Мой путь в Тбилисское Нахимовское Военно-морское училище был предопределен моим происхождением и войной. Родился я в Севастополе в семье морского командира-артиллериста, а создание суворовских и нахимовских училищ происходило в условиях затянувшейся войны. В декабре 1943 года, когда со второй попытки, наконец, состоялось мое зачисление в училище, мне было 14 лет, а теперь уже 82. В этом возрасте не все обстоятельства и события почти семидесятилетней давности сохранились в памяти. Годы успели стереть в ней многие имена, фамилии, даты и события, особенно те, которые не были закреплены сильными впечатлениями и эмоциональными переживаниями. Неумолимое время унесло из жизни почти всех моих сокурсников по первому набору в пятые классы училища. О некоторых из них, - о фронтовиках, имевших правительственные награды, в сороковых годах в газетах писали довольно часто и всегда восторженно, в пятидесятых редко, потом о них совсем забыли, а сами герои этих заметок, вероятно, впоследствии так и не ощутили потребности позже написать о себе и о годах, проведенных в училище.
Будучи нахимовцем первого набора первого из трех созданных в разное время Нахимовских Военно-морских училищ, я решил откликнуться на предложение подлинных энтузиастов нахимовского братства Сергея Владимировича Карасева и Валентина Владимировича Максимова - поделиться воспоминаниями о годах организации и становления Тбилисского Нахимовского Военно-Морского училища и тех условиях, в которых усилиями советских офицеров и педагогов были не только сохранены, но и обучены, воспитаны и подготовлены для служения Родине тысячи мальчишек, детство которых так или иначе было искалечено войной. Эти воспоминания не везде хронологически последовательны, но я и не ставил перед собой задачи написания истории училища, которая уже довольно подробно изложена другими. Мне хотелось рассказать о разных эпизодах нахимовского периода моей жизни, которые сохранила память о том не простом времени.
Начало войны
Весь день 21 июня 1941 года и почти до самой ночи, под впечатлением кинофильма , я рисовал поединок легендарного новгородского князя с магистром тевтонского ордена.
Позаимствовав из учебника рисунок схватки двух всадников, русского витязя с половцем, я старался придать витязю облик Александра Невского, а половцу - Магистра тевтонского ордена. Пса-рыцаря я изобразил в белом плаще, со шлемом, похожим на перевернутое вверх дном ведро с рогами. Закончив, долго с удовольствием смотрел на рисунок, пытаясь представить, какое он завтра произведет впечатление на моих приятелей. Наконец, довольный своей работой, выпил стакан молока и лег спать. Ночью мне снилась битва на Чудском озере. Мечи и топоры русских воинов обрушивались на рыцарей- крестоносцев, но те упорно лезли вперед. Потом, вдруг шум усилился, став каким-то воющим, картина сражения стала темнеть и исчезла. Я не сразу понял, что уже проснулся и лежу с открытыми глазами, но ничего не было видно. В комнате был полный мрак, а меня кто-то сильно тряс за плечо. Надрывно выли сирены воздушной тревоги. Сквозь этот шум не сразу расслышал голос мамы. Она настойчиво повторяла: - «Да вставай же, одевайся, надо скорее спускаться в подвал!» Натыкаясь в темноте на стены и стулья, я долго не мог отыскать свои брюки и куртку, наконец, кое-как оделся и на ощупь, вслед за мамой, державшей на руках моего трехмесячного братишку, спустился по лестнице во двор. У подъезда, едва различимые в темноте толпились соседи. Кто-то возмущался: «По учебной тревоге подняли народ в три часа ночи, а ведь утром надо идти на работу!» Вдруг резкие, голубоватые лучи прожекторов прорезали темноту. Они несколько минут ощупывали черное небо, потом так же неожиданно погасли. Сирены смолкли и соседи недовольно ворча стали медленно расходиться по своим квартирам. Утром, после ночной тревоги, ощущалось какое то напряжение. Моих сверстников – соседей по двору не было видно и я подумал, что они ушли ловить бычков. Днем из штаба позвонил отец, коротко сказал: «, нужно на всякий случай быть ко всему готовыми». Мама спросила – «К чему быть готовыми?» - но ответа не услышала, отец уже положил трубку. Потом во дворе дома жильцы нашего двухэтажного дома собирали металл и добровольные пожертвования на нужды обороны, заново обустраивали подвал под бомбоубежище. Так в жизнь нашей семьи, как и в жизни миллионов наших соотечественников, вошла война, которая застала нас в Керчи.
Мой отец был кадровым артиллеристом. Свою военную биографию он начал в 1920 году, когда ему было 16 лет. Принимал участие в Гражданской войне, воевал с басмачами в Туркестане.
Мой отец Соколовский Георгий Степанович, курсант одесской артиллерийской школы 1928г ; начальник кафедры Рижского училища береговой обороны 1958 г.
В 1928 году, окончив Одесское артиллерийское училище, он служил на батареях береговой обороны Севастополя, Балаклавы, Эльтигена (под Керчью), Чебанки (под Одессой), потом его перевели в Севастополь, флагартиллеристом на крейсер «Красный Кавказ», потом на линкор «Парижская коммуна».
Крейсер «Красный Кавказ» Линкор «Парижская коммуна»
Мой дед Соколовский Степан Леонтьевич. Мой отец Соколовский Георгий Степанович со мной в Одессе, 1934 год 1938г, борт линкора «Парижская коммуна».
В 1940 году отец был назначен начальником керченского укрепрайона и гарнизона города. В феврале 1941 года родился мой младший брат Александр, и все заботы моей мамы, естественно, были сосредоточены на нём. Последние два месяца перед войной отец практически круглые сутки находился в штабе и дома не ночевал. В начале июля 1941 года началась эвакуация семей командного состава керченского гарнизона. Из вещей нами было взято только самое необходимое. Мою маму с трехмесячным братом и меня, также как и семьи других керченских командиров на барже доставили в Новороссийск, а из Новороссийска отправили в Пятигорск. Связь с отцом была прервана, и только весной 1942 года мы узнали, что, когда немецкие войска были уже у Перекопа, он был переброшен из Керчи в Севастополь. В ходе боев, на дальних подступах к городу, предшествовавших первому штурму, отец был ранен и контужен, в связи с чем эвакуирован и проходил лечение на Кавказе. Когда немецкие войска первый раз заняли Ростов на Дону, мы двинулись на восток, но потом вернулись в Новороссийск, где после выздоровления отец продолжил службу. Мы обосновались на окраине города в небольшом частном домике. В первый же день, вечером был налет немецких бомбардировщиков. Их моторы издавали характерное подвывание. Взрывы раздавались где то в центре города и в порту. Прожектора шарили по небу, зенитки били часто, но не было видно, чтобы хотя бы один самолет загорелся и падал. Сын хозяйки Олег, парень лет пятнадцати, пояснил: - «это Юнкерсы – 88, они сбрасывают бомбы с большой высоты, чтобы наши зенитки их не достали». На соседней улице неожиданно раздались частые выстрелы зенитного орудия. – «Это передвижная, как бы по ней не бросили бомбу, попасть могут в нас. Лучше всего прятаться под кровать, это шанс» сказал Олег и я вслед за ним поспешил в дом. Такие налеты повторялись регулярно. По их началу с наступлением сумерек, в то время, можно было проверять часы.
В начале июля 1942 года, находясь в Новороссийске, мы ощутили последствия падения Севастополя. - Резко усилилась интенсивность немецких бомбардировщиков как на город, так и на находившиеся в его порту боевые и гражданские корабли. Бомбежки совершались теперь и ночью и днем. Фашистские летчики сбрасывали не только бомбы, но и обрезки рельсов и продырявленные металлические бочки. При падении они издавали невероятно ужасные звуки. Это делалось для того, чтобы оказывать моральное и психологическое давление на новороссийцев. Когда отец получил назначение в Анапу, мы потянулись было вслед за ним, но в начале августа стало известно, что немцы заняли Минеральные воды, поэтому мы повернули на юг, остановившись в казацком селе Дранды вблизи Сухуми. Потом, когда в горах Кавказа начались бои и в Дранды с перевалов стали поступать раненные, мама приняла решение перебраться в Поти. Там мы встретились с нашими родственниками Андриановыми. Они были эвакуированы с севастопольским морcким заводом имени Серго Орджоникидзе. Завод обосновался в потийском порту и обеспечивал ремонт наших боевых кораблей поврежденных бомбами, снарядами и торпедами. Глава семьи и его сын, а мой двоюродный брат Лёня, работали на заводе по шестнадцать – семнадцать часов в сутки. В октябре 1943 года мне случайно встретился сослуживец отца по Севастополю капитан Владимир Черевков, командовавший в Поти зенитной батареей, располагавшейся на окраине города. От него узнал о том, что создается Нахимовское Военно-морское подготовительное училище, в которое набирают мальчишек 10-14 лет и что набор в него осуществляется в Кобулети. Для меня, родившегося в Севастополе в семье морского артиллерийского командира и росшего в среде военных моряков, к тому же мечтавшего пойти по стопам отца, эта новость была сигналом в дорогу. Тут и думать было нечего. Мама отговаривать меня не стала. Уже третий год шла война, и всё это время из-за бомбежек и переездов я не имел возможности учиться в школе.
Путь в училище
Сборы были недолгими. На железнодорожной станции сел в поезд Поти - Батуми. Мое стремление поступить в Нахимовское училище было настолько сильным, что я без опасений ехал в незнакомый город, даже не зная адреса приемной комиссии. Пожилая супружеская пара грузин, оказавшихся случайными попутчиками, как только поезд тронулся, встревожились. Они стали расспрашивать меня, почему еду один, куда, зачем, сколько мне лет, знаю ли точный адрес? Поезд должен был прибыть в Кобулети вечером, и они искренне беспокоились за меня. Эти чуткие люди настояли, чтобы я разделил с ними вечернюю трапезу – с соленым сыром, что было весьма кстати.
На перроне станции Кобулети патрульные после расспросов посадили меня в попутный грузовик. Ехали медленно, почти в полной темноте. Когда полуторка остановилась у слабо освещенного здания, водитель сообщил, что прибыли на место. С трудом найдя вход и войдя в дом, увидел стол, на котором горела керосиновая лампа, за столом двух женщин в белых халатах. -«Ты кто?» - спросила одна из них, недовольно разглядывая меня. Я назвался. – «Кто тебя прислал? А где твой отец? Где мать? Сколько тебе лет? Свидетельство о рождении есть? Где жил до войны? Сколько окончил классов? Справка есть? Как узнал о наборе?» Вопросы сыпались на меня один за другим так быстро, что вторая женщина сердито заметила, что она не успевает записывать. Устав от дороги, в полумраке и непривычной обстановке я с трудом соображал, чего именно от меня хотят услышать. Утром, меня и других ребят растолкали, велели умыться, дали чаю с хлебом и сахаром, после чего врачи приступили к осмотру каждого. Едва осмотр окончился, как появился заспанный майор в помятой морской форме. Он полистал какие то бумаги и, удостоверившись, что я приехал по собственному почину, а не по направлению какой-либо организации, объявил, что как переросток, я не могу быть принят в училище, после чего велел отвезти меня на железнодорожную станцию. Я такого поворота не ожидал и объявленное майором решение меня просто обескуражило. Ничего хорошего ожидать больше не приходилось, и я вернулся в Поти. Так неудачно окончилась моя первая попытка поступить в Нахимовское училище. В конце декабря 1943 года в Поти неожиданно появился мой отец. На его кителе я увидел два ордена Красного Знамени, на плечах погоны подполковника. Он получил несколько дней отпуска для того, чтобы повидаться с семьей. Я рассказал ему о моем желании поступить в Нахимовское училище и о неудачной поездке в Кобулети. Отец внимательно выслушал меня, уточнил вопросы, которые мне задавали и сказал, что если желание поступить в училище у меня твердое, то он съездит со мной в Тбилиси, где должно находиться училище.
Здание ТНВМУ со стороны ул. Камо, 1944 г.
30 декабря мы поездом прибыли в столицу Грузии. Училище нашли быстро. Отец оставил меня в вестибюле, а сам ушел в сопровождении дежурного офицера. Он долго отсутствовал, и я уже стал волноваться, полагая, что меня опять не хотят принять в училище. Однако, оказалось, что мое зачисление состоялось, просто его долго расспрашивали о последних боевых операциях, в которых он принимал участие. Прощание было коротким: отец спешил на вокзал, чтобы успеть на поезд, а меня дежурный старшина повел по первому этажу, направо. Когда мы миновали лестницу, ведущую наверх, он отрыл дверь в коридор. На его полу, вдоль стены лежали накрытые одеялами матрацы. Один из них временно стал моей постелью. Меня отвели в баню. Пока я мылся, одежда проходила санобработку. Потом постригли машинкой под «ноль», накормили и отвели в «спальню». На постелях расположились ребята одетые кто во что. От переживаний я сильно устал, поэтому не стал принимать участие в спорах сверстников, - где будет училище после войны, в Севастополе или в Одессе? Лично я был, конечно, за Севастополь. До переезда в Керчь, мы жили в Севастополе на улице Ленина. Наш дом находился напротив музея обороны Севастополя в Крымской войне. Рядом с музеем была Минная башня, над её аркой большие круглые часы, так что из нашей квартиры они были хорошо видны и по ним было удобно сверять время. Вспоминая свой родной город я пытался представить, где будет расположено училище после войны, - напротив Приморского бульвара, в районе Инкермана, или на Корабельной стороне ?… Ленинградцы и москвичи спорили, чей город самый главный. Под эти размышления и споры уснул совершенно счастливым. Я был уверен, что мои волнения, наконец, окончились и мечта сбылась.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
С вопросами и предложениями обращаться fregat@ post.com Максимов Валентин Владимирович
С нетерпением ожидая новую книгу Владимира Михайловича, приведем опубликованные им в "Альманахе" 1999 года, интересные и поучительные, с хорошим вкусом и чувством юмора написанные документальные рассказы.
В. Васильев. КОМБРИГ РЫБИН Или Как померкла слава боцмана Карасева.
В моей записной книжке есть запись: «... ноября 195... года. Боевая тревога на эскадренном миноносце . Слава боцмана Карасева померкла... Получил трое суток ареста при каюте от старпома. Легко отделался». Дело было на Северном флоте. Эсминцы нашей бригады, наконец-то, собрались у родного причала после долгих и напряженных походов. Подводили итоги года, который был для нас весьма успешным. И офицеры, и матросы слегка расслабились.
В тот день я был дежурным по кораблю на «Находчивом». Шел первый час ночи. Все, кроме дежурно-вахтенной службы, спали. Я пошел проверить порядок в носовых помещениях, оставив в рубке за себя дежурного по низам. В мое отсутствие больному матросу в кормовом кубрике стало плохо. Дежурный по низам разбудил фельдшера и сам спустился к больному, строго-настрого приказав рассыльному ни в коем случае не отлучаться из рубки. И ничего бы при этом, я думаю, не случилось, если бы дежурная смена не распахнула дверь камбуза на верхнюю палубу. Оттуда потянуло аппетитным запахом жарившихся котлет, который сразу же учуял изрядно продрогший вахтенный. Он, как потом докладывал, «только на одну минуту» отлучился с поста: выпросить бутерброд с котлетой. Второй бутерброд выклянчил рассыльный, который тоже потом докладывал, что ушел из рубки «всего на полминуты»... В те самые «минуту» и «полминуты» на корабль прибыл комбриг. Обнаружив, что у трапа никого нет, он заглянул в рубку дежурного. Там тоже никого не оказалось. Затем комбриг, нарочито громко ступая по стальному настилу палубы, пошел по кораблю. В посту энергетики и живучести он увидел двух дремлющих старшин из состава дежурной службы БЧ-5... В носовой надстройке комбриг не обнаружил второго рассыльного. У оторопевшего командира бригады складывалось впечатление, что на корабле вообще нет дежурно-вахтенной службы. В душе его начало закипать раздражение.
И тогда, этот немолодой уже офицер, , выкинул такое, о чем потом долго вспоминали на бригаде... Он снял ботинки и в носках неслышно поднялся на ходовой мостик. Вахтенный сигнальщик оказался на своем месте. Но он стоял на крыле мостика и, перегнувшись через поручни, с упоением рассказывал сигнальщику с соседнего корабля о своих успешных ухаживаниях на берегу за одной североморской девицей. Комбрига он, естественно, не заметил, чем окончательно вывел его из себя. Командир бригады в темноте нащупал рычажок колоколов громкого боя и нажал на него. Сигнал боевой (не учебной!) тревоги разнесся по спящему кораблю. На эсминце мгновенно раздался топот матросских сапог. Взревели дизель-генераторы, зашевелились стволы орудий. Заработали моторы элеваторов, подающих боезапас. Засветились экраны РЛС. Могучий организм эсминца «проснулся», напряг мускулы и только ждал команды. На мостике ожидал указаний старпом. Он был назначен недавно и еще не совсем освоился в новой должности, (командир корабля находился в отпуске).
Комбриг вышел из темной ниши, где скрывался, зорко наблюдая за происходящим, выслушал доклад старпома о готовности корабля . Затем скомандовал : «Отбой боевой тревоги! Офицеров, мичманов, всю дежурно- вахтенную службу построить на баке!». «Разговор» на баке продолжался около 20 минут. Вернее, говорил только комбриг. Мы же сконфуженно молчали. За эти 20 минут и померкла слава боцмана Помпея Ефимовича Карасева, героя рассказа Леонида Соболева «Индивидуальный подход». А славился боцман, как известно, тем, что мог виртуозно ругаться в течение восьми минут, ни разу не повторяясь... Закончив «разговор», комбриг круто повернулся и сошел с корабля, не дав никаких указаний и не объявив никому взысканий. Больше об этом случае он никогда и никому не напоминал. Не было ни нудных поучений, ни бесконечных проверок. А наш эсминец вскоре стал одним из лучших кораблей бригады. Организацию его дежурно-вахтенной службы ставили всем в пример. ...Через много лет я и еще один мой сослуживец встретили в Ленинграде нашего бывшего командира бригады, капитана 1 ранга запаса Дмитрия Андреевича Рыбина. Мы все трое, тепло обнялись. В тот вечер мы долго не расставались, вспоминая былое... К великому сожалению, я потерял потом его адрес, и встретиться повторно не удалось. После этой встречи я долго размышлял о сложности человеческих взаимоотношении, в частности, об авторитете командира. Задавал себе вопрос: был ли хоть один офицер еще на бригаде, который смог бы добиться успехов таким неординарным способом, каким это сделал Рыбин на «Находчивом»? И сам себе ответил: нет. Рыбин обладал непререкаемым авторитетом как в больших вопросах, так и в мелочах. Блестящий моряк, он великолепно управлял кораблями бригады. под его командованием, при совместном плавании шли, будто связанные невидимыми нитями. А как Дмитрий Андреевич ориентировался в море!
Однажды, у самой границы наших территориальных вод, корабли бригады обнаружили иностранную подводную лодку. Они тут же «вцепились» в нее своими гидроакустическими станциями, как стая гончих. Лодка маневрировала, стопорила ход, «подныривала» под корабли, пыталась оторваться. Все было напрасно. Более суток эсминцы "гоняли заблудившуюся" субмарину, вытесняя ее все дальше от наших берегов. Наконец, она всплыла. Это была дизельная английская подлодка. Комбригу из штаба флота пришла благодарность за умелые действия и «добро» всем кораблям идти в базу. Дмитрий Андреевич, довольный, удобно расположился в кресле на мостике и скомандовал: "Курс сто сорок три. Следуем в базу". Через несколько секунд штурман корабля доложил: «Курс в базу сто сорок один». Комбриг усмехнулся и кивнул головой, утверждая курс, названный штурманом. Спрашивается, каким шестым чувством Рыбин ориентировался в открытом море? Он скомандовал курс, даже не взглянув на карту, после того, как корабли сутки крутились вокруг лодки, А ошибся-то всего на два градуса!..
В. Васильев. ДЖЕМС ЧУЛКОВ.
Наш корабль усиленно готовился к официальному визиту в столицу Норвегии. Корабль скоблили, красили, мыли от клотика до киля. На субботу был назначен смотр командующего флотом... А в пятницу, накануне смотра, был день рождения у признанного лидера молодых офицеров корабля - старшего лейтенанта Джемса Чулкова. Почему у его родителей, живших в далекой русской глубинке возникла идея назвать своего сына иностранным именем - никто не знал. Но, несмотря на необычное имя, у него были черты лица типичного выходца из средней России и русский размах в характере и поступках.
Чулков был не только «главарем» всех лейтенантских розыгрышей, но и уважаемым наставником по службе у только что назначенных «зеленых» лейтенантов. День рождения праздновали с размахом в единственном в Североморске ресторане «Ваенга». Гости от души веселились, перебрасывались шутками, звенели бокалами. Немного не в форме был только хозяин застолья. В прошедшую ночь он не сомкнул глаз ни на минуту (до утра пришлось искать и устранять неисправность в навигационной РЛС, без которой нельзя выходить в море). Вернувшись поздно вечером на корабль, хозяин и часть его гостей, разгоряченные празднеством, «добавили» еще. Короче говоря, все угомонились только к трем часам. А наутро не смогли поднять Чулкова. Даже его тренированный организм спортсмена-перворазрядника не выдержал такой нагрузки. ...Тогда Джемса заперли досыпать в каюте, в надежде, что командующий флотом туда не заглянет. ...Командующий, в им назначенное время, начал смотр. Он остался доволен и похвалил экипаж. Смотр уже подходил к концу, когда проснулся Чулков. Внутренняя пружина подсознания флотского офицера (ощущение, что ты проспал и нужно куда-то бежать) выбросила его из койки, как катапульта. Он мгновенно оделся и выскочил на верхнюю палубу. И надо же случиться такому совпадению - Чулков сразу же предстал перед командующим флотом и его свитой. - А вы кто такой ? - сурово спросил адмирал. - Старший лейтенант Чулков, товарищ командующий! Командующий внимательно осмотрел опухшее и небритое лицо Чулкова, и в голосе его зазвучал металл: - А что вы, товарищ Чулков, делали сегодня ночью, позвольте вас спросить?
Джемс Чулков в качестве ассистента у Знамени 1-го Балтийского высшего военно-морского училища, стоит справа от знаменосца Юрия Назарова. - В.Брыскин «Тихоокеанский Флот». - Новосибирск, 1996.
В голове у Чулкова быстро сложилась комбинация смешения событий во времени. - До утра не спал, устранял неисправность навигационной РЛС. Докладываю: станция в строю, корабль может выходить в море. - Старший помощник, это так? - Так точно, товарищ командующий. Чулков приложил много стараний и к утру ввел в строй РЛС. Старпом отлично знал, что Чулков занимался радиолокационной станцией не в эту, а в предыдущую ночь. Знал он и про застолье в «Ваенге», но дипломатично умолчал. Командующий продолжал придирчиво осматривать Чулкова, - А почему у вас такая засаленная тужурка? Вы что, в ней норвежцам покажитесь? - Так точно, товарищ командующий! - выпалил Чулков. В голове его быстро созревала новая комбинация, и он тянул секунды. - Ну что вы заладили: так точно да так точно! - недовольно отозвался адмирал - Докладывайте толком: есть у вас новая тужурка? Идея у Чулкова дозрела:
- Так точно! Тужурка шьется. В понедельник будет готова. Вот товарищ начальник тыла может подтвердить: в понедельник с утра вторая примерка, а к вечеру будет готова. - Начальник тыла, что у вас там с обмундированием для этого корабля. -Так точно, в понедельник тужурки будут готовы, и не только для Чулкова. Командующий смягчился. - Хорошо - сказал он Чулкову - идите, и приведите себя в порядок. А вам, начальник тыла, под личный контроль - состояние обмундирования для всего экипажа! ... Надо сказать, что Чулков, по сути, не обманывал командующего. В действительности, у него была новая, хорошо пошитая тужурка, но ее надел на смотр сосед по каюте, которому должны были пошить тужурку к понедельнику. Но дело даже не в тужурке, а в том, что у Чулкова и в большом, и в малом был талант мгновенной реакции на любые события. И в сложной, нестандартной ситуации он всегда мог найти оригинальный, но верный выход. Это свойство он сохранил и в зрелом возрасте и солидном звании. ...В течение многих лет я преподавал в Военно-морской академии. Однажды мне поручили читать лекции и вести практические занятия в группе, где слушатели по возрасту и выслуге, в большинстве своем, были старше меня. За учебными столами сидели умудренные опытом, солидные офицеры, уже командовавшие крупными кораблями и соединениями. А за первым столом сидел старший офицер этой группы - контр-адмирал Чулков. Скажу откровенно, я не очень уютно чувствовал себя в этой аудитории. Естественно, что это заметили слушатели. И однажды Джемс Константинович выручил меня в щекотливой ситуации. Да с каким блеском!
Я закончил раздел учебной программы и объявил слушателям, что они должны предъявить мне результаты практических работ. А по этим результатам я буду выставлять зачеты. Аудитория загудела
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
Мы с Р.В.Павловым попали на МКЛ, где коком был молодой матрос Калинкин, который очень не любил свою профессию и готовил так, что у него подгорали даже борщ и компот. Мы, чертыхаясь, ели «шедевры» его кулинарии, в то время как он бегал обедать на соседний бронекатер к своему коллеге и другу. По этому поводу Ростислав Павлов написал частушку на мотив «Калинки»:
Кок у нас не беспокоится, Кое-как, посуда моется, И в форпике по Калинкина вине Аромат стоит сильней, чем в гальюне.
А я был инициатором экзекуции: мы поймали Калинкина, когда он собирался удрать во время обеда на соседний катер, и силой заставили его съесть двойную порцию борща, гречневой каши и компота его собственного приготовления. Ведь тогда мы тоже были на грани того, чтобы разбежаться обедать по другим катерам. Потом Калинкина определили в пулемётчики, а коком назначили другого матроса. Здесь же картина была совершенно иная: кок готовил пищу хорошо, в этом я убедился, сняв пробу, но почему-то далеко не на всю команду. Я обошёл корабль, на борту кроме нас троих не было никого, даже дежурного. Правда, вскоре один за другим команда вернулась на корабль. Я снова превратился в дознавателя, на этот раз по собственной инициативе. Допрос начал с Ямпольского. Он мне объяснил, что у них как-то испортились продукты, и они были вынуждены получить на базе кое-какие продукты вперёд, а теперь экономят, чтобы выровняться. Объяснения его, меня не убедили. Я потребовал у него данные о наличии продуктов на корабле, и, получив их, вместе с ним и с коком проверил наличие продуктов в кладовой и на камбузе. Продуктов оказалось в полтора-два раза меньше, чем доложил мне корабельный интендант, а продуктов водолазного дополнительного пайка (сгущёнки и шоколада) вообще не оказалось. Так прошёл первый день моего командования этим кораблём. На следующий день я пошел на базу, чтобы уточнить положение с продуктами питания. Наличие и состояние других видов материально-технического обеспечения корабля меня не интересовали, так как я был всего лишь временно исполняющим обязанности командира корабля, но мне предстояло кормить команду в течение сорока дней. Картина была удручающей: все продукты были «съедены» вперед, одни на неделю, другие на месяц, а в денежном выражении недостача продуктов превышала двухмесячное денежное содержание командира корабля. Особенно большим был дефицит масла, сахара и мяса. Выдавать эти продукты в долг мне отказали. Пришлось обращаться к командованию. Но предварительно я сделал полный расчет продуктов, которые надо было получить, чтобы, расходуя их с максимальной экономией, кормить команду в течение двух месяцев.
Ямпольского я, конечно же, отстранил от должности интенданта. Самое трудное было найти ему замену, так как никто из команды не хотел этим заниматься. Пришлось назначить в приказном порядке. Комдив был потрясен моим докладом, но, когда я предложил привлечь Ямпольского к ответственности, комдив посоветовал мне уладить все без излишнего шума и приказал начальнику снабжения удовлетворить мою заявку на продукты. Питание экипажа стало налаживаться, а я продолжал индивидуальные беседы со старшинами и матросами (по одному, с глазу на глаз, причем в своей каюте на ВМ-78). Беседы становились все более и более откровенными. Ямпольского никто не любил, но боялись командира. Кое-кто мне прямо говорил, что вы, мол, сегодня у нас, а завтра вернетесь на свой корабль, а мне здесь служить да служить. Большинство считало Ройтмана и Ямпольского друзьями. Из ряда их «художеств» запомнился мне один факт, о котором знали все на корабле. Прошлым летом, то есть полгода тому назад Ямпольский, с разрешения Ройтмана, продал рыбакам бочку селедки, а на вырученные деньги купил команде... утюг (!), так как у корабельного утюга сгорела спираль, и матросам нечем было гладить брюки. Рассказывали мне и многое другое, и все более и более доверительно. Прошло недели две и на корабле случилось новое ЧП. Один матрос получил от родных перевод – триста рублей (для матроса деньги немалые, если учесть, что доплата к окладу за офицерское звание «лейтенант» была в те годы равна пятистам рублям). Так вот, эти деньги у матроса пропали. Все были возмущены случившимся. Я собрал команду в кубрик и предложил каждому назвать сумму денег, которую в данный момент есть у него в наличии, предупредив, что после этого я проведу обыск, и пусть никто не обижается. Обыск я, конечно, не проводил и не собирался, считая это незаконным и бесполезным, но припугнуть припугнул. У Ямпольского в наличии оказалось около двухсот рублей.
После я стал всех (по одному) приглашать к себе в каюту и спрашивать, одалживал ли он или получал ли он от кого-либо деньги и, если да, то сколько и когда, начиная со дня последней получки, а затем выписал себе сведения о том, кто и когда был на увольнении. По каждой персоне я прикидывал, какая сумма денег могла бы у него оставаться к данному моменту, учитывая, что наличность в день получки примерно близка к нулю. Балансы в общих чертах сходились. Одалживающих и берущих в долг, в общем, оказалось не так уж много. В этом отношении выделялся все тот же Ямпольский. Он кредитует матроса «А», берет заем у «В», а затем берет у «С», и возвращает деньги «В».. Причем это движение денег у него неестественно частое. Кроме того, я обнаружил некоторые несуразности этих финансовых операций. К примеру: имея сто рублей, он не мог бы просить и взять в долг пять рублей, и следом дать кому-то взаймы двадцать. Кроме того баланс Ямпольского был таков, что к настоящему моменту могло оставаться 0 + , а у него по его же заявлению было 200.
Зная к тому времени небольшой круг его друзей на других кораблях, я пошел к одному из них, и спросил: «Сколько тебе денег одолжил Ямпольский?» Ответ был: «Сто рублей». Я снова собрал команду, прилюдно обвинил Ямпольского в краже денег и назвал имя того, кому он дал недостающие у него в наличии сто рублей. Припертый к стене, Ямпольский признался, стал извиняться и вернул деньги владельцу. Многие матросы и старшины, не стесняясь, заходили ко мне и просили отдать Ямпольского под суд, пока не вернулся из отпуска Ройтман. Я доложил комдиву о моем расследовании и о мнении экипажа, и попросил его возбудить против Ямпольского уголовное дело. Но комдив и в этот раз сказал, что не стоит пятнать дивизион, давайте, мол, как-нибудь так накажем Ямпольского, тем более, что деньги он вернул. На этом бы все и кончилось, если бы... Занимаясь повседневной служебной рутиной, держа под особым контролем расход продуктов и расследуя эту бесстыдную кражу денег, я две недели не был дома и попросил у комдива дать мне увольнение на сутки. Комдив разрешил. Получив «Добро», я оставил за себя боцмана и пошел домой. Дома жена рассказала мне, как она едва не погибла. Однажды, когда она уже ложилась спать, хозяйка квартиры, в которой мы снимали комнату, в целях экономии тепла, раньше времени закрыла . Жена моя проснулась среди ночи с головной болью, с головокружением и со звоном в ушах. В полусне она подумала: «Угарный газ!». Собрав последние силы, она встала с кровати, чтобы подойти к окну, но, не сделав и шага, упала (беременная!) и потеряла сознание. Пролежала она на полу до утра. Спасла ее струйка холодного свежего воздуха, проникавшая через щель под дверью. В общем-то, упала она удачно и отделалась легкой простудой с недомоганием, которое за неделю прошло. Днем мы ходили с ней по магазинам, и я рассказывал о своих приключениях, она о своих, а вечером, поужинав, мы легли спать.
Вдруг среди ночи, стук в окно (комната наша на первом этаже, окно на улицу). Под окном стоял матрос. Я накинул шинель и открыл входную дверь подъезда. Матрос доложил: - «Боцман велел передать, что Ямпольский в самоволке». - «Хорошо, сейчас оденусь». Вместе с матросом я пошел на корабль, переговорил с боцманом, зашел к дежурному по дивизиону и позвонил комдиву (домой!). Терпению комдива пришел конец. Тут я должен отметить еще одну деталь. На всех членов экипажа, как положено, были заведены карточки взысканий и поощрений, на каждого, естественно, по одной, а на Ямпольского две. Вторую, я обнаружил в бумагах, которые мне оставил Ройтман. Первая карточка взысканий и поощрений содержала как поощрения, так и взыскания за самовольные отлучки Ямпольского, зафиксированные патрулями коменданта города, и хранилась она вместе с остальными. Вторая, содержащая лишь поощрения за его добросовестную службу, была украшена подписью Ройтмана и печатью. Хранилась она отдельно. Для чего? Я не стал разгадывать этот ребус. Суду, который вскоре состоялся, была предъявлена лишь первая, подлинная карточка взысканий и поощрений. На суде выяснилось, что причиной самоволок была дама сердца Ямпольского. Причиной недоедания водолазов – она же. Ее Ямпольский обильно снабжал продуктами. Но на суде как-то не обратили внимания на то, что она была сказочно прожорлива, как Гаргантюа, а о краже денег вообще не упоминали. Дали два года штрафбата за неоднократные самоволки. И то достаточно. Команда корабля торжествовала. Вернулся из отпуска Ройтман:
- «Я надеялся на тебя, как на товарища, а ты мне подложил такую свинью!» - «Ты спал на этой свинье, товарищ; а я спас тебя и твою офицерскую честь от скверны. А эту, вторую карточку взысканий и поощрений оставь себе на память о моем гуманном отношении к тебе, которого ты не вполне заслуживаешь».
Первый уход в запас по военно-морскому ведомству
В 1956 году в связи с большим сокращением Н.С.Хрущевым вооруженных сил я был уволен в отставку по военно-морскому ведомству, т.е. по мобилизационным планам я должен был быть призван на Флот на предусмотренную штатным расписанием мобилизационного плана должность. Оказаться на «гражданке» после стольких лет военной службы было в то время весьма неприятным явлением. В Тбилиси с работой было очень плохо, и я пошел служить в армию. Переодеть флотского офицера в зеленую форму – было крахом всей юношеской мечты, но жить-то надо, семью содержать надо. Я устроился. В 1957 году я закончил специальное училище. Специализация позволила мне поступить в армейскую военно-инженерную академию им. В.В.Куйбышева. Учиться мне было легко. В 1970 году я закончил фортификационный факультет академии и получил звание инженера-строителя...
Второй уход в запас теперь по армейскому профилю, жизнь на «гражданке»
В 1976 году по возрасту я был вторично отправлен в запас... Отдушину мне в нелегкой жизни, приносило творчество. Пресса довольно часто упоминала о моих работах. Например, газета «Вечерний Тбилиси», в статье «Выставка народного творчества» говорилось: «В республиканской выставке народного творчества Грузии принимает участие студия изобразительного и прикладного искусства при Тбилисском Доме офицеров. Привлекают внимание работы Ф.Азоматова и Г.Азрумелашвили.». В статье « Не дайте искре погаснуть» о художественной выставке в окружном доме офицеров в газете «Ленинское знамя» сообщалось: «Интересны пейзажи офицера Г.Азрумелашвили.»
Учась в Нахимовском училище и в училище Фрунзе, мы и не думали, что надо готовиться ко «второй» жизни офицера – о жизни на «гражданке»...
Я старался участвовать в товарищеских встречах наших нахимовцев. К юбилейной встрече в честь 40-летия основания ЛНВМУ я написал песню: «Нахимовская строевая»:
К маршу я написал и музыку, ноты помещены в моей первой книге стихов «Цветочки осенние»...
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
С вопросами и предложениями обращаться fregat@ post.com Максимов Валентин Владимирович
Шла весна 1986 года. В Кишиневе эта зима была короткой, и в апреле стояли по-летнему теплые весенние дни. Цвела акация, оделись зеленью пирамидальные тополя и каштаны. В конце апреля в столице Молдавии проводилась Всесоюзная вахта памяти, посвященная подвигу советского народа и его Вооруженных сил в Великой Отечественной войне. На торжества в Кишинев прибыли адмирал флота Советского Союза С.Г.Горшков, , , , и другие военачальники. В день прибытия командование войсками Юго-Западного направления в городе отсутствовало, и встречать высоких гостей в Кишиневском аэропорту пришлось первому заместителю начальника штаба войсками направления генерал-майору М.А.Зарочинцеву и мне, автору этих строк, тогда заместителю начальника штаба войск Юго-Западного направления по военно-морскому флоту. Генерал Зарочинцев встречал своих, а я встречал С.Г.Горшкова и сопровождающих его адмиралов. Кроме нас, гостей встречало руководство ЦК ЛКСМ Молдавии. В аэропорту Сергей Георгиевич сразу же поинтересовался, как обстоят дела на Черноморском флоте и на 5-й флотилии в Средиземном море. После церемонии встречи и короткого разговора мы вышли из аэропорта к машинам. По пути из аэропорта в гостиницу «Кодру», где размещались гости, мы продолжили разговор.
Доклад С.Г.Горшкову об обстановке на Средиземном море.
Ну, как у тебя тут идет служба? – спросил Сергей Георгиевич. Замучили генералы, - ответил я. И долго они тебя мучают? Вот уже два года. Два года! – воскликнул Горшков. – Я тридцать лет с ними мучился. – Немного подумав, С.Г.Горшков сказал: - Это все оттого, что тобой руководят армейские, а не общевойсковые командиры. Лично я знал двоих общевойсковых военачальников – и . Далее разговор перешел на тему ознакомления с приближающимся городом. У гостиницы нас встретил адъютант С.Г.Горшкова капитан 2 ранга Н.Кулагин. Он и занялся дальнейшим размещением своего «командующего», как он называл Сергея Георгиевича. Это было удобно. К этому времени С.Г.Горшков был уже генеральным инспектором группы генеральных инспекторов Министерства обороны и называть его «главком» было нельзя, а произносить его воинское звание было длительно. Поэтому Н.Кулагин называл его «командующим», и Сергей Георгиевич этим был в какой-то степени доволен. Пока они размещались, я находился в приемной номера и размышлял о состоявшейся встрече. Многократно мне приходилось встречаться по служебным делам с Главнокомандующим ВМФ адмиралом флота Советского Союза С.Г.Горшковым. Было это и на Севере, и в Ленинграде в период командно-штабных учений, проводившихся ежегодно в Военно-морской академии, и, конечно же, были встречи в Москве во время моих частых командировок с Севера и из Молдавии. Разные это были встречи: бывало, и кулаком он размахивал передо мною, а бывали и продолжительные разговоры, расспросы и ответы, советы и указания. Встреча в Молдавии была необычна тем, что Горшков уже не являлся моим прямым начальником, но его положение меня ко многому обязывало. … Выйдя из номера в приемную и направляясь на ужин, Сергей Георгиевич сказал: С завтрашнего дня быть повсюду со мной. Всю неделю пребывания С.Г.Горшкова в Кишиневе я постоянно находился при нем. Ездили мы не на цековской, от комсомола, машине, а в моей служебной 31-й «Волге» вместе с представителем от ЦК ЛКСМ Молдавии В.Семипядным. В Кишиневе Горшков познакомился с Бельской Лидией Ивановной, врачом 4-го управления Минздрава республики, вдовой почетного гражданина города Героя Советского Союза полковника А.И.Бельского.
Иногда, когда мы надоедали Сергею Георгиевичу, он высаживал меня и Володю Семипядного из машины, и наши места занимали моя жена Надежда и Лидия Бельская. Женщины пользовались его особым расположением, и он отдыхал с ними от всяких служебно-экскурсионных разговоров. Нужно сказать, что Вахту памяти курировал ЦК ЛКСМ Молдавии, составивший весьма плотный план различных мероприятий, включавших встречи с трудовыми коллективами, студенчеством, молодежью, посещение музеев, памятных мест, связанных с Ясско-Кишиневской стратегической наступательной операцией 2-го и 3-го Украинских фронтов, проводившейся во взаимодействии с Черноморским флотом и Дунайской военной флотилией в августе 1944 года. Тогда командующим флотилией был контр-адмирал С.Г. Горшков. На второй же день военачальников принял первый секретарь ЦК Компартии Молдавии С.К.Гроссу. Как и всякий большой начальник маленькой страны, Гроссу тянул со встречей, а потом спешил, показывая свою занятость государственными делами. В общем, этот визит произвел на Горшкова, мягко скажем, неважное впечатление. Он немного ворчал и был угрюмо сосредоточен. Наверное, уже тогда он почувствовал набиравший силу ветер «демократических перемен» и двуличную сущность Гроссу. Зато встреча с общественностью города в Молдавском государственном театре оперы и балета была более приятной и какой-то душевной. Сергей Георгиевич на сцену не выходил. Мы сидели с ним в центре партера. В ходе встречи слово предоставлялось каждому из гостей, и одному из первых оно было представлено С.Г.Горшкову. Взяв микрофон, он вышел в центральный проход партера. – Я приветствую Вас от имени военно-морского флота! – начал Сергей Георгиевич. Выступал он спонтанно, четко формулируя свои фразы, без всякой шпаргалки. В своем выступлении отметил роль флота и Дунайской военной флотилии в освобождении Молдавии в ходе Ясско-Кишиневской операции, коротко рассказал, каким стал наш военно-морской флот, способный решать многоплановые задачи и воздействовать на военно-политическую обстановку в мировом океане. В заключении он пожелал трудящимся Молдавии дальнейших успехов в социалистическом строительстве.
Зал встал и завершил его выступление бурными и длительными аплодисментами. В перерыве он был среди людей, беседовал с ветеранами. Мы посетили вместе Мемориал воинской славы. Сергей Георгиевич внимательно всматривался в фамилии павших воинов, отчеканенные на сотне с лишним мраморных плит, и вместе со всеми возложил цветы у Вечного огня. В один их дней состоялась молодежная манифестация и парад физкультурников на площади Победы. В рядах физкультурников вдруг появились моряки Днестровского пароходства. Внимательно вглядываясь в ряды моряков, Сергей Георгиевич независимо от их принадлежности считал их своими. Он как никто другой, отлично понимал интегральную общность всех составляющих морской мощи государства: военного, транспортного, рыбопромыслового, научного и других флотов и их береговой инфраструктуры. 26 апреля мы поехали в Дубоссарский район на левый берег Днестра, где недалеко от поселка Лунга проводились соревнования досаафовцев на приз адмирала флота Советского Союза С.Г.Горшкова. С выездом на развязку дорог, после проезда моста через Днестр, нас встретило руководство района и города Дубоссары и большая делегация общественности. Сергею Георгиевичу преподнесли хлеб-соль. Встреча была чрезвычайно волнующая. Здесь, вдали от морей и океанов, главного моряка страны встречали с искренним уважением и любовью. Затем длинная кавалькада машин последовала к селению Кошница. Недалеко от села мы посетили Холм Славы, с установленным на нем танком Т-34 в честь воинов, погибших в боях на Кошницко-Перерытской излучине в Ясско-Кишиневской операции. К подножию Холма было возложено множество цветов. Не успела закончиться эта церемония, как к Холму подъехала свадебная чета, по традиции приехавшая возложить цветы к памятнику. Сергей Георгиевич тепло поздравил молодых, преподнес им цветы и пожелал счастливой жизни. Соревнования на приз С.Г.Горшкова проводились на базе республиканского ДОСААФа. В середине дня ко мне подошел первый секретарь Дубоссарского горкома Компартии Молдавии и спросил, как я считаю, Сергей Георгиевич не будет возражать, если перед обедом в узком кругу он познакомится с винами Молдавии. Нужно учесть, что это было время в разгар горбачевской борьбы с алкоголизмом. Но Сергей Георгиевич возражать не стал.
В маленькой комнате стоял стол, украшенный цветами и фруктами, минеральной водой и накрытыми салфетками бутылками коньяка «Белый аист». Нас было шестеро: С.Г.Горшков, Н.Кулагин, В.Семипядный, первый дубоссарский секретарь, я и моя жена. Сразу же хозяин налил по три четверти стакана и произнес тост за здоровье высокого гостя. Сергей Георгиевич выпил все полностью. Еще после двух тостов мы прошли в столовую, где нас ожидали члены делегации, представители общественности и участники соревнований. Обед с молдавской кухней был превосходным. В конце обеда Володя Семипядный сказал мне, что не мешало бы закончить обед молдавским «компотом». Зная эти молдавские «компоты», я возразил. Тогда Володя направился прямо к Горшкову, и согласие было получено. Коварное сухое молдавское вино, какое делали умельцы в молдавских селах, могло свалить любого. Я наблюдал за Сергеем Георгиевичем. Он выпил стакан прохладного «компота», оглядел всех присутствующих и произнес: - Хороший «компот»! Все это как-то сразу сблизило всех. Много было разговоров о флоте. Нужно отметить, что сугубо сухопутная республика мало поставляла призывников, желающих служить на кораблях. Об этой особенности я говорил Сергею Георгиевичу, и он это запомнил. После обеда состоялось закрытие соревнований. С небольшой трибуны Сергей Георгиевич произнес проникновенную речь, в которой призвал молодежь Молдавии к службе на флоте. Несмотря на все «компоты», как всегда, речь его была четкой и выразительной. Затем он вручил призы и грамоты победителям и главный приз - макет боевого корабля – команде, занявшей первое место. Сразу же после этого он подозвал меня и сказал: - Немедленно в машину. Тепло, попрощавшись с присутствующими, Сергей Георгиевич сел в машину, и мы помчались с ним вдвоем в Кишинев. У гостиницы он сказал: - Завтра, в семь, быть у меня. На следующий день рано утром я вошел в номер С.Г.Горшкова. Его еще не было, и у самовара хлопотал адъютант. Через некоторое время в комнату вошел Сергей Георгиевич в майке и «семейных» трусах. Поздоровавшись, он пригласил меня к чаепитию. Хороший крепкий чай бодрил и располагал к разговору. Я поделился с Сергеем Георгиевичем, как тяжело было мне и моим подчиненным вживаться в армейскую среду, как мы отстаивали значение Объединенного Черноморского флота для обеспечения возможных боевых действий приморских фронтов. В ту пору войсками Юго-Западного направления командовал генерал армии Иван Александрович Герасимов. Это был боевой генерал, танкист, прошедший с боями Финскую кампанию, всю Отечественную войну и закончивший воевать на берегах Тихого океана. К сожалению, его в городе тогда не было. Взаимоотношения у меня с ним сложились прекрасные, и это помогало мне решать многие флотские вопросы, но, в общем, он был подвержен влиянию остального генералитета, относившегося к флоту, как к чему-то второстепенному, с нескрываемым чувством превосходства. Было уважение, но понимания не было. Сергей Георгиевич знал И.А.Герасимова как старого боевого солдата и с интересом слушал меня. Нужно сказать, что, в отличие от многих других военачальников, Горшков умел слушать, и если твое суждение совпадало с его мыслями, то было видно по его глазам, насколько он заинтересован в том, о чем идет речь. Но, если не совпадали точки зрения или он не слышал в докладе того, что хотел, его реакция могла быть прямо противоположной. Скоро подошел , и все вместе мы поехали на встречу со студентами в Кишиневский государственный пединститут имени Ионы Крянге (был в XIX веке такой молдавский писатель). Встреча была теплой, непринужденной. Все сидели за одним большим, во весь зал, столом. С речью выступил Василий Максимович. Сергей Георгиевич, по окончании встречи, вручил ректору института памятную медаль «50 лет Северному флоту».
На следующий день мы прощались. В аэропорту пили кофе. Адмирал Флота Н.Д.Сергеев говорил о недавно вышедшей под его редакцией книге «И.С.Исаков. Океанология, география и военная история», интересовался, как восприняли её моряки на флоте и очень уважительно (не в пример некоторым историкам) отозвался об Иване Степановиче Исакове, как о человеке и флотоводце. Чувствовалось, что Сергей Георгиевич был с ним согласен. Вот и последние минуты прощания, самолет с гостями взял курс на Москву. В 1987 году, весной, почти через год, я вновь встретился с С.Г. Горшковым. Находясь в Москве, в командировке, я зашел к начальнику штаба войсками направления генерал-полковнику В.С.Колесову, который обучался в то время на курсах при Академии Генерального штаба. Возвращаясь к станции метро «Фрунзенская» по улице Хользунова, я остановился, пропуская выезжавшую из переулка машину. Впереди, рядом с водителем, сидел С.Г.Горшков, а позади - была видна его супруга Зинаида Владимировна. Машина остановилась. - Здравствуй Лебедько! Здравия желаю, - ответил я. Ты чего здесь делаешь? Заезжал решать кое-какие вопросы со своим начальством в Академии Генштаба. Мучают тебя генералы? Бывает. Но мы сработались. С.Г.Горшков прощально махнул рукой, и машина поехала. Я стоял, отдавая честь этому выдающемуся адмиралу, патриоту и строителю нашего океанского Военно-морского флота.
Наконец, в 1947 году у нахимовцев появился свой корабль. Это была шхуна-барк (баркентина) "Бакштаг"'. История этого судна теряется в веках. Его достоверную биографию установить не удалось. Это был деревянный трехмачтовый парусник водоизмещением около 600 тонн. По неподтвержденным данным, он был построен в XIX веке в одной из скандинавских стран и предположительно назывался "Торвальдсен". Построен был прочно и добротно: корабельный набор - из толстых дубовых балок, обшивка - из сосновых балок толщиной 10-15 см. Некоторые механизмы - брашпиль, шпиль, насосы для откачивания воды из трюма, шлюпбалки и другие - были в работоспособном состоянии. Хорошо сохранились небольшие, но удобные и уютные каюты и маленькая кают-компания для командного состава. Видимо, судно предназначалось для перевозки грузов на большие расстояния. Как оно попало в наш флот, ясности нет. У нахимовцев восторг и романтика! Своя шхуна! Хоть на буксире, но полный вперёд! Плавание было не таким уж дальним. Шхуну на буксире перевели на рейд острова Вольный и поставили на якорь. Теперь этого острова нет, он вошел в "тело" острова Декабристов. Летом 1947 года на "Бакштаге" проходила практику первая рота нахимовцев (выпускники 9-го класса).
Но под парусами, особенно в свежий ветер, ходить было одно удовольствие. После того, как паруса наполнялись ветром, баркас плавно разгонялся, набирал скорость, и никакая "шестёрка" не могла его обогнать. А дальше держи ухо востро! Управление двухмачтовым баркасом с большой площадью парусов, особенно при свежем ветре, требовало мгновенной реакции. Управляли ими подготовленные офицеры. Нам не доверяли. Но ко всему привыкают. Привыкли мы и к тяжелым вёслам. Позже, уже в высшем военно-морском училище, мы "галерных рабов", поступивших из гражданских школ, обгоняли как стоячих. Мы взрослели. Резкие перемены произошли в летней практике 1948 года. Самым запоминающимся событием было появление в училище трофейной парусно-моторной шхуны "Надежда". Внешне она выглядела как изящная прогулочная яхта. Водоизмещение - около 170 тонн, скорость хода под двигателем - 8,5 узла, под парусами при свежем ветре - до 12 узлов. Площадь парусов - 337 кв.м. Дальность плавания под двигателем - 3000 миль. Маленький кубрик на 26 коек с трудом вмещал взвод нахимовцев. Часть ребят стелила постели прямо на палубу в кубрике. Практика на этой шхуне была организована повзводно. Остальное время проходили практику на "Бакштаге".
В 1948 голу "Бакштаг" был поставлен на якоря у острова Вольный, но на этот раз с нашей ротой на борту. Отрабатывались корабельная организация, несение вахты, поддержание корабля в должном порядке и другие организационные моменты. Не забыли и шлюпочную практику. Под выстрелом стояли несколько "шестерок" и деревянный катерный тральщик "КМ" ("катер малый";) со снятым оружием. Он использовался как разъездной катер. Иногда обеспечивал шлюпочные походы. Остались очень тёплые воспоминания о руководителе практики, капитане 3 ранга Владимире Фёдоровиче Шинкаренко. Его внешность, включая окладистую бороду, и манера поведения напоминали капитана средневекового парусника. В училище он преподавал военно-морскую подготовку. Ранее на Каспии командовал последовательно четырьмя парусниками. У нас он пользовался непререкаемым авторитетом и уважением. Мы слушали его, раскрыв рты. Казалось, назначь его капитаном английского чайного клипера - справится.
Питоны-курсанты посетили Аврору. Ее командир капитан 3 ранга В.Ф.Шинкаренко. (Архив А.П.Наумова, ЛНУ, выпуск 1949 года)
Как уже было сказано, на "Надежду" направляли по одному классу. Остальные оставались на "Бакштаге". Нашему классу не повезло. Ремонт затянулся. Помимо помощи заводским рабочим, мы тренировались ставить и убирать паруса, а также выполнять другие обязанности по расписанию. Командовал "Надеждой" в 1948-1950 гг. капитан 3 ранга Кузьминых Фёдор Исаевич, опытный командир парусных судов. И вот наступил торжественный день; выход на ходовые испытания. Была одна неприятность. После ремонта не совсем точно были известны маневренные качества шхуны, в частности - радиус циркуляции. Мы стояли у правого берега Невы носом против течения. После отдачи швартовов шхуну необходимо было развернуть вправо на 180 градусов и следовать к устью реки. Но при положении руля "право на борт" стало ясно, что нам не разойтись с встречным буксиром, который с тремя баржами шел против течения. Буксир взревел своим паровым свистком. Но на то и существуют опытные командиры, которые в сложных условиях мгновенно принимают решения и находят выход из положения. Ветер дул в сторону устья Невы, и командир "Надежды" скомандовал; - Поднять бом-кливер! (самый первый парус на носу шхуны).
Ветер сразу наполнил поднятый парус и, как за ножку циркуля, развернул шхуну носом вниз по течению. На буксире вылез из своей будки капитан, поднял вверх большой палец и крикнул; - Командир, во! Молодец! Вошли в Финский залив, где наступил наиболее ответственный этап испытаний. Необходимо было определить, как ведет себя шхуна под заново сшитыми парусами. Свисток боцманской дудки и команда; - Все наверх, паруса ставить! Из кубрика, с бака и юта мчались бегом нахимовцы. Каждый знал свою мачту, свое место, свои обязанности. С палубы докладывали: Кливера к подъему готовы! Стаксели к подъему готовы! Фок к подъему готов! Грот к подъему готов! Снова свисток боцманской дудки и команда: На фалах и ниралах, на дирик-фале и гафель-гардели, на грот-гардель-фале! Паруса поднять! Первыми "взлетели" легкие стаксели и кливера (впереди фок-мачты). Следом за ними плавно поднялись фок и грот. Поднятые паруса наполнялись ветром.
Опять свисток боцманской дудки и команда: - Заглушить двигатель! Подобрать шкоты! Принадлежности убрать и уложить! Первой смене заступить! Второй смене от мест отойти! Прошло несколько минут, и белая шхуна под белыми парусами, чуть накренившись на борт, бесшумно заскользила по водной поверхности. Слегка вспенивалась вода у форштевня и за кормой. Что может быть романтичнее? Но испытания продолжались. Определяли, как ведет себя шхуна под разными курсовыми углами к ветру. Затем свист боцманской дудки и команда; - По местам стоять. Делать поворот. Поворот оверштаг! Все снова разбежались по своим местам. Выполнили несколько поворотов оверштаг и через фордевинд. Судно хорошо слушалось положения парусов и руля. Этап испытаний закончен. Мы вернулись в Ленинград к заводской стенке. Необходимо доработать некоторые технические детали. Было еще два или три похода в район Кронштадта. С каждым выходом мы увереннее выполняли свои обязанности, ... В те годы Финский залив был еще неполностью вытрален от мин. Одну мину, сорванную с якоря, я видел в 1951 году, а мой знакомый - в 1953 году. Плавание по Финскому заливу было разрешено только по протраленным фарватерам. Но судьба хранила нашу "Надежду". Все обошлось благополучно. Когда командование училища проанализировало летнюю практику 1948 года, оно обратило внимание, что наш класс был незаслуженно "обижен". В отличие от других классов мы в основном приводили "Надежду" в порядок после ремонта. А наша практика ограничивалась ходовыми испытаниями судна в районе Кронштадта. И было принято решение в начале сентября отправить нас на "Надежде" в поход по маршруту Ленинград-Таллин-Порккала-Удд и обратно.
Как только мы вышли западнее Кронштадта, встречный ветер и волна начали нас солидно трепать. Наш не очень мощный двигатель с трудом с ними справлялся. Не могло быть и речи, чтобы поднять паруса. Временной график похода срывался. К середине ночи мы дошли только до острова Гогланд. А здесь хлынул ливень, и видимость стала нулевой. Пришлось встать на якорь. Но, к счастью, дождь продолжался только около часа. Свежий ветер разогнал облака. Стали видны звезды, маяки и навигационные знаки. Штурман определил наше место, и мы снялись с якоря. Но сильный встречный ветер продолжал доставлять нам неприятности. Он стих только при подходе к Таллину. В Таллине мы успели провести экскурсию по городу и осмотреть его центр. Мы увидели дома необычной для нас архитектуры, близкой к средневековью. Город нам понравился своей готической строгостью и какой-то старомодной элегантностью. Затем мы под парусами пересекли Финский залив. 17 ноября 1948 года на Неве были днем разведены мосты, и на виду у жителей города краснознаменный крейсер "Аврора" был отбуксирован к месту своей вечной стоянки у Петроградской набережной Большой Невки напротив главного здания Нахимовского училища. Рядом с "Авророй" ошвартовались на зимний период "Надежда" и другой наш корабль "Мста", а ниже по течению - "Бакштаг". Таким образом, сформировался отряд учебных кораблей Нахимовского училища.
Судьба этих кораблей сложилась по-разному. В 1951 году был отправлен на слом "Бакштаг". Последний раз выходили в море шхуны с нахимовцами в 1954 году. Затем суда отряда были переданы новым хозяевам. Буксир "Мста" был передан курсантам Гидрографического училища. "Надежда" попала в яхт-клуб Ленинградской военно-морской базы, затем в профсоюзный яхт-клуб, и на ней плавали юнги детской спортивной школы Ленинграда. Её и переименовали в "Ленинград". А "Авроре" в 1961 году был придан статус филиала Центрального военно-морского музея. И она перестала быть нашей учебной базой. Но в 1948 году "Аврора" ещё не была кораблем-музеем. Она служила учебной базой для нахимовцев. Для этого она была соответственно дооборудована. Там были созданы учебные классы для выпускной роты, а также просторные кубрики, клуб и другие условия для учебы и проживания нахимовцев. Первыми поселившимися на "Авроре" были нахимовцы нашей роты. Мы перешли в 10-й выпускной класс и стали первой ротой. По сравнению с казарменными помещениями кубрики были удобными и комфортными. Но учебные классы были плохо освещены. Иллюминаторы пропускали мало дневного света, и иной раз целый день приходилось работать при электричестве. Но все же мы гордились, что находимся на боевом корабле. Нахимовцы участвовали в судовых работах, несли службу корабельных нарядов, помогали кадровой команде.
В кубрике на "Авроре".
За годы, пока мы переходили из класса в класс и, наконец, стали выпускниками, постепенно сменился весь состав командования ротой, за исключением ее командира. Офицерами-воспитателями, командирами взводов были назначены; 1-го взвода - капитан Рыбьянов Валентин Иванович; 2-го взвода - капитан Евграфов Михаил Евграфович; 3-го взвода - капитан-лейтенант Пуськов Михаил Степанович; 4-го взвода - капитан Трофимов Михаил Федорович. А командиру роты В.И.Туркину было присвоено очередное воинское звание - капитан 3 ранга. Но внешне он остался таким же моложавым и подтянутым, каким и был пять лет назад. Обо всех наших воспитателях остались теплые и приятные воспоминания. Конечно, работать с мальчишками гораздо сложнее, чем с молодыми людьми, принесшими присягу. Что греха таить, случались и серьезные столкновения, виновниками которых были, конечно, нахимовцы. Но воспитатели каждый раз находили разумный выход. Честь им и хвала! Весной 1949 года мы сдали выпускные экзамены.
Экзамены на зрелость. Прощай, Питония! Сочинение - под портретами т.Ленина и т.Сталина. Лозунги (как без них!): "Хорошо и отлично сдать экзамены - вот что ждет от нахимовцев Родина!" На досках - темы сочинений. Архив 2-й роты А.П.Наумов
После экзаменов сверкнул яркими люстрами, веселой музыкой, нарядно одетыми приглашенными девушками выпускной вечер. А 1 июля 1949 года мы принесли военную присягу. Нам было присвоено воинское звание курсант, Кончилась наша незабываемая нахимовская юность, нас ждали стены старейшего в нашей стране военно-морского учебного заведения - Высшего Военно-морского ордена Ленина Краснознаменного училища им. М.В.Фрунзе, бывшего знаменитого Морского корпуса, учреждённого ещё Петром Великим.
Но это особая страница моей истории."
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
