Седины наши зеркало покажет, Часы – потерю золотых минут. На белую страницу строчка ляжет – И нашу мысль увидят и поймут.
В.Шекспир.
Хочется надеяться на неразрывную связь времен, с нашими детьми, родными, друзьями и чтобы дела и мысли были правильно поняты – в этом и есть счастье и смысл жизнь. Ну, здравствуй, здравствуй, Великий город на Неве, наш нежно любимый Ленинград – город морской и боевой Славы! Город – наших грез и надежд, город из камня и неба, сплав достижений и традиций, славы военных эпох. великой музы и культурного наследия. Все эти долгие годы ты был всегда с нами! За двадцать лет разлуки с тобой мы не посрамили твоей доблести. Вернулись к тебе состоявшимися, ответственными людьми, просолёнными тихоокеанскими штормами, закаленными ветрами перемен и надежд. Принимай нас из наших долгих дальневосточных странствий, постарайся быть к нам благосклонным, а мы постараемся не запятнать страничку твоей славной летописи.
Когда, волненьями судьбины В отчизну брошенный из дальних стран чужбины, Увидел, наконец, Адмиралтейский шпиц, Фонтанку, этот дом... и столько милых лиц...
К. Батюшков. («Странствователь и Домосед»)
В доме на Мойке, напротив арки Валлена-Деламота над каналом Новой Голландии, нас ждали. Радостная встреча с Мумкой, дедом Алешей, Оксаной (тетей Эрика), остальными его родственниками состоялась. У меня никого не осталось, кроме моей старшей сестры Тамары, с французской фамилией Андре, которая жила и живет в городе нашей молодости – Владивостоке, там же живет моя младшая племянница Галина – преподает в Университете, старшая племянница – Татьяна со своей дочерью Олюшкой живут в Москве. В трехкомнатной квартире на Мойке, полученной взамен разрушенной на Зверинской улице в годы блокады, проживали родители Эрика, Оксана и нас четверо. Стало тесновато, но ведь временно, мы имеем льготы на получения жилья, а в тесноте – не в обиде. Боже, какие открылись возможности! Работа – на любой вкус; развитие детей – на выбор: «...драмкружок, кружок по фото и к тому же петь охота...» (Агния Барто), выбирай любой, были бы желание и время, рядом с домом, за углом, в желанной моей Пятилеточке. Мне захотелось все и сразу, дети отказались от всякого развития и распорядились собой сами. К счастью, ненадолго, пока я не устроилась во дворец им. Первой Пятилетки. Видимо, сказалось их обязательное участие во всех мероприятиях в Советской Гавани. В общем, всем нам долго раздумывать не пришлось. Эрик приступил к своим новым обязанностям старшего преподавателя в ВВМУ имени А.С.Попова, на кафедру кораблевождения, передавать свой опыт молодежи, ходить с ними по морям и океанам – благородное и нужное дело. У него это всегда получалось отлично, и последние двенадцать лет своей военной службы он возглавлял кафедру, в общем, в своей стихии. Дети поступили в школу № 259, Игорек сам себя устроил в спортивный клуб «Орленок», занимался с пятого по десятый класс, ставя личные и городские рекорды, на большее не позволяло его падающее зрение. Спасибо его тренеру, который вник в его ситуацию, снимал нагрузки. Юлишка со второго по девятый класс занималась в хореографическом коллективе, у совершенно чудного педагога Генриетты Мироновны Бржезовской, ученицы великой балерины А.Вагановой, чье имя носит Ленинградское хореографическое училище. Позднее, неожиданно для нас, Юлишка прошла по городскому конкурсу в детский хор Театра оперы и балета имени С.М. Кирова – «Мариинку», который периодически проходил по всем школам нашего города. Об этом мы узнали по официальному приглашению родителей на первое занятие детского хора, принятых по конкурсу школьников, 22 февраля 1975 года в 18 часов.
Её сильный голос поражал нас с пеленок, Мумка закрывала уши, выбегала из комнаты со словами «Имма Сумак по заявкам радиослушателей!» А плакала она красиво, раскатисто, со вздохами: «Ах - а-ха-ха-ха!» и слезы – крупные жемчужины. Она требовала к себе внимания. Жаль, через два года мы оставили свой вокал по семейным обстоятельствам: некому было выезжать с ней на гастроли. К тому же, мы получили квартиру в Купчино, и возить её на репетиции на Театральную площадь стало не с руки.
Мумочка – Марина Наполеоновна – любимая бабушка Юлишки и Игорька.
Ну, а что же со мной? Как всегда до банальности просто. Чтобы быть рядом с детьми, устроилась на работу во Дворец моей мечты, построенный на месте Литовского рынка. Создание этого рынка связано с именем архитектора Джакомо Кваренги. Само здание ДК пятилетки – образец конструктивизма – было построено в тридцатые годы, архитекторы Митурич Николай Александрович и Макашов Василий Павлович. В 1955-1956 гг. дворец переконструировали – появились колонны, портик, центральный вход с ул. Декабристов – Сталинский ампир, что особенно уникально, перестраивал здание тот же архитектор Митурич Николай Александрович.
До самой перестройки Дворец был любим и популярен не только ленинградцами. ДК славился большой просветительской работой, народным творчеством, самодеятельными театрами, создателями, которых были: артист Федор Михайлович Никитин, режиссер Фильштинский, Юношеская драматическая студия под руководством его основателя, режиссера, педагога – Зиновия Борисовича Подберезина и Заведующей детским отделом Розой Николаевной Сафроновой. Многие знаменитые актеры, режиссеры, художники начинали свой путь с этих подмостков. Пятилетка была для всех ленинградцев театральным местом с уютным театральным залом на тысячу сорок два места, удобными бархатными креслами из карельской березы. Зритель без напряжения мог видеть и слышать с любой точки большого зала и балкона. Огромная хрустальная , которую привез после реконструкции дворца из Чехословакии первый директор Н.В.Чмутин, играла всеми цветами радуги, завораживала своих гостей, которые с таким трудом приобрели билеты на спектакли театров: Таганки, Современника, Малой Бронной, Паневежца, Французского театра Жан-Луи Барро и, не веря своему счастью, предвкушали открытия занавеса. Благодаря своему директору, высочайшему профессионалу – Иосифу Ефимовичу Шклярову, его прекрасно воспитанному обслуживающему театральному персоналу, администратору Людмиле Александровне Денисовой, этот театр не имел себе равных. Не зря сцена Пятилетки была основной площадкой нашего горячо любимого, великого мастера Аркадия Исааковича Райкина, где отмечали его семидесятилетие. А эти удобные фойе с самыми вкусными буфетами!
Кто не помнит любимое гостями, студентами, родителями, работниками ДК кафе «Рыбка», получившее название благодаря самому большому аквариуму с экзотическими рыбками и попугаями, куда привозили детей на экскурсии со всего города. С этого самого места началась и моя жизнь во Дворце. Знакомя своих детей с детским творчеством, любуясь заморскими рыбками в фойе лекционного зала, совершенно нечаянно «споткнулась» об элегантного представительного, я бы сказала красивого, мужчину средних лет. Извинившись, продолжила свой обзор. Через минуту услышала приятный голос, вопрошающий мое впечатление о детских кружках и интерьерах зала. После чего последовало предложение поработать в качестве кого-либо в его Дворце. На что я, шутя, ответила только в качестве директора. Тут же последовал ответ: «Место директора занято, могу предложить руководителем Детского отдела, выполняющего функции большого Дворца, с одной разницей: у меня взрослые, у Вас – дети и родители». Так неожиданно для себя, благодаря мужской логике и немалого риска для самого Директора Дворца Юрия Вознесенского, я бросилась с головой в этот снежный детский ком, и чем быстрее он катился, тем больше становился он. Вот где поле деятельности, вот где размах, вот это – забота, вот это – ответственность нашего государства за гармоничное развитие детей и трудных подростков города Ленинграда и всех детей страны!!! На подрастающее поколение работали все обкомы, горкомы, райкомы партии и профсоюзов, Управление Народного Образования и Культуры, творческие союзы, театры, музеи, Планетарий, Ленконцерт со своим большим детским отделом. А также: Дворец Пионеров имени А.А.Жданова, Дворцы профсоюзов, клубы по месту жительства, все предприятия города, Детские туристические станции, Станции юных натуралистов, Детская железная дорога – 27 км, которая готовила будущих специалистов железнодорожного сервиса. Без чего мы не могла обойтись, так это – без родного Флота. Объединенный совет ветеранов Флота, ветеранов Подводников, ветеранов Юнг Военно-Морского Флота, с его бессменным Председателем – капитаном 1 ранга Сергеем Сергеевичем Шаховым – кто как не они были в ответе за патриотическое воспитание.
, комиссар школы соловецких юнг, начальником политотдела СВВМИУ.
От таких возможностей голова шла кругом, душа стремилась ввысь – голубем, парила на одном дыхании все пятнадцать лет, борясь за самых лучших детских педагогов, многих из них воспитывали сами, практически все отличались красочностью своего предмета, духовным максимализмом и великим терпением.
Пора творчества к ней подступила: Знаменитости, дети, друзья... И творила она, ох творила! Разобраться по сей день нельзя. Но зато Ваш Дворец весь сияет – Пятилеткины ваши мечты. А директор живет и не знает, Что директор давно уже Ты!
Уже прошли . Скоро Кронштадт. На обратном пути нас сильно качнуло. В плавании мы здорово возмужали. И хотя мы и были еще способны повозиться вечером в кубрике, помять друг другу бока — энергия так и била ключом, — но никто из нас больше не совершил бы, скажем, побега от стрижки и не позволил бы себе какой-либо мальчишеской выходки. Я не решился бы больше на то, что, не задумываясь, натворил бы в прошлом или позапрошлом году. «А ведь мы уже взрослые», — говорили мы в Нахимовском, когда нам было всего по пятнадцати лет. Мы ошибались. Тогда мы не были ни взрослыми, ни настоящими моряками. Да и теперь мы еще только становились взрослыми. Многим мы были обязаны нашим воспитателям; лишь в плавании я понял, что Вершинин болеет за каждого, беспокоится не только о том, чтобы все хорошо учились и не нарушали дисциплины, но и о том, чтобы никто не хворал, не свалился бы с мачты. А Глухов? — Вы помните наш прошлогодний разговор, Рындин? — спросил он меня. — Вы тоже еще сомневались, сможете ли стать секретарем комсомольской организации, боялись — не справитесь. А ведь справились? Вам всегда и во всем помогали товарищи комсомольцы; партия вас учила не принимать опрометчивых решений, относиться бережно, чутко к людям. И что же? Разве можно узнать Лузгина, Бубенцова? Коллектив перевоспитал их, и они не вернутся к своему незавидному прошлому. А Серегин? Придя к нам неподготовленным, он сказал, кажется, Фролу Живцову: «Мне помогут освоиться и стать моряком комсомольцы, товарищи с флота». Помогли; его не отличишь теперь от «старослужащих». Да и вы сами, Рындин, и ваш друг Живцов тоже выросли, возмужали... И Живцов, кажется, излечивается от своего зазнайства... Да, я не тот, каким был, когда воображал, что, окончив Нахимовское, стал моряком! Моряком я еще настоящим не стал, но зато узнал многое из того, что полагается знать моряку, и не только из руководств и уставов, но и на собственном опыте. Меня не удивит больше ни жар котлов, ни гул машин, ни погрузка угля, ни лазанье по вантам, когда корабль раскачивается на волне... Глухов продолжал: — Вы преодолеваете трудности, боретесь с остатками расхлябанности, несобранности, мальчишества. А это, — он улыбнулся, — я бы сказал, гораздо труднее, чем идти по гладкой дорожке. Само собой разумеется, вам обоим еще много надо над собой поработать, чтобы прийти к той цели, к которой вы, я знаю, стремитесь... «Да, — думал я, слушая Глухова, — я стремлюсь стать, как отец, коммунистом, но я еще способен на необдуманные поступки, не разбираюсь еще как следует в людях, сужу о них сгоряча, бываю несдержанным и могу обидеть даже лучшего друга... Все эти качества неприемлемы для коммуниста...» И, словно отвечая на мои мысли, Глухов сказал:
— Я убежден, что вы к цели придете, уверен, что ничем не запятнаете того , которое будете носить, — и я не откажу вам в рекомендации... — Мне и Живцову? — воскликнул я. — Ну, разумеется, вам и Живцову. Он получил хороший урок на всю жизнь... «И все же, — решил я, — я приду за рекомендацией только в тот день, когда смогу оказать с полной уверенностью: — Я вас, товарищ Глухов, не подведу».
Глава третья. НА КАТЕРАХ
В отпускных билетах у меня и у Фрола было написано: «Севастополь». Отец ждал нас. «Многие офицеры, старшины и сверхсрочнослужащие матросы помнят вас мальчиками и от всей души хотят повидать вас и проверить ваши морские качества, — писал он в ответ на мое письмо. — Я буду рад, если смогу сообщить командованию училища об отличной подготовке курсантов Рындина и Живцова».
Мы зашли на . Фрол ушел вниз в магазин — купить чего-нибудь на дорогу, и мне стало не по себе. Здесь все напоминало о маме — ее носовой платок на тумбочке в спальне, пустой флакон, пахнущий ее любимыми духами, увядший прошлогодний букет цветов в вазе... Я заходил домой только взять что-либо из вещей. Кукушка давно уже не куковала — ее некому было заводить. Мне спокойнее жилось в училище среди товарищей, а еще лучше — на корабле. Как мне хотелось бы заглянуть в свое будущее! В далекое? Нет, в самое близкое! Что со мной будет, когда я окончу училище? Куда меня пошлют? На Север, на Балтику, на Тихий океан или на Черное море? Кстати, есть еще Каспий, есть Амурская флотилия и другие. Привалит ли небывалое счастье — и я попаду в свое соединение, на торпедные катара? А Фрол, мой лучший друг Фрол, будем ли мы и дальше с ним неразлучны? Не попадем ли в различные соединения, а может быть — на разные моря? Хлопнула дверь. Это был Фрол, нагруженный колбасой, маслом, сыром и булками. — Харч обеспечен! — сказал он совсем как тогда, во время войны, когда пришел на вокзал, взмокший, с жареной курицей подмышкой. — Собрался? Пошли на вокзал! На желающих уехать было много, а свободных мест в поезде мало. Но Фрол заявил, что «для моряка не существует препятствий». Взяв наши отпускные, он исчез, оставив меня в переполненном зале, и через полчаса явился с билетами. — Плацкартные, Кит!
Фрол никогда не терялся даже в самой напряженной обстановке. Через час мы пили в вагоне чай, и он занимал разговором соседей: бухгалтера в пенсне, старика-агронома и двух девушек, ехавших в Ялту. Во всех историях, рассказанных Фролом, он был, разумеется, главным героем. И девушки даже пригласили его к себе в гости. Время шло незаметно; на третье утро в Симферополе мы простились с соседями. За окнами замелькали горы, сады. Поезд нырнул в тоннель, под потолком загорелись лампочки, нас обдало густым едким дымом. Тоннель следовал за тоннелем, потом в окно брызнул яркий солнечный свет, и открылась глубокая спокойная бухта под синим небом. — Смотри-ка, Кит, «Севастополь» и «Красный Кавказ»! А наш «Нахимов», наверное, в плавании... Бухта исчезла, словно захлопнулся объектив фотоаппарата, и несколько минут вагон покачивало среди белых скал; вдруг поезд резко остановился. — Приехали! Мы пошли в город. Повсюду лежали груды инкерманского камня. Дома стояли в лесах и в строительной пыли. Фрол повторял: «Вот он, мой ! Ты знаешь, Кит, что такое наш Севастополь?»
Еще бы не знать! Столица моряков, израненная и разрушенная — в первый раз ядрами, а во второй — авиабомбами и тяжелыми снарядами дальнобойных орудий. И дважды Севастополь возрождался, как феникс, из пепла. Перед нами был дом с мраморной доской: здесь жил когда-то Нахимов. А вот на бульваре, высоко над городом, — строители севастопольских укреплений, отлитые из бронзы. Во время войны памятник был изувечен осколками. Теперь снова вокруг него все зеленело, и на песке возились веселые ребятишки — послевоенное поколение севастопольцев. Можно часами ходить по истертым каменным трапам с избитыми, в выбоинах, ступеньками, любоваться новыми домами среди развалин, морем, которое видишь повсюду — то зажатое откосами бухт, с кораблями у пирсов, то широкое, открытое, синее, искрящееся до самого горизонта. В Севастополе море неотделимо от города; бухты врезаются в город, перезвон склянок залетает в дома, а свист боцманских дудок слышен на улицах. Белое и синее — цвета Севастополя: белое — форменки, кители, чехлы на фуражках, лестницы, стены домов, прибрежная пена, из которой поднимается памятник погибшим кораблям, синее — море, полосы на тельняшках, воротники, тени на белых камнях, полосы на развеваемых ветром флагах... Нет другого такого города в мире! Враги убили Нахимова, Корнилова, Истомина, убили тысячи русских солдат и матросов, но победить Севастополь они не могли. Моряки потопили свои корабли, установили корабельные пушки на бастионах и держались одиннадцать месяцев.
Через девяносто лет Севастополь снова был осажден — на этот раз ордами гитлеровцев. Но враги не смогли победить Севастополя: наши советские люди — такие, как командир Фрола Русьев, как Серго — отец Антонины, мой отец, черноморцы — матросы и офицеры, знали, что с ними — весь наш советский народ. И севастопольцы, обвязавшись гранатами, останавливали фашистские танки. Расстреляв все снаряды, взрывали свои батареи и на себя вызывали огонь, чтобы уничтожить вместе с собой нахлынувшую вражескую орду (так поступил командир легендарных зенитчиков на Северной стороне — Пьянзин). И в самые тяжелые дни защитники непобедимого города узнали: главнокомандующий ставит их, севастопольцев, в пример всей нашей армии и всему народу... Отец мне рассказывал, как они слушали этот приказ — и не мог сдержать слез... Теперь мы видели дважды возродившийся город:
Севастополь — город славы, Вознесенный на холмах, В испытаньях величавый И блистательный в боях...
Он снова становился тем Севастополем, о котором сложено столько легенд и песен! На бульваре, над морем, все зеленело, цвело, все радовалось солнцу. Катера веселой стайкой выходили за боновые ворота, оставляя за собой разбегающуюся волну. — Эх, жизнь! — вдыхал Фрол морской соленый воздух. — Эх, Кит, Китище, Китович, до чего хорошо! Мы опустились по каменному трапу к пирсам Южной бухты и разыскали небольшой транспорт «Дельфин». Нас встретил молодой вахтенный офицер, разрешил пройти, и матрос повел нас к командиру соединения. Мы доложили ему о своем прибытии. Выслушав, он расцеловал нас и предложил садиться. Две двери, прикрытые синими бархатными портьерами, вели в спальную и в ванную. Синие шелковые занавески шевелились возле иллюминаторов. На письменном столе стоял портрет матери в ореховой рамке — ее последний портрет.
Отец расспрашивал об , вспоминая знакомых преподавателей, очень смешно изобразил нашего добряка-«навигатора», во время классных прокладок бурчавшего: «Тоните, тоните, идите ко дну, я вас спасать не буду», — расспросил, где мы проходили практику; потом сказал: — Запомните: за вами будут наблюдать десятки внимательных глаз. Мы направили вас учиться и теперь хотим проверять, оправдались ли наши надежды. На месяц тебе, Кит, придется забыть, что ты — мой сын, а я — твой отец. Я здесь — строгий и требовательный командир. Ты сам понимаешь, что тебе я тем более не дам спуску. Я и себе спуску не даю, — добавил он, улыбнувшись. — У вас здесь будет много свободного времени, — продолжал он, — вы ведь в отпуску, не на практике — и я вам советую побольше читать. История торпедных катеров, история нашего соединения, боевые подвиги катерников, наконец, мои личные записи, — показал он на книжный шкаф, — в вашем распоряжении. Вам будет предоставлена возможность походить на катерах. Андрей Филиппович, начальник штаба, подробно вас ознакомит со всем. Русьев — в море, увидите его завтра. А теперь, — сказал он, — идите, разыскивайте своих друзей, знакомьтесь, обзаводитесь новыми. Он нажал кнопку. Вошел вестовой. — Проводите товарищей курсантов в сорок третью каюту, — приказал отец. — Обедаете сегодня у меня, — сказал он нам. Когда матрос и Фрол вышли, отец задержал меня: — Ты сходил на кладбище? — Да, перед самым отъездом. Я отнес цветы. — Хорошо сделал. Он кинул быстрый взгляд на портрет. — Ну, иди.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
Так долго хотел написать о Кипре, и так же долго себя отговаривал. Потому что дело-то не в Кипре — Кипр всего лишь маленький прыщик на дородном теле глобальной экономики. Дело всё в том, от какой чумы этот прыщик произошел.
Сначала немного истории. Кипр, как ни странно, очень похож на русскую зиму, которая, как известно, приходит неожиданно. И нам сейчас втирают очки, говоря, что кипрский кризис начался чуть ли в понедельник. И вы сейчас увидите, насколько это не так. Первый кредит на поправку финансового здоровья Кипр получил от России аж в декабре 2011 года, и любому человеку, который наизусть знает запах денег, этого сигнала было достаточно, чтобы вывести свои деньги с острова, например, в Лихтенштейн. И надо сказать, что к середине лета прошлого года многие россияне так и сделали — предпочли княжеский флаг кипрской свободе. Так что неожиданностью тут и не пахнет.
Исторически начало кипрского кризиса связывают с тремя странами — Россией, Сирией, Ираном, за которыми на приличном расстоянии в неприличной позе стоят США. Дело было так. Сухогруз «Мончегорск», принадлежащий российскому судовладельцу и плавающий под кипрским флагом, перевозил из Ирана в Сирию 92 контейнера со взрывчаткой. Этот факт не укрылся от американского недремлющего ока, и США так посоветовали Кипру перехватить груз, что маленький Кипр не смог отказаться и груз перехватил. Контейнеры выгрузили на причалы военно-морской базы, находящейся между Лимассолом и Ларнакой. По свойственной южным людям забывчивости два с половиной года о контейнерах, которые лежали под открытым небом, никто даже не вспоминал, пока ранним утром 11 июля 2011 года вся эта взрывчатка не взлетела на воздух. Это был четвертый по силе неядерный случайный взрыв за всю историю человечества, который унес жизни 12 человек, включая командующего кипрским флотом и командира базы. Вместе с контейнерами на воздух взлетели 10% всей кипрской экономики, т.е. что-то около 3 миллиардов долларов, и уже зримый кризис начался. Только ущерб, нанесенный находившейся рядом электростанции, оценивался в 900 миллионов долларов. Эта авария привела к веерным отключениям электричества, что еще больше усугубило ситуацию.
Это пока еще факты, лежащие на поверхности и для своего понимания не требующие особых финансовых знаний, без которых я постараюсь провести вас до конца статьи. Сначала развеем один миф. Многие думают, что, если положить деньги в банк, то они там будут лежать. Их там нет. На конец операционного дня в хорошо управляемом банке денежные остатки должны быть равны нулю. Это в идеале. На самом деле в банке немного лежит, чтобы было с чего начать следующий день. Так сколько же денег было на Кипре? Любая сумма, которую называют сегодня, не может быть верна, потому что ее никто не знает. Я назову вам примерную цифру, которая тоже не точна, но дает представление. Общее количество вкладов в кипрских банках равно почти девяти ВВП страны (!). Для любого финансиста, которому не чужда христианская этика, только этой цифры достаточно, чтобы даже близко не подходить к Кипру. Но это не сами деньги, это обязательства банков и, в конечном счете, государства вернуть деньги по первому требованию вкладчиков.
Природа денег такова, что, если в каком-то месте они накапливаются, в другом месте обязательно находится кто-то, кто на эти деньги уже заранее посягает. Сегодня самой распространенной схемой посягательства является финансовая мода брать в долг. Но в долг дают не больше, чем ты уже вложил в какую-нибудь экономику за рубежом. Скажем, Китай разместил свои средства за рубежом на почти три триллиона долларов, значит, он может рассчитывать на несколько меньшую сумму иностранных инвестиций. То же самое и с Кипром. Сначала ему внушают, что нужно куда-то вкладывать деньги, потом их недостаток в стране предлагают компенсировать размещением долговых обязательств. А когда этих долговых обязательств набирается довольно много, в бой вступают рейтинговые агентства, которые по счастливой случайности все находятся в Соединенных Штатах Америки. Так вот рейтинговые агентства обрушивают долговые обязательства стран, и они начинают обходиться стране, их выпустивших, в суммы, которые никакая национальная экономика выдержать не может. Таким образом из Греции было изъято 52 миллиарда долларов. Случайно столько же ушло из Испании, в половину меньше из Португалии и Ирландии. . Из Кипра только через Грецию удалось «утащить» два кипрских ВВП или от 40 до 60 миллиардов.
Для чего это нужно? Для того, чтобы платить прибыль по операциям на виртуальном финансовом рынке. У этого рынка такая особенность, что прибыль зарабатывать можно в одной стране, а капитализировать эту прибыль нужно обязательно в другой. Но на виртуальный финансовый рынок, т.е., рынок деривативов, всех не пускают. Там орудует американо-германский кентавр, освоивший основную часть виртуального рынка, плюс Великобритания. В связи с этим хотелось бы указать на то, что китайское руководство не так давно решило устроить виртуальный финансовый рынок внутри страны. Но основное правило этого рынка — капитализация прибыли за пределами государства, заставляет вспомнить о том, что более значимого в финансовом отношении соседа, чем Россия, у Китая нет. Выводы делайте сами.
Тут пора вернуться к США. В этой стране долг настолько огромен, что стал основным мотиватором внешней политики. Одним из основных направлений деятельности Госдепартамента являются мероприятия по сокращению этого долга. Причем, по такому сокращению, при котором долги отдавать было бы необязательно. Поэтому между США и Центробанком Европы есть договоренность о ежегодном списании баснословных сумм американского долга. Уже появлялись публикации о том, что европейский ЦБ списал 82 и 100 миллиардов долгов. Но это для банка — долги, а для других участников финансового рынка это вполне реальные деньги, которые с помощью хитроумных схем у них крадут почти ежедневно.
В настоящее время основным переговорщиком о предоставлении киприотам кредита Россией является Игорь Шувалов, который придерживается совершенно здравой позиции, в соответствии с которой никто просто так киприотам деньги в долг отдавать не собирается. Россия хочет получить в свое управление значительные кипрские активы. Но тут в адрес Кипра раздается окрик финансовых властей западной Европы, которые требуют, чтобы Кипр не пускал к себе Россию, а довольствовался кабальной помощью от так называемой «Тройки» (Европейская комиссия, ЕЦБ и МВФ). И это при том, что эта же Тройка фактически является виновником кризисной ситуации на Кипре. Поэтому не верьте журналистам, которые утверждают, что кризисы наступают тогда, когда страны начинают жить не по средствам.
Так или почти так выглядит современный финансовый рынок, для которого долговые экономики превратились в настоящую чуму, причем, болезнь находится уже в таком состоянии, в котором явных нарывов уже не скрыть.
21 марта 2013 г.
Немного о личном
Хотим тепла, устали от зимы, В прогноз погоды, верим спозаранку, И в новостях, как будто это мы, Всё умираем, или грабим банки.
Апрель еще не наяву, не тот, Веселый парень с головой кудрявой, А просто март, который целый год Хотел быть очень перечной приправой.
И нас с тобой он может оттолкнуть И между нами в зиму устремиться И сделать так, что мы перевернуть С тобой не сможем новую страницу.
Но что об этом говорить сейчас, Дневной капели перестук не слыша. Давай поверим только правде глаз, А остальное нам подскажут свыше.
21 марта 2013 г.
Немного абсурда
Ловушка для сознания — абсурд, Соблазн за горизонтом пониманья, Где мысли одинокого скитанья На крыльях нас над бездной вознесут.
Ловушка для сознания — абсурд, Я повторяю с ощущеньем страха, И разум рассыпает, как неряха, Обрывки смысла, что меня спасут.
Всё однозначно, словно страшный суд, Но мир поет, как по волшебным нотам, Я с любопытством думаю: А что там? — И понимаю: предо мной абсурд.
20 марта 2013 г.
Виртуальная реальность
Ты мне лишь в голосе дана, Я на тебе сосредоточен. С тобой порочна тишина И непорочен шепот ночи.
Ты робко просишь не спешить, Не торопиться в сумрак синий, Где единение души, Перед которым мы бессильны.
Но в том бессилии — я знал — Разверзнутся такие дали, Что в них небес голубизна Прочтется нами, как скрижали.
И будет нашим всё, что в них, Ведь книги судеб неподсудны. И не оставит нас одних Господь взирать на наши будни.
Корабль, изрядно переваливаясь, резал волну, оставляя за кормой бесконечный след. Было пасмурное, серое утро. По морю катилась крупная свинцовая зыбь. Люди стали к борту на подъем флага. Начался новый день. Вчера мы обслуживали котлы, сегодня — машины. В машинном отделении было жарко. Горячий воздух обжигал лица, глаза щипало до слез, кругом все грохотало. Матросы ходили по скользкой палубе и по решеткам. — Ишь ты! — сказал Фрол. — Как ни умна машина, а без человека она, голубка, — ничто.... Человек дал машине жизнь, и он управляет ею, ухаживает за ней. И человек этот — матрос. Не зря Нахимов говорил, что матрос на корабле — главный двигатель. Старшина Сидорчук, стараясь перекричать гул механизмов, объяснял, как работают отдельные части, показывал, как заливать масло в масленки, когда они бешено скачут из стороны в сторону. Перед концом вахты мы протерли тряпками палубу и с наслаждением смыли под душем пот и машинное масло... А с каким аппетитом обедали, торопя бачкового! (На этот раз бачковым был Игнат.)
Тбилисский нахимовец Юрий Николаевич Курако на борту УК "Комсомолец".
Следующую вахту, штурманскую, я стоял ночью, в густом тумане; в прокладочной рубке свет ярких ламп падал на карты и инструменты. Чувствовал я себя весьма неуверенно. В голову лезли рассказы об авариях, столкновениях и других происшествиях. «Кронштадт» вышел на створ береговых огней; сквозь пелену тумана должен был показаться маяк; он все не открывался, и я заметил, что не я один нервничаю; уверенный в себе толстый штурман тоже беспокоится. Наконец, он, облегченно вздохнув, показал мерцавшие вдали огни маяка, и я готов был заплясать от восторга... Туман постепенно рассеялся, и обрывки его унес ветерок. В сером рассвете я увидел порт, корабли, шхуны, транспорты, волнорез — волны разбивались о него, взлетая фонтаном. Я тщательно записал в журнал: «В 7.47 отдали левый якорь, на клюзе 60 метров, грунт — ил и песок, глубина девятнадцать метров». Подписал: «Рындин», собрал карты, журнал, инструменты, сдал вахту Игнату...
* * *
День стоял ветреный. Ветер разогнал темные тучи. Приказано было изготовить корабль к походу. Матросы задраивали иллюминаторы. Подняли вельбот. И вот подана знакомая команда: «По местам стоять, с якоря сниматься!» Построившись по левому борту, мы прощались с портом. — Снова в море, Кит! Красота! — сказал Фрол. «Пошел шпиль!» Медленно вытянулась с грунта якорная цепь, облепленная скользкой серой тиной. Оба якоря, наконец, выбраны, убран гюйс, флаг перенесен на гафель. И вот снова машинные, котельные, штурманские вахты. Снова занятия, приборка палубы, стирка белья — все то, что уже стало в нашей жизни обыденным и привычным...
* * *
Начали готовиться к стрельбам. Спустились в артиллерийский погреб. Из железного ящика Фрол доставал снаряды, передавал мне. Я щеткой снимал со снарядов густую, словно повидло, смазку, а Илюша и Ростислав обтирали каждый снаряд паклей и водворяли в ячейку. Ящик, подхваченный петлей, взлетал кверху. На другое утро в море болталась мишень. «Попаду или не попаду? — думал я. — А вдруг — промахнусь, осрамлюсь?» Оружие заряжено, ждет... кого? ну, конечно же, меня, Рындина... — Правый борт курсовой тридцать, наводить по мишени, — скомандовал артиллерийский офицер. Я развернул орудие и поймал в перекрестие прицела щит, болтавшийся по волнам за буксиром. Матрос дослал снаряд, захлопнул затвор, я услышал резкий выстрел; открыл рот — и все-таки чуть не оглох; далеко в море, возле мишени, поднялся белый водяной столб. — Правильно! — одобрил наводку матрос-заряжающий (я понял его по движению губ). Меня охватило желание во что бы то ни стало сбить проклятую мишень, качающуюся на волнах. И я старался снова взять в перекрестие ускользающий щит, снова слышал команду и выстрел... Я торопливо ловил цель; с непривычки трудно было сообразить, куда вращать штурвал. Новые столбы белых брызг обступили мишень, но она, проклятая, оставалась неуязвимой! Не успел я опомниться, как вся норма снарядов была израсходована. Вот досада-то! И все же артиллерийский офицер похвалил меня. В полном восторге я развернул орудие, опустил горячий ствол в нулевое положение. Отстрелялся! Фрол сбил мишень на девятом выстреле. Другие тоже стреляли неплохо, даже Платон и Бубенцов удостоились похвалы артиллерийского офицера. Тогда я сообразил, что стрелял хуже других. И артиллерийский офицер, похвалив меня, попросту хотел новичка подбодрить... Я сказал себе: «Надо подтягиваться, Никита!» На душе стало невесело. С небес я опустился на землю. Невеселые мысли мои прервал Фрол: — А ты знаешь, Кит? Я ведь случайно ее, проклятую, сбил, никак не надеялся! Эх, ты, Фролушка! Друг ты мой милый, утешить решил неудачника! Как я был ему за это признателен!..
Измерение отклонения от щита.
* * *
...Через несколько дней снова увидели знакомый порт, канал с песчаными берегами, на которых беспорядочно росли сосны. В матросском парке играл оркестр. Команды оспаривали первенство по футболу. Мы отправились на трамвае в Лиепаю на почту. Борис встретил отца, инженер-капитана второго ранга. Тот поздоровался с сыном, будто видел его лишь вчера или нынче утром: — На «Кронштадте» пришел? Ну, как плаваете? Они куда-то ушли, а мы зашли на почтамт и получили пачку конвертов. — Ты счастливец, Никитка, — позавидовал Гриша. — Что ни почта, то два-три письма. А вот мне — никто не напишет... Я спрятал письма в карман, хотя мне и очень хотелось прочитать их немедля. Зато Илико прочел нам вслух послание из Зестафони; Этери, девушка, которую прочили за Илюшу, вышла замуж за милиционера Котэ. «Слава богу! Боюсь одного: приеду — другую найдут, опять начнут сватать, ох, уж эти старухи! Житья от них нет!» — Нет, ты смотри, пожалуйста! — продолжал он. — Отец повышение получил, соединением лодок командует, в Зестафони в отпуск приедет. Постой, а как я ему расскажу, что я осрамился? (Илюша, увидев в походе над кораблем самолет, заорал: «Вот он, посмотрите, пожалуйста, вот он!» Командир, сердито взглянув на незадачливого сигнальщика, пробурчал: «За такую форму доклада надо гнать с мостика».) — Ничего, посмеется. — А не назовет ишаком? — Ну, что ты, с каждым бывает! — утешали мы друга. Но Илико все покачивал головой, размышляя, как он расскажет отцу о своем промахе.
В сквере напротив Дома флота нас догнал Борис: — Братцы! Где тут мороженое выдают? Отец денег отвалил — сотню! Мы сразу нашли кофейную и заказали себе по три порции. — Ух, и намылил же мне батя голову! — вздыхал Борис, уничтожая мороженое. — Узнал, что я вахты в машинном и в котельном стоял, да как начал экзаменовать... Ну и выявил, что я вершков нахватался. Ну, тут и началось! Брр!.. Его передернуло, словно он лимон проглотил. — Отчитал меня батя, продраил с песочком, а потом посмотрел на часы: «Мне пора. Через час снимаемся с якоря». Достает сотню — и... а не съесть ли нам еще по порции разноцветного? Кутить, так кутить, у Бориса натура широкая! Испортив себе аппетит, мы пошли на «Кронштадт». Мы обошли портовый ковш, заполненный кранами, катерами, водолазными ботами. В доке стоял на ремонте большой серый транспорт. Заглянули вниз — голова закружилась. На бетонном дне дока копошились десятки крохотных человечков: тут и там вспыхивало белое пламя электросварки; все гудело, визжало, а на палубе корабля жизнь шла своим чередом. Команда обедала... Наш «Кронштадт» стоял у причала в канале. Мачты его возвышались над соснами. Борис, умудрившийся принести в карманах пирожные, угощал товарищей, не попавших в город. На другое утро «Кронштадт» покинул порт и взял курс на запад. Мы шли неподалеку от берега; за желтыми дюнами синели .
В свободное от вахты время собирались на баке и слушали Пылаева, Зубова, Ростислава — они и раньше бывали в этих местах. Во время войны все море было забито минами. Трудолюбивые тральщики бесстрашно расчищали фарватеры. К полудню лес на берегу начал редеть, раздвинулся в стороны — и в бинокль можно было рассмотреть мачты, белые домики, маяк, фабричные трубы, мол. Из-за мола выбегали резвые катера. Скользили рыбачьи баркасы с треугольными парусами, Это был литовский порт Клайпеда.
* * *
К вечеру Клайпеда осталась далеко позади. Не хотелось уходить с палубы. Мы любовались закатом. — Ну и здоров же ты стал, Кит! — похлопал меня по плечу Фрол. — А ты погляди на себя. — Что ж, я не жалуюсь. Мне корабельная жизнь — на пользу. Ем за двоих, сплю за троих, служу за четверых и чувствую себя бесподобно. Красота! Да, и мне эта жизнь была по душе! Я старался побольше расспрашивать матросов. Они охотно делились своими познаниями. Утомившись за день, я долго не мог, бывало, заснуть. Лежал и думал: вот окончу училище, поплаваю, стану командовать кораблем — небольшим пока, совсем небольшим кораблем... Вдруг командир «бе-че пять» заболеет, а тут как назло случится неполадка в машине, в котлах... сумею ли я обойтись без него? А если штурман выйдет из строя — смогу ли я сам провести корабль? Все это меня беспокоило, волновало. И даже во сне я то устранял аварию в машинах, то вел свой корабль среди рифов и минных полей... На другой день мы прошли мимо голого, песчаного, далеко высунувшегося в море мыса.
— Вот здесь, — сказал Зубов, — сразу после войны горел транспорт «Рига». Тут было , и «Ригу» сюда занесло. Управление отказало. Постой, Ростислав, да ведь ты тогда тоже на «Риге» был! Помнишь, рассказывал? — Да, я к отцу шел в Далекий. — А на «Риге» были женщины, ребятишки! Из Далекого на помощь «Риге» вышли торпедные катера и тральщики. И от матросов не скрыли, что они идут на минное поле. Но они ответили: «Что мины, когда в беде наши близкие?» — Ну, так бы каждый флотский ответил, — сказал Фрол. А я, слушая рассказ Зубова, смотрел на зеленые, набегавшие на высокий берег волны, на тысячи белых барашков, бегущих до самого горизонта, — и мне казалось, что я вижу горящую «Ригу» и катера, спешащие ей на помощь... В воскресенье пришли в порт Далекий. Командир порта — отец Ростислава, капитан первого ранга Крамской — моложавый, стройный, как его сын, щегольски одетый — пригласил нас ознакомиться с городом. Три-четыре года назад здесь не было ничего, кроме мрачных развалин. Причалы был» разрушены, портовые сооружения взорваны, строения превращены в груды развалин, железнодорожные пути исковерканы; бухта, канал и ковш порта были забиты обломками потопленных кораблей. Города не существовало. Советские люди восстановили его. Теперь Далекий стал благоустроенным портом; повсюду тянулись широкие, ровные улицы с домами под черепичными крышами. За пакгаузами были видны корабельные мачты. Гудели судоремонтные мастерские. На стапелях, прямо на стенке, стояли катера, деревянные днища которых матросы покрывали жирной, ржавого цвета краской. По шоссе бежали грузовики и легковые машины. Ребята играли в футбол возле школы. Я видел театр, матросский клуб, Дом культуры. На афишах офицерского клуба я прочел знакомые имена московских и ленинградских артистов; чемпион Союза по шахматам давал сеанс одновременной игры на двадцати пяти досках. Огромный парк с вековыми деревьями, по которому радиусами разбегались посыпанные желтым песком дорожки, простирался до самого моря. В парке шел новый фильм, его мы еще не видели в Ленинграде...
На освещенной солнцем площадке девушки танцевали с матросами. Борис подхватил шатенку в сиреневом платье и понесся с нею в вальсе. От Бориса не отстали Бубенцов и Серегин; Илюша с трудом кружил очень полную девушку с широким добрым лицом, а Зубов встретил знакомую санитарку, Верочку, которая когда-то ухаживала за ним, раненым, в госпитале; они четыре года не виделись, им было о чем рассказать друг другу! Тут же матросы с «Кронштадта» — Крикунов, Жучков, Сидорчук и боцман Сан Палыч. Мы объединились, и нам было в этот день весело так, как может быть весело моряку, сознающему, что он вдоволь поработал в походе и заслужил отдых! Незаметно спустился вечер. Замелькали огни на клотиках, замигал маяк, задвигались разноцветные огни в море, замерцали зеленоватые звезды в небе. Ростислав пригласил нас всех на концерт. Он принес целую пачку билетов. На другой день наш корабль покинул Далекий.
* * *
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
Встреча Сергея Лаврова и Джона Керри 26 февраля 2013 г. в Берлине.
Итак, завтра начинается плановый визит Барака Обамы на Ближний Восток. Госсекретарь сегодня должен быть уже там, чтобы проследить, как будут стелить красную ковровую дорожку. Это второй приезд Обамы, первый состоялся в 2009 г. Визит начнется с Израиля, которому совсем неуютно, поскольку война идет со всех сторон, Палестинская автономия тоже чего-то хочет, и израильское руководство нервничает. Израильские нервы нашли отклик в благородных душах некоторых россиян. Так, почти весь российский «список Форбса» отправляется в пешую прогулку по Синаю — «Дорогой Моисея». «Наши» миллиардеры хотят на своих двоих дойти до Иерусалима, а чтоб им было комфортно и сыпалась, где надо, манна небесная, паломничество организует Российское еврейское общество, потому что «наши» миллиардеры по совместительству еще и полноправные его члены.
Есть еще одна благородная душа в России, которая хочет успокоить израильские нервы. Это некий футбольный болельщик со стажем по фамилии Р.Кадыров. Он пообещал израильским чеченцам (есть и такие) построить в 15 км от Иерусалима самую большую в Израиле и вторую по величине на Ближнем Востоке мечеть. Деньги, как всегда, «даст Аллах», но, наверное, из нашего бюджета.
Обама должен встретиться с Махмудом Аббасом и посетить Иорданию, которой тоже нелегко из-за сирийского конфликта, она приютила более 300 тысяч сирийских беженцев. Столько же беженцев подались в Ливан и чуть более 250 тысяч ушли в Турцию. Гуманитарная обстановка ужасающая. Вчера, как я уже писал, оппозиция на «генеральной ассамблеи» из 72 человек выбрала премьер-министра «правительства в изгнании» Гасана Хитто, которого можно назвать «сирийцем в первом поколении», потому что всю свою сознательную жизнь он прожил в Техасе, поэтому сирийские проблемы знает не понаслышке, а прочел о них в Интернете, поскольку считается специалистом по информационным технологиям. В гонке за премьерским креслом он обогнал дубайского и канадского сирийцев, наверное, потому что его американское прошлое выглядит более солидным, ему, как гражданину США, в верности этой стране клясться необязательно.
Стоило только правительственным войскам пожаловаться на атаку с использованием химического оружия, совершенную боевиками (подтвержденную, кстати, официальным представителем России), как первое сообщение о применение химоружия боевиками в США превратилось в сообщение о применении химоружия правительством Башира Асда, и сегодня военные эксперты США серьезно обсуждают эту проблему, делая далеко идущие выводы.
Поездка на Ближний Восток президента всколыхнула немного задремавших конгрессменов. Вчера они заслушали командующего всеми американскими войсками в Европе адмирала Ставридиса. Он прямо заговорил о том, что некоторые страны НАТО всерьез стали прорабатывать планы военного вмешательства в сирийский конфликт. Судя по всему, будет повторен ливийский сценарий 2011 года. Значительное место отводится размещенным на юге Турции ракетам «Пэтриот», с помощью которых натовские стратеги хотят установить «бесполетную зону» над Сирией, несмотря на то, что турецкие власти не устают настаивать на «оборонной» направленности ракет «Пэтриот». Необходимость военного вмешательства оправдывается желанием предотвратить надвигающуюся гуманитарную катастрофу, установить международный контроль над химическим вооружением Сирии (это несмотря на то, что к боевикам химическое оружие попало по контролируемым спецслужбами США каналам из Ливии, так что международный контроль, конечно, нужен).
Перед лицом явной иностранной агрессии правительство Башира Асада обратилось к главам стран-членов БРИК с просьбой о вооруженной помощи, но ни сообщений о такой просьбе, ни официальной реакции на нее в средствах массовой информации найти не удалось.
Председатель комиссии по разведке республиканец Майк Роджерс в ответ на заявление сирийского правительства о применении боевиками химического оружия сумел перевернуть ситуацию с ног на голову и заявил, что в применение химоружия боевиками он не верит, но «судя по прошлогодним данным разведки», правительственные сирийские войска либо «подготовились» к использованию такого оружия, либо «уже его где-то применяли». Он даже не понял, что это высказывание говорит не столько о «коварстве» Башира Асада, сколько о его собственном интеллекте.
Совершенно очевидно, что гражданская война в Сирии закончится вторжением стран НАТО в эту страну. Совершенно очевидно, что Россия в очередной раз громко промолчит и заменит своих специалистов по Сирии на других, «лучше понимающих позицию России в этом регионе», как это случилось накануне вторжения в Ливию. Официальные лица в США продолжают заявлять, что они заранее «относятся скептически» ко всей информации, идущей от правительства Башира Асада, что не мешает им все жертвы братоубийственной междоусобицы записывать на его счет и печалиться по поводу грядущей гуманитарной катастрофы.
Интересен вывод Ставридиса, сделанный на слушаниях в конгрессе. По его мнению, после падения режима Башира Асада Сирию ждет судьба Югославии — более 100 тысяч убитых, от одного до двух миллионов беженцев и череда локальных войн на территории разделенной страны.
P.S. Сегодня Би-Би-Си по случаю десятилетия вторжения американцев в Ирак вытащила на свет Божий какую-то даму русского происхождения, живущую в Багдаде. Дамочка радостно сообщала, что живется хорошо, что у всех соседских пацанов новенькие иномарки, что в стране денег куры не клюют. Правда, как-то между прочим, заметила, что на улицу еще страшно выходить, да и муж ее недавно скончался от полученных ран. И как бы в подтверждение ее слов о прекрасном житье в Багдаде, вчера прогремело 20 взрывов, унесших жизни очередных жертв, уже не вошедших в американскую статистику гражданских потерь в Ираке.
20 марта 2013 г.
Монолог
Ты боишься себя увидать в зеркале, Призывая на помощь спасительный полумрак, Но глаза в темноте лишь сильней начинают посверкивать, И тогда получается, что мы сами с тобой — игра. Неразумно судить всех актеров за искренность, За несбыточность роли, за то, Что они никогда не погибнут от выстрелов, А на сцене в горшке — бутафорский росток. Разве в этом их счастье и наши овации, И за это ли наша скатилась слеза? В наших позах с тобой есть нежданная грация И дрожание губ нам сумело сказать, Что сильнее всего наших душ притяжение, И они, нарушая актерский предел и порог, Начинают—с испугом— навстречу друг другу движение, Вдохновенно звучит наших душ непростой монолог.
19 марта 2013 г.
Мартовское предсказание
Я пишу отсебятину — Бесконечную лесенку слов, И надеюсь, в них спрятано, Что тебе я поведать готов.
Рассказать не в открытую, А прикрыть паутинкой картин, В них есть что-то забытое, Или что-то родное, почти.
Всё морозит по-мартовски, И весною не пахнет пока, И сосульку, как сладости, Неудобно сжимает рука.
Всё, конечно, получится, И зеленой травой прорастет, И судьба, как попутчица, — Улыбнется и тихо взгрустнет.
