Между тем, когда были закончены работы с перископом, связанные с отсутствием качки, лодка вышла из дока. Доводить до ума перископ приходилось уже на плаву. Экипаж корабля проделал все необходимые последоковые мероприятия (обесшумливание, определение скорости на мерной линии, глубоководное погружение, размагничивание, уничтожение и определение девиации и радиодевиации) и, если бы не продолжающиеся работы с перископом, корабль был бы вполне боеспособным. Несмотря ни на что командование флотом лодку из списка кораблей, участвующих в осеннем учении, не вычеркнуло. В разгар работы, связанной с пополнением запасов топлива и продовольствия, на корабль с проверкой прибыли представители штаба флота и Главного штаба ВМФ. Один из высокопоставленных адмиралов «флотского» масштаба, едва поздоровавшись, отозвал меня в сторону и прошептал: «Не вздумай морочить голову москвичам со своим "Сегментом". К учению ты готов! Понял?». Не знаю, чем этот смелый, ставший впоследствии Героем Советского Союза, адмирал при этом руководствовался. Бывший подводник, он хорошо понимал, что лодка, мягко говоря, не вполне боеспособна и не надо бы ее сейчас отправлять в море на учение. Ей же, бедняге, сразу после возвращения с учения предстоит ответственная боевая, а не учебная служба. Но... очевидно, воспитанное у нас у всех за долгие годы чувство, которое я про себя называю «эффектом щелканья каблуками», нежелание что-либо менять во флотских и московских планах в угоду своему авторитету у начальства (принципу «у нас на флоте всегда всё в порядке») было его жизненным кредо. Признаюсь, и я в этот момент с готовностью принял его сторону (а по большому счёту — попросту смалодушничал). «Гнусные мыслишки» о своем долгожданном звании, карьере, надежда на «авось доделаем всё на ходу» и другие подобные рассуждения услужливо закрутились в голове. Очень уж не хотелось выглядеть плохо (а неготовность вверенного тебе корабля к любой поставленной начальством задаче — это, конечно же, плохо!) в глазах Главного штаба ВМФ. Ничуть не смущаясь и преданно глядя на московского адмирала, я бодро доложил, что лодка к участию в учениях готова. «Гости» с удовольствием восприняли этот доклад и, сытно отобедав в кают-компании, покинули корабль в полной уверенности в его готовности. К сожалению, так и рождается привычка к очковтирательству, в те времена (да и только ли в те?) разъедавшая страну.
Буквально на следующий день на борт прибыл новый командир дивизии, сменивший заболевшего предшественника, капитан 1 ранга А. И. Федюковский (впоследствии контр-адмирал. Ныне покойный.). Я знал его немного, но хорошо. Фигура нового комдива была известна на флотах. На командирских классах мы — слушатели использовали метод быстрого и относительно точного определения курса цели «по Федюковскому». Этот метод значительно ускорял и упрощал торпедную атаку. Очное же знакомство с Александром Игнатьевичем произошло у меня тогда, когда он был назначен заместителем командира нашей дивизии и совершил со мной переход с Камчатки во Владивосток в 1964 году. То был мой первый выход в море в качестве командира лодки, и я до сих пор благодарен этому тактичному, вдумчивому, рассудительному и решительному подводнику за науку. Характерно, что комдив ни разу не вмешался в мои распоряжения и команды. Щадя самолюбие молодого командира, он мягко советовал, а не приказывал. Советы эти воспринимались без всяких обид. Испытывая глубокое доверие и уважение к своему новому начальнику, я ничего от него не скрыл. Доложил о недоводке перископа «Сегмент» и о своем докладе москвичам. Комдив одобрил мои действия и решил сам сходить со мной на учение, проверить способность командира и экипажа к выполнению боевых задач практически. Я был искренне рад: присутствие Александра Игнатьева на борту ничуть не сковывало командирской инициативы, а наоборот, стимулировало ее. Вместе мы решили: доводить работы до конца будем в море своими силами.
Участие в учении флота
Итак, оставив на берегу гражданских специалистов, надеясь только на силы и умение своего командира БЧ-1 (штурмана) и командира электронавигационной группы (младшего штурмана), я повел лодку к острову Сахалин. По плану учения следовало скрытно выйти из Японского моря в Тихий океан, прорвать противолодочный рубеж «синих» и нанести внезапный ракетный удар из-под воды (конечно условно, без фактического выпуска ракет) по острову, затем, не дав себя обнаружить, скрытно возвратиться в свою приморскую базу близ Владивостока.
За выучку экипажа я был спокоен. Действия же по прорыву противолодочного рубежа целиком зависели от моего умения управлять кораблем и личной тактической подготовки. Тут у меня уже был основательный опыт и за себя я был спокоен. Теперь же, несмотря на бесконечные расчеты и практические действия по скрытному подходу к точке залпа, мысли мои возвращались к вопросу доверия или недоверия астронавигационному комплексу. Противолодочный рубеж был форсирован благополучно. Признаков обнаружения нас самолетами и кораблями «синих» на подходе к району стрельбы не было. По совету комдива перед ракетной атакой я все-таки один раз всплыл. В течение 10 минут нахождения в позиционном положении (с не полностью продутым балластом) астрономический расчет произвел необходимые наблюдения. Расчеты сверили с расчетами, полученными по данным «Сегмента». Разница в координатах места лодки была, но укладывалась в допустимые пределы. Это несколько успокоило меня и, уточнив еще раз свое место по наблюдениям в перископ «Сегмента», мы произвели условный ракетно-ядерный удар тремя ракетами по «стратегическому объекту противника». Как показал сделанный после прихода в базу анализ исходных данных стрельбы — она была выполнена на «отлично». Если бы мы стреляли с фактическим выпуском ракет, все их три баллистические головные части попали бы в условно очерченный круг допустимого отклонения от расчетных точек прицеливания. «Объект» был бы стерт с лица земли вместе с окружающей его средой. Несмотря на весь ужас такого предположения, мы были рады успеху. Увы! Таковы особенности психологии военных профессионалов.
Вовремя вернулись в базу. Комдив прощаясь, шепнул, что уж теперь-то он даст ход давно написанному представлению на присвоение мне звания, и что вернувшись с боевой службы, я привинчу к погонам еще по одной звезде. К нашему приходу на корабль вновь прибыли гражданские специалисты-монтажники и буквально набросились на перископ «Сегмента». Нужно было бы отменить их работу. Практика показала, что пользоваться перископом было уже можно. Шевельнулась мысль, что сейчас эти специалисты чего доброго разрегулируют прибор, но... Начальство слепо требовало «еще и еще раз всё проверить», сил спорить с ним у меня не хватило. А жаль. Последующие события показали, что, переборщив с регулированием, «великие» специалисты промышленности только нарушили то, чего добились мои умельцы-штурманы. Показания прибора вновь стали неустойчивыми, но я уже не унывал, уверовав, что всё можно будет наладить собственными силами. Между тем кончился сентябрь, день выхода на боевую службу приблизился настолько, что я уже не успевал, как это было заведено командующим флотом адмиралом Н.Смирновым, поработать над своим заданием на боевую службу (в просторечии «Б.С.») в штабе флота. Комфлота Николай Иванович Смирнов был человеком весьма прогрессивных взглядов. Пытливый и думающий профессионал, он установил порядок, по которому все командиры кораблей, выходящих на Б.С., дней по десять работали вместе со специалистами служб и управлений непосредственно в штабе флота.
В результате такой работы командир, оторванный от повседневных корабельных дел, не дергаясь по пустякам, без нервозности, спокойно мог врасти в будущую обстановку, получить доскональную информацию о предстоящих встречах с противолодочными силами вероятного противника, подробно изучить район патрулирования и подходы к нему, до тонкости вызубрить тактико-технические данные систем обнаружения подводных лодок в назначенном районе плавания, «влезть» в систему связи и многое-многое другое, с чем ему предстояло бы столкнуться в море. Кроме того, командир становился фактически соавтором «Задания на боевую службу», составленного штабом флота, а затем утвержденного Главным штабом ВМФ. Свое «Решение на боевую службу» командир лично оформлял на карте и утверждал у командующего флотом. Так вот, всего этого, благодаря спешке с подготовкой к Б.С. и потере времени на участие в учении, я был на этот раз лишен. Времени уже не оставалось.
Недоумение адмирала
Вспоминая свою работу перед выходом на боевую службу в прошлом году, я прикидывал, на что следовало бы обратить особое внимание сейчас.
В связи с передислокацией дивизии с Камчатки в Приморье, мне предстояло несение службы не в просторном Тихом океане, а в тесном . Боевая служба не простой переход морем, хотя бы и скрытный. Патрулирование же в «густонаселенном» кораблями, судами, самолетами Японском море было для меня делом непривычным. Это море, с точки зрения соблюдения скрытности плавания при обеспечении его безопасности, было явно неблагоприятным. Задача предстояла непростая. Обо всём этом я думал в рубке торпедного катера, доставлявшего меня во Владивосток из одной из бухт Приморья, где «К-126» пополняла запасы и готовилась к погрузке боевых ракет и торпед со специальными боевыми частями. Погрузка эта допускается только при непосредственном участии командира и вызов меня в штаб флота ее задерживал. На торпедном катере я впервые. Он был специально прислан за мной, как наиболее быстроходное плавсредство с целью экономии времени для инструктажа у комфлота. От тревожных мыслей о предстоящем плавании меня отвлекало наблюдение за жизнью этого крошечного корабля. Особенно интересно было наблюдать за командиром, часто лично становящимся к штурвалу. Лихость маневра, скорость и управляемость катера невольно вызывали чувство зависти. Но не успел я как следует насладиться путешествием на катере, как он совсем мягко коснулся стенки перед одним из самых внушительных, недавно построенных зданий столицы Приморского края — зданием штаба Краснознаменного Тихоокеанского флота нашей страны.
Ощущая легкое дрожание ног, после расставания с постоянно вибрирующей палубой торпедного катера, я по широкой и несколько помпезной лестнице поднялся к контрольно-пропускному пункту Штаба. Пропуск на меня был заказан и уже через несколько минут я очутился в кабинете очень интеллигентного адмирала — начальника оперативного управления штаба. Доброжелательно улыбнувшись, адмирал сообщил мне то, о чём я знал, то есть о том, что ввиду острого дефицита времени поработать «по полной схеме» мне не придется. Работа над «Заданием» и «Решением» сведется только к знакомству с ними. Первый документ уже подтвержден Главным штабом, а «Решение на боевую службу», исполненное в Штабе флота, я должен представить на утверждение комфлота завтра. Затем я прошел к офицерам-операторам, готовящим за меня мое «Решение». Ребята эти были моими старыми знакомыми, а кое-кто и однокашниками по училищу. Доверял я им абсолютно, они же принялись меня натаскивать. На следующий день я был принят новым командующим флотом — адмиралом Масловым. Я знал этого адмирала по встречам с ним с тех времен, когда он был еще первым заместителем комфлота. Перед выходом на предыдущую боевую службу я утверждал свое «Решение» у него, в то время замещавшего комфлота. Вспомнил, что тогда он буквально загонял меня вопросами о подводных лодках «вероятного противника». Воспоминания были не из приятных и я, не без трепета вошел в кабинет командующего флотом. Развернув карту-план своего «Решения», добросовестно зачитал приложенный к нему текст и показал указкой маршрут движения в район патрулирования. Комфлота был из подводников, знал нашу службу не понаслышке и отличался высокой требовательностью. Он сразу же обратил внимание на то, что маршрут перехода в район был проложен через, так называемую, банку Ямато, где японские рыболовные суда занимались интенсивным промыслом .
Возникала естественная проблема обхода этого района в целях скрытности. Адмирал прервал мой доклад и, удивленно подняв брови, пристально посмотрел на присутствующего здесь же начальника оперативного управления. Последний, смахнув с лица свою постоянную мягкую улыбку, твердо доложил, что маршрут утвержден в «Задании» начальником Главного штаба ВМФ и обход банки Ямато не позволит лодке вовремя занять район боевого патрулирования, сроки занятия которого, опять же, утверждены Москвой. Налицо был очередной пример нашего извечного чинопочитания и боязни передоклада в вышестоящую инстанцию. При таком передокладе пришлось бы указать на ошибки в расчетах оперативного управления Главного Штаба ВМФ, а этого допустить было никак нельзя! . Маслов вздохнул, коротко глянул на меня (с выражением типа «Ты же понимаешь?») и красным карандашом размашисто расписался под крупными, старательно выведенными штабным матросом-чертежником буквами «УТВЕРЖДАЮ» на карте-плане. «Тебе всё понятно, командир?» Только и спросил он у меня. Щелкнув каблуками я произнес уставное: «Так точно!»
В течение августа и сентября в восточную и центральную части Финского залива, отгороженные от западных его районов Нарген-Порккалаудским рубежом, неоднократно посылались подлодки «Малютки» из 3-го дивизиона капитана 3-го ранга П.А.Сидоренко. Это были разведывательные походы, необходимые, чтобы следить за обстановкой. С некоторых лодок высаживались по заданию штаба Ленфронта разведгруппы на побережье и острова. Подводной лодке М-90, которой командовал капитан-лейтенант Ю.С.Руссин, при выполнении задач разведки представился случай атаковать быстроходную десантную баржу противника, и она предположительно была потоплена. Из этих недальних, но тоже непростых походов, все лодки вернулись без потерь и серьёзных повреждений.
Штурманы «Малюток». Слева направо: Г.А.Жигалов, Л.П.Ефременко, Ю.С.Руссин, А.М.Капитонов, В.М.Филаретов. Кронштадт, 1943 год
Две «Малютки» были перевезены по железной дороге на Ладожское озеро в помощь действовавшей там военной флотилии. Они также использовались для разведки, высаживали разведгруппы на побережье и острова, занятые противником, участвовали в высадке тактических десантов.
Командир подводной лодки М-90 Юрий Сергеевич Руссин
Очень тяжёлым оказался для подводников Балтики 1943 год. Самым тяжёлым за всю войну. Но в общем её ходе как раз в тот год наступил полный перелом. Мы слушали по радио торжественные приказы Верховного Главнокомандующего и всё новые московские салюты. С нетерпением ждали, когда включится в наступление Ленинградский фронт, изменится обстановка в Финском заливе, и для подводников вновь появится возможность вырваться в море. А пока нажимали на боевую подготовку, на осмысление и освоение накопленного в бригаде опыта. Для отработки учебных задач был приспособлен тщательно протраленный Красногорский рейд у западного края Ораниенбаумского плацдарма, прикрываемый береговыми батареями. Т ам всё-таки было больше простора, чем между мостами на Неве. В штабе возникла идея (в дальнейшем осуществлённая) использовать в качестве учебного полигона также и южную, относительно удалённую от фронта, часть Ладоги.
Средняя подводная лодка десятой серии типа «Щука»
Глава одиннадцатая
СИЛА ПОДВОДНОГО ОРУЖИЯ
Как вывести лодки из Финского залива?
Осенью 1943 года, после того, как была свёрнута драматически неудачная для балтийских подводников кампания, обернувшаяся большими потерями без реальных боевых результатов, никто не смог бы определённо сказать, когда наши подводные лодки смогут снова выйти в море. Это нелегко для военных людей, — оказаться в разгар войны перед фактом, что твоё соединение, хотя оно не отводилось в резерв или на переформирование, выключается в силу сложившихся обстоятельств из активных боевых действий. И всё же мыслей о том, что война может завершиться без нас, не возникало. Коммуникации на юге Балтики и в западной её части не могли утратить значения для Германии до самого конца, и, значит, подводников ждала там боевая работа, очень важная для фронта. Но как всё-таки вывести лодки из Финского залива? Все понимали: расчистка надёжных проходов в созданных противником мощных заграждениях — дело долгое, даже если бы никто этому не мешал. Но, если фронт продвинется на запад, стало бы возможным, не дожидаясь очистки залива от мин и сетей, обойти основные противолодочные рубежи под берегом, — с севера или с юга. С севера было бы предпочтительнее: там хорошие шхерные фарватеры. Однако разговоры об этом, постоянно возникавшие среди офицеров, до поры до времени оставались отвлечённо-теоретическими. Многое должно было измениться, чтобы стали доступны для нас финские шхеры.
Освобождение от блокады
Но события на фронтах развивались быстро. Новый, 1944 год, Ленинград встречал ещё в осаде под вражеским огнём. А незадолго до этого корабли флота скрытно перебросили на Ораниенбаумский плацдарм соединения Второй Ударной армии генерала И. И. Федюнинского.
Командующий Второй Ударной армией генерал Иван Иванович Федюнинский
Оттуда, с Ораниенбаумского пятачка, продержавшегося почти два с половиной года, был нанесён в январе главный удар по фашистским войскам, осаждавшим Ленинград. И в то же время — другой удар, из района Пулковских высот.
Разгром немцев под Ленинградом. Снятие блокады и дальнейшее наступление Ленинградского и Волховского фронтов. Январь 1944 года
Одновременно с Ленинградским перешёл в наступление Волховский фронт. Балтийский флот поддерживал войска корабельной и береговой артиллерией и морской авиацией.
Салют на Неве в честь снятия блокады. Ленинград, 27 января 1944 года.
27 января в Ленинграде прогремел салют в честь окончательного освобождения города от 900-дневной блокады. К тому времени был уже освобождён Новгород. И вскоре советские войска вступили на землю Эстонской ССР. А в начале лета была взломана оборона противника на Карельском перешейке, врага выбили из Выборга. Коренным образом изменились условия базирования флота. Ещё зимой в Ленинграде, а затем в Кронштадте отпала для кораблей постоянная угроза попасть прямо у причала под огневой налёт. Вышли из зоны непосредственного наблюдения и обстрела противником фарватеры между Ленинградом, Кронштадтом и Лавенсари. Когда с уходом льда началось траление Невской губы и других акваторий в восточной части залива, можно было уже не опасаться, как прежде, что на месте мин, обезвреженных сегодня, завтра появятся новые.
Планомерная боевая подготовка
Впервые за войну бригада получила в протраленных районах западнее Кронштадта морские учебные полигоны, где экипажи подлодок могли отрабатывать хотя бы начальные задачи курса боевой подготовки. Но для торпедных стрельб они всё же не годились. В этом отношении выручала Ладога, куда сначала были переведены три «Малютки» дивизиона капитана 3-го ранга П.А.Сидоренко: М-90, М-96 и М-102, а затем три «Щуки», — дивизион капитана 2-го ранга Г.А.Гольдберга: Щ-307, Щ-309 и Щ-310. Корабли-мишени для практических торпедных стрельб выделяла Ладожская военная флотилия. Тренировки в торпедной стрельбе на полигоне в южной части озера прошли многие командиры подлодок, базировавшихся в Кронштадте и Ленинграде. Во второй половине лета дивизионы Сидоренко и Гольдберга были возвращёны в Ораниенбаум и Ленинград. Е щё не зная, как сможем вывести подводные лодки в море, мы планомерно готовили их к боевым походам, чему уделяло много внимания и командование флота.
Григорий Алексеевич Гольдберг Пётр Антонович Сидоренко
Переформирование дивизионов и экипажей
Условный первый эшелон бригады для ведения боевых действий в Балтийском море, к которому мы относили наиболее подготовленные корабли, составляли в это время десять средних и больших подлодок: пять «Щук», две типа «С», Д-2 и два минзага, Л-3 и «Лембит». Несколько лодок находилось в ремонте. А на подходе было мощное пополнение: готовились вступить в строй четыре крейсерские лодки и минзаг Л-21, достройку которого, как помнит читатель, задержали тяжёлые повреждения при артобстрелах завода. Надо сказать, что в 1943 году, когда А.М.Стеценко вновь стал начальником отдела подводного плавания, дивизион достраивавшихся подлодок был подчинён непосредственно ему и был выведен из состава нашей бригады. От нас отошли заводские дела и заботы, трудно совместимые с обычной работой командования и штаба соединения. Но этот дивизион не стал для нас отрезанным ломтем. Боевую подготовку экипажей новых лодок, начавшуюся задолго до подъёма на них Военно-морского флага, направляли флагманские специалисты нашего штаба.
Начальник отдела подводного плавания штаба КБФ Алексей Михайлович Стеценко
Поскольку новые подводные лодки должны были иметь на вооружении и мины, их предстояло по мере вступления в строй включать в наш второй дивизион. Вторым дивизионом теперь командовал уже не В.А.Полещук, откомандированный по приказу Наркома на учёбу в Военно-Морскую академию, а капитан 2-го ранга Евгений Георгиевич Шулаков, в прошлом тихоокеанец, назначенный сперва командиром одной из строящихся крейсерских лодок. Ещё раньше сменился командир первого дивизиона, куда входили все лодки типа «С» и Д-2. Комдивом тут стал вернувшийся в подплав из штаба флота капитан 1-го ранга Александр Евстафьевич Орёл, командовавший в начале войны второй бригадой подлодок. Укомплектование новых экипажей вызвало большие перемещения личного состава. Подводные крейсера вверялись лучшим нашим командирам, таким как И.В.Травкин и Д.К.Ярошевич. На средние лодки были переведены некоторые командиры «Малюток», пошли на повышение и многие старпомы. Группа командиров прибыла с Тихоокеанского флота. Эти офицеры (с ними читатель познакомится по ходу дальнейших событий), хотя ещё и не воевали, но прошли хорошую школу. Знакомясь с каждым из них, я особо интересовался огневой подготовкой (тем, что в наших условиях наверстать было трудно) и узнавал с удовлетворением, что у всех есть опыт торпедных атак в усложнённых условиях по быстроходным целям. Дальнейшее подтвердило, что с Тихого океана прибывали командиры умелые, способные быстро освоиться в боевой обстановке.
Командир 1-го дивизиона Александр Евстафьевич Орёл Командир 2-го дивизиона Евгений Георгиевич Шулаков
Командир ПЛ К-52 Иван Васильевич Травкин Командир ПЛ К-53 Дмитрий Клементьевич Ярошевич
С замещением некоторых офицерских должностей на новых лодках возникали трудности. Не хватало опытных штурманов. А то, что и в «старых» экипажах примерно каждый четвёртый матрос был из молодого поколения, и на лодках ещё не плавал, заставляло держать под неослабным контролем практическое обучение в подразделениях, на боевых постах. Мы форсировали боевую подготовку, веря, что выход в море близится.
Наступление на суше меняло обстановку на море
Наступающие советские войска очищали от фашистских оккупантов материковую часть Эстонии. 22 сентября был освобождён Таллин. У гитлеровцев больше не оставалось ни морских баз, ни аэродромов на южном побережье Финского залива. Исчезли из залива их катерные дозоры. Но это ещё не означало, что вдоль освобождённого побережья можно пройти кораблям. Даже на рейдах Таллина, которому вновь предстояло стать Главной базой Балтийского флота, и на подходах к нему, таилось огромное количество мин, и туда ещё долго нельзя было провести крупные корабли. Враг, вытесняемый из Финского залива, особенно заботился, чтобы залив оставался непроходимым для наших подводных лодок. Летом 1944 года к существовавшим заграждениям были добавлены ещё тысячи мин. Над основными участками Нарген-Порккалаудского рубежа повисли в воздухе аэростаты, — помеха для самолётов, если бы они попытались бомбить сети с малой высоты. В результате новых минных постановок противника возросла опасность плавания на Восточном Гогландском плёсе, — «предполье» первого большого противолодочного рубежа. В этом мы удостоверились, предприняв в первой половине сентября разведку «Малютками» между Лавенсари и Гогландом. Лишь одна из трёх подлодок, — М-90 под командованием капитан-лейтенанта Ю.С.Руссина, закончила разведывательный поход благополучно. Другая «Малютка» М-102 вернулась с серьёзными повреждениями. А третья, М-96, погибла со всем экипажем. Ею командовал раньше капитан-лейтенант А.И.Маринеско, переведённый на С-13, а теперь капитан-лейтенант Н.И.Карташов.
Путь через финские шхеры открыт
Но воспрепятствовать выходу наших подводных лодок в море гитлеровцы всё равно не смогли. Под ударами советских войск начал разваливаться блок агрессоров. Признало за благо порвать с фашистской Германией и выйти из войны правительство Финляндии. 19 сентября, когда на южном берегу залива ещё шли бои за Таллин, с финнами было заключено перемирие. Его условия предусматривали, в частности, базирование кораблей Краснознамённого Балтийского флота в портах Хельсинки, Т урку и Ханко, а также арендование Советским Союзом территории для военно-морской базы на полуострове Порккала-Удд. Возвращались нам острова в Финском заливе, в том числе Гогланд, с которого ещё пришлось выбивать пытавшихся закрепиться там немцев. Финское командование предоставляло Советскому Союзу данные о минных постановках, о системе фарватеров. Военно-морские силы Финляндии немедленно приступали к тралению Финского залива и Аландского моря. Так открылся для нас путь в море через территориальные воды Финляндии, вчерашнего противника, в обход перегородивших Финский залив противолодочных рубежей.
Сразу десять подводных лодок вышли в море
Действия подводников на Балтике были с самого начала войны подчинены интересам сухопутного фронта, направлены на срыв перевозок для фашистских армий. А теперь победы наших войск на суше позволяли балтийцам снова выйти в море и опять помогать фронту. Десять подводных лодок, — наш первый эшелон, были в полной готовности к боевым походам, и вывод их в море начался безотлагательно. Три «Щуки» — Щ-310, Щ-318 и Щ-407 — вышли из Кронштадта уже 28 сентября. Повёл эту группу лично командир бригады С.Б.Верховский. Остальные семь лодок должны были следовать за ними двумя группами с интервалами в два-три дня. В новых условиях путь в открытое море пролегал так. От Кронштадта, как и прежде к Лавенсари, а затем — на север, до входа в Хаапсарские шхеры, откуда ещё недавно прорывались к нашим фарватерам неприятельские торпедные катера. На рейде острова Улькотамио лодки принимали на борт финских лоцманов, обязанных обеспечивать их проводку внутренними шхерными фарватерами дальше до рейда острова Утэ. Т ого самого рейда, который столько времени служил важным узлом на морских коммуникациях нашего противника, и куда через многие преграды прорывались советские подводники в сорок втором году. Теперь рейд острова Утэ становился для наших подлодок примерно тем, чем был для них раньше Гогландский плёс. Отсюда начиналось их самостоятельное плавание в любые районы Балтики. Проводка первых трёх лодок до острова Утэ прошла без осложнений. 3 октября они уже находились в открытом море.
Новые боевые успехи балтийских подводников
Вторая группа ещё только выходила из финских шхер, когда командир Щ-310 капитан 3-го ранга С.Н.Богорад радировал, что 6 октября им потоплен в районе Виндавы немецкий транспорт.
Командир подводной лодки Щ-310 Семён Наумович Богорад
Это была первая победа балтийских подводников после осени 1942 года, открывшая боевой счёт бригады в новой кампании. Она начиналась в необычные для балтийцев календарные сроки, но теперь, получив временные базы в Финляндии, наши лодки могли действовать и зимой.
Обстановка на Балтике осенью 1944 года
Прежде чем рассказывать о боевых делах подводников, каснусь обстановки, сложившейся на Балтике в октябре 1944 года, когда наши лодки снова появились за пределами Финского залива. Очистив от врага материковую часть Эстонии, войска Ленинградского фронта начали во взаимодействии с флотом операцию по освобождению островов Моонзунда. Была уже освобождена восточная часть Латвии, завязывались бои за Ригу. Тем временем 1-й Прибалтийский фронт вышел на побережье южнее Либавы, а затем на другом участке — южнее Клайпеды, которая называлась у немцев Мемелем. На Курляндском полуострове, между Рижским заливом и морем, оказалась отрезанной крупная группировка немецко-фашистских войск, включавшая и соединения, стоявшие ещё недавно под Ленинградом. Морские пути стали единственными, связывающими её с Восточной Пруссией и остальной Германией. В таких условиях приобрело первостепенное значение нарушение перевозок между немецкими тылами и Либавой, Виндавой и ещё удерживаемым гитлеровцами Мемелем, а также островами Моонзунда и Ригой. В борьбу на морских коммуникациях вступили соединения флотской авиации, перебазировавшиеся в Прибалтику. Как только наши войска вышли на побережье Литвы, там, ещё до освобождения Паланги, отбитой у врага 10 октября, было организовано базирование торпедных катеров. Но на подводные лодки, которые могли подолгу находиться в море и блокировать используемые врагом порты, командование флота возлагало особые надежды. Потому и форсировался их выход из Финского залива, как только открылся для этого путь. Три «Щуки», выведенные в море первыми, посылались именно к «курляндскому котлу» с задачей уничтожать суда противника, следующие из Либавы, Виндавы, Мемеля или в эти порты, а также пресекать перевозки из Риги через Ирбенский пролив. Каждой лодке назначался свой район боевых действий, в пределах которого она могла вести активный поиск противника.
Богорад досрочно выполнил боевое задание
Транспорт, потопленный «Щукой» капитана 3-го ранга Богорада 6 октября (как потом установили — «Нордштерн»), был атакован на подходах к Ирбенскому проливу. Он направлялся или к острову Сааремаа, где вёл бои наш десант, или, может быть, в Ригу. Подводная лодка Щ-310 упоминалась в моих записках, когда речь шла о походах 1942 года. Тогда ею командовал Д.К.Ярошевич, готовившийся теперь вывести в море один из подводных крейсеров. Новый командир «Щуки» Семён Наумович Богорад, в прошлом моряк торгового флота, окончил командирские классы Учебного отряда подплава перед самой войной, но в данное время он уже по праву считался опытным подводником. Плавал на Д-2 помощником командира у Р.В.Линденберга, а походы этой лодки были такими, что её офицеры прошли не школу подводной войны, а, можно сказать, целый университет. И когда понадобилась замена Ярошевичу, Богораду без колебаний вверили «Щуку» с отличным, сплочённым экипажем, с которым он прошёл полный курс боевой подготовки на Ладоге. Октябрьский поход через финские шхеры в район Виндава–Ирбенский пролив был его первым неучебным самостоятельным плаванием. А успешная торпедная атака на вторые сутки по прибытии туда, — его командирским боевым крещением. Прошло ещё двое суток, и командир Щ-310, курсируя ночью вдоль побережья близ Виндавы, обнаружил сильно охраняемый конвой противника. Плохая видимость позволила скрытно сблизиться с конвоем в позиционном положении. Торпедами «Щуки» были потоплены транспорт и морской буксир. Как затем выяснилось, на борту транспорта находились полторы тысячи немецких солдат и груз боеприпасов, в том числе морские магнитно-акустические мины. После атаки подводная лодка, избежав преследования, отошла мористее. Т рудно было представить, что гитлеровское командование не знало о начавшемся развёртывании наших лодок в море, особенно, если учесть, каким путём теперь они выводились из Финского залива. Тем не менее, появление «Щуки» Богорада на коммуникации, где шли довольно интенсивные перевозки, судя по всему, застало противника врасплох. Тем временем поступили разведданные о скоплении немецких транспортов и других судов в Виндаве. 12 октября командиру Щ-310 было приказано держаться в районе этого порта. Находясь там, Богорад обнаружил вышедший из Виндавы конвой и произвёл ещё одну успешную атаку, потопив транспорт «Карл Цейс». Донося об этом, он сообщал, что израсходовал последние торпеды и возвращается в базу.
Приказано лично встретить Щ-310
Должен признаться, мы не ожидали, что поход какой-нибудь из подлодок, выведенных в море в начале октября с запасами на полный срок автономности, окажется таким коротким. В финских портах, которыми мы только начинали пользоваться, ещё не было ни наших обеспечивающих служб, ни плавбаз. В Хельсинки, как мы знали, перешла пока лишь канонерская лодка «Красное Знамя», назначенная кораблём-стационаром при Союзной контрольной комиссии по соблюдению условий перемирия. Да и не была ещё отлажена организация встречи и дальнейшей проводки подлодок, возвращающихся с моря.
Канонерскя лодка «Красное Знамя». Финляндия, осень 1944 года
Обеспечение наших интересов и нужд в портах и водах вчерашнего противника, который сумел выйти из войны, сохранив свой государственный суверенитет, понятно, не входило в компетенцию командования бригады. Но докладывать о затруднениях и неясностях, возникавших в связи с непредвиденно быстрым возвращением «Щуки» из похода, никому не понадобилось: этим уже занялся командующий флотом. Как бывало и в некоторых других случаях, адмирал В.Ф.Трибуц позвонил в Кронштадт прямо мне. — Доложите своему комбригу, что я приказал вам сегодня же вылететь в Хельсинки, — сказал Владимир Филиппович. — Вам нужно будет самому встретить Богорада у острова Утэ, чтобы не получилось никаких накладок. Пойдёте на финском катере. За помощью по всем вопросам обращайтесь в Контрольную комиссию. Объяснив мою задачу, командующий добавил, что приказание готовить для меня самолёт уже отдано. Вылетели мы с Кронштадтского аэродрома Бычье Поле, откуда раньше доводилось летать лишь на ближние острова. Меня посадили в истребитель Ла-5, имевший вторую кабину. Другой истребитель, одноместный, нас сопровождал. Долетев до середины залива, сели на южном берегу где-то под Т аллином и дозаправились, чтобы лётчикам хватило горючего на обратный путь. А оттуда — прямо на север, в Финляндию.
Истребитель Ла-5
На аэродроме близ Хельсинки у самолёта сразу появился финский полковник. Корректно доложил по-русски, что прибыл «встретить и сопровождать господина капитана первого ранга». Ждала и машина. Ехали молча. Сопровождающий с разговорами не навязывался, а я не знал, о чём с ним говорить. Смотрел на аккуратненькие пригороды, потом — на удивительно чистые улицы Хельсинки, по которым расхаживали прилично одетые люди, где трудно было заметить следы разрушений. А думал о том, что у финнов хватило ума не разделить судьбу Германии, выйти из войны, не доводя дело до боёв за свою столицу. И ещё думалось, как несопоставимо то, что здесь, с ранами, нанесёнными Ленинграду, с его страданиями. Переночевав на ошвартованной в гавани канлодке «Красное Знамя», следующим утром поднялся на финский сторожевой катер, на котором предстояло идти к острову Утэ. Странно было находиться на его борту: давно ли этот катер с той же командой, под тем же флагом, охотился за нашими подлодками! А теперь он был назначен для встречи одной из них и проводки её в базу. В поведении команды я не замечал явной враждебности ко мне.
Финские шхеры
В шхерах Финляндии нет войны
Командир выказывал официальную почтительность и готовность выполнить полученное задание. Вылетая из Кронштадта, я захватил пару банок консервов. Раз уж оказался на этом катере, надо было садиться за стол с его офицерами. На кораблях иначе не бывает. Банку тушёнки отдал в общий котёл. Приняли охотно, — с продуктами, как я понял, тут было небогато. Из тушёнки приготовили с какой-то добавкой второе блюдо. Весь день шли шхерами по причудливо извилистым проливам между бесчисленными островами, очень красивыми даже глубокой осенью. На фоне скал и тёмной зелени сосен выделялись яркие черепичные крыши ухоженных домиков. Вновь и вновь начинало казаться, что здесь не было никакой войны.
Рассказы неплохи, я над одним от души посмеялся. Вообще юмор неплох. Но вот повесть вашего двоюродного братца, Коровин-второй. В этой повести незаслуженно ошельмован ваш воспитатель. Вы подумали, прежде чем этот пасквиль печатать? Что вы знаете о товарище Кирсанове? Вы не знаете, как он воевал, как убили его сына и дочь, как погибла жена, как он отдал сердце и душу воспитанию молодежи. Разве таков он на самом деле, каким описан Коровиным-первым? «Строгач»! Да, Дмитрий Сергеевич строг. Коровин Валерий на это в обиде. «Краснонос». Да, у Кирсанова красный нос. От контузии. «Колченогий». Он ранен. Я считаю, что это дешевая месть. Дмитрий Сергеевич прочел повестушку. Вы знаете, злобное слово может сразить человека. Он болен. Мне становится стыдно. Обидели хорошего человека. — Вы способны пойти извиниться? — Мы пойдем, товарищ капитан первого ранга. С вашего разрешения, сегодня же. Разрешите идти? — Да.— Бенин отдает нам журнал. — Кстати,— спрашивает Алексей Алексеевич, когда мы переступаем порог кабинета,— вы собрали материал на второй номер журнала? Вадим вспыхивает: — Я думал, товарищ капитан первого ранга, что следующего номера не будет. — Отчего же? Майор Ермаков подскакивает на стуле.
— Да бросьте вы, Афанасий Иванович! — говорит капитан первого ранга. — Ребятам сил девать некуда. Смотрите — талант из них так и прет. Надо направить эти таланты в правильное русло... Вот что, Куликов. Ваш журнал был пока только сатирическим и критическим. А почему бы не стать ему и политическим? Тогда он большой силой станет. И знаете что? Почему он должен быть только злым? Он бы мог стать и добрым. И, конечно, литературно-художественным. Художественным!— подчеркивает Алексей Алексеевич.— Это вас ко многому обяжет. Разборчивее будете, юные редакторы. Почаще вспоминайте Толстого, Пушкина, Чехова... Добро! — Ну что? — спрашивают с тревогой ребята. Они ждут нас в коридоре.— Пропесочили? — Разрешили! — Что разрешили? — Журнал. Политический, сатирический и критический. И литературно-художественный.
***
В тот же день мы едем к Дмитрию Сергеевичу. Не так-то легко себя чувствуешь, когда знаешь, что ты кругом виноват. Мы свою вину на Валерку не взваливаем. Писать что угодно можно, но печатать?.. Печатать нельзя! В самом деле, обидели человека. Он строже других, на сделку с совестью не пойдет: любители выпрашивать снисхождение успеха у Дмитрия Сергеевича не имеют. И злятся. Оттого у него немало недоброжелателей...
Бушует вьюга, снег заносит трамвайные пути. Пересекаем . Уже смеркается, в окнах трамваев зажглись огни. Дмитрий Сергеевич живет в доме, где жил когда-то Алексей Максимович Горький. Старый, унылый дом с полутемной подворотней и плохо освещенными лестницами. Поднимаемся на третий этаж, стряхиваем с шинелей снег, не сразу звоним. Открывает сердитая старуха: — Вам кого? — Дмитрия Сергеевича. .: — Пройдите в конец коридора. Да ноги бы вытерли, наследите! Кирсанов сидит, поджав ногу, в кресле с высокой спинкой — кажется, такие кресла называются вольтеровскими. Сидит в пижаме, на коленях альбом, в руке — пинцет. — Что же вы? Раздевайтесь, садитесь! Очень рад, что пришли. На дворе пурга? А я вот расхлюпался. Сердце пошаливает... Да садитесь, садитесь! Он радушный хозяин. — Я уже много лет занимаюсь . Увлекался в детстве, потом забросил альбомы за шкаф. А сейчас опять вернулся к ним. Сидишь здесь один в кресле и путешествуешь по всему миру. Чаю выпьете флотского? Наливайте. Чайник — там, на столе.
И тут я замечаю у стены что-то странное: это нога, искусственная нога. Никто у нас в классе и представления не имел, что Дмитрий Сергеевич передвигается на протезе! Вижу, что и взгляд Вадима прикован к этой страшной, одиноко стоящей ноге. — Ешьте печенье, ребята. Отличное, по-моему, печенье! Заметил ли он, что нас потрясла его искусственная нога? Я стараюсь не глядеть на нее. Отвожу глаза. Но они, как нарочно, скашиваются на протез — он особенно страшен, когда стоит отдельно от человека. Мы пьем чай, и печенье действительно вкусное. И марок у Дмитрия Сергеевича тысячи, и он ими очень гордится. Наконец Вадим решается сказать, зачем мы пришли. Что я... что все мы... что весь класс признаёт, что мы сатиру нацелили не туда, куда нужно, соломинку мы увидели, а бревна в своем глазу не заметили. Что больше всех, разумеется, он виноват. Как редактор. И если Дмитрий Сергеевич сможет забыть и простить... — Вы знаете,— говорит он, помешивая ложечкой черный чай,— мы в юности часто бываем несправедливы к людям старше себя. Мы плохо их понимаем; разумная строгость кажется нам ущемлением наших прав и достоинства. Сам бывал в этом грешен. Я бунтовал, а взрослые очень чувствительны. Они на меня обижались за то, что я относился к ним с пренебрежением, скидывал со счетов годы, прожитые ими в гражданской войне. А теперь я, вспоминая своих воспитателей и начальников, благодарю их за непримиримость, за то, что одергивали, вправляли мне мозги. Без них мне бы была грош цена... Я через голову Дмитрия Сергеевича вижу на полочке фотографию молодой женщины удивительной красоты; рядом — двое ребят: вихрастый мальчишка и темноглазая девочка с бантом в волосах. Его семья. Теперь ее нет. Он инвалид, одинок, и почтовые марки — его утешение. «Строгач»! «Колченогий»! Какие мы в самом деле одры! Мне попалась в библиотеке книжонка, похожая как две капли воды на Валеркино рукоделие. Какой-то бывший нахимовец, так и не ставший никогда моряком, сводил счеты с нахимовским: воспитателей называл «Дубоносами» и другими неблагозвучными кличками. Все они обладали отвратительными характерами и симпатии вызвать никак не могли. Мне показалось, что злобный «писатель» нечист сам душой. Зачем же мы выпустили в свет, хотя и всего в десяти экземплярах, Валеркину «повесть»? Ведь не могли же мы не заметить того, что заметил начальник политотдела?
В дальнейшем мы опубликуем и эту книгу, в вы сами сможете решить, прав ли автор в своих оценках.
«Мы за вас воевали», - говорит «Строгач» в повести. «А нас тогда и в живых вовсе не было»,— отвечает Калерий Воронин, Валеркин герой. Нам, мол, наплевать на то, что вы воевали. Воронин сродни тем типам, которые считают родителей «вымирающим поколением»; войну вспоминать им до смерти скучно. Зато в буги-вуги они влюблены.
***
Готовили второй номер. Вадим описал очень весело, как мы ловили гигантскую щуку, как тюленя приняли мы за диверсанта и вообще все наши похождения в Кивиранде. Валерка отказался от участия в журнале. Но и без него материала хватало — стихи, поэмы, рассказы, воспоминания Бунчикова о первых нахимовцах... Пришлось крепко сцепиться с Аркашкой Тарлецким. Он принес серию шаржей. Отвратительная змея с наглой рожей обвилась кольцом вокруг помертвевшей девчонки. Подпись: «Питон развлекается». А на голове у питона — подумайте только! —бескозырка с ленточкой: «Нахимовское училище». «Питон плачет». Та же змея в бескозырке в зубах держит двойку. Из глаз текут слезы. «Питон отъедается». Теперь у змеи физиономия Маслюкова. Он припал к миске и пожирает кашу. На физиономии полное довольство. И опять же на голове бескозырка! «Питоны, смирно!» — целый строй змей в бескозырках. И крокодил в офицерской фуражке стоит перед строем, оскалив острые зубы. — При чем тут змеи? — спрашиваю я Аркашу.
О вечном. Юрий Юрьев, нахимовец выпуска 1968 г.
Он пояснил: когда-то существовало в училище змеями пахнущее словечко «питон» (от слова «воспитанник», а училище иногда называли «Питонией»). Ну подумайте, если шарж дружеский, то кому же приятно обернуться эдакой мерзкой змеей? Крокодил — еще туда-сюда, а змея... брр, увольте! Аркашка настаивал. Я возмущался. Позвали ребят, обсудили. Решили: долой этих змей! Аркашка обиделся, дулся дня два или три, потом сам сообразил, что зарвался. И принес новые шаржи. Курильщик, исхудалый, истошно кашляет над урной, и его сторожит смерть с косой. А некурящий, заложив руки в карманы, бодрой походкой, с развевающейся бородой наступает на смерть. Она бежит от столетнего бодрячка, подобрав фалды. И еще: «Военный совет в умывалке». Командир роты Кирсанов и длинный мичман обнюхивают найденную в умывалке бутылку. На этикетке нахально написано: «Ин вино веритас» (в вине, мол, истина!). Подпись: «Кто опорожнил?» И огромный вопрос. С вином не шутят в училище. Выпьешь — вылетишь в отчий дом, как ракета. Когда журнал был готов, я попросил Валерия снести его к машинистке. Он взял материал, но вскоре принес обратно. — Она не будет печатать. — Почему? — Заболела. — Надолго? — Надолго. — И не выздоровеет? — Не выздоровеет.
Юрий Юрьев.
— Ты что-то крутишь. — А чего тут крутить? Не будет печатать — и все! — Ты знаешь, Валерка, мне небезразлично, с какой «компашкой» ты водишься. Выкладывай! — Что? — Все выкладывай! Мигом... — Чего захотел! Я схватил его за плечи и потряс. И вдруг я понял, что я сильнее Валерки и могу вытряхнуть из него душу. — Так к кому ты шляешься в дни увольнения? — К одному ху...художнику. — Кто такой этот художник? — Молодой и талантливый. Ты интересуешься как комсорг или как родственник? — Если хочешь, как родственник. — Могу познакомить. На днях открывается выставка.
Юрий Юрьев.
— Как фамилия? — Василий Фазан. — Не слыхал. — Очень жаль. Отстаешь от жизни, Максим. Он почти знаменитость. — Выходит, отстал... Я пошел к начальнику политотдела и рассказал о своих затруднениях с машинисткой. — Ну, это не беда,— улыбнулся Алексей Алексеевич. — Пройдите в канцелярию к Марии Федоровне и скажите, что я прошу ее отпечатать журнал.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус.
Отсутствие сведений о подводной лодке капитана 3-го ранга Е . Я. Осипова привело к решению командующего флотом отменить до особого приказания выходы других лодок. С-12 была возвращена с Лавенсари в Кронштадт. В течение ряда дней не меньшую тревогу, чем судьба лодки Осипова, вызывала и судьба «Щуки» Травкина. После того, как ей было приказано возвращаться в базу, лодка вновь надолго замолчала. И никто не смог бы поручиться, что с ней ничего не случилось, что она существует. Как оказалось, немедленно выполнить приказ о возвращении и даже отойти из района Нарген-Порккалаудского заграждения для капитана 3-го ранга Травкина было невозможно потому, что совершенно разрядилась батарея. Всплыть же для зарядки не давали вражеские катера и самолёты. Положение лодки и экипажа могло показаться безвыходным. Но Ивана Васильевича Травкина ещё раз выручила развитая у него способность к военной хитрости. Поблизости находился остров, у которого располагалось давно нам известное минное поле, причём, насколько мы знали, состояло оно только из «классических» гальваноударных мин, предназначенных, как и другие заграждения начального периода войны, для наших надводных кораблей. Дотянуть до этого места лодка кое-как могла. И Травкин понял, что зарядить батарею, может быть, удастся только на неприятельском минном поле, ибо преследующие «Щуку» корабли вряд ли сунутся в его пределы. Конечно, и для подводной лодки это означало немалый риск. Но Травкину, как и большинству наших командиров, не раз приходилось пересекать подобные заграждения, держась на такой глубине, чтобы мины оставались над лодкой. Удалось это и сейчас. Коснувшись отдельных минрепов, «Щука» буквально своими бортами нащупала акваторию внутри заграждения, где мин, по-видимому, не было. Около полуночи, когда наступили лёгкие сумерки, и белая ночь стала не такой прозрачной, подводная лодка всплыла там в позиционное положение. Пробыть на поверхности, производя зарядку батареи, удалось лишь полтора часа. После этого пришлось погрузиться из-за появления вражеского самолёта. Зарядка была продолжена следующей ночью и снова была прервана по той же причине. Так шло и дальше. Иногда дизеля могли работать на зарядку всего полчаса, иногда — час. Для того чтобы иметь батарею, позволяющую нормально маневрировать под водой, понадобилось всплывать в течение десяти ночей. Но противолодочные катера сюда действительно не заходили, — расчёт командира лодки оправдался. А чтобы не допустить сноса лодки с её «пятачка» на мины, сбросили груз на тросе, по натяжению которого определяли дрейф. Для контроля брали также пеленга на видневшуюся башенку островного маяка. И хотя Травкин сознавал, как тревожатся за него бригада и штаб флота, он не считал возможным выходить в эфир с этой необычной позиции. Он дал знать о себе лишь после того, как Щ-303 благополучно пересекла в обратном направлении Гогландский рубеж. Командир сообщал, что батарея вновь разряжена до предела и лодка будет до подхода наших катеров лежать на грунте в районе банки Намси. Для встречи «Щуки» и эскортирования её на Лавенсари были сформированы две группы сторожевых катеров, часть которых имела тралы. Семь торпедных катеров составляли группу прикрытия. Готовы были, если понадобится, выйти на Восточный Гогландский плёс также находившиеся у Лавенсари канонерская лодка «Кама» и два сторожевика из отряда шхерных кораблей, командир которого контр-адмирал Д.Д.Вдовиченко координировал действия всех участников этой операции. Столько сил привлекалось на случай, если понадобится прикрывать возвращавшуюся подлодку от большой группы вражеских катеров. Свежа была память о том, как целая «чёртова дюжина» их атаковала здесь наш дозор. Встречая лодку, наши катера подсекли и уничтожили несколько мин, но подорвались два катера. И не с первого выхода обнаружили катерники «Щуку» отчасти потому, что Травкин держался очень настороженно и сперва посчитал приближавшиеся катера чужими, а предшествовавшие этому взрывы мин принял за начало бомбёжки.
Командир подводной лодки Щ-303 Н.В.Травкин проводит совещание с командным составом корабля. Он справа. В центре замполит М.И.Цейшер, левее штурман Г.Н.Магрилов и инженер-механик П.М.Ильин
Замполит М.И.Цейшер проводит беседу с личным составом в отсеке подводной лодки
В ночь на 9 июня Щ-303 вошла в островную бухточку, без малого через месяц после того, как она оттуда вышла. Е щё через двое суток лодка ошвартовалась в кронштадтской Купеческой гавани. Обстановка в заливе была такой, что и проводка её в Кронштадт далась нелегко. Кораблям охранения пришлось отражать атаки прорывавшихся к фарватеру вражеских торпедных катеров, а истребители прикрытия сбили два самолёта, пытавшихся бомбить лодку. Был повреждён один из сопровождавших её тральщиков. Дважды за этот поход командование противника объявляло подводную лодку уничтоженной. Отметки о её потоплении мы видели потом на трофейных штабных картах, откуда эти данные перешли в труды западногерманских военных историков. Когда «Щука» застревала в сетях, положение её бывало таким, что во избежание захвата лодки, изготовлялся к взрыву артиллерийский погреб, и команда знала об этом, В своих действиях, зачастую необычных, определявшихся чрезвычайностью обстановки, капитан 3-го ранга Травкин всегда старался опереться на сознательную поддержку экипажа.
Командир подводной лодки Щ-303 Иван Васильевич Травкин
Если какое-то трудное решение принималось не мгновенно, и было время поразмыслить, командир собирал в центральном посту «военный совет» с участием офицеров и членов экипажа. Это помогало ему ощутить настроение своих гвардейцев, понять, на что способен личный состав. Иван Васильевич не был речист, произносить громкие, торжественные слова просто не умел, но мог поддержать дух людей обыденной, без всякого пафоса сказанной фразой. — Всё равно вырвемся! — говорил он, объявляя план действий, включавший, если не будет выбора, и самые крайние. О том, как верили матросы этому «вырвемся», как много значило такое командирское слово, рассказывали замполит Цейшер и другие офицеры. И это легко было представить.
Заместитель командира подводной лодки Щ-303 по политчасти М.И.Цейшер Послепоходные разборы у нас обычно проходили весьма критично. Было что покритиковать и в действиях Т равкина. Но на этот раз участники разбора, словно сговорившись, почти не касались частных просчётов командира, которые он и сам сознавал. Лодка действовала в условиях почти непрерывного преследования противником. Длительная невозможность подзарядить батарею и даже провентилировать отсеки, создавала на корабле тяжелейшую обстановку. Но экипаж всё выдержал, и это являлось главным.
Выходы подводных лодок отменены
Доклад командира Щ-303 о результатах разведки Нарген-Порккалаудской противолодочной позиции, его наблюдения и выводы, отличавшиеся большой обстоятельностью, были малоутешительными. Травкин, естественно, не мог обследовать весь фронт сетевых заграждений. Однако уже то, что в районе этого рубежа сосредоточились небывало многочисленные противолодочные силы, которые могли не дать лодкам заряжать батареи, практически не оставляло подводникам шансов форсировать Финский залив, пока на нём стоят белые ночи. Кроме того, Нарген-Порккалаудская противолодочная позиция находились за пределами досягаемости для нашей авиации. Видимо, с учётом всего этого, командующий флотом подтвердил своё решение: подводные лодки в море пока не посылать. Обоснованность такого решения была очевидной, и оно вызвало у нас в штабе чувство облегчения. Мы были ориентированы на то, чтобы возобновить попытки вывести лодки на Балтику, когда в сутках появятся несколько тёмных часов. Т огда появилась бы, по крайней мере, возможность производить зарядку аккумуляторных батарей, а морские бомбардировщики смогли бы поддерживать подводников на большом удалении от своих аэродромов, вылетая в тёмное время без сопровождения истребителей.
Командование бригады подводных лодок в поисках выхода из затруднительного положения. Слева направо: командиры дивизионов В.А.Полещук и Г.А.Гольдберг, начальник штаба Л.А.Курников, командир бригады С.Б.Верховский, командир ПЛ Л.А.Лошкарёв, начальник политотдела бригады М.Е.Кабанов. Кронштадт, лето 1943 года
Такие условия начали бы складываться на нашем театре в конце июля, а в августе, с увеличением продолжительности ночей, они стали бы ощутимы по-настоящему.
Учитывая обстановку на фронтах
Однако выходы подводных лодок были возобновлены всё-таки несколько раньше. В начале июля этого потребовал от командования флота нарком ВМФ, являвшийся членом Ставки Верховного Главнокомандования. Тут снова нельзя не вспомнить тогдашнее положение на советско-германском фронте. Наше командование знало, что враг сосредоточил огромные силы в центральной его части и готовит стратегическое наступление, надеясь взять реванш за Сталинград, изменить дальнейший ход войны в свою пользу. Назревало, а 5 июля началось грандиозное сражение на Курской дуге. В свете этого приобретало совершенно особое значение нарушение любых коммуникаций, питающих фашистские войска на Восточном фронте, в том числе морских, проходящих через южную часть Балтики. А воздействовать на морские коммуникации могли из всех сил флота только подводные лодки. 10 июля на бригаду поступила директива Военного совета флота, предписывавшая подготовить к 25 июля к выходу в море две подлодки. Первой их задачей должны были стать разведка оперативного режима на главной противолодочной позиции противника, то есть на Нарген-Порккалаудском рубеже, и выявление возможных путей форсирования этой позиции. В случае успешного её прорыва, лодкам надлежало идти в южную часть Балтики и нарушать там неприятельские морские перевозки. К боевому походу готовились в Кронштадте С-12 капитана 3-го ранга А. А. Бащенко (уже выводившаяся на Лавенсари в конце мая) и С-9 под командованием капитана 3-го ранга А.И.Мыльникова. До выхода этих подлодок была проведена по инициативе нашего комбрига С.Б.Верховского дополнительная разведка первой на пути в море Гогландской противолодочной позиции двумя «Малютками». Непродолжительные выходы в этот район подводных лодок М-96 (командир — капитан-лейтенант Н.И.Карташов) и М-102 (командир — капитан-лейтенант П.В.Гладилин) закончились благополучно, но мало чем дополнили наши сведения об обстановке вокруг Гогланда. Что этот рубеж преодолим, уже доказали три преодолевшие его «Щуки». Главные препятствия начинались дальше.
Пётр Васильевич Гладилин
Нам было известно, что старшие начальники, требовавшие ускорить вывод лодок на Балтику, Главный Морской штаб, предписывали командованию флота использовать все возможные средства для содействия подводникам в форсировании Финского залива. Ставился, в частности, вопрос о более широком привлечении к этому надводных кораблей вплоть до эсминцев. Что и говорить, у эскадренного миноносца, конечно, достаточно вооружения, чтобы разогнать целую флотилию противолодочных катеров. Но как было уберечь такой корабль от подрыва на минах уже на Гогландских плёсах, да и от ударов с воздуха? А подводники, повторяю, особенно нуждались в боевом обеспечении не на ближнем рубеже, а западнее, — на Нарген-Порккалаудском противолодочном сетевом и минном заграждении.
Николай Иванович Карташов
Там, используя недолгое пока тёмное время суток, в какой-то мере могла помочь лишь авиация. Было, однако, неизвестно, насколько поддаются противолодочные сети разрушению бомбёжкой с воздуха. В надежде, что это что-то даст, по заграждениям были нанесены, на тех участках, где намечалось их форсировать, два последовательных бомбовых удара двенадцатью самолётами ДБ-3, такими же, какие в 1941 году, пока флот имел аэродромы на островах Моонзунда, совершали оттуда налёты на Берлин. Снижаясь до 1000–500 метров, они сбрасывали 200-килограммовые бомбы на линии сетей, ориентируясь по поддерживающим их буйкам. Были основания рассчитывать, что таким способом удастся уничтожить и какую-то часть поставленных в районе сетей мин. Эти бомбовые удары непосредственно предшествовали выходу подлодок. Та, которая шла первой, должна была выяснить результаты действий авиации. План прорыва предусматривал, что командир лодки может, если найдёт целесообразным, использовать для разрушения сетей торпеды.
Подводники готовы к подвигу. Погибли С-12 и С-9
Задача, ставившаяся командирам и экипажам двух «эсок», была исключительно сложной, а риск, которому они подвергались, огромным. Подводники знали обстановку в Финском заливе, вполне представляли, на что они идут. Приходя на эти корабли, разговаривая с офицерами и матросами, я не ощущал неуверенности, нетвёрдости духа. Никто не жаловался на здоровье. Люди сознавали, что должны совершить подвиг, и были к нему готовы. 26 июля обе лодки перешли на Лавенсари. 28-го С-12 первой уходила дальше. Она была, как обычно, проэскортирована в наиболее тёмное время на Восточный Гогландский плёс и погрузилась. Как уже говорилось, её вёл в море капитан 3- о ранга Александр Аркадьевич Бащенко, опытный подводник, хорошо знавший боевые возможности лодок типа «С». Сплаванность, опытность, приобретённые в прошлую кампанию, отличали экипаж этой лодки. 29 июля Бащенко передал сигнал, означавший, что он благополучно преодолел заграждения Гогландского рубежа. Затем последовало донесение о том, что в ночь на 30 июля в районе острова Кэри произведена без помех зарядка батареи. Это были уже ближние подступы к Нарген-Порккалаудской позиции. То, что зарядка стала здесь возможной, показывало, как помогает подводникам даже ещё недолгая пока ночная темнота.
Командир подводной лодки С-12 Александр Аркадьевич Бащенко
Командир С-12 подтвердил, что будет прорываться через главные заграждения согласно намеченному плану, то есть на участке севернее острова Нарген. Именно там по заграждению наносились бомбовые удары с воздуха, а рельеф грунта имел 80-метровую впадину. И потому под сетями мог оставаться проход. Эта радиограмма оказалась последней, полученной с борта С-12. Больше она в эфир не вышла. Что произошло с лодкой Бащенко, при каких обстоятельствах она погибла (а что это так, вскоре нельзя было сомневаться), мы не узнали. Осталось также неизвестным, обнаружил ли Бащенко какие-то следы воздействия на противолодочные сети авиационных бомб. Можно было предположить, что, не найдя в сетях бреши, командир попытался пройти под ними на максимальной глубине, а это всегда сопряжено с риском подорваться на донных неконтактных минах. В назначенный срок, через два дня после С-12, когда с нею ещё ничего не случилось, вышла в поход подводная лодка С-9. Я уже рассказывал о её командире капитане 3-го ранга А.И.Мыльникове, и о том, как он осенью 1941 года, командуя тогда «Малюткой», прорвался на рейд захваченного гитлеровцами Таллина, дерзко потопив там транспорт, и о том, в какую переделку попал он уже на С-9 при прошлогоднем рейде в Ботнический залив. Весёлый и отважный человек, к которому все окружающие испытывали глубокую симпатию, он очень серьёзно, стараясь всё предусмотреть, готовил себя и подчинённых к новым боевым испытаниям. Проведённые штабом проверки убеждали: дополнительное время, оказавшееся в распоряжении командира после отсрочки походов, использовано хорошо. Как и другие лодки, С-9 успешно преодолела Гогландский рубеж. Но противник, возможно, уже напавший на след С-12, — первой лодки, появившейся здесь после значительной паузы, был настороже. Вражеские катера обнаружили лодку Мыльникова и неотступно преследовали её несколько суток, не давая всплыть для зарядки батареи. Лодка неоднократно подвергалась бомбёжкам. Об этом капитан 3-го ранга Мыльников, долго не отвечавший на наши запросы, смог сообщить лишь 5 августа. Он донёс, что оторвался, наконец, от катеров, зарядил батареи и приступает к разведке Нарген-Порккалаудского рубежа. Серьёзных повреждений лодка, по-видимому, не имела, поскольку в радиограмме о них не говорилось. В последующие дни штаб получил от Мыльникова ряд сведений об обстановке у главного в Финском заливе противолодочного рубежа. Он выявил участки, на которых перед сетями стояли якорные гальваноударные мины. Лодка, маневрируя под водой, задевала их минрепы. Было установлено, что катерные дозоры размещены в районе сетей примерно через каждые две мили. Повреждений сетевых заграждений в тех местах, где их бомбила наша авиация, Мыльников не обнаружил. Не исключено, что противник был в состоянии быстро заменять повреждённые секции запасными. Не дала результатов попытка разрушить сетевую преграду торпедами. Взрывы их на лодке слышали, однако бреши, позволяющей пройти через сеть, нащупать не удалось. С-9 находилась у Нарген-Порккалаудской позиции уже почти десять суток. Бесперспективность дальнейших попыток форсировать её становилась всё более очевидной. Риск дальнейшего пребывания лодки в этом районе представлялся неоправданным. Было уже ясно, что бесследно исчезнувшую С-12 мы потеряли.
Командир подводной лодки С-9 Александр Иванович Мыльников
В это время, как и в 1941 году, все важные решения, касающиеся действий каждой вышедшей в море подлодки, принимались командованием флота, а бригада лишь выполняла их. Вероятно, некоторые из таких решений согласовывались и с более высокими инстанциями, поскольку выводу лодок на Балтику придавалось очень большое значение. Т ак или иначе, мы получили через контр-адмирала А.М.Стеценко приказание вернуть С-9 в базу. 12 августа капитан 3-го ранга Мыльников сообщил, что произвёл очередную зарядку батареи и ложится на обратный курс. Лодке было назначено место встречи со сторожевыми катерами. Встреча предполагалась 14 августа, а затем её перенесли из-за шторма на 15-е. В таких случаях подводная лодка ложилась до подхода катеров на грунт. Группы катеров выходили с Лавенсари в назначенный район в течение многих ночей. Но лодка туда не пришла. И в эфир больше не вышла... Так был потерян ещё один отличный подводный корабль с прекрасными командиром и экипажем. На этот раз мы довольно скоро узнали приблизительное место гибели пропавшей подлодки. В начале сентября дозорные катера подобрали на Восточном Гогландском плёсе тело военного моряка. По номеру ордена Красного Знамени на его обмундировании было установлено, что это рулевой с С-9 старшина 2-й статьи Кирилл Дикий. Так подтвердилось предположение, что лодка, вероятно, подорвалась на минах, когда завершала форсирование на обратном пути Гогландского рубежа. Как оказалось тело рулевого в море? Или взрыв был таким сильным и близким, что разворотил корпус, образовал большую пробоину. Или, может быть, старшина выходил из затопленного отсека через торпедный аппарат, и при этом погиб…
Временное прекращение попыток
14 августа, когда мы ещё надеялись на возвращение С-9, командира бригады капитана 1-го ранга С.Б.Верховского вызвали в Ленинград на заседание Военного совета флота. Т ам должны были обсуждаться дальнейшие действия нашего соединения. К тому времени Сергей Борисович пришёл к убеждению (вполне разделявшемуся мною), что в сложившихся условиях новые попытки прорывать Нарген-Порккалаудскую противолодочную позицию к успеху не приведут. Мы достаточно знали об этом мощном заграждении, чтобы не предаваться иллюзиям. Ни одной подлодке, каждую из которых вёл опытный боевой командир, не удалось преодолеть даже первую линию стальных сетей. А за ней была ещё такая же вторая. Насколько мне известно, С.Б.Верховский твёрдо изложил на Военном совете те выводы, к которым пришёл, правда, отстаивать их теперь не понадобилось, потому что так смотрел на дело и командующий флотом. Одним из участников заседания было высказано суждение, что прорыв лодками Нарген-Порккалаудского рубежа, быть может, осуществим в тёмное время в надводном положении, но эта идея (на мой взгляд совершенно нереалистичная) поддержки не получила. Военный совет решил прекратить попытки вывода подводных лодок из Финского залива. Как тогда считалось, — временно. Чтобы такое решение обрело окончательную силу, требовалось согласие командования Ленинградского фронта, которому флот по-прежнему был подчинён в оперативном отношении. Как рассказывал впоследствии адмирал В.Ф.Трибуц, Военному совету фронта был направлен обстоятельный доклад о создавшейся ситуации, и возражений он не встретил. Не настаивал больше на выводе подлодок в море и Главморштаб.
Заседание Военного Совета Балтийского флота. В центре адмирал В.Ф.Трибуц, справа контр-адмирал Н.К.Смирнов, слева генерал-майор А.Д.Вербицкий. Ленинград, 14 августа 1943 года
Шла вторая половина августа, и положение на советско-германском фронте было уже не таким, как месяц или даже две недели назад. Последняя попытка Гитлера вернуть себе стратегическую инициативу провалилась. Одолев врага в великой битве на Курской дуге, наши войска освободили уже Курск и Белгород, в честь чего в Москве прогремели победные салюты.
Первый салют в Москве 5 августа 1943 года в честь победы в битве под Курском и Белгородом
Красная Армия наступала на широком фронте, продвигаясь всё дальше на запад. Разумеется, нарушение неприятельских коммуникаций в Балтийском море и теперь много значило бы для сухопутного фронта. Но об этом уже не говорилось в категориях «любой ценой», «во что бы то ни стало». Наступило общее, от кого это зависело, согласие в том, что не следует больше так рисковать подводными кораблями, которых оставалось у нас уже не очень много и которые ещё пригодятся при завершении войны.
Краткий анализ кампании 1943 года
Размышляя об уроках драматической кампании сорок третьего года, хочется сказать, что на решения, принимавшиеся тогда на разных уровнях, влияла, очевидно, не только обстановка на фронте, предельно напряжённая до середины лета. Успехи балтийских подводников в прошлую кампанию, когда наши лодки, прорывая все создававшиеся противником преграды, наносили удары по его коммуникациям на всём их протяжении (и несли, во всяком случае, в первых двух эшелонах, относительно небольшие потери), привели к завышенной оценке возможностей нашего подводного оружия и недооценке возможностей другой стороны ему противодействовать. Начали, мне кажется, складываться представления, будто противник, что бы он ни предпринял, помешать выходу лодок в море не сможет.
Командир бригады подводных лодок КБФ С.Б.Верховский
Но подводные лодки, как и любой другой род сил флота, имеют предел своих боевых возможностей и способны успешно решать свойственные им задачи только в определённых условиях, при достаточном, а главное, — своевременном оперативном обеспечении их действий другими силами флота. К сожалению, в кампанию 1943 года эти условия соблюдены быть не могли, меры по оперативному обеспечению выхода лодок из залива не соответствовали обстановке и явно запаздывали. А самостоятельно преодолеть такое препятствие, как Нарген-Порккалаудская противолодочная позиция, созданная врагом в дополнение к Гогландскому рубежу, подводники не могли. То, что произошло тем летом, в сущности, было предрешено ещё ранней весной, когда противник, используя большое количество боевых кораблей, вспомогательных судов и других плавсредств, практически беспрепятственно, без серьёзного противодействия с нашей стороны, сооружал заграждения, разрушить или прорвать которые оказалось потом невозможно. Средние и большие подлодки в 1943 году в залив больше не выходили. Людям, далёким от флота, наверное, могло показаться, что на Балтике они и не начинали кампанию. Ведь в печати, в сводках Совинформбюро, было принято сообщать лишь о потоплении вражеских кораблей, об одержанных на море победах. А побед у балтийских подводников в тот год не было. А о том, какие героические усилия приложили экипажи подводных лодок, чтобы вырваться в открытое море, и каких потерь это стоило, рассказывать было не время.
Самолет садился. Несмотря на уговоры стюардесс, пассажиры поднимались с кресел, суетились, собирая так называемую ручную кладь. Всем им было хорошо известно, как наш Аэрофлот умеет держать паузы от момента посадки до подачи трапа к самолету, но нетерпение и усталость от девятичасового сидения в кресле брали свое. Я понял, что отпуск кончился. Московские воспоминания о свадьбе сестры, болезни матери, театрах, концертах, хождениях в гости к родственникам и друзьям отступили окончательно.
Стоя в ожидании чемодана у багажного отделения , я мысленно уже докладывал командиру дивизии о прибытии из отпуска и о готовности экипажа выполнить любую поставленную перед ним задачу (эк, как нас служба научила выражаться!).
Предчувствия подтверждаются
За тридцать минут до подъема флага я был уже на плавказарме, где в ожидании приема корабля от второго экипажа томился мой экипаж. Коротко переговорил со старпомом, замполитом, механиком, офицерами. Выяснил, что все, кому положено, использовали отпуска (офицеры и мичмана — очередные, ранее поощренные матросы и старшины — по поощрению). Перед церемонией подъема флага поздоровался с экипажем, выстроенным на палубе плавказармы, то есть произнес привычно бодрое: «Здравствуйте, товарищи подводники!»* а в ответ получил громкое и раскатистое «Здравия желаем, товарищ командир!». На стоящих у казармы лодках и на самой плавказарме флаги были подняты и я переступил комингс каюты командира дивизии. Капитан 1 ранга Каймак - наш новый, сменивший контр-адмирала Дыгало, командир дивизии и новый же начальник штаба дивизии - капитан 1 ранга Матвиевский - совсем недавно прибыли с Северного флота. Своими назначениями на Тихоокеанский флот они были обязаны плану обновления и «оздоровления» кадров старшего комсостава после относительно недавней трагедии: гибели лодки нашей дивизии «К-129» под командованием моего товарища — капитана 1 ранга Кобзаря.
Геннадий Иванович Каймак и Олег Александрович Матвиевский. - Специальный выпуск альманах «Тайфун», 2007 г., № 13, 2011 г.
Оба — комдив и начальник штаба оказались приветливыми людьми, что, впрочем, как я давно заметил, особенно свойственно североморцам. Комдив, правда, был немного суховат, зато начальник штаба располагал к себе уважительным и в то же время почти товарищеским обращением. Я доложил о состоянии экипажа и о готовности к приему материальной части. «Корабль принимайте с сегодняшнего дня, но учтите, что там не всё в порядке», — коротко приказал комдив. Сердце замерло... Так и есть: оказалось, что при подъеме перископа астронавигационной системы «Сегмент», из-за неграмотных действии штурманского электрика второго экипажа, перископ вышел из строя. Он просто-напросто упал в трюм отсека, его хитро скомпонованная система линз и зеркал осыпалась и теперь вместо звезд в его окулярах наблюдался рисунок, напоминающий картинку открывающуюся перед ребенком в игрушке-калейдоскопе. Словом, ремонту этот перископ уже не подлежал, его надо было менять. Дело осложнялось тем, что перископы такого типа были уже сняты с производства. Флагманский штурман дивизии, присутствовавший при разговоре, успокоил меня, рассказав, что по всему Союзу был объявлен розыск и где-то на складе, в европейской части страны нашли-таки один экземпляр. Сейчас-де его уже доставляют на Камчатку. Вызваны и гражданские специалисты для монтажа. Следует пояснить, что без такого прибора, как астронавигационный перископ, наш грозный ракетоносец значительно утрачивал свою боеспособность. Дело в том, что для организации ракетной стрельбы подводная лодка должна с высокой степенью точности знать свое место в океане. Ошибки в координатах места, вполне допустимые на обычном корабле, не допускаются на ракетоносце. Без точных координат, выверенных до метров, ракеты, выпущенные по определенным направлениям и расстояниям, уйдут в сторону от целей и их дьявольски мощные ядерные заряды поразят не стратегически важные объекты, а непредусмотренные к уничтожению территории или вовсе взорвутся над пустынным океаном. В описываемое время высокая точность знания своего места в море достигалась за счет астрономических наблюдений. Астронавигационный перископ позволял измерять высоты и азимуты светил без всплытия подводной лодки на поверхность, то есть значительно сокращал время атаки и в большей степени сохранял скрытность лодки. Кроме того, он позволял «работать» со светилами в условиях, когда линия горизонта не просматривалась, то есть использовался искусственный горизонт.
Без такого устройства для определения места лодке нужно было всплывать и «» способом с помощью вышедших наверх наблюдателей секстанами «сажать» звёзды и планеты на четко видимый горизонт, что само по себе далеко не всегда можно было сделать. Кроме того, увеличивалось время ракетной атаки и, самое главное, значительно снижалась скрытность лодки. Пишу об этом столь подробно, учитывая, что современный читатель, даже моряк, не всегда представляет, как в семидесятые годы обеспечивались стрельбы баллистическими ракетами с подводных лодок. Не существовало тогда на ракетных лодках инерциальных навигационных комплексов и спутниковых систем определения места, столь привычных сейчас. Таким образом, все дальнейшие события в моей судьбе оказались тесно связанными с этим перископом, будь он неладен! Однако, молодость есть молодость и я относительно быстро успокоился, выслушав флагштура. Начал принимать корабль и терпеливо ожидать прибытия специалистов-монтажников восстановления перископа. В кратчайшее время корабль был принят. Экипаж приступил к обычной боевой подготовке. Привезли, наконец, перископ. Прибыли гражданские специалисты и тут выяснилось, что монтировать этот треклятый перископ можно только в стационарном «сухом», то есть не плавучем, доке. Монтажные работы, оказывается, не допускают абсолютно никакой качки. Плавучие же доки, имевшиеся на Камчатке, хотя и размещаются в тихих, укромных бухтах, почти изолированных от океанской волны, все-таки слегка покачивает. Такого поворота событий никто не ожидал. Командование флота потребовало перехода лодки во Владивосток и ломало голову над проблемой внеочередного докования корабля в одном из «сухих» доков тамошних заводов. Задача эта далеко не простая, учитывая наши производственные возможности и графики докования кораблей и судов Дальневосточного бассейна. Начали лихорадочно готовиться к переходу в Главную базу флота. Выяснилось, что четко спланированный Москвой и флотом график боевой службы оказался под угрозой, тем более, что «К-126» значилась в планах флота как участница во флотском учении в конце лета. Выход на боевую службу должен был состояться осенью... Обстановка накалялась.
Все «в темпе»
В конце мая, совершив переход максимально возможной скоростью, «К-126» уже терлась своим бортом о пирс во Владивостоке.
Как водится, прибыли во Владивосток рановато: док, в котором нам предстояло работать, был прочно занят другими судами. Необходимости в нашем поспешном вызове в Главную базу не было никакой, но у нас всё делается только срочно... Я привык к такого рода «штучкам», когда тебя куда-то буквально гонят, а там, куда ты торопишься, тебя вовсе и не ждут. Всё это в духе нашей общегосударственной неразберихи, не обошедшей и флот. Была чудесная пора границы теплой приморской весны и лета. Лето с дождями и туманами, характерными для Владивостока, еще не наступило, а сухая, ветреная приморская зима ушла. После мягкой, но своеобразной, а главное долгой, камчатской зимы, мы без особой акклиматизации попали почти в субтропики. Однако наслаждаться погодой не приходилось. Выяснилось, что пока мы будем доковаться и участвовать в учениях, наша дивизия с Камчатки передислоцируется в Приморье. Итак, на Камчатку, где у офицеров и мичманов остались семьи, мы больше не вернемся. Что будет с семьями? Куда и когда они смогут переехать? Будет ли жильё на новом месте службы — в одной из отдаленных бухт Приморья? Когда мы туда попадем? Кроме того, подготовка к выходу на боевую службу в условиях временного базирования хотя бы и на Главную базу флота, но не на базу «своего» соединения, дело тоже не простое. На снабжение нас всем необходимым, начиная с продовольствия, топлива, воды и кончая обмундированием, флотские тыловые службы шли «со скрипом» — ведь всё это было заготовлено для нас на Камчатке! Впрочем, за годы службы я к этому уже привык. Пришлось лично «обходить эти рифы», стучась в кабинеты старших тыловых начальников. Обычно мои доводы о том, что лодка пришла не в какую-нибудь базу 6 флота США, а в свою родную все-таки действовали. Возможно, в какой-то мере, товарищам из интендантства льстило и то, что к ним обращался не офицер, ведающий снабжением, а сам командир стратегического ракетоносца. Во всяком случае, худо-бедно, но вопросы снабжения решались.
Хуже было с моральным состоянием оторванных на неопределенный срок от своих семей офицеров и мичманов. Пополз слух, что и база в Приморье будет для наших кораблей не окончательной, что, простояв там несколько месяцев, лодки перейдут еще в какую-то базу (так, кстати, оно и получилось впоследствии). Как могли, мы с замполитом успокаивали людей, хотя сами не представляли даже такой элементарной вещи, как организация переезда семей с домашним скарбом к нашему новому месту службы. Дисциплина и въевшаяся в плоть и кровь офицеров привычка «стойко переносить тяготы службы» все-таки брали свое. Несмотря на подавленное настроение, они честно выполняли свой долг; подготовка к доковым работам, к участию в учениях, к выходу в многомесячное плавание на боевую службу почти не оставляли времени на личные переживания. Мичманский же состав, а почти все должности старшин команд на лодке были укомплектованы мичманами, начал потихоньку «расползаться». По сравнению с офицером, который служит там, где ему прикажут, мичман имеет право требовать от командования своего перемещения на место службы, указанное в заключенном с ним контракте. Одним словом, к августу на лодке не осталось ни одного мичмана. Должности старшин команд были укомплектованы срочнослужащими, которые, кстати, справлялись со своими обязанностями в целом не хуже мичманов. Не хочу, впрочем, этим обидеть своих бывших подчиненных мичманов: ведь именно они воспитали такую замену, именно их предыдущая служба заложила добрые традиции корабля. Время даром не терялось, все, от вестового до командира понимали, что не от хорошей жизни флот делает ставку на такие лодки, как наша. «Вероятный противник» не дремал. Холодная война была в разгаре. Это только теперь кажется, что все наши усилия были мышиной возней. Без преувеличения свидетельствую, что это была самая настоящая война без выстрелов, но с большими морально-физическими жертвами. Решая чисто снабженческие задачи, мы ни на день не прекращали боевую подготовку. Экипаж не должен был растерять с таким трудом приобретенные навыки и качества, позволяющие ему управлять кораблем боевого ядра флота. К чести людей скажу, что случаев нерадивости и серьезных нарушений дисциплины (а соблазнов в таком городе, как Владивосток, хоть отбавляй), практически не было.
Наконец, док освободился. Лодка вместе с другими кораблями, встала на кильблоки в этом огромном, похожем на вытянутый в длину Колизей, сооружении. Соседом нашим оказался крейсер «». Подводники с любопытством наблюдали жизнь этого надводного крейсера (мы же — тоже крейсер, но подводный). Команды, сигналы, свистки, объявления по громкоговорящей связи, ежедневные разводы нарядов под оркестр, на мой взгляд, благотворно действовали на нашу подводную вольницу. Люди заметно . Я был этому только рад.
Специалисты-монтажники и оба моих штурмана крутились «волчками», но дело с перископом двигалось медленно. Оказалось оно не таким уж простым. То ли у монтажников не хватало навыков в работе, то ли новый перископ в результате его спешной доставки на Камчатку (а везли его на всех видах транспорта, кроме гужевого), плохо поддавался регулировке, но ежевечерние доклады штурмана меня постоянно огорчали. Время же двигалось неумолимо. Сроки пребывания в доке, то есть на твердой платформе, строго ограничены. Мы не могли задерживать докование стоявших вместе с нами кораблей и судов. Оба штурмана, штурманский электрик и гражданские специалисты работали практически круглосуточно, но продвигались вперед черепашьими шагами. К офицерам начали приезжать с Камчатки жёны с детьми. Естественно, «временным» во Владивостоке жилья никто не предоставлял. Не имел квартиры и я. Дивизия перешла-таки в Приморье, и семьи наших офицеров командование эскадры тактично, но настойчиво выживало из камчатских квартир. Впрочем, при постоянном остром дефиците жилья эти действия можно было понять. Офицеры вынуждены были урывать время от службы и отдыха для поиска хоть какого-то жилья в «частном секторе» Владивостока, не останавливаясь перед довольно серьёзно «кусающимися» ценами, как правило, не соответствующими уровню комфортабельности квартир и комнат. Кое-как собрав нечто вроде контейнера, моя жена загрузила домашний скарб на случайно зашедшую в Петропавловск плавбазу подводных лодок «чужого» соединения (плавбаза через несколько месяцев плавания в океане должна была прийти во Владивосток) и вместе с полуторагодовалым сыном тоже прилетела ко мне. Пришлось снять крошечную комнату в доме «» и разместить там свою, слава богу, немногочисленную семью. Что делать, обычная, не похожая на «человеческую», офицерская жизнь.
