Вскормлённые с копья - Сообщения за 2011 год

В этих поездках мы регулярно наблюдали одну и ту же картину Двигаясь к Ивангороду, мы проезжали одну большую деревню, окруженную полями, которые были еще не вспаханы. На краю деревни был расположен большой двор с сельскохозяйственной техникой — судя по всему, деревня принадлежала какому-то совхозу. Во дворе в большом количестве стояли брошенные кое-как грязные трактора и другие сельхозмашины. На протяжении всей деревни и за ее пределами асфальт дороги, по которой мы ехали, был обильно покрыт грязью, а вдоль деревни шатались пьяные мужики — народ уже «гулял», не дождавшись праздничного дня. Через час — полтора, проехав Нарву, мы попадали в другой мир: на ухоженных полях повсюду работали одинокие тракторы, они работали и в этот день, и первого, и второго мая; большинство полей было уже вспахано, а на асфальтовых дорогах нигде не было грязи. Нигде мы не видели какого-либо скопища сельскохозяйственной техники и других признаков совхозов или колхозов. А возвращаясь домой второго мая, в «своей» деревне мы видели все ту же картину — деревня «гуляла».



Русская деревня. Василий Поленов

В поездках по Прибалтике мне время от времени приходилось сталкиваться с откровенной неприязнью к нам, русским. Не хочу касаться этого тонкого и сложного вопроса — наших взаимоотношений с прибалтийскими народами, ибо знаю, что у него глубокие корни, долгая история и большое количество желающих использовать национальный вопрос в своих корыстных политических целях. Хочу только с грустью констатировать тот факт, что советской Прибалтики больше не существует, а есть три суверенных прибалтийских государства, взаимоотношения с которыми много лет были напряженными, но теперь постепенно налаживаются.
Перед московской олимпиадой мы совершили вояж на машине по Золотому кольцу России. Наша старшая дочь была уже замужем, и мы взяли с собой только младшую — ей было девять лет. После разных приятных впечатлений, полученных нами от поездок по «европейской Прибалтике», мы на этот раз увидели нечто другое.
Сначала мы, переночевав в Новгороде, благополучно доехали до Москвы. По дороге нас веселили длинные деревянные заборы, выкрашенные зеленой краской, которые недавно были установлены в деревнях, расположенных вдоль шоссе, для того, чтобы закрыть от взоров ожидаемых иностранных туристов бедный и унылый вид этих деревень. Заборы на самом деле не могли закрыть этот вид полностью, и назначение их становилось очевидным.
Подъезжая к Валдайской возвышенности, я догнал колонну из трех большегрузных машин. Машины шли довольно медленно, поднимаясь по длинному «тягуну», а вершина лежащего впереди холма закрывала мне обзор дороги, и я поплелся за последней машиной, сетуя на то, что приходится терять время. Каково же было мое удивление, когда шофер впереди идущего грузовика, поднявшись на вершину холма, стал сигнализировать левым «поворотником», показывая мне, что дорога впереди свободна, и я могу его обгонять. Я с чувством благодарности обогнал его, а затем два других шофера проделали со мной то же самое на следующих «тягунах». Вообще-то это джентльменское действо было распространено в те времена, но ведь шоферы грузовиков вели куда-то далеко машины с большим грузом — казалось бы, какое им дело до какого-то «жигуленка», успеет он умчаться по своим делам. Но водители — «дальнобойщики» считали нужным уважать всех участников дорожного движения. Этот эпизод врезался мне в память как некий образ того времени. Попробуйте себе представить такое при теперешней вакханалии на дорогах.



Путешествие по Золотому кольцу потребовало терпимости к бытовым условиям. Мы ночевали в городе Плесе, в котором когда-то Левитан написал свою известную картину «Над вечным покоем». Осмотрев маленький и бедный городок, прижавшийся к берегу великой русской реки, мы поселились на ночлег в некую «гостиницу», где нам предоставили большую пустую комнату с шестью кроватями. Здесь мы получили порцию нашего родного «сервиса». Усталые, мы быстро заснули. Однако, вскоре я проснулся — в комнате стоял какой-то тихий звон. Я взглянул на свою простыню, которой был укрыт, и обомлел: вся простыня была усеяна большими комарами. Подняв взор к потолку, я увидел, что он тоже весь был покрыт комарами. То же самое было и на других постелях. Оказалось, что в одной из больших оконных форточек не было стекла, и тучи прибрежных комаров заселили нашу комнату. Ночь прошла без сна — мы с женой спасались от комаров сами и спасали от них нашу дочку.



Исаак Левитан. Вечер. Золотой Плес, 1889.

Во Владимире Аля с Таней ночевали в общежитии при центральном рынке, а в Ярославле их пустили в гостиницу переночевать в «подсобке» на этаже. Я же, по привычке, ночевал в машине — в «копейке» это было довольно удобно, вот только не совсем удобно было поутру просыпаться в людном месте среди первых прохожих. И только в Суздале нам повезло: нам дали на одну ночь приличный номер в гостинице для иностранных туристов. В Костроме и Иванове мы подолгу не задерживались, чтобы не искушать судьбу с ночлегом, да и с едой в этой поездке было не здорово — мы стали торопиться домой. Но в Ростове Великом мы побывали.
На обратном пути нам еще раз повезло: объехав стороной Москву и полюбовавшись красотами Подмосковья и каналом Москва-Волга, мы попали на ночлег в великолепный кемпинг, только что построенный на ленинградском шоссе недалеко от Калинина и предназначенный для обслуживания иностранных туристов, которых ожидали в связи с олимпиадой. В наших многолетних путешествиях на машине это был единственный и неповторимый кемпинг, в котором можно было чего-то поесть, помыться в душе и спать в чистоте в маленьких симпатичных домиках, — в нашей стране любили заботиться об иностранцах.
А общее впечатление от «золотого кольца» у меня было довольно грустным: старинные русские города выглядели совсем не «золотыми», а их замечательные храмы в большинстве своем имели далеко не величественный вид — они были либо давно не ремонтированы, либо разрушены. Реставрация кое-где только начиналась. Только в Суздале один отреставрированный храм сиял обновленными синими куполами, но на фоне десятка других полуразрушенных церквей он вызывал только чувство надежды на то, что все когда-нибудь будет восстановлено. Времена возрождения былого русского архитектурного величия пришли гораздо позднее.



Прошли годы, и образ жизни моей семьи в летнюю пору опять изменился — я получил участок в садоводстве, расположенном в районе платформы «54 километр» дороги на Приозерск. Садоводство расширялось за счет прилегающего леса. Получив этот участок, я на многие годы обрел «личную» жизнь, свойственную всем начинающим «садоводам»: валить лес на своем участке, раскорчевывать пни и облагораживать землю, а затем долго и терпеливо строить дачный дом. Долго и терпеливо — потому, что не было ни средств, ни условий для того, чтобы взять и сразу все построить. В те годы по указу свыше жителям города в большом количестве стали выдавать садовые участки в разных местах Ленинградской области. Но построить на участке небольшой дом, габариты которого ограничивались действующими строгими правилами, было очень сложно: на строительных базах и в магазинах в свободной продаже не было никаких строительных товаров. Все было большим дефицитом и все нужно было «доставать» — носиться по магазинам и базам, где время от времени что-то появлялось и мгновенно раскупалось — доски, шифер, рубероид, цемент, гвозди, рамы, двери и тому подобное. Серьезные вещи — кирпич, брус, бревна — можно было достать только «левым» путем, за соответствующее вознаграждение.
Свой дом я начал строить не совсем обычно. В «Рубине» тогда «осваивали» сразу два садоводства, и участки в них, наряду с другими «безземельными» гражданами, получили сразу несколько человек из числа технического руководства бюро (главные конструкторы проектов и специализаций). В это время в стране проходила андроповская кампания «борьбы с расхищением социалистической собственности». Начальник бюро, озабоченный тем, чтобы кто-нибудь из его «технической элиты» не «попал бы под эту кампанию», пытаясь приобрести «слева» какие-нибудь строительные материалы, организовал для нас возможность покупки сборных щитовых домиков, которые только что начали изготавливать в некоем «спецучреждении» — трудовом лагере для лиц, подвергнутых принудительному лечению от алкоголизма (были в советской стране и такие учреждения). Домик стоил тысячу четыреста рублей, а я только что был удостоен Ленинской премии, денежное выражение которой составляло одну тысячу шестьсот шестьдесят шесть рублей (премия в размере десяти тысяч рублей делилась поровну между шестью ее лауреатами). Полученная мною сумма и пошла на покупку щитового домика.



Шеф «Рубина» поздравляет автора с присуждением ему звания лауреата Ленинской премии. 1984 год

Домик этот при продаже официально назывался домом, но называть его так на самом деле было бы смешно. То, что было получено мною в разобранном виде непосредственно на месте его изготовления («учреждение» находилось где-то в лесах Волосовского района), представляло из себя полтора десятка сколоченных щитов и гору промаркированных досок разных размеров, многие из которых были кривыми и совершенно непригодными для строительства дома. Мои приятели, имевшие опыт строительных работ, сделали ленточный фундамент, собрали на нем из щитов контуры дома и сделали крышу, накрыв ее удачно купленным шифером, после чего мы увидели, что стены «дома» просвечиваются насквозь по всему периметру — между досками обшивки были большие щели. И я начал процесс дальнейшего строительства дома: отдирать и заново сколачивать доски на щитах; «доставать» доски разных калибров, рамы, рубероид, утеплители, оргалит, керамзит, кирпич для печки, кирпич для стен, гвозди и разные другие принадлежности; реализовывать по мере «доставания» все это в конструкциях дома. «Доставанию» весьма способствовало наличие своей машины: где бы мы ни ездили, мы везде посещали строительные магазины и базы и, время от времени, приобретали что-нибудь необходимое. (Например — дверцу для печки и кочергу привезли из Латвии, некоторые гвозди и зеркало — из Эстонии, а коробки для электропроводки, которых вообще не было в наших краях, я привез из Киева, куда ездил в служебную командировку). Основные строительные материалы приобретались в своих краях — иногда самостоятельно, иногда с помощью товарищей по работе.



В Кронштадте (супруги Жежели и Карповы)

Большой вклад в дело «доставания» досок внес мой старый друг Славка Жежель, который в это время был довольно большим начальником в Кронштадте, в сферу влияния которого входил и Кронштадтский морской завод, ремонтировавший военные корабли. Славка официально выписал для себя на заводе и оплатил по заводским (весьма невысоким) расценкам сначала одну, а потом — вторую машину хороших досок. Это было вполне законное действие, подкрепляемое соответствующими документами. Вся соль была в том, что такие действия производились «не всегда и не для всех» — доски были дефицитом. Одна машина с досками благополучно доехала до моей дачи, и из тех досок был сделан отличный пол в большой комнате. А с другой машиной вышло не так удачно: оплаченная и загруженная досками машина в Кронштадте была поставлена на ночь на охраняемой территории под присмотром какого-то мичмана. Ушлый мичман ночью заменил отличные доски, лежавшие в машине, на низкокачественные обрезные доски из березы, не пригодные для использования в строительстве дома. Машина рано утром ушла на паром, и все было «шито-крыто». Я встретил машину-самосвал у парома в Ломоносове, в кузове самосвала доски были плохо видны, да у меня и в мыслях не было — проверять, что там в кузове лежит. Машину вел молодой матрос, не имевший к деяниям мичмана никакого отношения. Когда мы с ним доехали до моего дачного участка, и он сбросил содержимое кузова на землю, я очень удивился тому, что увидел, ибо Славка обещал мне прислать хороших досок. Потом все и выяснилось. Эти грубые доски, само собой, не пропали — ими был обшит сарай, весьма важный объект дачной жизни.
Строительство дачного дома растянулось на много лет. Многое я сделал сам, осваивая разные умения, которых раньше у меня не было, а на некоторые особо важные работы нанимались мастера. Независимо от хода совершенствования строящегося дома, мы давно уже живем в нем в летнюю пору. Дети наши уже выросли и живут своей жизнью, а нам с женой этот дом и собственный кусок земли размером в пять соток приносят большое удовольствие и большую пользу для здоровья. Здесь у меня — приют спокойствия, трудов и хорошего настроения.
В моей личной жизни очень многое значили друзья и дружеские отношения с людьми.
На работе у меня были «товарищи по работе», с которыми мне хорошо работалось. Среди товарищей по работе было много приятелей, с которыми сложились хорошие дружеские отношения. Были и очень близкие приятели, с которыми я имел много общего и общался не только на работе, но и вне работы. Однако, служебные отношения неизбежно ставят определенные ограничения в общении людей, а близкие дружеские отношения с товарищами по работе в определенных ситуациях могут поставить под сомнение деловую репутацию людей. Поэтому в реальной жизни определение «друзья по работе» было достаточно условным — в большинстве случаев это были просто хорошие приятели, общение с которыми создавало определенный душевный комфорт.



Традиционная встреча нахимовцев в Дивенской. 1976 год

Большой круг друзей подарила мне жизнь в нахимовском училище. В первые годы после того, как все мои друзья окончили высшие училища и делали свои первые шаги на службе, мы встречались не часто и дискретно — как получится. А потом сложилось так, что многие ребята, послужив на Севере или Дальнем востоке, разными путями стали возвращаться в Ленинград. И тогда начались наши регулярные встречи — ежегодные «мужские» и частые «семейные». Мы не были связаны никакими служебными узами, и на этих встречах всегда царила та душевная близость, когда можно говорить о чем угодно и как угодно, зная, что тебя всегда правильно поймут. И если кто-то, не подумав, «ляпнет» что-нибудь «такое» — его не осудят и не станут думать о нем плохо, а просто посмеются или хором «оборжут» его.



Однокашники и преподаватели на юбилейной встрече выпускников Нахимовского училища. Тбилиси, 1983 год

Продолжение следует.



Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ.
198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru

С вопросами и предложениями обращаться fregat@ post.com Максимов Валентин Владимирович

Сегодня, когда я смотрю по телевизору, как шагают по Красной площади нахимовцы, думаю, что сейчас все стало проще. И нахимовское училище одно в стране, и в параде участвуют два батальона. Да и московские парады стали для нахимовцев привычным делом. В марте мы начали усиленно заниматься строевой подготовкой. А в середине апреля уже выехали в Москву. Мне посчастливилось — я был включен в парадный расчет. Ведь кроме правого фланга, на котором стоят рослые ребята, есть еще и левый. Я попал в первую шеренгу восемнадцатым по счету и был горд, что на груди у меня висела боцманская дудка с цепочкой.
До этого мне не приходилось бывать в Москве. И вот первая встреча со столицей. Выйдя из вагонов, мы жадно вглядывались в дома: где же Кремль? Нахимовцы-москвичи нам объяснили, что Кремль от вокзала сравнительно далеко и увидеть его нельзя.
У вокзала нас ждала колонна новеньких, покрашенных в голубую краску грузовых «фордов». Эти «форды» возили нас потом постоянно.
Не знаю, кто умудрился нас сфотографировать на вокзале, но вот у меня в руках слегка пожелтевшая фотокарточка, на ее обороте надпись: «Москва, апрель 1946 год». На снимке мы в парадных мундирах сидим в кузове одного из «фордов». На переднем плане нахимовец первой роты Радик Зубков. Сейчас Радий Анатольевич — контр-адмирал, главный штурман Военно-Морского Флота. Вот Гена Бабанов, Жора Захаров, Феликс Иванов, рядом с ним я, Семенов Юра!
С вокзала нас повезли за метро «Сокол», на окраину, где мы и разместились. В первый же вечер упросили начальство покатать нас по Москве, показать Кремль.
Первое впечатление от Москвы осталось у меня противоречивое. Я привык к прямым как стрела красавцам проспектам в Ленинграде, а здесь все улицы кругами да кругами. Нет, не очень мне тогда понравилась Москва. Пожалуй, только центр. А вот Красная площадь нас поразила: Мавзолей Владимира Ильича Ленина, храм Василия Блаженного, кремлевские башни. Здесь все дышало историей. В те годы по Красной площади разрешалось ездить автомобилям. Мы попросили нашего шофера проехать по площади несколько раз, чтобы вдоволь налюбоваться сиянием рубиновых звезд.



А назавтра начались усиленные тренировки. Мы маршировали в нескольких местах: в районе Химкинского речного вокзала и у входа в парк имени Горького. Посмотреть на нас собиралось очень много народу, особенно ребят. В перерывы нас плотным кольцом окружали наши сверстники. Расспрашивали про училище, про Ленинград. Рассматривали форму. Многих из нас москвичи приглашали в гости на праздничные дни. По вечерам после тренировок нас организованно водили в театры, кино.
Между тем подготовка к параду продолжалась. На одной из тренировок нас, нахимовцев— участников войны, сфотографировал корреспондент газеты «Красный флот». И вот в канун Первомая в газете появился снимок, на котором запечатлены Костя Гавришин, Кривцов, я, Саша Лебедев и Валя Розов. Этот снимок хранится сейчас в музее училища.
Наступил день, точнее ночь, генеральной репетиции. По притихшим темным улицам мы приехали на Центральный аэродром. Войска построились, как на параде. При свете прожекторов начался торжественный марш. Впереди нас и суворовцев шагали воины дивизии имени Дзержинского. Меня поразил их рост. Все под два метра. В их руках ручные пулеметы казались игрушечными. Замыкали пеший парад нахимовцы. После нас шла конница. Принимало парадное шествие войск высокое начальство. Вместо трибуны была приспособлена грузовая машина с откинутыми бортами, пол кузова устилала красная материя. Под звуки многотрубного оркестра в лучах прожекторов мы печатали шаг, приближаясь к импровизированной трибуне. Поравнявшись с машиной, мы узнали Маршалов Советского Союза Жукова и Рокоссовского. Маршал Жуков стоял в распахнутом летнем пальто на красной подкладке.
После нас прошла конница, затем техника. Видимо, репетиция удалась, так как второго прохождения не было, и нас увезли спать.
1 мая нас разбудили очень рано. На своих неизменных голубых «фордах» мы приехали за несколько часов до начала парада на Болотную площадь. В строю поговаривали, что когда-то на этом месте были казнены Емельян Пугачев и его сподвижники.



Болотная площадь - снимок сделан между 1950-1960 шш. Фотографии старой Москвы

В мае 1946 года Болотная площадь все еще оправдывала свое название. Там была грязь, слякоть. Ныне там растут большие деревья, разбит сквер, построен красивый цветомузыкальный фонтан, установлен памятник И. Е. Репину. К нашему приезду на Болотной площади уже скопилось много войск. Кто-то сказал, что в парадном расчете военно-воздушной академии идет знаменитый летчик, трижды Герой Советского Союза Кожедуб. Мы бросились его искать, Иван Никитович оказался обаятельным, небольшого роста майором, с тремя звездами Героя па груди. От нашего натиска он слегка растерялся, раскрыл портсигар и стал угощать нас папиросами. И хоть курить нам было запрещено, от такого угощенья трудно было отказаться. Думаю, что уважаемый Иван Никитович Кожедуб не знал, можно нам курить или нет. Тогда еще не все знали, что такое нахимовцы, да и форма наша была весьма необычна, не традиционная — тельняшка и суконка, а расшитые двубортные мундиры. Разумеется, мы забросали Кожедуба тысячами вопросов о его подвигах, о его послевоенных планах. Иван Никитович рассказал, что он учится в военно-воздушной академии. Потом собирается снова летать. В парадном строю академии Кожедуб шел знаменосцем. Я спросил Ивана Никитовича о Покрышкине, Кожедуб шутя заметил, что Александр Иванович переквалифицировался в пехотинца и учится в общевойсковой академии имени М.В.Фрунзе. В строю фрунзенцев он тоже идет знаменосцем. Не знаю, сколько бы продолжались наши расспросы, если бы не раздалась команда строиться. Строго держа равнение в затылок по четыре, под барабан мы двинулись на отведенное нам место: впереди храма Василия Блаженного, недалеко от Спасских ворот. Наш парадный батальон замыкал шествие сухопутных войск, поэтому и стоял на самом левом фланге. Правее нас стояли суворовцы. До начала парада оставалось около часа. Стоять столько на глазах народа — это немалое физическое напряжение. Бывали случаи, когда кто-то от неподвижного и напряженного стояния падал, кого-то тошнило. Такое случалось не только с нами, но и со взрослыми участниками. Напряжение это сразу же проходит, когда слышишь команду:
— Первый батальон прямо, остальные направо. Шагом марш!
Стрелки часов на Спасской башне приближались к десяти. Без нескольких минут десять на Мавзолей поднялись руководители партии и правительства, на трибунах зааплодировали.



Военный парад на Красной площади. Юные нахимовцы. ХАЛДЕЙ Евгений (1917-1997)

С первым боем курантов раздалась команда:
— Парад, смирно!
Из Спасских ворот выехал на коне Маршал Советского Союза Жуков. Навстречу ему от первого парадного батальона, а им по традиции были слушатели Академии имени Фрунзе, поскакал командующий парадом Маршал Советского Союза Рокоссовский.
В Ленинграде принимающий парад и командующий выезжали на открытых автомобилях. Здесь и тот и другой гарцевали на красивых конях. На генеральной репетиции этого не было, поэтому я немного удивился. Вроде машина вещь более современная. Однако и на последующих парадах в Москве маршалы по-прежнему выезжали на конях. Мне довелось видеть в седле и Ворошилова, и Булганина. Лишь через несколько лет коней в Москве заменили легковыми автомобилями.
На середине площади Рокоссовский встретил Маршала Жукова и, отсалютовав ему шашкой, доложил, что войска для парада построены. Начался объезд войск. Дошла очередь и до нас. Георгий Константинович громко поздоровался:
— Здравствуйте, товарищи суворовцы и нахимовцы!
В ответ раздалось:
— Здравия желаем, товарищ Маршал Советского Союза!
— Поздравляю вас с международным праздником Первое мая!
В ответ троекратно:
— Ура-а-а!
Жуков и Рокоссовский развернули коней, чтобы продолжать объезд войск. И тут откуда-то выскочил настырным фотокорреспондент. Причем вынырнул настолько неожиданно, что конь Рокоссовского захрипел и стал на дыбы. Маршал не выдержал и выругал незадачливого репортера, но слов разобрать не удалось.



И.В.Сталин, Н.А.Булганин, А.А.Андреев (справа налево) на трибуне Мавзолея В.И.Ленина во время празднования 1 мая 1946 г. (У автора, к сожалению, естественные ошибки в датах и лицах. 1 мая 1946 года Рокоссовский принимал парад. - Ред.)

После объезда войск Жуков направился к Мавзолею. Многотысячный сводный оркестр грянул «Славься» из оперы «Иван Сусанин». И покатилось над площадью непрерывное многоголосое «ура». Волна добирается до нас, мы набираем полную грудь воздуха и кричим «ура», а через секунды «ура» подхватывают новые и новые батальоны. И так до тех пор, пока Жуков не поднялся на Мавзолей. Горнисты сыграли сигнал «Слушайте все». Маршал Жуков произнес речь, затем командующий парадом подал команду:
— Парад смирно! К торжественному маршу, побатальонно, на одного линейного дистанции, первый батальон прямо, остальные напра-во. Шагом марш!
И пришли в движение тысячи людей.
Оркестр заиграл марш. Нашему училищу, для того чтобы подойти к Мавзолею, нужно было промаршировать по правой стороне площади, вдоль ГУМа, затем повернуть налево, а перед трибунами у Кремлевской стены повернуть еще раз. Когда мы проходили мимо трибун, москвичи аплодировали, бросали нам цветы и даже конфеты. Вот и наша последняя решающая прямая. Ради нее мы приехали в Москву и отдали столько сил и времени тренировкам. Но что это?! Страшный свист и грохот обрушиваются на нас. Вначале мы не сразу поняли, что это пронеслись над Красной площадью самолеты. Нас, конечно, предупреждали, что над площадью появится авиация, но мы не предполагали, что она заглушит все, даже оркестр. Над площадью волна за волной проносились реактивные самолеты. Реактивная авиация тогда только создавалась, и мы впервые увидели ее здесь на параде в Москве. И не просто увидели. Мы оглохли от ее грохота. Немного сбили ногу, так как оркестр не был слышен. Лишь вблизи Мавзолея мы услышали звук большого барабана, взяли ногу, выровняли ряды. Раздалось: «Раз», рядом подхватили: «Два», и весь батальон, как один, крикнул: «Три». На счет «три» офицеры взмахнули палашами, а мы, прижав руки к бедрам, замаршировали. На трибуне — знакомые по портретам лица. У каждого из нас восторг в глазах. Я не сводил глаз со Сталина. Небольшого роста, в летнем плащ-пальто с погонами генералиссимуса, он приветливо махал нам рукой. Я с огорчением увидел, как он перевел потом взгляд вверх,— там все еще пролетали самолеты. Показывая рукой, Сталин что-то говорил стоящему рядом Жукову. Зато наш Всесоюзный староста Михаил Иванович Калинин все внимание уделил нам. Он улыбался, что-то говорил, но, конечно, его не было слышно. Между тем реактивные самолеты так же внезапно исчезли, как и появились. Но тут нас подстерегало новое испытание. Мы шагали мимо гостевой трибуны, как вдруг оркестр смолк. Момент ответственный: на нас смотрят. После небольшой паузы оркестр снова заиграл, но что?..



Кавалерийский марш. Другой ритм. Вот когда нам стало совсем плохо. И мы поняли, как невыгодно быть замыкающими на параде. И как неуютно, когда сзади на тебя надвигается кавалерия. Естественно, кони шагают быстрее, да еще рысью, так что под конец нам пришлось почти бежать мимо храма Василия Блаженного. Настроение упало, но на Большом Москворецком мосту ожил наш барабанщик, мы вновь взяли ногу и к Болотной площади подошли, как надо. Это был единственный раз, когда нам помешала кавалерия. С 1947 года ее на парад уже не выводили. Через несколько лет отменили и полеты самолетов над Красной площадью...
На голубых «фордах» мы вернулись к месту расположения, а после обеда нам разрешили увольнение в город. Вначале мы побывали на Красной площади уже как зрители, а потом поехали в Центральный парк культуры и отдыха имени А.М.Горького. Парк нам понравился. Вечером грянул праздничный салют — последний аккорд того незабываемого дня.
Нас, ленинградцев, приглашали к себе в гости нахимовцы-москвичи. Я побывал в семье сестры К.Е.Ворошилова, куда пригласил меня ее внук Володя Седов, мой товарищ по роте. Нас встретили радушно и гостеприимно. Бывали мы на встречах и танцевальных вечерах в различных школах и интернатах. На одном из таких вечеров я и познакомился со своей будущей женой.

На шкотах

В начале лета 1947 года мы начали выходить на барказах в Финский залив. Барказ хоть и не клипер, но все-таки требовалась большая сноровка, чтобы научиться в море ставить две мачты и управляться с тремя парусами. Каждый из нас был расписан кто на шкотах, кто на фалах. Мое место было на кливер-шкоте, то есть на том тросе, с помощью которого управлялся самый первый от носа парус —кливер. И хотя надо мной подшучивали: «Сорок лет на флоте, и все на кливер-шкоте», я своими обязанностями гордился. О плавании под парусами можно говорить часами. Это наслаждение. Никаких машинных шумов. Тишина. Лишь в снастях посвистывает ветер да раздаются команды Николая Алексеевича Казакова. От команд веет романтикой Станюковича. «Поворот через фордевинд», «поворот оверштаг»... Мы со временем выучили не только термины, но и неплохо выполняли все повороты и маневры под парусом. Конечно, не все получалось сразу. Бывали и неудачи. Так, однажды внезапно налетевший шквал положил наш барказ на борт. Вода с шумом полилась в судно. Кое-кто даже скинул ботинки и кинулся за борт. Кстати, ботинки мы никогда в море не зашнуровывали. Это делалось специально, чтобы моряк, оказавшийся в воде, мог их легко скинуть. Не знаю, чем бы все это кончилось, если бы следующий порыв ветра не вернул барказ в нормальное положение. Слегка растерянные и струхнувшие, мы молча смотрели на своего командира — Казакова. А Николай Алексеевич спокойно так спрашивает Кириллова:
— Ты чего это Игорь за борт бросился без команды? Разве я дал команду покинуть корабль? А потом, куда же ты кинулся, тут глубины-то метр? И кто теперь будет платить за твои ботинки?
Все прыснули от смеха. Страха как не бывало. Ботинки отыскались. Мы вычерпали лейками и парусиновыми ведрами воду и пошли в Неву. Лишь после этого Николай Алексеевич спокойно и обстоятельно провел разбор случившегося. А виноваты оказались те, кто стоял на фалах. Казаков в начале шквала дал команду;
— На фалах! Паруса долой!



Барказ. Пунктирными линиями показан штормовой грот. На фоке установлен вымпел, а на гроте виден флагшток.

Но ребята промедлили, и шквал положил наш барказ на борт. Этот случаи наглядно показал нам, что с морем шутить нельзя.
Проходя но Неве мимо стоящих кораблей, мы не упускали случая потренироваться в чтении семафора, которым обменивались между собой сигнальщики. На этот раз «отличился» я. Вслух читаю, как один сигнальщик вызывает другого: «Лапти, лапти...» Ничего понять не могу.
— Ребята, при чем здесь лапти? — спрашиваю у товарищей.
Те от хохота попадали с банок. Оказывается, я не заметил, что сигнальщик стоял ко мне спиной и поэтому буквы я читал как бы в зеркальном отражении. Вместо «М», я прочел «Л», а вместо «Р» — "П". И получилось вместо «Марти» «Лапти». Настроение у всех поднялось. Мы высохли и бодрыми пришли домой.
Летом в нахимовское училище передали новый морской буксир «Мста». Теперь мы могли совершать и дальние плавания, так как «Мста» была чем-то вроде корабля-матки. На ее борту готовилась для нас еда, там был врач, можно было помыться в душе. Нас не смущало слово «буксир». Ведь «Мста» была не каким-нибудь замызганным портовым толкачом. Покрашенный шаровой краской, с развевающимся на гафеле Военно-морским флагом, с военным экипажем, которым командовал капитан-лейтенант, — то был настоящий флотский корабль. Первое наше плавание с «Мстой» мы совершили в Кронштадт. «Мста» взяла четыре наших барказа на буксир, и мы впервые вышли так далеко в залив. Здесь и ветер был покрепче, к волны покруче. Мы сидели под банками, и соленые брызги нет-нет да доставали нас. Так что к Восточному рейду Кронштадта мы подошли, основательно промокнув. Но что это было по сравнению с чувством, охватившим каждого из нас: мы пришли в легендарный, овеянный славой Кронштадт.



Кронштадт с высоты птичьего полета

Вот и знаменитая по книгам и фильмам Купеческая гавань. Отшвартовались у Усть-рогатки. После обеда, вкусно приготовленного коком «Мсты», мы сошли на берег. Вначале осмотрели Петровский парк, где установлен памятник Петру I. Сама фигура Петра отлита из бронзы. Он изображен в полный рост со шпагой. Пьедестал — из гранита. На лицевой стороне памятника высечены слова: «Петру Первому, основателю Кронштадта, 1841 год». На обратной стороне слова Петра I: «Оборону флота и сего места держать до последней силы и живота, яко наиглавнейшее дело».
После Петровского парка мы побывали на знаменитой Якорной площади у Морского собора. Здесь мы осмотрели памятник одному из талантливейших русских адмиралов — Степану Осиповичу Макарову. Во весь рост возвышается бронзовая фигура адмирала на гранитной скале. На гранитном основании выбиты его знаменитые слова: "Помни войну".

Продолжение следует.



Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ.
198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru