О том, что пришлось пережить уволенным в запас морякам, можно написать книгу. Сколько моряков в течение двух-трёх лет не могли просто найти себе подходящую работу, так как у них стоял в военном билете штамп о том, что они комиссованы с флота, по статье, которая относила их к "психам"! У нас, в СССР, могли всё: из труса сделать героя, из бездельника – ударника. Думаю, когда на первых атомных лодках начали происходить инциденты с радиационным облучением подводников, у власти встал вопрос: "Что делать с этими подводниками, какой им ставить диагноз, вместо ОЛБ (острая лучевая болезнь)?" И придумали –"последствие астеновегетативного синдрома 1, 2 и 3-й степеней". Мудрое решение. Наверно, тот, кто придумал такой "заменитель", исходил из того, что все болячки от нервов, только одна от удовольствия! Бог с ним! Прошло уже столько лет. Плохое забывается, вот только нельзя забыть и простить вот таким "заменителям" того, что многие моряки, получившие острую лучевую болезнь во время службы на атомной подводной лодке К-27, после демобилизации в течение 25-ти лет не могли принимать лечения согласно своему настоящему диагнозу. Хочу, чтобы уважаемый читатель понял, как это было унизительно пожилым людям доказывать на разных комиссиях, на разных заседаниях, что их заболевания не по возрасту, а связанные с тем далёким радиационным облучением. А в ответ они видели хамские улыбки и ответы типа: "Вас таких много... Когда это было?" Самое смешное, что признанные в 1968 году на ВВК здоровыми и годными к работе с РВ, через 25 лет стали получать из того же госпиталя заключения ВВК, что при прохождении службы на АПЛ получили ОЛБ. И что это заболевание, связанное с выполнением воинских обязанностей.
Владимир Кудряшов, турбинист. Владимир Андреевич Кудряшов. Анатолий Кулаков, трюмный. Анатолий Филиппович Кулаков спустя 20 лет.
Совсем другой подход был к офицерам после лечения. К тем, кто служил на корабле в качестве сверхсрочников, это мичманы и старшины. Ядерная авария перечеркнула надежды многих. Владислав Домбровский – капитан-лейтенант, командир реакторного отсека корабля. За плечами четыре года срочной службы на ЧФ, потом училище. Приход на лодку в 1964 году. Позади автономный поход в Средиземку. Ему категорически ВКК запретила службу на атомных подводных лодках. Вынужден был уйти работать военпредом. В запас ушёл капитаном 3-го ранга в 1990-х годах. Многие офицеры прекратили свою службу из-за аварии на АПЛ и работали в институтах, лабораториях, военных приёмках. Как это тяжело было им перенести, знают только они, ведь каждый из них мечтал служить только на подводных лодках и там делать военную карьеру. Но были и те, которые сделали всё, чтобы продолжить свою службу на АПЛ, как говорят: "Всем чертям назло!" Так Валентин Милованов, бывший помощник командира К-27, более года обивал пороги разных инстанций и всюду получал отказ. Нет службе на АПЛ. А ведь он был штурман, да ещё какой! Добился! Валентин Милованов окончил командирские курсы, был назначен командиром К-450 (РКП СН). Её первым командиром. Дослужился до зам. командира 41 дивизии атомных подводных лодок в Гремихе. Стал капитаном 1-го ранга. Егор Томко, бывший старпом второго экипажа АПЛ К-27, дослужился до вице-адмирала, Герой Советского Союза. Леонид Сальников, бывший помощник командира корабля второго экипажа, сегодня контр-адмирал, командир БелВМБ, на пенсии.
Следует назвать и тех, кто после ядерной аварии отдал ещё не один десяток лет морю и службе на кораблях. Не только среди офицеров, но и среди мичманов и старшин. Главстаршина Леонов В. продолжал служить на АПЛ К-27, и после аварии в 1970 году был откомандирован на АПЛ К-8. Ушёл с ней в море. В апреле при возвращении на базу на ней же и погиб. Лежит вместе с лодкой на дне Бискайского залива. Продолжали свою службу на родной лодке, а потом на других лодках: Иван Ивченко, Михаил Лысенко, Пётр Щербина, Феликс Литвиненко, Иван Фильшин, Богдан Ковцун, Василий Астанков. Особо тёплые слова хочу сказать о своём командире БЧ-5 Иванове Алексее Анатольевиче. На лодку пришёл в 1958 году. Ещё лодки не было. Прослужил на ней до 1981 года. После ядерной аварии долго лечился, а потом снова пришёл на К-27.
Ну, а что же происходило после аварии в Гремихе? 28 мая 1968 года была создана Правительственная комиссия, которой предстояло решить и ответить на множество вопросов. Но главными из них были всего два: 1. Почему произошла авария? 2. Что делать с АПЛ К-27 после ядерной аварии? Комиссия работала в Гремихе 40 суток. В неё входил и командир АПЛ капитан 1-го ранга Леонов П.Ф. С помощью командира комиссия хотела уточнить реальную обстановку на корабле в момент аварии и после неё. Члены экипажа писали свои объяснительные записки уже в госпиталях. Членом комиссии был и Начальник Технического управления Северного флота капитан 1-го ранга Мормуль Н.Г. Вот что он написал спустя десятилетия в своей книге "Катастрофы под водой" (2001 г.), а вернее, какой "приблизительный" Акт он довел до нас, читателей и тех, кто тогда прошёл через аварию. «24 мая 1968 года в Баренцевом море в подводном положении при возвращении подводной лодки К-27 в базу проводилась проверка работы ГЭУ на переменных режимах с подъёмом мощности до 90 процентов. На реакторе левого борта при достижении нормативных 90 процентов мощность самопроизвольно начала снижаться. Это было зафиксировано приборами. Однако оператор продолжил высвобождать реактивность, поднимая компенсирующую решётку реактора. В данной ситуации делать этого не следовало. Реактор в конечном итоге заглушили, но сгорело до 20 процентов тепловыделяющих элементов реактора и ядерное горючее, обладающее мощной гамма-активностью, уже было разнесено по 1-му контуру. Особенно мощную направленность гамма-поток имел в нос и левый борт. Поэтому первыми умерли торпедист (?) и старшина команды штурманских электриков, оказавшиеся в зоне радиоактивного луча.»
. Далее адмирал Мормуль Н.Г. описывает, как капитан 3-го ранга, начальник химслужбы корабля настойчиво докладывал командиру об угрозе, которая нависла над жизнью людей. Но Леонов с ним не соглашался и предлагал выбросить за борт "неисправные" приборы. Причиной, как далее пишет адмирал, явилась неправильная оценка обстановки командиром корабля. И это несмотря на настойчивые доклады подчинённых специалистов о наличии радиоактивности. В общем, если всё это читать, то первая мысль, которая приходит в голову читателю, что виновником и козлом отпущения является только один человек – командир АПЛ Леонов П.Ф., а также молодой оператор, командир реакторного отсека Офман Матвей. Все остальные подчинённые специалисты, кто тогда находился на ПУ ГЭУ, никакого отношения к аварии не имеют, все они "настойчиво" убеждали командира, доказывали и требовали спасать моряков. Пусть это остаётся на совести адмирала. Не хочу с ним вступать в полемику, тем более что его уже нет в живых. Да и не к чему это, спустя десятилетия после аварии. Завершить эту главу хочу словами ещё одного адмирала, который в своих мемуарах написал: "Советским морякам-подводникам не страшна никакая ядерная авария и радиоактивное облучение. Они всё выдержат!" Не хотелось бы, чтобы мой читатель вот так думал, как адмирал. У каждого своя судьба!
Глава 14. ЛИКВИДАТОРЫ ЯДЕРНОЙ АВАРИИ
С реактором схватка в неравном бою, Рентгены тела нам пронзают, И мощная сила его мегаватт, Последний парад обещает.
О роли второго экипажа в жизни атомной подводной лодки сегодня очень мало кто знает. Считаю это крайне несправедливым по отношению к тем, кто в нём служил со дня его создания в 1961 году. Самоотверженность, героизм и мужество, проявленное членами второго экипажа в период ликвидации последствий ядерной аварии и проведения научных экспериментов в 1968–1973 годы сегодня не подлежат никаким сомнениям. После ядерной аварии 24 мая 1968 года именно второму экипажу пришлось взять на себя всю работу по ликвидации последствий аварии. Сам процесс ликвидации аварии можно разделить на несколько частей: – Момент прибытия К-27 к причалу и проведение операции "Мороз". Главной задачей тогда было уменьшение радиационной опасности до приемлемых уровней, для чего и загрузили более 30 тонн мешочков с дробью на выгородку парогенератора левого борта. Для несения вахты на пульте были вызваны все ранее служившие на АПЛ – братья Владимир и Сергей Придатко, Черни В., Додзин В., Невесенко А., Сорокин Ю., Мартемьянов И., Комов Ю. и др. В Гремиху прибыли: академик Александров А., Лауреаты Ленинских и прочих премий Парнев Лев Хаимович, (трижды лауреат), представители всех организаций, которые имели отношение к созданию К-27. – Конец 1968 года и весь 1969-й. На лодке особых работ не велось, соблюдался режим взрывопожаробезопасности. В 4-м отсеке установили грелки, осмотр отсека производился по графику, снималась карта радиационной обстановки, навешивались свинцовые пластины на места гамма прострелов, всё застилалось пленкой, периодически проводилась дезактивация.
Командир АПЛ К-27 Г. Новицкий с подводниками – слева В.Мазуренко, справа А.Грызлов; стоят: В.Овчинников, Н.Мельник, В.Газин, В.Котельников, Н.Осянин, В.Завизион, Г.Храмцов, З.Митрофанов, А.Кулаков.
Всё это делалось моряками-подводниками в/ч 36180 (командир Новицкий Г.Г.), среди которых: Агафонов Геннадий, Тимонин Вадим, Юрий Коньшин, Владимир Беспалов, Гера Щеглов, Ведерников, Абрамов, Ким Мартыненко, Валерий Ткаченко, Леонид Сивов, мичманы: Иван Ивченко, Иван Фильшин, Феликс Литвиненко, Богдан Ковцун, Анатолий Кавун, Иван Набока, Сергей Овтин и другие. Так длилось до момента принятия решения на восстановление ЯЭУ правого борта. 17 марта 1970 года было принято решение, которое подписали три заместителя министра: от Средмаша – Семёнов Н.А., Судпрома – Черноверхский, ВМФ –Котов П.Г. Этим решением предписано было выполнить три этапа работ: 1 – измерение радиационной обстановки по левому (аварийному) борту; 2 – разогрев теплоносителя по первому контуру без выхода на энергетическую мощность; 3 – выход на мощность. Первый этап был выполнен в августе 1970 года. Мне бы хотелось закончить официальную сторону освещения данного вопроса, а потом рассказать, как это происходило устами тех, кто эти работы выполнял тогда в 1970-х годах. Измерения радиационной обстановки (а выполняли эти измерения, в частности, офицеры Агафонов, Ветчинкин, мичман Литвиненко и др.) показали наличие уровней в десятки рентген в час в местах, где надо было работать, обеспечивая разогрев ППУ правого борта. Например, под буферной ёмкостью, где располагались вспомогательные трубопроводы первого контура, разрешалось работать до трёх минут. Выполнялась ли эта норма тогда? Нет. Хотя, конечно, начальство всегда успешно себя ограждало от неприятностей, на всякий случай. Тогда на эти работы было получено разрешение, в частности, персонал, выполняющий эти работы, может получить до полугодовой нормы облучения.
– В октябре 1971 года подали пар на разогрев ППУ, насосы первого контура моряки вращали вручную, находясь в зоне большой радиации. В конце 1972 года удалось правую (не аварийную) ППУ вывести на мощность, которую к концу февраля 1973 года довели до уровня 20% от номинальной. – 5 марта 1973 года был подписан Акт. Следует сказать, что ещё в 1971 году со стороны подводников и некоторых учёных высказывались сомнения в целесообразности проведения этих работ, которые должны были проводиться в самых сложнейших условиях. Тем более что состояние многих систем ППУ и, в частности, системы обогрева, не обеспечивали надёжную работу для работающих. Но к этому мнению не посчитали нужным прислушаться. – Только 10 октября 1973 года все работы были прекращены, радиоактивный сплав из первого контура слит (и это тоже выполняли подводники). Тогда же атомная лодка была выведена из эксплуатации. Её начали готовить к захоронению. Оборудование, пригодное для дальнейшего использования, было выгружено (это выполняли тоже моряки), реакторный отсек заполнили фурфуролом и битумом. Когда пишешь эти строки, думаешь, как всё просто. Измерили, подали, вытащили, запустили и так далее. А ведь эти работы выполнялись на корабле не автоматами, а людьми – как военными подводниками, так и гражданскими лицами. На корабле, который весь от первого до девятого отсека находился в зоне радиационного поражения... Моряки-подводники вели работы в зоне ядерного реактора, где излучение превышало все допустимые нормы.
Морской офицер, инженер-испытатель, капитан 2 ранга Игорь Евгеньевич Суворов, стройный, подтянутый, несмотря на свои сорок лет, быстро поднялся по ступеням на второй этаж технологической площадки, где готовилась к испытаниям новейшая торпеда. Он успел взять секретные документы и направился к стенду с торпедой, как вдруг мгновенная боль пронзила сердце, будто острый клинок стилета с размаху вонзился в его грудь. Боль парализовала живую плоть. Глаза ещё видели, но мозг, перегруженный тревожными сигналами, дал сбой и замер. Сознание покинуло офицера, он рухнул, и … жизнь оставила его навсегда. В народе говорят в таких случаях – разрыв сердца. Прибежавший врач констатировал – острый инфаркт миокарда. Похороны прошли, как принято у военных, организованно. Весь ритуал расписан в Уставе, ибо – это тоже часть жизни военнослужащего. Был оркестр, был троекратный салют, был митинг, прощальные речи, скромные поминки. Андрей Николаевич Ильин был поражен внезапной смертью Игоря Евгеньевича - своего приятеля с соседнего полигона. Как переживет его кончину жена Игоря Елена, хорошая приятельница семьи Ильиных?
Всё это, как во сне, прошло перед глазами жены, теперь уже вдовы, Елены Сергеевны. Когда она пришла домой и осталась одна, когда она увидела в ванной зубную щётку её дорогого Игоря и его полотенце, сохранившее аромат любимого тела, только тогда она поняла всю глубину горя, обрушившегося на неё. Любая смерть пугает нас, но когда смерть внезапна, с этим невозможно смириться. Лёжа без сна в холодной кровати, она вспоминала, как она впервые познала с Игорем мужчину. Слёзы текли по её ещё красивому лицу, ведь это никогда больше не повторится. Значит, как женщина, она со смертью Игоря закончила свою жизнь. Вот они, молодые и беззаботные, гуляя по Ленинграду, захотели есть. Они вбежали в подъезд какого-то дома, разломили французскую булку и, поочерёдно откусывая от одного куска докторской колбасы, ели тёплую белоснежную булку и целовались. Как это было сладко и вкусно. А как сладостно ожидание любимого человека! Когда он служил на корабле, она готовилась к встрече с ним сразу же после расставания. К его приходу стол накрыт, приготовлено что-нибудь вкусненькое. А какое волнение от предстоящей близости с мужем! Каждая встреча – как будто первое свидание. Только жёны моряков знают, как упоительно встретиться после опасной разлуки. Каждый выход в море – это всегда риск. «Кто на море не бывал, тот и горя не видал», - частенько говорил Игорь. И она это видела по его ранней седине. Как она любила его, как она жалела его, как она гордилась им. Бог не дал им детей. После ленинградской блокады, которую она перенесла девочкой, что-то нарушилось в её женском организме. Поэтому всю неизрасходованную любовь она отдавала мужу: он был для неё и ребёнок, и любимый мужчина, и муж, и повелитель…
На следующий день после похорон она пришла на кладбище посидеть в тишине у могилы мужа. Ещё издали она увидела, что какая-то женщина поправляет венки. Она подошла к своей могиле, неизвестная женщина стала рядом. Елене Сергеевне было неприятно присутствие чужого человека, но не прогонишь же? Молодая женщина сделала ещё один шаг к Елене Сергеевне и проникновенно сказала: «У нас с вами одно горе». Елена Сергеевна, не понимая, о чём говорит незнакомка, пояснила ей: «У меня здесь муж похоронен». «У меня тоже», - был короткий ответ. Вздохнув, незнакомка продолжила: «Игорь Евгеньевич прожил со мной четыре года и три месяца. Он собирался переехать ко мне, но жалел вас. Не знал, как от вас отделаться. Меня он очень любил. Я дважды была беременна от него, но по его просьбе каждый раз прерывала беременность. Он и накануне смерти был у меня. Я буду ухаживать за могилой. Я …» Свет померк в глазах Елены Сергеевны от гнева. Она побежала прочь от могилы, от этой ничтожной балаболки. Какое дикое оскорбление! Какая ложь! Этого не может быть! Не помня себя, она добралась домой и слегла. Только через несколько дней она смогла здраво мыслить. И чем больше она дома анализировала, тем больше убеждалась, муж мог её предать. Но зачем? Теперь она стала понимать его бесконечные командировки, его внезапные ночные дежурства, его вызовы куда-то по сигналу «Экстренный сбор». Да, девица моложе её лет на пятнадцать, но это же не повод бросать семью. Как мужчина он дома получал всё необходимое. Он регулярно и, как ей казалось, с удовольствием имел близость с ней. У них не было серьёзных разногласий, которые толкали бы его на разрыв. Зачем обманывать человека, с которым ты живёшь? Даже если любовь прошла, можно же честно сказать об этом и разойтись по-хорошему. «Да, мне будет больно, - рассуждала она, - но я буду знать, что тебе хорошо, и это будет успокаивать меня. Я готова пожертвовать своим счастьем, лишь бы тебе было хорошо. Но так дико и длительно лгать! Утром страстно любить жену, а днём - другую женщину. И той, и другой говорить о любви. Приходить домой, когда от тебя пахнет другой. Нет, это предательство». Двойная жизнь никогда до добра не доводит. Елена Сергеевна замечала, что последние годы Игорь жаловался на сердце, но по русскому обычаю серьёзным лечением не занимался. Неужели мужики настолько примитивны, что заложенные природой гены на продление рода любой ценой рождают неистребимое желание иметь бесконечное количество женщин. А где же разум? Где человеческий здравый смысл? Вот и надорвался, бедняга…
Прошло несколько месяцев. Елена Сергеевна ни разу не была на кладбище. Её неоднократно приглашали Ильины, Андрей и его жена Вера, съездить на кладбище, на могилу Игоря. Но глубокая кровоточащая рана, бесконечная на мужа не давала ей возможности пойти к нему. Что она ему скажет, какого попросит совета? Он обидел её - и нет ему прощения. Но и жить с этим она не могла. Ей было стыдно и очень больно… Она добровольно ушла из жизни через год, как раз в годовщину смерти Игоря Евгеньевича. В посмертной записке она просила похоронить её рядом с мужем. Она простила его ценой своей жизни. Так и лежат они рядом, он и любившая его больше жизни жена. Она не хотела и не могла делить его ни с кем. Теперь они вместе навсегда.
Октябрь 2009 года
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус.
Утром 25 мая первые десять человек с пересадками (машина – вертолёт – самолёт) прибыли в Североморск, а там на самолёте командующего Северным флотом убыли в Ленинград. Получив на дорогу по большой палке колбасы и буханке хлеба (каждому персонально). Потом в самолёте мы смеялись: "Лучше бы поставили в салон самолёта несколько ящиков минеральной воды или пивка". Ленинград встретил по-весеннему тепло. Самолёт Ту-104 вечером 24 мая 1968 года приземлился на военном аэродроме. Ещё из иллюминатора мы увидели вереницу санитарных военных машин. Их было свыше десятка, и это на десять человек! По лицам встречающих, мы поняли, что они удивлены: самолёт, десяток машин – и всего десять клиентов. Более того, перед этим со спецотделения, в которое нас предполагалось положить, в срочном порядке убрали тяжелобольных подводников, которые отравились в море ртутью. А здесь прилетели здоровые на вид парни, только немного заросшие да усталые. "Странные" больные. Тем более что многие врачи и медсестрички впервые столкнулись с поражёнными радиацией подводниками. Только спустя несколько дней все увидели, что она, эта радиация, собой представляет. Увидели по тем, кто прибыл первыми, особенно по ребятам-спецтрюмным. Расположились по желанию в двух машинах. От сопровождающих медицинских работников узнали, что им было дано указание "немедленно направить скорые машины в аэропорт для встречи тяжелобольных", а кого, откуда – им не сказали?!
Прибыли в , что находится на проспекте Газа, 2. Подъехали, как потом узнали, к 11-му спецотделению (это было одноэтажное здание, ещё со времён Петра Первого). Возле него стояла группа врачей и медсестёр отделения, начальник госпиталя –все в бахилах, противохимических костюмах. Ничего не спрашивая, повели в душ, забрали всю нашу одежду и развели по палатам, каждого в отдельную. Не знал, что более двух недель мы не будем видеть друг друга, не будем общаться, не будем знать, как там состояние здоровья у каждого. Медсёстры старались уходить от задаваемых вопросов. На следующий день в отделение прибыло ещё 14 моряков подводников во главе с офицером Домбровским Владом. Последние подводники, которые переоблучились 24 мая в море, поступили в госпиталь 29 мая 1968 года. Всего в 1-й Военно-морской госпиталь поступило 83 человека. Остальные моряки были направлены в госпитали Североморска и Москвы. Тогда же в госпитали ВМФ положили и всё командование корабля. Два старпома (двух экипажей) Томко Е.А., Воробьёв Ю.Н., два помощника Милованов В.Н., Сальников Л.Н., замполит Анисов В.В., все командиры БЧ. Командир второго экипажа Новицкий Г.Г. был направлен в госпиталь Североморска. В Гремихе при АПЛ остался командир первого экипажа Леонов П.Ф., который более полутора месяца работал в составе правительственной комиссии. И только после завершения ее работы был направлен в госпиталь в г. Североморск. Ему сообщили, что доза облучения составила свыше 300Р, как и практически у всех подводников, которые были ранее направлены в госпиталь. Со временем эту цифру уберут из медицинских книжек офицеров и сверхсрочников, и объявят, что все моряки-подводники получили годичную дозу облучения в пределах 50Р!!! О матросах и старшинах срочной службы и говорить нечего. Им никто и ничего ни о каких-либо дозах не сообщал.
В книге "Атомная подводная эпопея" (1994 г., 210 с.) контр-адмирал Мормуль Н.Г. пишет: "...Двадцать человек получили значительные (от 600 до 2000 Р) дозы облучения". Цифра близка к истинной, ибо такая доза могла повлечь смерть спецтрюмных, а десяток подводников около года вынуждены были проходить лечение в госпитале. Некоторым сразу же давали группу инвалидности. Откуда уважаемый адмирал взял такие данные, не могу судить, может от врачей госпиталя? Сегодня можно только предполагать. Через две недели, морякам (не всем) разрешили покидать палаты и выходить во двор госпиталя. Мы стали общаться со своими товарищами, которые лежали в другом корпусе, и которых не видели со дня убытия из Гремихи. Было одно препятствие: всем тем, кому разрешили ходить по госпиталю, категорически запретили заходить в палаты, где лежали крайне тяжёлые моряки. Но одно дело "запретить", второе – добиться выполнения. Конечно, хотелось увидеть Витю Гриценко, Сашу Петрова, Колю Лагунова, Вадика Куликова, которые лежали по отдельности в палатах, и к ним никого не допускали из членов экипажа, находящегося в госпитале. Первым, кого я увидел, был Виктор Гриценко. То, что я увидел, повергло меня в шок. И сегодня, спустя почти 42 года с того дня, всё стоит чётко перед моими глазами. Это был уже не Витя, сильный, красивый парень, который только вот пару месяцев как вернулся с отпуска.
Гриценко Виктор Алексеевич, спецтрюмный (1946-1968 гг.).
Передо мною лежал человек, на теле которого не было ни одного живого места. Он только слышал и практически ничего не видел. Услышав, что кто-то вошёл в палату, он тихо спросил: "Кто это?" – Витя, это Слава Мазуренко. – А... Привет, Слава. Как ты? – Да ничего, – говорю. – А я, вот видишь, какой? Я ничего не ответил. Комок подошел к горлу, не мог говорить. Ведь я не ожидал такое увидеть. Слышу шёпот Виктора: "Ничего, скоро и я поправлюсь, мне врачи сказали, что через недели две всё будет нормально, потом поеду в санаторий и домой". Ответить я ему не успел, в палату зашла медсестра и, увидев меня, приказала уйти. День ходил как чумной, да и не только я один, то, что увидели многие, всех потрясло: как матросов, старшин, так и офицеров. Ведь это могло случиться с каждым из нас! Врачи отделения и всего госпиталя делали всё от них зависящее, чтобы спасти тех, кто уже был смертельно болен. С чувством благодарности вспоминаю врача Анну Сергеевну Сорокину – начальника госпиталя Титкова, медсестёр и нянечек. Но и врачи бывают бессильны. 07 июня 1968 года в 21.45. умирает штурманский электрик Володя Воевода, которого смертельная доза радиации застала в штурманской рубке 3-го отсека. А дальше ушёл из жизни Виктор Гриценко –спецтрюмный реакторного отсека (16.06.68 г. в 15.45.). Узнав о смерти своего товарища, остановилось сердце у спецтрюмного Вадима Куликова (18.06.68 г. в 18.07.).
В великому , я не располагаю на сегодня их фотографиями. Нет сведений и о их родных и близких.
24 июня в 5 утра уходит спецтрюмный Саша Петров. В 5-й палате спецотделения врачи борются за жизнь ещё одного спецтрюмного – Николая Логунова, который получил около четырёх-пяти смертельных доз!!! Если нам, выжившим, первые дни меняли кровь напрямую (сдавали курсанты военных училищ) по два–три раза, то спецтрюмным, в том числе и Логунову, – десятки раз! Десятки раз вливали костный мозг, который также сдавали курсанты. Врачи прямо сказали: "Мы всё сделали, что могли, всё теперь зависит от Логунова и от Бога". И Николай выжил! Всем смертям назло! Благодаря силе воли, его жене Маше, которая, бросив всё в Гремихе, с маленьким ребёнком приехала в Ленинград. Жилья не было, работы тоже. Но нашлись добрые люди, ведь Ленинград – это особый город, блокадный. И жители, пережившие блокаду, – особенные. Они помогли Маше с жильём, и она устроилась уборщицей. Сидела сутки возле Николая. Читала стихи, рассказы, играла на гитаре, рассказывала о новостях. Только молчала о том, что уже нет его друзей и товарищей. Более года проходил он лечение. Появилась надежда, что всё – он сможет жить полноценной жизнью. Увы, болезнь преследовала его все годы. Раны то открывались, то закрывались. Некоторые просто не заживали. В 1980-х годах ему ампутируют обе ноги, левая рука почти бездействует. Умирает Мария, жена. И Николай сдался. В январе 1995 года он скончался в возрасте 52-х лет.
. Хоронили тогда умерших в госпитале подводников под покровом глубокой секретности. На родине спецорганы предупреждали родителей, что их сыновья погибли при исполнении воинских обязанностей, и больше никаких комментариев. Было запрещено вскрывать гроб с телом. Автор записок только в 2007 году разыскал родного брата Виктора Гриценко, Ивана, в Луганской области (Украина) в одном из сёл. И тот, только спустя 40 лет!!! узнал правду о смерти своего родного брата. Родители так и ушли из жизни, ничего не зная о причинах гибели сына. Пройдут десятилетия и им, погибшим спецтрюмным АПЛ К-27, посвятит свое стихотворение поэт, военный моряк .
Июль 1968 года. Ленинград. Часть экипажа АПЛ К-27 после лечения в 1-м ВМОЛГ (госпитале). отзовитесь, кто узнал себя или своих родных, близких. Ну, а что же мы?! Оставшиеся в живых по воле Бога и врачей? В конце июля месяца 1968 года после лечения в госпитале, санатории многих выписавшихся моряков направили на ВВК, которое состоялось в г. Зеленогорск под Ленинградом. Больше это была формальная процедура в отношении моряков срочной службы. Зашёл. Прочитали: "ЗДОРОВ. ГОДЕН К СЛУЖБЕ НА АПЛ И К РАБОТЕ С РВ!» По прибытии в Гремиху отправили в отпуск домой, а осенью, записали всем тем, у кого закончился срок службы, "демобилизован на основании Приказа Министерства Обороны СССР!" Всё. Никаких бумаг, никаких записей в военный билет! Как будто и не было ядерной аварии на корабле, как будто никто из нас и не лечился длительно в госпиталях, никому не переливали кровь, не вливали костный мозг, не спасали от полученной дозы радиации. Врачи и до сих пор пытаются убедить общественность, что всё это не имеет отношения к тем событиям. Что сказать по этому поводу? Отвечу им словами моего друга и сослуживца, боевого офицера, который сам с десяток лет ползал "животом в реакторном отсеке", и является инвалидом 1-й группы. «Нет слов!!! А ещё кто-то будет пи…ь, что связи аварии на К-27 и нашего здоровья не существует. Х.. бы им всем в одно место!»
Что ж очень верно, и как говорят у нас на Украине, "смачно" сказано. Эти слова пришли к другу после того, как он посмотрел данные и увидел, что из десяти подводников, прошедших через ядерную аварию, ушли из жизни в последующие годы восьмеро, и все от онкологических заболеваний, в возрасте до 55 лет! Ради чего всё это было? Конечно, знаю, что мне ответят. Ради укрепления военного могущества государства. Ради научного прогресса. Ну, и что? Укрепили мы этим государство, которое тогда защищали? Чем это государство потом отплатило морякам-подводникам, жизнью и здоровьем которых там при испытании новых уникальных ядерных реакторов манипулировали? Да ничем! Заставили всех на три десятка лет закрыть рот, забрав у всех подписки о неразглашении государственной тайны. А потом через 25 лет подвергали их унижениям при получении льгот, которые они заслужили. Сколько пришлось "потопать" по судам, чтобы получить довольно скромные льготы тому же Агафонову, Корбуту, Милованову, Домбровскому, Фомину, Ткаченко, Литвиненко, Уланову, Раине, Щербине, Ивченко, Кудряшову, Миняеву знают они и сам Бог! Многие их не дождались – ушли в мир иной: Маркин, Спиридонов, Хутченко, Кулаков, Левченко, Козлов, Вовк, Погодин и многие другие. До сих пор не могут добиться льгот Николай Соя и Николай Мельник. Получаемые ими письма из в/ч 72190 (Москва) заставляют этих больных 70-летних людей месяцами ходить по местным чиновникам, собирать справки, давать запросы.
Алексей Фомин, химик-дозимитрист, Алексей Семенович Фомин. 2009 год. Евгений Уланов, турбинист.
Постарше ребята в баскетбол играли. Вот, пожалуй, и все из активных занятий для 10-12-летних пацанов. Ребята постарше были вовлечены в разные спортивные секции, кружки, самодеятельность.
Волейбол - весело, азартно, напористо!
Это уже вроде как окошко во внешний мир. Новые знакомства, контакты. К тому времени (в старших классах ведь уже были увольнения) уже были какие-то знакомства. Шесть лет в почти закрытой среде, один и тот же круг лиц общения с 11 до 17 лет, последние 2-3 года по субботам и воскресеньям, и то не всегда, возможность пошляться по городу. Пошляться, конечно, иногда с приятелем для задушевной беседы, а иногда и в одиночестве, в карманах то тишина. За весь питонский период два раза всего был в городе в кино, девочки осчастливили и билеты купили, один раз индийский фильм «Бродяга» с Раджем Капуром и один раз на «Тарзана» попал с Вайсмюллером. Фильмы и у нас показывали, только репертуар хлипкий – «Адмирал Нахимов», «Подвиг разведчика», «Константин Заслонов», «Чапаев», «Волга-Волга», «Кубанские казаки», «Свадьба в Малиновке», «Счастье хорошо, а правда лучше» и прочие из тех же колод, список позиций на 15, от силы 20. Так что эти фильмы смотрели раз по пять, а то и больше. Чтение (библиотека, похоже, типовая по тем временам, просоветская библиотека – Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Тургенев, Лев Толстой, Чехов, Горький, Шолохов, лауреаты Сталинской премии, зарубежная литература соответственно – Шекспир, Шиллер, Диккенс, Теккерей, Стендаль, Флобер, Бальзак, Гюго, Твен, Лондон, Драйзер, Роллан, Грэм Грин, остальное несложно представить). К произведениям Достоевского, Лескова, Александра Грина, Есенина, Булгакова, Платонова, Замятина, Гофмана, Жорж Санд, Мопассана, Цвейга, Гамсуна и ко всему тому многоцветью, которое составляет современную культуру, мне посчастливилось прикоснуться лет в тридцать или даже позже. И, тем не менее, читать Бальзака, Флобера, Тургенева было для меня наслаждением, погружением в другой мир, от которого я и сверстники были отгорожены в течение тинэйджерского периода.
Со светлой памятью вспоминается заведующая библиотекой Ксения Александровна, позволявшая порыться в библиотеке и выбрать себе не обязательно рекомендованное. Более того, как-то дала книгу, попросив, чтобы я ее украдкой прочитал и никому ни слова, не то у нее будут неприятности. Проглотил эту повесть взахлеб и, конечно, полюбопытствовал, а что в ней такого непотребного. Она сказала, подрастешь, сам поймешь. Это были «Алые паруса» Александра Грина. Кстати, Достоевского она посоветовала до 25 лет не читать. И за этот совет очень ей благодарен – сохранил для себя автора. Обучение в мужской среде по тем временам было дело обычным. Кажется, до 1953 года по всему Союзу было – мальчики отдельно, девочки отдельно. Поэтому субботние или воскресные танцы были, конечно, праздничным событием, поскольку они освящались присутствием девочек из недалеко расположенных школ. Парным танцам нас обучали, через раз мы были ведущими (мальчиками) и ведомыми (девочками). Среди танцев – па-де-грасс, па-де-патинер, мазурка, полонез, вальс-мазурка и, король танца, вальс. Не знаю по каким соображениям приглашались девочки, но им тоже все эти танцы были ведомы. Знакомство с девочками, повторяю, было окошком в другой мир. Общие знакомые по самодеятельности или по спортивной секции пополняли эту устойчивую девичью когорту, предмет первых мечтаний, первых поцелуев и первых вожделений. Основное занятие – учеба. Кроме общевойсковой военно-морской подготовки, все остальное так же, как и в обычной школе. В Нахимовском училище была другая особенность – в большинстве своем преподавали мужчины, более того офицеры. Так что не только дерзить, но даже возражать или вступать в дискуссию казалось противоестественным. Знания вещались с амвона и принимались на веру, безусловную веру. Надо отдать должное тому, что многие преподаватели-офицеры прошли горнила Отечественной войны, и их требовательность была по-отцовски доброй, лень и шалости были снисходительно взыскуемы. Зло не присутствовало, его следы в достатке оставила война. Серов (математика), Медведев (физика), Мартиросян (математика), Жуковский (химия), Барыленко (литература) – зануд не было.
Экзамен по военно-морской подготовке включал проверку знания такелажного дела, флажного семафора и азбуки Морзе.
Из сугубо гражданских учителей наиболее памятны мне Леонид Николаевич Потапов и Мария Давыдовна Хачапуридзе. Леонид Николаевич вел в младших классах рисование, а в старших – черчение. Привычке затачивать карандаш лопаточкой с возможностью проводить как тонкие, так и широкие линии, а также скрупулезно от руки делать аккуратную штриховку (вертикальную, горизонтальную, наклонную), конечно, обязан ему. Леонид Николаевич был, безусловно, мягкий и добрый человек, и не помню случая, чтобы он повышал голос. Так же, как и его дочь, Ольга, которая какое-то время вела химию и естествознание. Леонид Николаевич любил шутку, розыгрыши и не прочь был поделиться с детьми (ему тогда было за 60) свежим анекдотом. Мария Давыдовна – это, конечно, дама уникальная. Толстая, рыжая грузинка, ей тогда было за 50. Без тени иронии мы ее называли Афродитой. История Древнего мира – ее предмет. Осознав, что отвечать на уроке никому не хочется, она, закинув через плечо небрежным жестом шарф, пересказывает что-нибудь из произведений Аппиана, Буассье, Эберса, Флобера, Шекспира, о пирамиде Хеопса, боях гладиаторов, походах Александра Македонского, академии Платона или еще что-то. Мы не слушали, а внимали (не случайно же она была Заслуженным учителем Грузии). Нечастые вылазки на экскурсии к могиле Грибоедова, во Мцхетский монастырь или еще куда-нибудь всегда были в радость. Лет через 20 после последней встречи на выпускном вечере, оказавшись в Тбилиси, нежданно нагрянул к ней в гости. Мою фамилию она не помнила, но узнала меня, год моего выпуска и на какой парте я сидел. Я прихватил цветов и бутылку Твиши. Беседа шла легко и непринужденно, и о разном. Спустя некоторое время она сгоняла внука за бутылкой коньяка, и незаметно мы и ее потребили. Нельзя сказать, что мы болтали ни о чем или вели светскую беседу, мы взахлеб делились насущными проблемами. Меня поразила широта ее кругозора, который, по меткому выражению адмирала Макарова, есть функция высоты наблюдателя. Огромный на всю стену большой комнаты вмещал тысячи на полторы-две книг, литературу четырех поколений, включая и труднодоступные новинки, и раритет конца XIX – начала XX века.
Ушел ближе к полуночи, сердечно попрощавшись, с легкой и светлой грустью, шлялся почти до утра по ночному Тбилиси – в 60-х годах прошлого века это было так же безопасно, как и сейчас по ночному Парижу или Сиэтлу. Одну из других ночей провел в беседах со своим преподавателем математики Левоном Николаевичем Мартиросяном за шахматной доской. Учителя у нас были добрые и чуткие. Двоих, правда, не воспринимал, но на рожон не лез. Один из них очень уж был идеологизирован и бюрократичен. Что-нибудь спросить, язык не поворачивался. Начнет ковыряться, в связи с чем у меня возник такой вопрос, не рано ли мне интересоваться этими проблемами (кстати, вопрос не касался секса), хотелось бы с определенно грамотным человеком наедине поговорить о вере и веровании, о государственном устройстве, о необходимости партии и комсомола. О таком говорить с этим «педагогом» было опасно. Относительно другого иная картина, от кого-то услышал, что он колотит своих детей. И привет, человек для меня перестал быть человеком. Но это исключение, потому что все мои знания держались и достаточно долго, до четвертого курса Московского инженерно-физического института, на незыблемой вере в Учителя, человека, у которого других забот, кроме как передать все, чем он владеет, своим ученикам, нет. Позже такой аспект у меня трансформировался в следующую позицию – в науке управлять можно, только провоцируя интерес к тематике и конкретной проблеме, создавая окрест по возможностям теплую среду. Сугубо административными мерами ни систему образования, ни науку, ни армию, ни государство от развала не удержать. Особенным был летний период, полтора месяца лагерной жизни на берегу теплого Черного моря в Фальшивом Геленджике. На веслах и под парусом на шестивесельных ялах, футбол на большом поле, большие палатки, фильмы в базе торпедных катеров, куда бегали после отбоя. Много чего есть вспомнить.
Летний лагерный сбор. Военная игра "взвод в поиске". Фотографию предоставила Ирина Валентиновна Мартынова, дочь подполковника В.П.Николаенко.
Возвращаясь к теме, что же есмь «нахимовец», нельзя обойти сопоставления с ленинградцами времени существования Тбилисского нахимовского и современного Петербургского нахимовского. Питерские питоны всегда свысока относились к тбилисцам и рижанам, полагая что они в большей мере пропитаны морскими традициями и более просвещенные. Обычное мнение для питерских жителей, города – центра культуры России (и трех революций тоже) и морской столицы, болезненно переживающего периферийность города последние четверть века. Такое отношение, к счастью, в меньшинстве и не от большого ума. С рижанами у нас, тбилисцев, взаимоотношения теплее. Нас ведь так немного, меньше тысячи человек за все менее чем двенадцатилетнее существование Тбилисского нахимовского военно-морского училища, а рижан и того меньше. А кто больше лепты вложил во славу русского флота – не хочется перечислять, история рассудит. У нас есть, кем гордиться. Конечно, жаль, что флот перестал быть элитой вооруженных сил, жаль, что судьба офицера и вся его жизнь, так дешево ценится государством, жаль что хранителей славного прошлого так немного. Но ведь объективно в своем самом продуктивном периоде жизни нахимовцы (в вооруженных силах или на гражданке) принадлежали среднему звену управления в государстве, тому звену, на котором государство держится (командиры БЧ или командиры подводных лодок, руководители отделов НИИ и КБ, главный инженер птицефабрики, главный редактор районной газеты, ученый, преподаватель вуза – перечисляю не из теоретического использования человеческого потенциала, а конкретно по судьбам своих братьев по Питонии. Прекрасно, что наше самочувствие крепче, чем у многих наших сверстников, и по внешнему виду можно увидеть крепкого, собранного и аккуратного человека. Прекрасно, что часы самоподготовки переросли в потребность ежедневного будничного труда – кого ни вспомнишь, все трудоголики. Прекрасно, что наша питонская жизнь стала нашим братством. Прекрасно, что мои братья – люди человеческой доброты и чести. Хотите определиться с кем-то во взаимоотношениях, скажите, что вы нахимовец.
Хотите узнать, что это значит, рискните заехать в и сказать незнакомому сверстнику (неважно, мужчине или женщине), что вы на Камо 52 учились в Нахимовском – реакция добавит вам годы жизни.
Финский, зыбь. Скоркин Олег Алексеевич, масло.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. С вопросами и предложениями обращаться fregat@ post.com Максимов Валентин Владимирович
