В работе «Рубина» и, соответственно, в моей, важную роль играли военные моряки, связанные с кораблестроением. Заказчиком всех кораблей, создаваемых для военно-морского флота, было Главное управление кораблестроения ВМФ, под эгидой которого состояла развитая сеть военных представительств в конструкторских бюро и на судостроительных заводах, в том числе — так называемый Первый институт ВМФ, занимавшийся вопросами кораблестроения. Вся работа по созданию подводных лодок шла при участии этих структур флота: все основные проектные документы согласовывались с представителями Первого института, все основные рабочие чертежи подписывались военпредами, работающими непосредственно в бюро, а весь процесс постройки корабля сопровождался военным представительством, находящимся на заводе. Аппарат Главного управления кораблестроения (ГУКа) обеспечивал общее руководство системой военных представительств и подготовку основных документов, связанных с процессом создания кораблей. В отличие от сложных и порою неприятных взаимоотношений с некоторыми чиновниками своего министерства, взаимоотношения с чиновниками ГУКа носили паритетный характер и в личном плане почти никогда не вызывали отрицательных эмоций. А в подведомственной им сфере у меня за многие годы работы сложились хорошие деловые и личные отношения со многими офицерами, занимавшими самые разные должности в системе военных представительств. Долгие годы начальником ГУКа был контр-адмирал Филонович. Деловые качества Ростислава Дмитриевича никогда не давали повода усомниться в его высокой компетентности — множество вопросов, стекавшихся к нему, находили у него понятное решение. А его личные качества делали приятными деловые общения с ним. Казалось бы, положение главного заказчика располагало к диктаторскому поведению в отношениях с теми, кто определенным образом зависел от него. Но он, в отличие от некоторых его коллег-начальников других заказывающих управлений флота, никогда не грешил этим. Мне доводилось общаться с ним в сложных ситуациях, возникавших в ходе кампании по снижению шумности подводных лодок, — он всегда вел себя очень корректно и тактично. После того, как Филонович ушел в отставку, начальником ГУКа стал контр-адмирал Полянский, у которого я когда-то в «дзержинке» был командиром взвода. О панибратстве здесь не могло быть и речи, но отношения у меня с ним были достаточно дружественными. По своим деловым качествам Венамин Александрович был под стать Филоновичу и так же умел быть спокойным, вежливым и корректным в общении.
Вице-адмирал Михаил Михайлович Будаев. Капитан 1 ранга В.П.Кузин. - Военно-технический альманах "Тайфун" №2/1996 (2).
Незаурядной личностью был начальник Первого института ВМФ контр-адмирал Будаев — бывший подводник, доктор технических наук, имевший большой авторитет в кругах проектантов подводных лодок. Между «Рубином» и Первым институтом существовали обширные деловые связи, и Михаил Михайлович частенько приезжал к моему шефу по каким-то своим делам. Я всегда очень смущался, когда он неожиданно и запросто заходил ко мне в кабинет и начинал расспрашивать о каких-либо общих служебных делах, — это было «не по этикету», но он любил демонстрировать свою демократичность. Время от времени я стал общаться и с более высоким начальством, постигая специфику его трудовой деятельности и поведения. Однажды в четверг в бюро поступило сообщение из Москвы о том, что в предстоящий понедельник секретарь ЦК КПСС Романов (он тогда уже стал «москвичем») в кабинете первого секретаря Ленинградского обкома партии в Смольном будет рассматривать работы «Рубина» по новой тематике. На следующий день в бюро появился Министр судостроительной промышленности Белоусов, который приехал, чтобы проверить нашу готовность к предстоящему мероприятию. Он долго и придирчиво рассматривал подготовленные в бюро демонстрационные плакаты, задавая массу вопросов (все доклады высоким начальникам всегда сопровождались большим количеством демонстрационных плакатов, главным требованием к которым было — в максимально простой, то есть «доступной», форме изобразить существо тех сложных вещей, которые будут излагаться в докладе). Подготовленные плакаты имели довольно большие размеры. Была пятница, и рабочий день в бюро уже закончился, когда вдруг выяснилось, что эти плакаты в кабинете секретаря обкома не на что вывешивать. Министр тут же дал мне команду: в выходные дни изготовить несколько металлических стоек определенной конструкции и утром в понедельник доставить их в Смольный. Я от неожиданности что-то промямлил о том, что трудовой народ «Рубина» уже разбежался по домам на выходные дни (дело было летом, большинство уезжало за город). Тогда Министр добавил: «В воскресенье с утра я буду на Балтийском заводе. Приезжай туда к девяти часам и доложи о выполнении».
Министр судостроительной промышленности СССР. Белоусов Игорь Сергеевич (09.01.1984-12.02.1988) (подробнее см. ), Министр судостроительной промышленности СССР. (02.1988-11.1991).
В острых ситуациях в «Рубине» обычно все делалось четко, как на флоте. Нужные люди были найдены, и в субботу к концу дня все было сделано. Наступило воскресенье. В выходные дни у нас было не принято пользоваться служебными машинами — шоферы отдыхали, и мне нужно было добираться до проходной Балтийского завода «своим ходом», что занимало примерно полтора часа. Я встал пораньше и отправился на встречу с Министром. Около девяти часов я добрался до нужного места и увидел стоявшую перед проходной завода группу знакомых лиц — руководящих работников ленинградских судостроительных заводов, ожидавших Министра. Вскоре подъехала машина с Министром. Выйдя из нее, он по очереди поздоровался со всеми и, дойдя до меня, спросил: «Ну, как?» Выслушав ответ о том, что все уже сделано, он сказал мне: «Можешь быть свободен». Аудиенция длилась две минуты, и главный инженер большого конструкторского бюро потопал домой, потратив еще полтора часа на обратную дорогу. Все это происходило на фоне тех очень серьезных работ, которые выполнялись в «Рубине» и за день до этого были предметом обсуждения с Министром. Видно, у Министра были свои причуды. Вообще-то Игорь Сергеевич был «либералом»: помнил в лицо многих руководящих работников подчиненных ему предприятий и в подходящей обстановке всегда здоровался с ними за руку; часто говорил с подчиненными в «дружеской» манере; допускал иногда диалоги и даже дискуссии с ним, не прибегая к командному тону (при этом ни у кого не возникло сомнения в том, что он — Министр). Он любил красиво говорить, выступая на больших собраниях трудовых коллективов и делая при этом цветастые комплименты женщинам-труженицам, в ответ на которые всегда возникали бурные женские аплодисменты. Как-то раз, выступая с докладом на коллегии Министерства, я вступил с ним в дискуссию по обсуждаемому вопросу, что было бы совершенно немыслимо с любым другим министром, которых я знал. Несмотря на противоположные точки зрения, он не стал «затыкать мне рот», терпеливо поддерживая диалог в течение какого-то времени. Правда, на следующий день с утра я был вызван к начальнику Главка, который, в присутствии своих заместителей, устроил мне показательный «разнос» за то, что я «позволяю себе так разговаривать с Министром». Мне осталось неизвестным — сделал ли он это по собственной инициативе или по команде «сверху».
Как-то раз , недавно назначенный на эту должность и курировавший оборонную промышленность, собрал у себя руководителей научных и конструкторских организаций промышленности и Военно-морского флота, чтобы ознакомиться с состоянием дел в подводном кораблестроении и перспективами его развития. Мой шеф в это время был в заграничной командировке, и я оказался в числе участников этой встречи. Встреча проходила в большом кабинете Зайкова, расположенном в старом здании ЦК на Старой площади. Мероприятие было организовано в духе нового времени: никаких чиновников на нем не было, были только люди, непосредственно занятые созданием новой техники. Зайков вел себя демократично: внимательно слушал докладчиков, спокойно задавал деловые вопросы, разбираясь в деталях того, что ему докладывали. Было видно, что он взлетел наверх не из партийных структур, а с поста директора крупного оборонного предприятия (после которого он недолго побыл в должности первого секретаря Ленинградского обкома). Встреча длилась весь рабочий день с небольшим перерывом на обед. В предыдущие годы мне довелось один раз побывать в ЦК — у заведующего сектором подводного кораблестроения Коксанова, кабинет которого был в большом новом многоэтажном здании, где размещался аппарат ЦК. Я слышал до этого, что у Коксанова была привычка вызывать к себе отдельных специалистов «с мест» и беседовать с ними по вопросам текущей работы (командировки-то к нему оплачивали сами предприятия). Было непонятно, зачем ему это нужно — у него под рукой было целое министерство, откуда ему могли представить подробнейшую справку по любому вопросу. Но у него, по-видимому, тоже были свои причуды. Он стал задавать мне вопросы не по моей непосредственной работе, а по делам наших партнеров-ракетчиков. При этом выяснилось, что он владеет гораздо большим объемом информации по сравнению с той, что была доступна мне, и я получил руководящий «втык» за свою «некомпетентность». (В конце «перестройки» Коксанов стал министром судостроения и пару раз устраивал мне крупные «разносы» — то ли я вообще ему не нравился, то ли он не терпел отсутствия преданности в глазах у подчиненных). Полученный мною «втык» был тогда компенсирован некими приятными вещами. Перед поездкой в ЦК знающие люди объяснили мне, где в большом здании аппарата находится буфет, куда допускаются приезжие или приходящие люди (доступ в столовую, где кормились сотрудники ЦК, для посторонних был закрыт). Получив свою порцию «руководящего воздействия», я помчался в буфет, чтобы подкрепиться. Войдя в него, я испытал нравственный шок: на полках и прилавках буфета я увидел уйму вкуснейших вещей, совершенно недоступных простому советскому человеку. (Одна из баек той поры: народ и партия едины, у них только снабжение разное. Политические байки рождались не на пустом месте). Присмотревшись к увиденному, я удивился и ценам, которые здесь были весьма умеренными. Лихорадочно подсчитав в уме свои скромные наличные, я вкусно поел и купил коробку каких-то «обалденных» швейцарских шоколадных конфет (и что-то еще — не помню). Появление в доме тех необыкновенных до сих пор иногда вспоминают в моей семье.
После буфета я прошествовал в железнодорожную кассу, находившуюся в здании административно-хозяйственной части ЦК, и мне тут же выдали билет на «стрелу». Этот сервис весьма скрасил мою служебную неудачу. Когда, много лет спустя, во время встречи у Зайкова мы пошли пообедать, то я увидел в буфете совсем другую картину. «Перестройка» наложила свой отпечаток и на буфет ЦК — былого изобилия там уже не было. В ассортименте буфета были только приличные сосиски, молочные продукты и недефицитные конфеты. Уносить с собой было нечего. Через год Зайков навестил «Рубин». Такого ажиотажа, который сопровождал его визит, я никогда не видел. С утра в нашем «закрытом» бюро появилась команда одетых в штатское ребят из КГБ, которые перекрыли все подходы к парадному подъезду здания и к конференц-залу, где должно было проходить совещание, проводимое высоким гостем. Обилие охранников нас очень удивило — в то время мы еще ничего не знали о террористах. Сотрудникам бюро было дано указание не появляться вблизи охраняемой зоны, в которую был допущен минимум людей, непосредственно участвовавших в мероприятии. Высокий гость отобедал в «Рубине». Для этого в ресторане «Метрополь» за большие деньги был заказан обед, который приготовили и привезли спецслужащие, обеспечивающие безопасность кормления особо важных персон. Стол для обеда «в узком кругу» был накрыт в моем кабинете, а я часа три вынужден был ходить по кабинетам других сотрудников бюро, осуществляя «личные контакты» и дожидаясь отъезда высокого гостя. Отобедав, высокий гость уехал, а в бюро потом долго шли пересуды по поводу необычного визита. В те времена, когда Ленинградом правил Романов, контакты «Рубина» с партийными властями ограничивались оборонным отделом обкома партии и секретарями райкома. Самого Романова я никогда не видел лично, только — по телевизору, но много раз слышал о его недоступности, жесткости и высокомерии. А во времена «перестройки» первые секретари обкома Соловьев и Гидаспов приезжали в «Рубин» и вели себя вполне демократично — просто, свободно и без всяких «дистанций». Гидаспов вообще не очень вписывался в образ партийного босса — будучи ученым и руководителем крупного института, занимавшегося созданием топлив для ракетных двигателей, он увлекался техническими проблемами и при общении с нами явно забывал на время о своих партийных функциях. Когда в стране были начаты выборы народных депутатов на предстоящий необычный съезд, коллектив «Рубина» выдвинул кандидатуру Главкома ВМФ адмирала флота Владимира Николаевича Чернавина (разумеется — по просьбе «сверху»). Определенные основания для этого были — в течение многих лет служба адмирала была связана с подводными лодками, спроектированными в «Рубине».
Главком ВМФ адмирал флота В.Н. Чернавин и Командир Ленинградской военно-морской базы адмирал В.А. Самойлов в музее истории "Рубина". 1989 год
Я впервые близко увидел Чернавина в семьдесят седьмом году, когда он стал командующим Северным флотом. На флоте проводилась техническая конференция по опыту эксплуатации подводных ракетоносцев проекта 667БДР, создание которых обеспечило качественно новый уровень советского подводного флота. По приглашению командования флота на конференцию приехала представительная делегация «Рубина» во главе с главным конструктором ракетоносцев Ковалевым, в состав которой был включен и я. Командующий флотом открывал эту конференцию. Его длинная вступительная речь, которую он произнес без всяких бумажек, изобиловала тезисами о конкретных технических характеристиках корабля и первых результатах эксплуатации этих ракетоносцев. Чувствовалось, что он хорошо знает то, о чем говорит. Высокий, стройный, в хорошо сидящем на нем красивом адмиральском мундире, на котором сияли командирская «лодочка» и звезда Героя, Чернавин произвел тогда на меня очень хорошее впечатление. Командуя Северным флотом, Чернавин зримо и незримо присутствовал в нашей жизни, потому что множество нитей связывало «Рубин» с этим флотом, для которого создавались наши ракетоносцы и в составе которого они несли свою боевую службу. Став кандидатом в депутаты, Чернавин приезжал в «Рубин» «для встречи с избирателями». Помимо проведения положенной процедуры общего собрания избирателей в актовом зале, руководство бюро использовало этот визит Главкома для обсуждения с ним разных важных вопросов, связанных с нашей работой. Участвуя в этих обсуждениях, я с интересом наблюдал за тем, как изменился адмирал, став Главкомом. Вместо однозначных и четких суждений, свойственных ему в бытность командования Северным флотом, его речь стала изобиловать общими фразами и гибкими, обтекаемыми формулировками, присущими крупным государственным чиновникам. На долю адмирала выпали не лучшие времена для командования советским военно-морским флотом — в стране появились признаки грядущего развала, и они неизбежно сказывались на состоянии флота. Главкому, надо полагать, приходилось не сладко — и когда разбирались с причинами гибели двух подводных лодок, и когда решались судьбы дальнейшего развития флота. Но несмотря на проблемы, окружавшие Главкома, он сохранял свою обаятельную внешность , прошедшего долгий путь службы на подводных лодках. После его приезда в «Рубин» женщины, занимавшие половину актового зала во время встречи кандидата в депутаты со своими избирателями, были от него в восторге.
Начало восемьдесят восьмого года было связано с одним очень важным для меня событием: в конце мая я защитил докторскую диссертацию, над которой работал много лет. Работать над докторской диссертацией я начал сразу же после того, как успешно прошли испытания головных ракетоносцев третьего поколения, — появилось желание оформить в стройную систему то новое, что было придумано и сделано, обосновать и сформулировать новые принципы проектирования. Работа над диссертацией и ее защита оказались довольно сложным делом и дались мне нелегко (с кандидатской диссертацией, которую я защитил десять лет назад, все было гораздо легче). Действовавший тогда порядок присуждения ученых степеней требовал от соискателей, помимо определенных способностей и усердия, необходимых для написания самой диссертации, еще и большой выдержки и терпения при прохождении сложной процедуры получения отзывов на диссертацию от официальных оппонентов и от организаций, имеющих отношение к теме диссертации, а также предварительной защиты и самой защиты на Ученом совете. Защита моей диссертации проходила на Ученом совете , а предварительная защита — на институтской кафедре проектирования кораблей. Докторские диссертации по тематике этой кафедры защищались не часто, поэтому моя предварительная защита собрала довольно много людей — заинтересованных предметом защиты, просто любопытствующих, а также некоторых недоброжелателей, уверенных в том, что «этот начальник не сам написал диссертацию», и жаждавших посрамить его с помощью острых вопросов (ситуация, довольно типичная для предварительных защит, где нет строгого регламента самой процедуры). Предварительная защита длилась довольно долго — было много вопросов и разного рода выступлений. Все закончилось благополучно: кафедра единогласно допустила меня к защите на Ученом совете.
День защиты диссертации оказался для меня удачным — несмотря на очень большое внутреннее напряжение, все у меня как-то ладилось. В состав Ученого совета входили видные представители кораблестроительной науки, и мне было очень приятно узнать, что при тайном голосовании восемнадцати членов совета я не получил ни одного «черного шара». Но на этом дело не кончилось — в соответствии с только что введенным новым положением о присуждении ученых степеней все докторские диссертации после защиты должны были рассматриваться специальным экспертным советом Высшей аттестационной комиссии, и мне пришлось пройти еще одну защиту, теперь уже на этом экспертном совете. Она тоже прошла успешно, и в конце года я получил диплом доктора технических наук. Осенью этого года на Дальнем Востоке произошла авария на новой атомной подводной лодке , спроектированной в «Малахите». Лодка была построена в Комсомольске-на-Амуре и переведена на сдаточную базу завода в Большом Камне, где прошла государственные испытания и готовилась к вступлению в состав Военно-морского флота. При стоянке лодки на якоре в акватории открытой бухты на ней произошел взрыв непонятного происхождения. Место взрыва находилось в районе наружного борта ниже ватерлинии. Точного представления об имеемых разрушениях не было, предполагались разрушения легкого корпуса и систем, находящихся в междубортном пространстве. Высказывались предположения о возможной диверсии. Для выяснения причин произошедшей аварии в Москве была сформирована комиссия из представителей промышленности и флота, а я был назначен председателем этой комиссии. Приехав в Москву и получив в Министерстве необходимые указания, я отправился в дальние края, где до этого никогда не бывал. Из Москвы во Владивосток летал большой комфортабельный лайнер, на котором я долетел до Владивостока за 8 часов. В аэропорту меня ждала машина, на которой я приехал прямо на сдаточную базу в Большом Камне, где уже собрались почти все члены комиссии. В тот же день состоялось первое заседание комиссии, на котором были заслушаны сообщения командира подводной лодки и начальника сдаточной базы. Из сообщений стало ясно, что осмотр места взрыва и выяснение фактического состояния его последствий возможны только при постановке подводной лодки в док, принадлежащий судоремонтному заводу, находящемуся здесь же в Большом Камне, рядом со сдаточной базой комсомольского завода. Вопрос о постановке лодки в док был быстро решен с помощью Москвы, однако фактическое докование было возможно только через несколько дней, так как в доке заканчивался ремонт другой подводной лодки.
Когда подводная лодка была поставлена в док, то при осмотре места аварии стало очевидным, что на корабле разорвался большой баллон воздуха высокого давления, находившийся в междубортном пространстве. Разрыв баллона был идентичен взрыву определенной мощности и повлек за собой разрушение близлежащих конструкций легкого корпуса и трубопроводов. Сам баллон был выброшен за борт и утонул. Необходимо было найти его, чтобы определить причину разрушения. Предполагаемые версии требовали доказательств, так как технологический процесс изготовления таких баллонов на заводе-изготовителе, по заявлению военпреда, находился под жестким контролем.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
С вопросами и предложениями обращаться fregat@ post.com Максимов Валентин Владимирович
. , стала единственной женщиной в годы Второй мировой всего в 17 лет командовавшей взводом морских пехотинцев на передовой линии фронта.
- Среди морских пехотинцев были девушки, как они себя проявляли в бою? - Один раз у нас было так. У Зинки в автомате патронов не осталось. А на нее немец прет. Она в немца сапог один, второй кидает с криком: «Полундра!» В это время наши подбежали. Она осталась жива. Потом кричали ребята, что нам не страшно, Зинка всех немцев сапогами убьет. Она была небольшого роста, но такая бойкая. После войны она родила трех мальчишек. Она у нас вышла замуж за молодого лейтенанта. Пришло подкрепление к нам. Под Констанцей корабль торпедировали, и с этого корабля пополнение пришло. Насколько я знаю, жили они хорошо с лейтенантом Паниным. Он так и остался служить. Его перевели в Калининград, так и живут там. - Где Вам вручали награды? - 16 сентября 1943 года, нас из отряда Ботылева осталось человек семьдесят, в Новороссийске в подвале управления порта командующий флотом вице-адмирал Владимирский вручал ордена. Мне орден Красной Звезды дали. Потом уже в Констанце получил орден Красного Знамени.
- Какая самая дорогая для Вас награда? - Наверное, последняя Звезда за Новороссийск. Она мне досталась тяжелее. А вообще, ты знаешь, нельзя даже и думать какая лучше. Самая дорогая награда, что жив остался. Это самое главное. Я хоть и горел и подрывался, и тонул, все равно, самая большая награда, что жив остался. - Как попали на парад Победы? - Командир Бондаренко меня и Павлушку Потерю выбрал. Приказ есть приказ. Мы были в Румынии, и еще один батальон рядом с нами был. Эти ребята по Днепру на Николаев шли. Там их осталось 111 человек. От них два Героя направили. Один парнишка молодой совсем, но орденов у него было столько же, сколько у меня... - Что на фронте помогало выжить? - Это вопрос сильный. Мне кажется, я вот так вспоминаю – вера в победу. Вера, что победит наша страна. Я смотрю, чуть ли не до Каспийского моря пролез враг. К Волге пролез. Даже Ленинград обошел. Если так подумать, то наш народ очень терпеливый и выносливый. Во все века, сколько бы на нас не лезли, ни у кого ничего не получалось. Только татаро-монгольское нашествие было, так они не только у нас прошли. Мимо нас на Польшу. А больше, кто не приходил к нам - не могли справиться с русским народом. В 1812 году тоже весь народ пошел воевать, не только войска были и партизаны были. А когда весь народ всколыхнется, тогда никому не будет пощады. В Революцию, какая была армия, не только у нас. Антанта помогала и войсками и людьми. А народ, который был даже в Белой армии, перешел на сторону людей. И их было не победить. Это только разве уж будет атомная война. В такую войну, кто захочет с нами воевать, погибнет вместе с нами. Много войн было в истории, много книг написано, я читал много. Сейчас Сталина критикуют. На простой народ не было такого гонения. А которые пришипились, они сейчас вылезают. Не знаю. Раньше и Иван Грозный, и Петр, кому больше головы рубили? Рубили тем, кто шел против своей Родины. Я так считаю. Много ошибок было, много. Так такой страной управлять очень трудно. Было время, Хрущев отдал Крым Украине, по какой причине, кто ему разрешил это сделать? Это политика, такая вещь. Умные головы и те не поймут.
Платонов Виталий Васильевич
родился в 1925 году. Деятель советского ВМФ, вице-адмирал. Сын адмирала В.И. Платонова. Участник многих боевых служб и дальних походов, начальник штаба Средиземноморской эскадры, начальник Высшего военно-морского училища им. М. Ф. Фрунзе, первый заместитель начальника Военно-морской академии им. А. А. Гречко. В 1987 г. Уволен в запас. Награжден 6 орденами, 23 медалями, участник парада Победы в Москве.
ПОЖАРОВ Александр Иванович
родился 13 июня 1922 года в деревне Большое Сескино Дальне-Константиновского района Нижегородской области. В 1940 году окончил десятилетку. В декабре 1941 года призван в действующую армию. Воевал на Северо-Западном, Степном, 1-м Украинском фронтах в составе 15-й бригады морской пехоты, впоследствии вошедшей в состав 28-й гвардейской дважды Краснознаменной Харьковской стрелковой дивизии. Служил мичманом. Принимал участие в обороне Ленинграда, битве на Курской дуге, боях за освобождение Белгорода, Харькова. Победу встретил в Болгарии. Был ранен. По окончании войны служил в ракетных войсках. После увольнения в запас в 1957 году долгое время работал на заводе автотракторного электрооборудования (АТЭ-1) в Москве. В настоящее время - на общественной работе в Центральном административном округе столицы. Награжден орденами Отечественной войны I степени, Красной Звезды, медалями "За боевые заслуги", "За освобождение Харькова" (Украина) и многими другими. Участник Парадов Победы 1945, 1995 и 2000 годов.
ПОЛОСКОВ Николай Степанович
Род. 17.04.1924 в г. Великий Устюг Вологодской области. Окончил 10 классов. В ВМФ с 1942. В действующей армии с авг. 1942 по май 1945 в составе дивизиона морских охотников за ПЛ СФ. На параде Победы — гвардии старшина 1 статьи от 2-го гвардейского Печенгского Краснознаменного дивизиона морских охотников за ПЛ СФ. В 1947 демобилизован. В 1951 окончил Московский государственный институт народного хозяйства им. Г.В.Плеханова. В 1951-1987 работал сотрудником . Полковник в отставке. Награжден орденом "Знак Почета", медалями.
ПОНОМАРЕВ Николай Иванович
Род. 20.05.1921 в Московской области. В действующей армии воевал на Ленинградском фронте в рядах БФ старшиной группы комендоров. Награжден орденами Красного Знамени, Отечественной войны 2-й ст., медалями.
ПОТЕРЯ Павел Николаевич
Род. 07.02.1923 в дер. Павловка Азовского района Ростовской области. До войны работал в колхозе пастухом, учетчиком. В действующую армию призван в 14-й отряд водного заграждения Азовской военной флотилии. В 1941-1942 участвовал в защите Ростова, Таганрога, Ейска, Темрюка, Тамани, Новороссийска. В 1943 участвовал в боях за Малую землю, Новороссийск, Эльтиген, Керчь, в освобождении Севастополя, десанте на г. Констанца. На параде Победы — сержант, в составе батальона черноморцев. Демобилизован в 1947. До нояб. 1948 работал в родном колхозе учетчиком. Переехал в Ростов, работал маляром в Ростовском аэропорту. В мае 1949 окончил ускоренные курсы строителей. Работал начальником столярного цеха РСУ-575. Награжден орденами Красного Знамени, Отечественной войны 1-й ст., Красной Звезды, медалями.
Пулемёт системы "Максим" стоял на вооружении до конца войны.
Как-то ребята узнали, что на вооружении отряда Куникова был необычный пулемет. Покидая Ростов, Куников увез из местного музея революции пулемет «максим», с которым красногвардейцы штурмовали Зимний, а затем воевали буденовцы. Пулемет начал новую жизнь в отряде и - очень неплохую. А доверил Куников это оружие комсомольцу Павле Потере. В бою под Новороссийском Потеря был ранен, а пулемет изуродован вражеской бомбой. Казалось бы, дороги оборвались... На Малой земле после войны стали закладывать новые виноградники и наткнулись на искореженный «максим». Номер пулемета можно было разобрать. И оказалось, что это - тот самый пулемет из Ростовского музея! Ребята начали искать Павла Потерю. Узнали, что он жив, стал строителем. Его пригласили в школу, приняли в почетные пионеры. Теперь Павел Николаевич Потеря - большой друг школы-интерната № 10, а один из отрядов носит его имя.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
Автор питон 1984 г. выпуска капитан 1 ранга в запасе Мустафин Ренат Рафикович: "Каждый матрос, отслуживший полгода и подписавший контракт с Министерством Обороны, первым делом снимает бескозырку, и одевает на свою буйну голову фуражку, дабы показать окружающим свой статус - КОНТРАКТНИК. А ведь совсем скоро, повторюсь, если верить нашему Президенту, армия и флот полностью перейдут на контрактную основу. И что тогда? Бескозырка – один из символов русского матроса – вымрет как класс?"
Такие песни воспитывали в нас патриотизм и любовь к флоту. Сегодня молодые матросы поют иные песни. Чаще про то, чтобы девушка не плакала и что ее любимый через две весны, через две зимы вернется домой. Увлекались мы и джазом. В Ленинграде гремел в ту пору знаменитый джаз-оркестр под управлением . В годы войны майор Минх служил на Балтике и руководил джаз-оркестром флота. Оркестр Минха исполнял те песни, которые поют и сегодня: «Одинокая гармонь», «Вернулся я на Родину». Популярны были , и . В конце сороковых годов на экранах города появилось множество иностранных боевиков. Многие из них были захвачены нашей армией в качестве трофеев. В титрах фильма так и писали: «Захвачен в качестве трофея». Мы с удовольствием бегали на , , , ... Большой популярностью в ту пору пользовались фильмы с участием очень красивой американской киноактрисы Дины Дурбин. Запомнился один из них — . Сейчас уже стерлись из памяти перипетии сюжета. Но интересно не столько содержание фильма, сколько музыка этого фильма. Я впервые тогда услышал русские романсы «Калитка» и «Две гитары за стеной». Дина Дурбин их пела на русском языке, пела исключительно хорошо и сердечно до слез. Это было неповторимо. Романс «Калитка» после этого фильма был у всех на устах.
Много хороших фильмов мы смотрели у себя в клубе. Со временем в училище построили современную кинобудку для двух аппаратов, и фильмы шли без перерыва на перезарядку частей. Однажды в роте был длительный карантин. Увольнения отменили. Чтобы мы не скучали в спальном помещении, нам поставили переносную киноустановку, но дали почему-то всего один фильм — про крестьянского вожака на Украине Устина Кармелюка. Показывали его нам раз тридцать. Фильм всем приелся и, чтобы как-то разнообразить наше великое сидение, стали пускать его наоборот, с конца. Зрелище получилось смешное и необычное. В клубе училища работали различные кружки. Ставились спектакли. Работники клуба старались, чтобы мы не чувствовали себя оторванными от дома или не были чем-то обделены по сравнению с ребятами, живущими с родителями. Специально для Юры Загурского и меня был приглашен преподаватель игры на аккордеоне. Вообще, у нас в клубе было хорошо. Одни вечера чего стоят. Обычно в актовом зале покрывали паркет густым слоем воска. Во время танцев мы невольно натирали пол обувью. Поэтому паркет в актовом зале училища всегда блестел, как зеркало. Мы вальсировали под духовой оркестр. Распределителями бала были супруги Хавские. Празднично одетые, артистичные в каждом движении, они придавали нашим балам особый шик. Танцы неизменно открывались полонезом. Затем пары кружились в вальсе. Многие из нас на таких вечерах знакомились с девочками, ученицами соседних школ. Завязывались дружеские отношения, которые через сколько-то лет освящались свадебным .
Нахимовцев часто водили в театры. До сих пор у меня в памяти посещение оперы в Малом оперном театре. Она шла тогда в первом варианте, и мы ее слушали два дня! Во время приездов на парады в Москву мы старались побывать и в столичных театрах: во МХАТе со знаменитыми , и , в Малом, где играли , , , , в Большом — со знаменитыми солистами , , , , , ... Только от одного перечисления имен захватывает дух. А ведь мы их всех видели, слушали. Это большое счастье. И обязаны мы этим нахимовскому училищу.
«Отдать швартовы!»
Летом 1949 года мы распрощались с нашими любимыми барказами. Мы взрослели, набирались опыта. Стали другими и корабли, на которых мы проходили морскую практику. В это лето нам предстояло впервые выйти в море на шхуне «Учеба». Путь предстоял по тем временам не близкий. Мы должны были пройти Финский и Рижский заливы, побывать в Таллине и Риге. Незадолго до начала практики произошла смена начальника училища. Вместо ушедшего на повышение Николая Георгиевича Изачика был назначен капитан первого ранга . На «Учебе» он шел вместе с нами. Шхуна «Учеба» была настоящим парусным кораблем. На ней было две мачты: фок и грот, которые несли много парусов. Поэтому, прежде чем отправиться на ней в море, пришлось основательно изучить парусное вооружение шхуны у берега. Стоя у набережной, недалеко от моста лейтенанта Шмидта, мы изучали название парусов, учились брать рифы, лазить по вантам. Даже утренняя физзарядка была подчинена этому. После обычных упражнений на верхней палубе раздавалась команда: «По вантам, марш!»
Учеба. Фото предоставил Сергей Валентинович Земский - сын нахимовца Земского Валентина Сергеевича, выпуск 1950 г.
И мы наперегонки, как кошки, карабкались по веревочной лестнице на фок и грот мачты, чтобы через очень небольшую площадку, которая носит красивое название — марс, перейти на другую сторону мачты и спуститься на противоположный борт. Конечно, с непривычки было страшновато. Ведь мачта высотой с трехэтажный дом, На вершине она сильно качается и от ветра, и вместе с кораблем на волне. Некоторые смельчаки после марсов поднимались по вантам еще выше—на салинги. Такая тренировка очень пригодилась нам потом в море. Ведь постановка парусов требует не только навыков, но и определенной смелости. Представьте себе, как по команде: «Паруса ставить! Марсовые к вантам!», а затем — «По марсам!» — те, кто был расписан на них, крепко держась за вантины, карабкались на эти площадки, а затем расползались по стремительно качающимся реям. Точно так же нужно было в штормовую погоду брать рифы, то есть уменьшать площадь парусов. Именно парусный корабль и работа на нем простым матросом делают из юнги настоящего моряка, а из подростка мужчину. Здесь каждый чувствует плечо другого в прямом смысле. Особенно во время постановки парусов в море, когда под свистки боцманской дудки все, находящиеся на верхней палубе, дружно тянут на плечах тяжелый конец фала. Кроме того, каждый из нас нес на шхуне различную службу: был рабочим на камбузе, вестовым в кают-компании, бачковал, стоял на вахте сигнальщиком. Одним из главных предметов заботы боцмана была верхняя палуба шхуны. И по субботам с утра, во время аврала, нас выделяли драить палубу. Много в своей жизни подраил я палуб. И деревянных, и железных. Но самой памятной осталась палуба шхуны «Учеба». Наверное, потому, что требования к чистоте верхней палубы на шхуне были необыкновенные. В результате такого драения даже цвет досок был похож на желток. На такую палубу можно смело ложиться в белом костюме, и на нем не будет ни одной пылинки, не то что грязи.
Как тут не вспомнить рассказы Станюковича, где чистоту палубы старшие помощники проверяли белоснежными носовыми платками. Такая чистота достигалась особым способом мойки палубы. Вначале определенный участок смачивался водой, потом посыпался песком, затем брался деревянный брусок и его торцом песок растирался по доскам палубы. После палуба окатывалась водой, и все повторялось второй раз. Такая чистка, дерево об дерево плюс песок, и давала ей изумительную чистоту и цвет. Кроме того, палуба не имела никаких шероховатостей. Флот всегда отличался чистотой. Моряки несколько раз в день делают на кораблях тщательную приборку, а раз в неделю чистят и драят корабль сверху донизу. Каждая медяшка на корабле надраена суконкой до блеска. Настал день, когда раздалась долгожданная команда: «Отдать швартовы!», и «Учеба» отошла от набережной Невы. О времени нашего ухода стало известно некоторым родственникам. Под возгласы знакомых и незнакомых людей шхуна медленно развернулась вниз по течению. Мы впервые шли в море. Вот и знаменитый морской канал. У причала торгового порта стояли суда, в том числе и иностранные. Из канала вышли в залив, впереди поблескивал купол Морского собора Кронштадта. Вскоре и он остался за кормой. Прошли знаменитый Толбухин маяк. Прямо по курсу показался остров. По карте прочли название—Сескар. Затем слева по борту открылся остров Лавенсаари. (Теперь он носит название .)
В годы войны этот весь утопающий в зелени остров был передовым постом Краснознаменного Балтийского флота. Сюда из Кронштадта в сопровождении тральщиков и катеров приходили в надводном положении наши подводные лодки. Здесь, получив последние сведения об обстановке в Финском заливе, они уже самостоятельно прорывались в подводном положении на боевые позиции в Балтийском море. Это было очень трудное и опасное дело. Ведь чтобы выйти в открытое море, надо было форсировать Финский залив, который был до предела насыщен противолодочными силами и средствами фашистов. Враг установил здесь в три яруса различные системы мин, перегородил залив противолодочными сетями. И все это к тому же охранялось вражескими кораблями, катерами и подводными лодками. Если учесть, что Финский залив узкий — порядка двадцати миль (37 километров), мелкий — с глубинами, не превышающими шестьдесят метров, длиной почти двести миль и что его оба берега заняты противником, то становится понятным, какой героизм должны были совершать наши подводники, чтобы только преодолеть залив. А ведь нужно не только преодолеть его, но и длительное время действовать на вражеских коммуникациях в море, а затем, возвращаясь домой, вновь форсировать Финский залив. И первыми, кто встречал наши лодки, возвращающиеся из опасных походов, были моряки гарнизона острова Лавенсаари. Отсюда в сопровождении надводных кораблей лодки возвращались в Кронштадт. Между тем впереди справа по борту показался большой остров, издалека похожий на кита. Это был знаменитый Гогланд. Сколько мы читали про этот остров, изучая историю Военно-Морского Флота! В этих местах все напоминало о подвиге балтийцев в минувшей войне. С островом Гогланд, как и с другими островами, расположенными западнее его, связан знаменитый, полный трагизма прорыв кораблей Краснознаменного Балтийского флота из Таллина в Кронштадт. Когда Гогланд был на траверзе, с подветренного борта на шкафуте прикрепили карту Финского залива, и капитан первого ранга Грищенко, собрав нас, еще раз подробно рассказал об этом прорыве.
С волнением слушали мы, как наши корабли, преодолевая минные поля, отбивая налеты вражеских самолетов, шли в Кронштадт. На переходе погибли тридцать четыре транспорта из шестидесяти семи. Из двадцати трех тысяч человек, находившихся на кораблях и судах, погибло более четырех тысяч, то есть каждый пятый. И все же, несмотря на тяжелые потери, поставленная перед флотом задача — прорваться в Кронштадт — была выполнена. Боевые корабли пришли в родную базу. Вместе с восемнадцатью тысячами бойцов они включились в оборону Ленинграда. Слушая рассказ начальника училища, каждый из нас как бы перенесся в те трагические и в то же время полные героизма дни. Глядя на спокойно катящиеся свинцовые волны Балтики, мы мысленно давали клятву быть похожими на наших старших братьев и отцов, преумножать их подвиги.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
По данным разведки в Южной Озерейке находилась немецкая комендатура. Наша группа была разбита еще на 3 группы: 1-я шла к дому коменданта, 2-я к комендатуре, 3-я блокировала огневые точки, расположенные вдоль побережья. Я был во 2-й группе. На вооружении у меня был ручной пулемет ДП. Когда началась стрельба в доме коменданта, окна комендатуры мы забросали гранатами, немцы стали выпрыгивать из горящего здания в окна. Нам же пришлось успокоить их огнем из автоматов и пулемета. Бой был скоротечный, минут 30. Когда мы вошли в дом, то увидели более 20 убитых немецких солдат и офицеров. По выполнении задания, группа отошла в условленное место, погрузилась на катера и ушла на свою базу в Геленджик. Это происходило в сентябре 1942 года, когда я служил в разведывательно-диверсионной роте Новороссийской военно-морской базы. Подобных операций было более 102-х. Компания у нас подобралась, как говорится, что надо. Гриша Белоглазов, Паша Потеря, Дима Гапонов, Борис Беньковский, Николай Романов, чуть позже пришел политруком одной из групп земляк горьковчанин Николай Васильевич Старшинов. Ребята все хваткие, сообразительные. Еще одна задача у нас была – приникнуть в тыл противника, разведать долговременные огневые точки, по возможности захватить пленного. Возвращение через двое суток. Захватив с собой по ящику патронов и гранат, мы отправились на задание. В километре от берега перешли в шлюпки. На берегу пусто. Быстро в горы. Я в метрах в 20 впереди, за мной с короткими интервалами две группы. Наконец, нашли тропинку, но она вскоре свернула с нужного азимута, опять пошли целиной. Уже к утру обосновались на намеченной высоте. А с рассветом ахнули от опасного соседства. Слева от высотки в лощине человек тридцать вражеских солдат под руководством лейтенанта оборудовали огневую позицию. В бинокль хорошо различались даже лица. Они орудия стали устанавливать только на второй день. Примерно в километре впереди изредка вела огонь тяжелая минометная батарея. В тылу высотки мы с Гришей Белоглазовым обнаружили пулеметный , из которого простреливалась лощинка, выходившая к морю. По наблюдениям в дзоте обитали три солдата.
Было видно, что немцы еще не пуганные. Они то и дело выходили на воздух, громко переговаривались с очередным часовым, из амбразуры ночью мерцал свет. Вот здесь и решили на обратном пути брать «языка». К дзоту подползли где-то часов в 10 вечера. Часовой, прохаживаясь по узкой тропинке, что-то наигрывал на губной гармошке. Мы его с Потерей взяли. Другие ребята ворвались в блиндаж. Там один из немцев попытался бороться, его сразу же ударом ножа свалили, другой поднял руки. Руки ему связали, кляп в рот поставили и быстро к морю. Дали сигнал, чтобы нас забрали. Шлюпок ждали минут сорок, но нам это время показалось вечностью. Паша Потеря у нас шутник был, говорит: «Ну, что, братва, потерь нет, и кроме фрица, никто не плачет…» Видно напряжение было настолько велико, что немцу и в кубрике забыли вынуть изо рта кляп. То ли от испуга, то ли от удушья у него по щекам катились крупные слезы. Солдат хотя и был тезкой Гитлеру, звался Адольфом Дранке, оказался немудрящим фрицем. Их только что сменили, он почти не знал обстановку. Через четыре дня группа пошла за более «капитальным» языком. Решили брать только офицера. На третий день, когда мы должны были выйти на побережье, удалось обнаружить радиометрический пост под командованием обер-лейтенанта. Взяли его под вечер. Офицер рассказал немало интересного. Эхо окружения армии Паулюса под Сталинградом донеслось и до них. Немцы стали возводить противодесантную оборону, на наиболее опасных направлениях появились доты и дзоты, минные поля. Рассказал он и про мост через ущелье, по которому подвозились боеприпасы, продовольствие, снаряжение всякое. Несколько раз пытались мост разбомбить с воздуха, но цель была очень малоразмерная, авиаторам попасть так и не удалось. Да и зенитки свирепствовали на подступах к цели. Пришлось идти нам. Вот тут без стрельбы не обошлось. Был ранен в руку Григорий Белоглазов. Но к своим после диверсии прорвались. Взорванный дот, целеуказания при бомбежке нашими пикировщиками тяжелой батареи противника, пленный интендантский гауптман, оказавшийся хорошим «языком», и разведка, разведка. Так изо дня в день.
- Как Вы попали в отряд Куникова? - Уже в Геленджике к нам пришли комсомольцы и сказали, что создается такой отряд, добровольцы нужны, лучше комсомольцы, чтобы кого сюда определят, за них что-то вроде поручительства было. Нас собрали и на Тонкий мыс опять учиться. Уже не шагать, а больше ползать. Натягивали колючую проволоку и учились. Чтобы один поднимал, а другой лез и не цеплялся. Перед высадкой нас построили и спросили, кто хочет отказаться. Одного в строю не хватило. Он не встал к нам в строй. Потом уже на Малой земле, нам продукты возили, он с ними пришел. Я не знаю, куда его дели. Капустин его фамилия. Многих мы потеряли на этой земле. Погиб Дима Гапонов, не дойдя всего несколько километров до родного дома. Погиб и командир наш Цезарь Куников. - На сколько был рассчитан паек, который брали с собой куниковцы? - Паек был рассчитан на 5 суток. Была банка консервов на двоих, плитка шоколада и сухари. - Как было налажено взаимодействие с другими войсками? - Мы высаживались с целью создать шуму побольше, а настоящий десант был в Озерейке. А там один батальон высадился, больше не вышло, и десант ушел. Они потом к нам проходили, которые остались в живых. А мы зацепились хорошо. Главное дело нам немцы помогли. Наша артиллерия их оглушила, и такого сильного огня артиллерийского не было, только из блиндажей стреляли немцы. Каждая группа была на своем корабле, тут один корабль, рядом другой. У немцев отбили 14 или 12 орудий и горы боеприпасов. Они очень помогли нам. И здорово помогала нам береговая артиллерия. Особенно Зубков, прямо через залив стреляли. Другие батареи были дальше, а эти видели, куда стрелять нужно. У нас корректировщики были и давали координаты, куда стрелять. Артиллерия нас здорово поддерживала. - Расскажите о задачах, которые Вы выполняли после высадки.
- Высадившись в Станичке, в последствии это место назвали Малая Земля, отряд с боем продвигался вперед. Я в это время был связным у Старшинова Николая Васильевича, ввиду того, что я здесь служил целый год до сдачи Новороссийска, местность была мне хорошо знакома. Меня часто посылали на связь с боевыми группами отряда. В мае месяце нас сняли оттуда. Армия никак никого из наших не отпускала. Наши вышли с передовой и поставили их на берег. А осталось немного. Принимали груз и тех, кто придет к нам на подмогу, тоже принимали. В конце мая, я отправился назад. На Малую Землю стало прибывать людей больше и больше. Оказалось 1200 человек. Вернувшись, снова пошла разведка, в основном разведка подступов к Новороссийску с моря. Взяли одного лейтенанта. Он оказался разговорчивым и немало знающим. Он рассказал, что с моря расположена в обороне 73-я пехотная дивизия, вступившая в Париж. Командует ею генерал Герман Беме, который участвовал вместе с Гитлером в церемонии подписания капитуляции Франции в Компьенском лесу. С августа начали тренировки вместе с моряками дивизиона сторожевых катеров Николая Сипягина. Этот дивизион высаживал нас на Малую Землю. На этот раз предстояло пройти боносетевое заграждение, разорвать гранитный мол, и только тогда уж с катеров в воду и на берег. А ведь каждый квадратный метр в Цемесской бухте был пристрелян врагом. Для первого броска Ботылев отобрал 300 человек. Перед боем он приказал надеть ордена и медали, и начистить так, чтобы слепило. Пусть знают фрицы, с кем они воюют. Я тоже прицепил, у меня тогда орден Отечественной войны был. Отряд Ботылева захватил район военно-морской базы, клуб моряков, вокзал, электростанцию, цементный завод, нефтебаки. Штурмовали каждый дом, подвал, переулок. Огневой бой часто переходил в рукопашную. Немцы контратаковали при поддержке танков. Ботылеву, обосновавшемуся в клубе моряков, не раз приходилось корректировать артиллерийский огонь по соседним улицам, по сути дела, вызывая его на себя.
В одной из контратак немцы применили огнеметы. Погибла группа Алексея Рыбнева, захватившая сарай. В Новороссийске нас было много 2200 человек и плюс почти столько же штрафников. А штрафники были те, которые рвались на фронт к нам, и вместе с нами с одного котелка ели. У нас, правда, один был полковник медицинской службы. Он был полковник, а понизили его до майора. Но он чудеса творил, и руки и ноги резал. Водкой напоит и режет. Девочек очень любил, у него в госпитале их было много. Его к нам и прислали. Лаптев его фамилия. Мы с ним встречались потом уже под Москвой, в Переяславле–Залесском. Мне туда вызов прислали через райком. Лаптев там был. При Брежневе, мы были в фаворе, везде нужны были. - Какое оружие Вам больше всего нравилось? - Тут трудно сказать. Лучше всего в ближнем бою автомат. Наган у меня всегда за поясом торчал, но я что-то не пользовался им. Автомат самое лучшее оружие в ближнем бою. У некоторых были винтовки. Но большинство со снайперскими винтовками. Без них тоже нельзя. Если снайпер идет, то один или два бойца его охраняют. В Новороссийске был только ближний бой, использовали автомат и гранату. - С танками приходилось бороться? - В Новороссийске, один немецкий танк прямо на командный пункт полез. Пришлось мне его гранатой успокоить. Всего несколько десятков метров до КП не дошел. Нам помогала артиллерия. Были и ружья противотанковые. Выстрелишь, а тебе болванка назад летит. Эти ружья ПТР были хороши против пулеметчиков. Когда танк на бойца уже наехал, в упор по танку стукнешь в пузо, может и пробьет. Когда бьет артиллерия, тогда как у наших, так и у немецких танков сразу башня слетает. В Керчи Ворошилов приехал. И на передовую его поперло на большом танке. Только он вылез, спустился в блиндаж и по его танку как даст, головы у танка нет. Вот так бывает. А Ворошилов и в Ленинграде бывал, он боевой командир, не сидел где-то.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
Государству нужна была валюта, поэтому правительство страны решило продать Индии нашу подводную лодку. Свою подводную лодку предлагала Индии и Германия, поэтому на предстоящих переговорах задача советской стороны состояла в том, чтобы убедить представителей Индии в превосходстве нашей подводной лодки над немецкой и заинтересовать их продажной ценой. В Москве был решен вопрос о привлечении к переговорам конструкторов «Рубина», и я получил указание выехать в Москву вместе с главным конструктором проекта Кормилициным для участия в переговорах, которые должны были состояться в Государственном комитете по внешним экономическим связям. В составе этого комитета было специальное управление, занимавшееся продажей военной техники. Мы должны были преподнести гостям из Индии нашу подводную лодку в самом лучшем виде, однако было совершенно непонятно, как нам при этом излагать основные технические характеристики корабля, которые по нашей документации имели гриф «совершенно секретно». Никаких официальных указаний по этому вопросу не было. За день до переговоров мы приехали в Москву, покрутились в своем Министерстве, но не смогли получить никаких конкретных указаний по этому вопросу. К концу рабочего дня мне была дана команда поехать в Главный штаб Военно-морского флота, где меня примет первый заместитель Главнокомандующего адмирал Н.И.Смирнов и даст необходимые указания. Адмирала я знал, так как он в Военно-морском флоте руководил кампанией по снижению шумности подводных лодок, и мне не раз доводилось встречаться с ним на разных совещаниях.
Когда я приехал в знакомое здание в Козловском переулке, рабочий день там уже закончился. По тихим коридорам меня провели в кабинет адмирала. Беседа с ним была недолгой и не дала мне желаемого успокоения. Советы адмирала типа «поступайте по обстановке» оставили меня наедине с неизвестным. Я понимал, что государству нужна валюта, и мы не должны ударить лицом в грязь, но я также прекрасно знал, что по законам нашей страны полагалось «за разглашение государственной тайны». Оставалось неясным — являются ли государственной тайной технические характеристики подводной лодки, которую государство намерено продать за рубеж. И хотя я понимал, что наступают новые времена и переговоры санкционированы высшим руководством, настроение у меня было неважное. На следующий день утром мы приехали в здание, где проходили переговоры, и провели там весь день, периодически общаясь с индийской делегацией. Переговоры проходили в маленькой комнате, где было столько народу, что «яблоку негде упасть». Советский сервис: теснота, духота и какой-то невкусный лимонад в качестве прохладительных напитков. С советской стороны участвовало довольно много людей в военной форме. Как я понял, мы с Кормилициным должны были играть роль «изюминки»: вот, мол, главные специалисты, они подробно расскажут вам о том, что за прелесть эта подводная лодка, и ответят на все ваши вопросы. Ну, мы и старались в два голоса, по очереди. Вопросов было много, в том числе — въедливых. Особенно долгий диалог был по вопросу о шумности подводной лодки. Переговоры шли до позднего вечера. Потом мы узнали, что у членов индийской делегации был свой меркантильный интерес, и они долго пытались снизить предлагаемую им цену. Нас призывали в комнату переговоров три раза, остальное время нужно было сидеть «на товсь» в одной из рабочих комнат, где за обычными рабочими столами сидели клерки — человек семь подполковников и майоров, нормальные работяги с бумагами и телефонами. В связи с неопределенностью развития событий пообедать нам не пришлось. Когда дело пошло к вечеру, а мы все еще были в резерве, один из офицеров сбегал на улицу и принес батоны и колбасу, чем все «добытчики валюты» и подкрепились. Освободились мы поздно вечером и с чувством выполненного долга поехали на вокзал, благо билеты на поезд у нас были. Оказалось, что переговоры прошли успешно, после чего началась подготовка контракта на поставку в Индию первой подводной лодки. Вопросы секретности решились естественным путем, а наше участие в переговорах получило одобрительную оценку большого московского начальства.
С этого эпизода началась многолетняя работа «Рубина» по обеспечению постройки для Индии подводных лодок проекта 877, обучению индийских специалистов и гарантийному надзору за нашими подводными лодками в Индии. В бюро стали появляться индийские делегации, и мы стали привыкать к самостоятельному ведению переговоров с иностранцами. Под звон красивых фраз об «ускорении научно-технического прогресса» и «социализме с человеческим лицом» Горбачев начал свою неумную антиалкогольную кампанию, решив сразу же осчастливить советский народ. Надо было совсем не знать этого народа, его образа жизни, его обычаев, чтобы не понимать того, что он затеял. Ради выполнения абсолютно невыполнимой задачи — на-сильного превращения пьяниц в трезвенников — подверглась унижениям большая часть населения страны, а именно — людей, не имевших никакого отношения к пьянству, но не представлявших себе жизнь без хороших спиртных напитков и их разумного употребления. Унижение нормальных людей было многоплановым. Уже много сказано и написано об огромном экономическом ущербе, который нанесла государству эта горбачевская кампания, и о полном ее провале. Расскажу о том, как она проходила и воспринималась в той среде, где я жил и работал, в среде людей, честно и добросовестно работавших или служивших на благо своей страны. Из магазинов исчезли хорошие спиртные напитки -- потребность в них от этого не уменьшилась, и они стали дефицитом, со всеми вытекающими отсюда последствиями — «левой» торговлей и ростом цен. Основным товаром на рынке спиртных напитков стала довольно паршивая водка, упакованная в некрасивые, примитивные бутылки из-под пива или уксуса. Вино-водочные отделы в гастрономах стали закрываться, а для продажи этой водки и дешевых вин стали открывать какие-то закутки, прозванные в народе «щелями». В этих «щелях» и вокруг них в часы продажи спиртных напитков творилось что-то дикое. Как-то раз моя жена решила сделать мне приятное и привезти мне на дачу бутылку сухого вина (я там в это время занимался строительством дома). И она встала в очередь у «щели», где продавалось сухое вино (водки там не было). Внутри «щели» происходило нечто невообразимое, и когда она попала туда, то потом с большим трудом выбралась обратно, босая на одну ногу — босоножка осталась там.
Больше ее никогда не тянуло на такие . Для того чтобы стоять в таких очередях я тоже не имел ни возможности, ни желания, и время от времени «доставал» нужную водку разными другими путями. Если бы все это происходило на фоне переполненных продуктовых прилавков! Но с каждым следующим годом «перестройки» в магазинах становилось все хуже и хуже с продуктами. С первых дней объявленной кампании в нашей среде стали циркулировать рассказы о том, как по доносам «сознательных граждан» или строгих блюстителей порядка стали расправляться с нормальными уважаемыми людьми, позволявшими себе распитие спиртных напитков где-то вне своего дома, — снимали с должностей руководящих работников, увольняли со службы офицеров в больших званиях, объявляли строгие партийные взыскания. Кампания всколыхнула темные силы, дремавшие в народе, открыв широкие возможности для доносительства. Один мой хороший знакомый, проработавший много лет строителем и занимавший должность председателя профсоюзного комитета строительного управления, отметил свое пятидесятилетие в маленьком ресторанчике в кругу «товарищей по работе», которые весь вечер говорили ему добрые слова, — это был его «близкий круг» людей. А уже на следующее утро его вызвали в партком и учинили суровый разнос. На его счастье, он не был членом партии, а занимаемая им должность была выборной — просто так его снять с нее не могли. Однако, сердечный приступ ему обеспечили. На втором году антиалкогольной кампании у меня тоже была юбилейная дата. В самом начале рабочего дня мне позвонил инструктор обкома партии, курировавший «Рубин», — мы с ним были довольно хорошо знакомы. Он поздравил меня с юбилеем и сказал мне, чтобы я ни в коем случае не устраивал никаких застолий, — «сейчас с этим очень строго». Через некоторое время мне позвонил другой инструктор обкома, который тоже имел отношение к «Рубину». Поздравив меня, он тоже предупредил меня о том, что «теперь с этим очень строго». Мой товарищ по работе в качестве официального представителя «Рубина» ездил на юбилей соединения подводных ракетоносцев, построенных по проектам бюро. Вернувшись, он рассказал мне о том, как офицеры высоких званий, много лет прослужившие на подводных лодках и много раз рисковавшие своим здоровьем, а иногда — и жизнью, сидели за праздничным столом и пили из чайных чашек подкрашенный спирт, наливаемый из чайников, — они изображали «чаепитие». Поэтому тостов не было — был негромкий разговор, во время которого моряки со злостью говорили о том, как это все унизительно для них. А что касается благих мыслей Генерального секретаря о прекращении пьянства в стране, то вот вам характерный эпизод. Одна приятельница нашей семьи в разгар антиалкогольной кампании пришла по своим делам на стройку жилого дома в первой половине дня и на одном из пустых этажей увидела компанию рабочих, распивавших бутылку водки. На ее реплику о том, что в стране идет борьба с пьянством, ей ответили: «Это вам, интеллигентам, надо бояться, а нас это не касается — как пили, так и будем пить, никто нас с работы не выгонит».
Спрос всегда рождает предложение — с началом антиалкогольной кампании появился и стал в большом ходу самогон, им вовсю стали торговать предприимчивые люди. Уже на втором году этой кампании нетрудно было понять, что фактическое потребление алкоголя в стране ничуть не уменьшилось, а те унижения, которые приходилось испытывать нормальным людям, вызывали у них недобрые чувства к идеологам этой кампании. Но Горбачев и Лигачев с упорством настоящих коммунистов продолжали свою борьбу и вели ее до последних дней своего правления страной. Может быть, они не представляли, что на самом деле происходит в стране, а их помощники, в лучших традициях придворной свиты, сообщали хозяевам только то, что те хотели услышать. Или, по привычке партийных вождей, они были уверены в том, что партия и руководимый партией народ беспрекословно выполняют их указание. Так или иначе, но антиалкогольная кампания была первой из плохо продуманных мер «отцов перестройки», которые привели к тому, что «перестройка» не удалась. Став главным инженером, я вошел в сферу непосредственного подчинения чиновникам Министерства. «Начальников» было много: помимо высшего руководства — Министра и его заместителей, мною могли командовать начальник Главного управления (Главка) и его заместители. Норовили быть «начальниками» также начальники отделов Главка и чиновники, занимавшие должности «главных специалистов». После многих лет работы в сферах, где делались конкретные дела — что-то проектировали, строили, испытывали, где вокруг тебя были люди, занятые этими конкретными и понятными делами, а взаимоотношения между людьми основывались на необходимости совместного выполнения поставленных задач, я соприкоснулся с совершенно другим миром. Огромный аппарат Министерства, размещенный в большом здании на Садово-Кудринской улице, занимался «общим руководством» теми, кто делал конкретные дела, создавая им массу сложностей в работе. «Общее руководство», в силу большого количества чиновников, выливалось в изобилие вопросов, на которые нужно было отвечать, а также указаний и команд, которые необходимо было выполнять, — представлять справки, доклады, обоснования. Проекты постановлений правительства, проекты приказов Министра, проекты квартальных планов бюро — все это разрабатывалось в стенах бюро, а потом долго и нудно согласовывалось с чиновниками разных уровней, прежде чем стать документом, подписанным или утвержденным на соответствующем уровне. Некоторые ленивые чиновники умудрялись даже вызывать сотрудников бюро для того, чтобы они в стенах Министерства сочиняли проекты писем или докладов, отправляемых из Министерства в другие ведомства или инстанции. В своей финансово-хозяйственной деятельности бюро, как и любое другое предприятие, очень сильно зависело от Министерства: все находилось под постоянным контролем, любой шаг нужно было согласовывать. Свободной была только непосредственно техническая деятельность бюро: сложные технические задачи решались самостоятельно, независимо от «общего руководства». Такова была специфика государственного управления оборонной промышленностью. Однако, несмотря на все сложности, в конструкторских бюро и на заводах-строителях непрерывно шла созидательная работа и создавалась новая современная техника.
В чиновном мире царили совсем другие отношения между людьми: подобострастное чинопочитание начальников и высокомерие по отношению к подчиненным. Многие из больших начальников были заражены чванством, наблюдать и воспринимать которое было очень противно. Чиновники среднего звена пытались «утверждать себя», допекая должностных лиц бюро разными претензиями и указаниями, произносимыми в строгом «руководящем» тоне. В среде чиновников бывали и приятные исключения, когда некоторые люди вели себя и разговаривали «по-человечески». Немало таких людей было среди простых клерков, реже встречались они среди руководителей среднего звена, и совсем редко — среди больших начальников. Приятным исключением был заместитель министра Леонид Николаевич Резунов, руководивший подводным кораблестроением, который на редкость уважительно относился к людям, занимавшим руководящие должности в подчиненных ему конструкторских бюро и заводах. Встречи с ним и совещания под его руководством всегда проходили спокойно и деловито. Он умел выслушивать доводы и другие мнения, а его распоряжения обычно бывали вполне понятны — как по содержанию, так и по форме. В среде руководящего состава «Рубина» к нему относились с уважением и теплотой и между собой называли его просто по имени — Леня. Сообщение о том, что Леня Резунов завтра приезжает в бюро, никогда не вызывало отрицательных эмоций, в отличие от аналогичных сообщений по поводу приезда других больших начальников. Леня любил выпить, и эта его слабость была хорошо известна в определенных кругах. В стране бушевала антиалкогольная кампания, но никто ни разу не «заложил» его по этому поводу — теплое отношение людей к нему проявлялось в том, что ему эту слабость прощали. Мне довелось много раз общаться с ним в самых разных ситуациях и в бюро, и в Министерстве, и на заводе в Северодвинске, и всегда он разговаривал со мной так, как это было принято в нашей «нечиновничьей» среде — по существу дела, просто и уважительно. Обращаться к нему с каким-нибудь вопросом или просьбой было для меня проще, чем к кому-либо из нижестоящих чиновников. Хорошее не забывается.
(1929 – 1997). Заместитель министра судостроительной промышленности СССР. Леонид Николаевич Резунов родился в Рыбной слободе города Галича в 1929 году в многодетной семье. Отец его работал смазчиком вагонов на железной дороге, мать – домохозяйка. В 1946 году Леонид Николаевич окончил 16 железнодорожную школу (ныне средняя школа №4) и поступает в Ленинградский кораблестроительный институт на инженерно-экономический факультет. После окончания института был направлен на работу в город Молотов (сейчас Северодвинск) на кораблестроительный завод в планово-экономический отдел. Леонид Николаевич стоял у истоков становления нашего атомного подводного флота. В начале 1960-х годов его переводят в аппарат Министерства судостроительной промышленности, где вскоре назначают заместителем Министра. Умер Леонид Николаевич в 1997 году на своём рабочем месте. Похоронен в Москве.
В рамках кампании по снижению шумности подводных лодок Министр время от времени проводил по субботам «рассмотрения» состояния дел. На эти «рассмотрения» вызывались начальники, главные инженеры и главные конструкторы всех предприятий Министерства, участвующих в этой кампании. Человек десять — двенадцать приезжало из Ленинграда. Мы все хорошо знали друг друга, и каждый раз в пятницу вечером обменивались приветствиями на перроне Московского вокзала при посадке в две «красных стрелы», отходивших с интервалом в пять минут. В зале заседаний коллегии Министерства собиралось несколько десятков человек, чтобы «с пользой для дела» провести свой выходной день. Первые лица предприятий по очереди выходили на трибуну и докладывали Министру о ходе выполнения поставленных задач. Доклады периодически прерывались вопросами, репликами и разносами Министра. Поначалу я сопровождал своего шефа на этих мероприятиях, а потом дело повернулось так, что я стал выступать докладчиком от «Рубина». К этим докладам нужно было тщательно готовиться — проблема была очень серьезной, дела временами шли с большим трудом, а Министр жаждал выслушивать бодрые заявления и победные реляции и поэтому часто начинал раздражаться, выплескивая свои эмоции на докладчика.
Мероприятие обычно заканчивалось в районе двух-трех часов дня. Голодные, но свободные, приезжие люди вываливались из Министерства. Иногда мне удавалось успеть на дневной поезд (в субботу, в отличие от рабочих дней, можно было купить билет на него перед самым отходом), и к ночи быть дома. В противном случае надо было скитаться по Москве до вечера и добывать билет на какой-нибудь вечерний поезд. Поблизости от Министерства не было подходящих точек общественного питания, а устремления ленинградских провинциалов были обычно направлены в сторону «нового Арбата» с его многочисленными магазинами. Поэтому иногда можно было увидеть людей в чине начальника конструкторского бюро или главного инженера, сидевших на скамейке во дворе дома на углу проспекта Калинина и утолявших голод кефиром и булкой, купленными в магазине за углом. Такие вот «трудовые будни» в выходной день бывали у советской технической элиты. Вообще-то обычные поездки в Министерство иногда имели большой «плюс». Добыв днем билет на «стрелу», я вечером попадал на спектакль в Кремлевский дворец съездов. За полчаса до начала спектакля к Троицким воротам подъезжали автобусы с иностранными туристами, и у гидов всегда бывали лишние билеты, которые они с удовольствием продавали желающим. Иностранцам выделяли хорошие места в зале, и я таким образом с большим удовольствием посмотрел несколько постановок Большого театра. Посещение дворца съездов давало еще одно удовольствие, весьма существенное в годы «застоя» и «перестройки»: в огромном буфете под крышей здания во время антракта можно было перекусить хорошими бутербродами с хорошими пивом или кофе и купить дефицитные шоколадки, мармеладки или еще что-нибудь такое, чем можно было порадовать жену и детей. Спектакли во дворце обычно заканчивались до одиннадцати часов, и я спокойно успевал на поезд, совершив по дороге ритуал посещения Красной площади во время смены почетного караула у мавзолея.
Я был советским человеком, сознавал себя гражданином великой страны, и этот ритуал был для меня значимым.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
С вопросами и предложениями обращаться fregat@ post.com Максимов Валентин Владимирович
