорить Флот. Тем более, что по традиции в начале учебного года первые лекции в Академии читают начальники кафедры. У меня были две недели времени в запасе. Опыт службы у меня огромный, оперативное искусство флота знаю прекрасно, поэтому двухчасовую лекцию подготовил без особых усилий и напряжения. Но как ее прочитать? Здесь у меня опыта, конечно, было мало. После некоторых раздумий, и даже, можно сказать, переживаний, я решился на эксперимент. Собрал всю кафедру, всех профессоров, кандидатов, доцентов и даже лаборантов. Все были удивлены. Я не без робости сказал, буквально, несколько слов: «Я вас прошу, не приказываю, а прошу полностью прослушать меня, как я прочитаю свою лекцию, и каждому, повторяю – каждому высказать свои замечания, пожелания и рекомендации». Народ загудел, зашушукался, заулыбался. Я видел, что такое мое обращение сняло у людей напряжение, они раскрепостились, ибо прежде начальник кафедры никогда не собирал весь коллектив вместе. Я встал «во весь рост без бронежилета перед пулеметами своих подчиненных» и два часа читал свою лекцию. Когда я закончил, даже по их лицам понял, что провал полный. Я попросил справа налево по очереди высказываться, включая и лаборантов. Получил твердый общий КОЛ за все: и за методику чтения, за содержание, и за личное поведение на сцене, и за сухость, и за отсутствие увлекательности, за слабое использование демонстрационного материала и прочее. Говорили и обсуждали открыто, честно, без галстуков и погон более полутора часов. Этот урок для себя я выучил на всю жизнь. Когда все закончилось, мои подчиненные подходили ко мне и пожимали руку. Первый начальник кафедры, говорили, который решился на подобный «трюк» со своей лекцией. Как я благодарен своему коллективу!
В дальнейшем я совершенствовал и шлифовал мастерство выступления перед аудиторией. Изучил книгу Поля Сопера «», читал издания академии наук СССР о и его методах ораторского искусства. В дальнейшем, мои лекции перед обоими факультетами – нашим командным и иностранным были на достойной высоте. После звонка многие продолжали задавать вопросы, значит, я их заинтересовал, и Флот не подвел! Авторитет кафедры вырос настолько, что даже начальники других кафедр и руководство Академии приходили на мои лекции. А это высшая оценка моей работы.
4. Кому мы, мужики, нужны?
Сижу на диване. Смотрю с восхищением на все еще красивый профиль своей супруги Валентины. В ней течет испанская кровь. Ее родители испанские республиканцы. После падения Республики под ударами путчистов Франко они успели на последнем пароходе выехать в Советский Союз. Их принял гостеприимный Ленинград, где у них вскоре родилась дочь. «Испанская принцесса» - так я ее ласково называю. Сегодня у нас праздник – «Сапфировая свадьба», сорок пять лет совместной жизни. Шампанское закуплено, ее любимое полусухое из крымских подвалов «Нового Света». Фирменный торт она делает сама. В этом деле Валентина профессор! На праздничном столе белая скатерть и хрусталь, немного субтропических фруктов. Какое счастье, когда рядом есть любимая женщина! Я прожил большую жизнь. Командовал сотнями людей. Сменил десяток важных и ответственных должностей. Часто общался «с великими мира сего». И, в конце – концов, сделал для себя очень важный и мудрый вывод: Какие бы должности мы не занимали, какие высокие звания не имели, нас ценят и любят только в семье. Много красивых женщин в мире, но человеку, особенно, моряку, нужна только одна – нежная, любящая, внимательная. Любимая женщина облагораживает нас, грубых, резких, ожесточившихся на смертельно опасной подводной службе, когда от ошибки одного может погибнуть весь корабль с атомными реакторами, с термоядерными ракетами, с сотнями моряков. Любимая женщина дома возвращает нас к жизни, снимает с нас служебный стресс, снова делает нас людьми. Спасибо тебе, моя испанская принцесса! Подводники, истинные ценители женщин, в силу своей необычной профессии. Ни у какой другой военной профессии нет такого преклонения перед женщиной, как у подводников. Никто не пережил столько горя и страданий, как наши жены - великие женщины. Это наши трубецкие и волконские. Они заслужили не только внимание, почет, но и награждение орденом.
Несколько лет назад в торжественной обстановке на съезде Международной ассоциации моряков-подводников в Петербурге Валентине вручили орден «Жена подводника». Красивый, цвета морской волны именной знак с изображением подводной лодки. На нем написаны святые для каждого подводника слова: «Ваша любовь и вера сохранила нас». Да, нашим женам можно ставить памятники! Часто теперь с высоты прожитых лет вспоминаю мудрые стихи Николая Доризо:
«Любимые женщины Добры и внимательны, И стать их достойными Нам выпала честь. Любимые женщины Нас любят, как матери, - С грехами, с ошибками, Такими, как есть.!»
Я улыбнулся, вспомнив наше знакомство. После окончания училища я прибыл для дальнейшего прохождения службы на Северный флот, самый сильный, самый сложный, самый суровый. Все свои молодые нерастраченные силы отдавал морской службе, что очень радовало начальство. Через несколько лет я вдруг понял, что если так пойдет дело, то мне не удастся создать семью. По вечерам, когда лодка находилась в базе, все офицеры сходили на берег – домой к женам и детям, а я, как холостяк, - всегда «вечный обеспечивающий» должен был сидеть с матросами. Надо было срочно что-то делать. Самый простой путь – поступить в Академию. Не отпускали, кто же хороших офицеров отпустит с корабля! Только с третьей попытки получил разрешение готовиться к поступлению в военно-морскую академию. Успешно сдал вступительные экзамены. Ура! Три года учиться в Ленинграде! Испытав себя «глубиной погружения», пройдя школу выживания на Севере, я спланировал: на первом курсе – жениться; на втором – родить дочку; на третьем – научиться играть в преферанс.
Когда я увидел на скромное неземное создание, с испанскими корнями, все другие женщины перестали для меня существовать. Я, помню, проводил ее в район улицы Рубинштейна, Кузнечного переулка, Пушкинской улицы. Там впервые увидел скромный, но красивый, , открытый, как я узнал позднее 7 августа 1884 года, в честь 85-летия великого поэта. (Скульптор Опекушин Александр Михайлович (1838-1923), архитекторы Бенуа Николай Леонтьевич (1813-1898) и Лыткин А.С.)
Строго следуя плану, через месяц, подойдя к памятнику, и как бы приглашая Александра Сергеевича в свидетели, я встал на колено и, в старинных традициях русской интеллигенции, попросил руки у моей «испанской принцессы». Валентина была в шоке, и, видимо, постеснялась А.С.Пушкина, чтобы отказать мне. Через два месяца сыграли свадьбу. И вот сегодня ровно сорок пять лет совместной жизни, сапфировая свадьба. А такое ощущение, что все начиналось вчера!
5. На лейтенантах Флот держится.
5.1. Есть ли судьба у моряка?
Да, есть! Я убедился в этом в первый же год своей службы. В первых числах января 1961 года я прибыл в Североморск с огромным чемоданом «мечта оккупанта» с четырьмя деревянными ребрами по бокам. Прибыл с опозданием. В предписании, выданном мне по окончанию училища, стояла дата прибытия в отдел кадров Северного флота 01 января 1961 года. Я по натуре человек дисциплинированный, но здесь словно какой- то бес вселился в меня. Надо быть дураком, чтобы блестящему пуговицами и мундиром лейтенанту встретить в поезде Горький – Мурманск.
Короче, всю новогоднюю неделю провел за праздничным столом, сначала с родственниками отмечали встречу Нового года, потом были длительные проводы на Флот. Окончательно пришел в себя, когда поезд на подходе к Мурманску издал последний гудок и тормоза жалобным стоном сообщили, что мы уже на вокзале. И вот к вечеру я появляюсь в Североморске на КПП штаба Северного флота. Дежурный звонит в Учебный отряд, чтобы меня там приютили на пару дней, поставили на довольствие, пока не решится со мной вопрос распределения и назначения. Уже в полной темноте, усталый, измочаленный, добрался до Учебного отряда. Привели меня в кубрик, где находились таких, как я, человек двадцать. Многие уже получили назначения и разъезжались, кто куда, ожидая рейсовых или попутных плавсредств. Другие, только что прибыли, и остатками спиртного отмечали такое великое событие для СФ. Шум, гам, смех, разговоры. (В то время на Северном Флоте был «сухой закон»). Мне показали свободную кровать. Я бросил свой чемодан, разделся и рухнул мертвецким сном, как могут спать только безответственные лейтенанты. Часа через два кто-то меня толкает за плечо. Никак не могу проснуться, наконец, прихожу в себя. Какой-то старший лейтенант, видимо, из тех, о которых говорят – бывалый, немного подшофе, говорит: «Корешок, вижу, ты здесь впервой. Что же ты форму свою не бережешь? Украдут ведь, здесь же проходной двор». И далее, этот благородный старлей заставил меня надеть ботинки на передние ножки кровати, брюки положить под матрас, (там они заодно выгладятся), тужурку свернуть и укрепить ею подушку. Я безропотно все выполнил и опять рухнул в объятия Морфея. Спасибо ему, ночь прошла без замечаний. Утром в отделе кадров флота капитан 2 ранга посмотрел мое предписание и зловеще спросил: «Почему опоздал?» Я честно рассказал все, ничего не утаивая. Офицеру понравилась моя честность. «За честность прощаю!» Я был на седьмом небе. Заверил его, что это в первый и последний раз. И слово свое сдержал. Никогда ни при каких условиях впредь на службу не опаздывал. «Куда же тебя назначить? Все приличные места уже распределены и заняты», - размышлял кадровик. Я ему рассказал, что мичманом перед выпуском из училища был на практике на большой подводной лодке проекта 641 «Б-37» в Полярном, ходил на ней в поход к Азорским островам, выполнял обязанности командира рулевой группы. Командир капитан 2 ранга Бегеба Анатолий Степанович должен был направить в отдел кадров флота запрос на меня. «Да, был такой запрос. Но в первых числах января они ушли в море, поэтому на лодку был назначен другой лейтенант. Если бы ты не опоздал, то назначили бы тебя».
А.С.Бегеба. - Н.Черкашин. "Повседневная жизнь российских подводников". М., 2000.
А дальше происходит то, что я называю судьбой. Ровно через год 11 января 1962 года на подводной лодке «Б-37» произошел взрыв торпедного боезапаса. Первый и второй отсеки лодки были полностью разрушены, и лодка, стоя у пирса, затонула. Погибли 59 подводников. Стоявшая рядом лодка «С-350» проекта 633 получила сильные повреждения прочного корпуса, первый и второй отсеки были затоплены, лодка уткнулась носом в дно. На ней погибли 11 моряков. Все находившиеся на пирсе, на торпедно-технической базе 52 человека погибли. Общие потери составили 122 человека. А я лейтенант Виктор Волгин остался жив из-за своего опоздания на флот для дальнейшего прохождения службы. Судьба…
5.2.Лейтенантские будни.
Я получил назначение командиром рулевой группы на подводную лодку «С-348» с постоянным местом базирования в бухте Ягельная губы Сайда. «Лодка находится сейчас в Полярном, на заводе в Пала - губе. Поезжайте в Полярный, там в комендатуре или у патрулей узнаете, где располагается экипаж», - посоветовали мне на прощание в отделе кадров флота. И я со своим неподъемным скарбом начал движение из Североморска в северо-западном направлении, еще немного приближаясь к Северному Полюсу. Ищу бараки, где-то на окраине Полярного, где обычно проживают подводники, прибывающие на ремонт из других баз, как мне пояснил один из мичманов, пока рейсовый катер пересекал Кольский залив. Иду по дороге, справа - приличная сопка с домиками времен Петра 1, слева - озеро во льду, полностью засыпанное многометровым снегом. Прошел озеро, повернул налево в сторону каких-то складов, вижу три барака, почти занесенные снегом, и котельная с трубой, без признаков жизни. Темно, жутковато, народу нигде нет, пошел на свет, проникающий из окна одного из бараков. Подхожу. Вид у меня аховый: в снегу с головы до ног, не видно ни шапки, ни погон, ни шинели, один нос. В руках снежный ком, внутри которого мой огромный чемодан «мечта оккупанта». С трудом отыскал дверь, рванул из последних сил, и оказался в темноте.
В кубрике крутят фильм «». К счастью, звучат последние аккорды, фильм закончился, включили свет, матросы загалдели и онемели, обнаружив в дверях «чудо» в лейтенантских погонах. Я оттаял, вид жалкий, весь мокрый, чемодан мой стоит уже в середине рукотворного озера. А мне бы лучше прилечь и заснуть. Дежурный по экипажу мичман, узнав «что к чему», отвел меня в офицерскую каморку с двухярусными койками на 6 человек. Дали кружку горячего чая и уложили спать. Остальное – завтра! Наутро первым вошел в каморку верзила старший лейтенант Тарасов. Мне шепнули – помощник командира, сейчас за старшего в экипаже. Я тут же вскочил с табуретки и, приложив руку к пустой голове от большого желания сделать все по Уставу, отрапортовал, что лейтенант Волгин прибыл для дальнейшего прохождения службы. Последовал мощный хохот молодых и здоровых глоток. А помощник Андрей Тарасов молча напялил на меня чью-то шапку. И тоже расхохотался. Эту «пустую голову» мне вспоминали много-много лет на всех встречах и застольях. Но в свою офицерскую семью приняли моментально и без каких-либо ущемлений. В этом и есть подводное братство! Первым моим офицерским заданием было для меня что-то совершенно необычное, не вписывающееся в мои представления о флоте, чему, конечно, не учили в училище. Гулливер помощник отозвал меня в сторону и доверительно, положив свою огромную руку на мое плечо, сказал: «Видишь, лейтенант, в каких условиях мы живем. Топим печь в бараке круглосуточно, поскольку котельная давно разломана. Дрова заканчиваются. Но вот в той стороне, чуть выше нас, дровяные склады. НАДО ДОСТАТЬ ДРОВ И ПРИВЕСТИ В БАРАК». Помощник Андрей Ильич Тарасов налил мне тут же две бутылки спирта для расплаты за дрова и грузовик: «Надеюсь на тебя, Виктор. Действуй!» И я, в шоке, помчался выполнять первое «боевое задание», желая оправдать оказанное мне доверие. В молодости нет неразрешимых задач! Я быстро нашел эти склады, все-таки штурман. полно, разного калибра и метража: палки, сучья, доски, обрезки, бревна, напиленные катыши и т.д. Глаза разбегаются.
Что мне надо, не знаю. Вижу, сидят две женщины. Вид рабочий, а глаза с интересом смотрят на меня. «Женщина и на дровяном складе – женщина!» Иду к ним через открытые ворота. «Ой, красавчик, здравствуй, чего тебе надо?» Молча, со значением, достаю папиросы и вместе все закуриваем. Им это импонирует. Без всяких предисловий рассказываю про наш барак и как нам холодно. Они тут же при мне начали крыть матом какого-то «бугра», что это он должен для нас дрова возить, а не продавать налево. Увидев, что я стал пунцовым от такой литературщины, они меня успокоили, пожалели. Я понял, что они бригадиры по распилке древесины. Бутылки у меня взяли с благодарностью и тут же сказали, куда идти за грузовиком, назвав шофера, его фамилию и имя. Скажешь, мол, что от нас пришел. Нашел я этот гараж, и шофер оказался рядом. Через час подкатил на машине к «моим красавицам». Подъехали под загрузочную эстакаду, меня там уже ждали. Выпорхнувшая откуда-то бригада женщин-грузчиков в считанные минуты завалили грузовик выше кабины круглыми полуметровыми распилами деревьев. То, что надо для флота. Шофер, по указанию все тех же женщин, подкатил прямо к двери барака. Вышедший помощник онемел от счастья: через каких-то пять часов, считай, полторы машины качественных ровных катышей лежали в снегу у крыльца. И всего за две бутылки «шила». Мой авторитет молодого лейтенанта – Виктора Волгина мгновенно вырос у команды подводников в десятки раз. Но, главное, я сам понял, что любая задача мне по плечу. Великая вещь – вера в свои силы! Для лейтенанта это очень важно. Преодолевая трудности, мы становимся мужчинами. Так всегда было на Руси и будет. Другого пути нет!
«У моряка нет трудного или легкого пути, есть один – славный» - так учил нас адмирал .
Сентябрь 2011 года
Автор выражает признательность вице-адмиралу Виктору Решетову за помощь в создании новеллы.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус.
П.В.Левшов, Д.Е.Болтенков. Век в строю ВМФ: Авиация Военно-Морского Флота России (1910-2010). Справочник. - СПб., Специальный выпуск альманаха "Тайфун" №12, 2012. - 768 с. ил. Твердый переплет. PDF макет издания (вариант для информирования) можно скачать здесь:
3-я дивизия атомных подводных лодок СФ. Люди, корабли, события. -- Санкт-Петербург: Специальный выпуск альманаха "Тайфун" ("На страже Отчизны" №11), 2011. - 280с., ил. Мелованная бумага, мягкий переплет. PDF макет издания (вариант для информирования) можно скачать здесь: Надеюсь, издания заинтересуют и будут полезными. Мы продолжаем выпуск альманаха и в ближайшее время ожидается еще ряд новинок.
А два (они никогда не функционировали одновременно) - до 60 тысяч человек. То есть за 17 лет бесперебойного функционирования (без задержек на шторма, туманы и проч.) - всего до 510 тысяч человек, а реально - до 375 тысяч заключенных. Архивы «Дальстроя» в Магадане показывают, что за вышеуказанный период в порт Нагаево был принят «спецконтингент» в 371 тысячу заключенных. Но отнюдь не 10 миллионов, как твердила «лагерная бухгалтерия» и изыскания демписателей-свидетелей , Анатолия Стреляного, Ольги Шатуновской и Александра Солженицына. Лжесвидетелей, если уж говорить о грустной правде. А ведь кроме «спецконтингента» на колымскую землю направлялись и «вольняшки» (геологи, строители, изыскатели, летный состав, врачи и т.п. и, наконец, охранные войска); всего - до 120 тысяч человек. Следовательно, по максимуму на Колыме никогда не могло быть более 500 тысяч человек. А отсюда - «потери», если считать, что все 100% не возвращались, что уж явная чушь. Из статистики, кроме того, известно, что до 1940 года из доставленных на Колыму заключенных составляли: «политические» - до 5%, «бытовики» - до 50%, уголовники - до 45%. В период 1944-1952 годов демстатистика изменилась: «политические» (болтуны и агитаторы) — до 1%, «бытовики» (растратчики, несуны, спекулянты, аферисты и пр. ) - до 25%, ошметки войны (бандеровцы, власовцы, зеленые братья, пособники оккупантам и буржуазно-кулацкий элемент из западных регионов) - до 30%, уголовники (бандиты, воры, насильники и прочая публика) - до 40%. А если подытожить, то «совесть эпохи» Александр Исаевич соврал ни много, ни мало, а в 15 раз (как и при описаниях ужаса раскулачивания в 1929-1931 годах - тоже в 15 раз). А отговорка есть: «мне не достало документов, и я по свидетельствам жертв-очевидцев». А жертвы имеют свойство преувеличивать, и очень даже здорово преувеличивать... Неискушенному читателю вряд ли известно, что в те поры все население Хабаровского края (а Колымский край входил туда) составляло 1,5 миллиона, а все население Приморского края - 3,5 миллиона человек, которое надо было кормить.
утаил, что в 1945 году на Лубянке он был, без особого с его стороны упорства, завербован в «сексоты» и получил агентурную кличку «Ветров», и этот листочек был аккуратными «гепеушниками» подшит в его тюремное дело. Впрочем, во втором, доработанном издании «Архипа» (по-видимому, под подозрительными уколами сохранившихся свидетелей-солагерников) Александр Исаевич подправился и включил в свое жизнеповествование полупризнание, что «да», он был принудительно, под недвусмысленной угрозой «вышака» завербован, подписал листок и был окрещен кличкой «Ветров», но никогда! слышите, никогда! не работал на лагерных «кумов», прикинувшись малопамятным идиотом-придурком. Между тем есть «документик» - личный донос стукача «Ветрова» в 1952 году «куму» в Карлаге о готовящемся там восстании. По этому доносу в Карлаг прибыл летучий отряд «краснопогонников», который без всякого предупреждения открыл огонь по толпе зэков во время их построения перед разводкой на работы, где было убито свыше 200 зэков. А «товарищ Ветров»... за сутки до того исчез и... появился в Костромском лагере щадящего режима. Видимо, Александр Исаевич не знал, что о его расстрельном доносе сохранены документы и хранятся они в укромном месте, либо в каждом лагере были свои «сексоты» с тайной кличкой «Ветров». В последнее, однако, верится плохо, ибо секретно-оперативный учет в ведомстве «товарища Берии» всегда был на высоте, а любезный автор был завербован не в какой-нибудь захудалой «шарашке», а в самом центре, на Лубянке, следовательно, был «централизованный», спущенный сверху «сексот». А к таким прислушивались особо...
. Но... продолжим повествование о путешествии незадачливого Суна. В сторожке «каторжного деда» Сун просидел почти весь день. Неподвижно сидел, ибо был впущен, но не выпускаем огромной псиной-овчаркой, улегшейся у двери и скалившей зубы на малейшее шевеление незадачливого «гостя». Так и сидел на лежаке, не смея ни закурить, ни почесаться, псина грозным рыком предупреждала: «Не шевелись!» Наконец, под вечер хмурый дед ввалился с охапкой дров, выгнал пинком псину и, не глядя, пробурчал: - Там я машину остановил. Идет куда тебе нужно. В Хандыгу. Беги. «В Хандыгу!» - екнуло Суново сердце. Он схватил поклажу и выметнулся из сторожки.
На развилке действительно стояла крытая полуторка, возле топтался и хмуро пинал коренастый дядя, а рядом торчал парень с ружьем. Дядя был странного вида: обросший, в темной рваной рубашке, явно надетой на голое тело, задрипанных портках и опорках на босу ногу. «Форменный Челкаш», - подумал Сун, а вслух заискивающе заулыбался: - Говорят, вы до Хандыги? Можно с вами? - Говорят, - буркнул Челкаш и мотнул головой в сторону кузова. Сун не заставил себя упрашивать и проворненько юркнул в крытый кузов. Машина зарычала сцеплениями и рванула на солнечный закат. В кузове оказались кислородные баллоны. Сун набросил на них полушубок, положил под голову чемоданчик и начал озирать убегающую тайгу, длинные хмурые тени и клубы пыли. Баллоны противно подпрыгивали. А у кабины, в довершение ко всему, елозила принайтовленная веревками бочка, явно с бензином. Но Сун уже привык ничему не удивляться. «И покурить нельзя!» - с тоскливой покорностью подумал он, вцепившись в задний борт и подпрыгивая на беспокойных баллонах.
Незаметно подкралась ночь, а машина все ревела и прыгала по колдобинам, началась уже не колымская, а , громко именуемая «трассой». Скоро ночь сгустилась и деревья слились в одну темную враждебную массу. Сун нашел какую-то дерюгу, набросил на баллоны, сверху полушубок, пристроил под голову чемоданчик и, уже не обращая внимания на взвизги и вскрипы баллонов, уснул. И погрузился в военно-морские сны. Под утро Сун проснулся от болей в спине. Кости противно ныли. Тело охватывал дрожкий холод. А машина все шла. «Железные там, что ли?» - в сторону кабины. - «Остановиться бы, согреться, курнуть...» Наконец, когда солнечные лучи озолотили верха дерев, машина выскочила на широкий распадок и остановилась у моста, под которым бушевала речка. Невдалеке - строение. Шофер Челкаш хлопнул дверцей и, не глядя на соскочивших пассажиров, побрел в сторону строения. Сун и незнакомец с ружьем покосились друг на друга, разбрелись в разные стороны и уселись на плоских валунах у .
Шло время. Начинало припекать. Тогда Сун разулся, сполоснул ноги, выстирал носки и растянул их на камнях, а сам улегся лицом вверх и начал рассматривать бездонную синь неба. Нестерпимо хотелось есть. Но есть было нечего. А в бездонном небе плыли редкие невесомые облачка. - Э-эй! Эй, ты! - раздался от домика крик. - Да не ты (это в сторону вскочившего парня с ружьем)! Ты, Морфлот! Давай сюда! Сун недоуменно привскочил, натянул высохшие носки, надел ботинки и пошел к дому. В домике за дощатым столом с бутылками спирта и объедками жратвы сидели трое: шофер Челкаш, средних лет мужчина и женщина, явно поселенческого типа. Сун пробормотал «здравствуйте» и на приглашающий жест присел к краешку стола. - На, выпей! - пододвинул к Суну граненый хозяин. - Ешь. Рассказывай.
Сун хватанул спирта, чувствуя внутри вспыхнувший огонь, торопливо подхватил кусок жареной рыбы и закашлялся: - Я... собственно... мне в Хандыгу. Малец у меня там народился. Вот за ним и добираюсь. С самой Камчатки. Служу там. Лейтенант я. - А-а! Во-он что! - протянула женщина. - Так это про тебя слух на тыщу километров вперед гудит. Значит, молодец-отец. Не бросаешь мальца, значит. Это хорошо. Это по-нашему. Да ты ешь, ешь! И вдруг, шоферу: - Ты, Миша, вот что. Доставишь Морфлота в Хандыгу чин чинарем, понял? Этого, вербованного с ружьем, в кузов. Лейтенанта в кабину! И на обратке доложишь честь по чести, доставил мол, понял? А ты не стесняйся, ешь, ешь! Ешь и пей! Сун покраснел. Стало жарко. Он понял: этих, явно невыездных поселенцев, видимо, прошедших «огни и воды», задело за живое - за новорожденным «вольняшкой» пробирается из несусветных далей молодой и глупый, но всамделишный законный отец. Такого в колымских краях еще не было. - Это не твоя ли краля проезжала тут осенью? А мы еще думали, не из пригульных ли шальную несет? - Наверно. Моя. После института. На Камчатку не схотела. Поссорились, - опустил глаза Сун. - Ну-ну! Поссорились. Эка невидаль! А ребенка - как кутенка? - опять протянула женщина. - Поссорились, это пустяк. А за сыном, это ты хорошо поступаешь. Так ты, Михаил, понял? В целости доставишь! - Угу, - буркнул Миша Челкаш. - Ну, а теперь иди, зови того, пусть пожрет. Человек все-таки.
Вот так лейтенант Сун неожиданно для себя обрел доброхотов-союзников в глухой . Первый, родившийся вольным, на этой суровой земле! и этим вольным был сунов ребенок. Напутствуемый возгласами ставших вроде бы родными поселенцев, с доброхотным узелком харчей, Сун уселся на правое сиденье в кабине и двинулся из Приколымья в Якутию.
Как-то Борис Михайлович пригласил меня в каюту, чтобы познакомиться со мной, как со своим помощником. Он очень удивился, когда я сказал ему, что по своей специальности я военный инженер-химик – специалист по корабельным дозиметрическим установкам, приборам радиационного контроля атомной подводной лодки. И с такой военной специальностью я решил продолжить службу по командной линии, хотя по командной линии на кораблях и подводных лодках служили выпускники штурманского, минно-торпедного, ракетно-артиллерийского факультетов. А тут вдруг перед ним сидит выпускник химического факультета Каспийского Высшего Военно-Морского училища имени С.М.Кирова.
Я рассказал Борису Михайловичу, что на химическом факультете училища мы учились по «переходной программе», кроме специальных дисциплин, нам очень много часов давали по навигации, кораблевождению и мореходной астрономии. Кроме этого, после 1-го и 3-го курсов, у нас были месячные штурманские практики на надводных кораблях. В конце беседы он выдал мне два зачетных листа: первый – на допуск к самостоятельному несения ходовой вахты вахтенным офицером в соответствии с моей занимаемой должностью помощника командира, а второй – на допуск к самостоятельному управлению торпедной подводной лодкой (командирский зачетный лист). В заключение беседы он мне посоветовал сдать в первую очередь зачеты на допуск к самостоятельному несения ходовой вахты вахтенным офицером, так как я, как помощник командира подводной лодки, в море должен нести ходовую вахту. Отдельные вопросы были и в первом и во втором зачетных листах, поэтому по первому зачетному листу эти вопросы я сдавал в экипаже, а по второму – флагманским специалистам и командованию 26-ой дивизии. В конце ноября 1970 года вопросы по первому зачетному листу я сдал командирам боевых частей, начальникам служб подводной лодки и старшему помощнику командира. После собеседования со мной Борис Михайлович своим приказом по кораблю допустил меня к самостоятельному несению ходовой вахты вахтенным офицером подводной лодки, а до этого были неоднократные выходы в море, где вахту я нес под наблюдением Бориса Михайловича, как в надводном, так и в подводном положении. При этом он тактично учил меня практическим вопросам управления подводной лодкой в надводном и подводном положении. Одной из задач «Плана Боевой подготовки экипажа «К-122» на 1971 год» определялось участие в октябре месяца в торпедной атаке отряда боевых кораблей (условного противника) на приз Главнокомандующего ВМФ СССР. Поэтому с 01 декабря 1970 года Борис Михайлович начал проводить в часы, определенные недельным распорядком дня, командирскую подготовку со всем офицерским составом, изучая корабельный состав вероятного противника, его тактику действий, а также тактико-технические характеристики средств обнаружения и поражения.
Особенно Борис Михайлович обращал большое внимание на изучение тактики действий противолодочных сил в составе авиационно-ударных групп, отрядов боевых кораблей, конвоев вероятного противника и преодоление их ПЛО. При этом использовались различные формы занятий: семинары, тактические летучки и групповые упражнения. Особенно было интересно изучать организацию, характеристику сил и средств противолодочного наблюдения на Тихоокеанском театре военных действий, ведь при этом использовались данные разведки ВМФ СССР. Кроме этого два-три раза в неделю командир проводил тренировки корабельного боевого расчета по выходу в торпедную атаку по одиночным надводным или подводным целям, а также по авиационно-ударным группам, отрядам боевых кораблей и конвоев вероятного противника, идущих переменным курсом, в учебном центре дивизии. Каждая тренировка предварялась опросом тактико-технических данных кораблей и подводных лодок вероятного противника, его оружия и радиотехнических средств. После каждой тренировки он тщательно проводил разбор действий каждого члена корабельно-боевого расчета с выставлением индивидуальных оценок. С каждой тренировкой наша подготовка повышалась, и члены расчета чувствовали себя все увереннее. Эти занятия по командирской подготовке и тренировки по выходу в торпедную атаку по надводным, подводным и прочим целям носили для меня, как помощника командира, большое познавательное значение, ведь многими вопросами по ранее занимаемой должности мне не приходилось заниматься, я их просто не знал. Для меня были новыми многие прописные истины торпедной стрельбы, которые я не получил во время учебы в училище и в первые годы службы на подводной лодке. Например, торпедный треугольник – треугольник, образуемый на плоскости линиями, соединяющими взаимное расположение атакующего корабля, производящего стрельбу прямоидущей торпедой, места цели в момент залпа и точкой встречи торпеды с целью, а также элементы торпедного треугольника: угол упреждения, угол встречи торпеды с целью и курсовой угол цели в момент стрельбы торпедой.
Большую помощь в понятии торпедной атаки и в правильном маневрирования подводной лодки в зависимости от курсовых углов цели и дистанции до неё оказал старшина команды торпедных электриков мичман Ю.Копытко, обслуживавший систему «Торпедный автомат стрельбы – «Ленинград-1м». Это была в то время самая совершенная система счетно-решающих приборов, решающая задачи торпедной стрельбы, в вычислении данных стрельбы, вводе их в торпеду, в занятии атакующей подводной лодкой расчетной позиции и производстве залпа. Насколько это была совершенная система говорит то, что ее алгоритмы были заложены в будущем при создании боевых информационных систем, решающих задачи торпедной стрельбы на атомных подводных лодках последующих поколений. Я благодарен Борису Михайловичу, а также командиру минно-торпедной боевой части старшему лейтенанту Феликсу Гринбергу и мичману Юрию Копытко за то, что они стали для меня первыми наставниками в вопросах устройства, боевого применения торпедного оружия. Я был подготовлен по этим вопросам, как для сдачи зачетов на самостоятельное управление АПЛ, так и к учебе в г. Ленинграде на командном факультете 6-х Высших Специальных Офицерских ордена Ленина классах ВМФ, где полученные знания и навыки я укрепил, расширил на кафедре «Боевого использования торпедного оружия». В течение декабря 1970 года электромеханической службой 26-ой дивизии шло согласование документов по проведению перегрузки активных зон реакторов обоих бортов нашей подводной лодки, а также замене отсеченного по «воде» и «пару» во время государственных испытаний парогенератора № 7 реактора правого борта. В конце января я убыл решать вопрос о выделении места для размещения нашего экипажа в поселок Чажма с командиром 151-го Дивизиона ремонтирующихся АПЛ капитаном 2 ранга К.Шопотовым.
С первых минут общения с ним я понял, что прав был наш командир, преждевременно направивший меня для решения этого вопроса, так как капитан 2 ранга К.Шопотов поставил вопрос о проведении заранее ремонта выделяемых помещений для нашего экипажа до прибытия подводной лодки на перегрузку активных зон реакторов. С боцманом мичманом В.Матвеевым, который непосредственно руководил ремонтом, работало пять матросов. Ремонт двух кубриков для личного состава, кают для офицеров и мичманов, а также камбуза, столовой для матросов и мичманов, кают-компании для офицерского состава, гальюнов был закончен к прибытию подводной лодки на перегрузку 01 февраля 1971 года. Во время этого ремонта под контролем капитана 2 ранга К.Шопотова я прошел настоящую школу проведения ремонта помещений для экипажа в условиях плавказармы. Он пролез все «шхеры» помещений, заставил нас выгрести весь хлам, грязь, все трещины зашпаклевать и покрасить. Все это я оценил потом, когда в конце апреля 1971 года нам пришлось во время перегрузки реакторов сдавать штабу 26-ой дивизии задачу Л-1 «Организация службы. Приготовление подводной лодки к бою и походу». За содержание помещений на подводной лодке и в плавказарме нам поставили оценку «хорошо». Даже в заводе Борис Михайлович планировал командирскую подготовку и 1 раз в неделю проводил тренировку КБР в учебном центре дивизии, заказывая для доставки нас крытую грузовую машину из Чажмы в .
После окончания перегрузки активной зоны реакторов и установки нового парогенератора подводная лодка в конце мая 1971 года под дизель-генераторами перешла в базу. По возвращению в базу ушел в отпуск для поступления в Военно-морскую академию наш командир электромеханической службы капитан 2 ранга Л.Полищук. Он успешно сдал вступительные экзамены и поступил в академию. Вместо него исполняющим обязанности был назначен капитан 3 ранга Ю.М.Шлыков, командир дивизиона живучести с одной из подводных лодок дивизии, а с августа, когда Леонид Полищук был зачислен в академию, он был назначен постоянно. По семейным обстоятельствам перевелся в Учебный центр ВМФ в г. Сосновый бор командир 1-го дивизиона капитана 3 ранга Г.М.Огарков, на его место назначен наш командир турбинной группы капитан-лейтенант Б.А.Завьялов. Летнее время для нашего экипажа был напряженным, часто выходили в море, сдавая задачи «Курса боевой подготовки атомных подводных лодок». В результате постоянных тренировок корабельного боевого расчета подводной лодки, как в море, так и в кабинете торпедной атаки учебного центра дивизии, мы имели высокие результаты выполнения торпедных упражнений. Все практические торпедные стрельбы в море экипаж выполнил с оценками «хорошо» и «отлично», чего не было при прежнем командире капитане 1 ранга В.Копьеве. Успех торпедной атаки подводной лодки по надводным кораблям, подводным лодкам противника, идущих переменным курсом, зависит от отработки и подготовки всего корабельного боевого расчета, от точности определения элементов движения цели штурманом, операторами боевого информационного поста и системы «Ленинград-1М», а также от правильной оценки командиром позиции залпа и своевременном занятии ее. Все это позволило экипажу в октябре 1971 года успешно выполнить торпедную стрельбу практической торпедой и занять второе место на приз Главнокомандующего ВМФ СССР по торпедной атаке отряда боевых кораблей. Почетная грамота от командующего ТОФ «Атомной подводной лодке «К-122», занявшей второе место на приз ГК ВМФ по торпедной подготовке в 1971 году», был вручен Борису Михайловичу 5-го ноября 1971 года на торжественном собрании в честь 54-ой годовщине Великой Октябрьской социалистической революции.
В конце 1971 года наш экипаж подводной лодки успешно совершил 45-ти суточное плавание на боевую службу в западную часть Тихого океана, замечаний по работе материальной части не было. За время автономного плавания я все свободное время от ходовой вахты отводил подготовке к сдаче вопросов по зачетному листу на допуск к самостоятельному управления подводной лодкой. Командованием дивизии мне было разрешено в дальнем походе зачеты по командирскому листу сдавать заместителю командира дивизии капитану 1 ранга Л.Сучкову, который ходил с нами старшим похода. В апреле 1972 года после окончательной сдачи теоретических, практических вопросов флагманским специалистам и командованию соединения я сдал экзамены комиссии и в начале мая 1972 года приказом командующего Тихоокеанским флотом был допущен к самостоятельному управлению атомной подводной лодкой проекта 659Т. До сих пор стоит перед моими глазами строй экипажа, перед которым Борис Михайлович зачитал выписку из приказа командующего Тихоокеанским флотом о допуске меня к самостоятельному управлению подводной лодкой и вручил мне знак «Командир ПЛ». Его пожелание закончилось словами, чтобы всегда под килем подводной лодки были 7 футов. И оно всегда сбывалось в процессе всей моей службы. Это было самым незабываемым событием в моей жизни!
В 1972 году к 23 февраля, ко дню Советской Армии и ВМФ, нашему командиру Борису Михайловичу Малькову было присвоено воинское звание «капитан 1 ранга». Это событие было радостным не только для него, но и для нас, оно было как бы заслуженной оценкой состоятельности нашего экипажа, как боевой единицы 26-ой дивизии и Тихоокеанского флота. После боевой службы экипаж приступил к планово-предупредительному осмотру и ремонту материальной части силами личного состава экипажа и специалистами судоремонтного завода «Восток». В этот же период посменно были отправлены в отпуск офицерский состав и мичмана экипажа. В апреле 1972 года наш старший помощник командира капитан 2 ранга В.Г.Пушкарев был назначен командиром подводной лодки «К-45», а на его место пришел капитан 3 ранга А.Гурьев, помощник командира с подводной лодки 26-ой дивизии. В конце мая 1972 года после окончания ремонтных работ экипаж сдал задачу Л-1 «Организация службы. Приготовление подводной лодки к бою и походу» с оценкой «хорошо». В начале июня подводная лодка вышла в море в районы боевой подготовки для подтверждения задачи «Курса боевой подготовки атомных подводных лодок». На этом выходе в море экипаж подтвердил все задачи с оценкой «хорошо» и «отлично». В море в сложной обстановке члены экипажа не терялись, бдительно и уверенно выполняли свои обязанности на боевых постах и командных пунктах. А примером этого явились действия по ликвидации предпосылки большой радиационной аварии с 1–м контуром реактора правого борта, которая произошла на восьмой день похода. Реакторные установки обоих бортов в этот период работали в штатном режиме на мощности 20%. Вахтенный реакторного отсека при осмотре работающих механизмов обнаружил посторонний шум в верхней части электродвигателя главного циркуляционного насоса п/б, доложил о замечании на пульт главной энергетической установки. Командир 5-го отсека капитан-лейтенант Л.Гаврилов по приказанию пульта главной энергетической установки прибыл в отсек и спустился вместе с вахтенным на 2-ой этаж для осмотра электродвигателя главного циркуляционного насоса п/б. Через некоторое время в отсек прибыл командир 1-го дивизиона капитан 3 ранга Б.Завьялов. В результате внешнего осмотра по работе электродвигателя главного циркуляционного насоса реактора п/б замечаний не обнаружено.
После утреннего подъема экипажа и подготовки к завтраку на выносном приборе радиационного контроля в 3-м отсеке на приборе № 15 корабельной дозиметрической системы сработала световая и звуковая сигнализация превышения предельно-допустимой концентрации по радиоактивным газам и аэрозолям на 2-м и 3-м этажах реакторного отсека. Вахтенный инженер-механик подводной лодки капитан 3 ранга Булат Джумагалиев (командир дивизиона живучести) уточнил в центрально-дозиметрическом посту о причине срабатывания сигнализации по превышению предельно-допустимой концентрации по газам и аэрозолям на 2-м и 3-м этажах реакторного отсека. Вахтенный центрально-дозиметрического поста старший лейтенант В.Ким доложил, что он разбирается с причиной превышения концентрации по радиоактивным газам и аэрозолям в реакторном отсеке. Вахтенный инженер-механик капитан 3 ранга Булат Джумагалиев сразу доложил об этом командиру подводной лодки и по его приказанию объявил сигнал: «Радиационная опасность. Зона строгого режима реакторный 5-й отсек. Средства защиты в зоне строгого режима ИП-46, КЗМ. Личному составу 5-го отсека покинуть отсек, перейти в 4-ый отсек через тамбур-шлюз. В остальных отсеках АПЛ средства защиты перевести в положение «наготове». После моего прибытия в 3-й отсек на Главный командный пункт Борис Михайлович приказал мне, чтобы я после всплытия лодки в надводное положение, убыть через кормовую надстройку и аварийно-спасательный люк 8-го отсека в центрально-дозиметрический пост, расположенный в 7-й отсек, и, как бывший начальник службы радиационной безопасности, помог старшему лейтенанту В.Киму разобраться с причиной превышения концентрации по радиоактивным газам и аэрозолям на 2-м и 3-м этажах реакторного отсека. После всплытия в надводное положение, используя страховочный пояс, я прошел по кормовой надстройке к аварийно-спасательному люку 8-го отсека, который открыли по команде с мостика. После прибытия в 7-й отсек на центрально-дозиметрический пост я убедился по показаниям приборов корабельной установки дозиметрического контроля, что сигнализация на центральном приборе дозиметрической установки сработала по тем же каналам, что и на приборе № 15 Главного командного поста. Для подтверждения достоверности срабатывания сигнализации и показаний концентрации радиоактивных газов и аэрозолей установки я предложил Борису Михайловичу послать дозиметриста мичмана Б.Хромова в реакторный отсек для отбора пробы воздух и определения концентрации радиоактивных газов и аэрозолей на 3-м этаже реакторного отсека.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус.
