Сказав о песнях, нельзя не сказать о музыке, звучавшей в спецшколе. Мастером этого дела был капельмейстер Владимир Давыдович Садовский, некогда служивший на действительной службе, а потом уволенный в запас. Даже внешний его вид — аккуратно подстриженные усы и бородка (почти эспаньолка), привычка при рассказе отстукивать такт пальцем по столу, некоторая отрешенность — вызывает в памяти образ этакого рыцаря нотного листа и медной трубы. Не знаю, что стало бы, если бы Владимир Давыдович давал уроки. Скорее всего, ему бы в конце концов сели на шею, поскольку был он бесконечно добр, безобиден и настолько увлекался делом, что забывал обо всем на свете. Играл он виртуозно, его амплуа корнет-труба, в духовом оркестре ведущая. Рано утром (дело было на Поляне Фрунзе, в летних лагерях спецшколы) он уходил в лес, и вскоре оттуда доносились экзерсисы — старик (а он и тогда был уже в летах) «делал,— как сам говорил,— зарядку губам». Потом, после завтрака, оркестр отправлялся на «сыгровку». Рассаживались где-нибудь на облюбованной полянке и начинали выдувать гаммы. «Метода» Владимира Давыдовича была чрезвычайно проста: за неделю он каждого музыканта из вновь сформированного оркестра с дьявольским упорством выучивал не только извлекать из трубы звуки, но и читать ноты. Еще через неделю оркестр не то чтобы стройно, но с великим старанием играл первую часть «Интернационала» — в то время государственного гимна и легкий марш «для прохождения» под названием «Моряки». В день открытия лагеря под Куйбышевом оркестр (я входил в его состав) при поднятии военно-морского флага исполнил «Интернационал», а потом под «Моряков» школа прошла перед начальством торжественным маршем. Помнится, директор спецшколы Д.Н.Таптыков от удивления и восторга тут же объявил оркестру благодарность в виде увольнения на день в город. Оркестр наш процветал. Нас приглашали в пионерские лагеря, где мы играли танцы, даже давали концерты. Один раз Владимир Давыдович со свойственной ему виртуозностью исполнил в нашем сопровождении «Неаполитанский танец» из «Щелкунчика» П.И.Чайковского, чем выбил меня совершенно из колеи: я ночей не спал — хотел играть это произведение во что бы то ни стало. К сожалению, так и не сыграл, зато Владимир Давыдович как-то предложил: «Ты лучше сыграй «Моего миленького дружка» из «Пиковой дамы», с напарником, на два голоса». Он тут же мягко и нежно исполнил первую партию. И я стал ее разучивать... Наш капельмейстер, несомненно, обладал педагогическим даром. Но ошибкой его, как кажется, было то, что в работе оркестра он возлагал основные надежды только на себя: все мы были своеобразным «аккомпанементом» для его игры, заразительной и очаровывающей. Сейчас, когда прошло столько лет, я не сомневаюсь, что задатки музыкальной культуры, так необходимой для каждого, вложены были в меня капельмейстером Садовским, как, впрочем, и в других «спецов», составляющих «боевую единицу» — оркестр. Не ошибусь, если скажу, что никто из нас не забыл о Владимире Давыдовиче.
На уроке химии
Не могу не рассказать о семье Скубко. Андрей Степанович преподавал химию и в эвакуации был заместителем директора по учебной части. Его жена, Дора Афанасьевна Гриценко, преподавала географию. А их сын, наш «спец», Роман Андреевич Скубко, ныне капитан 1-го ранга, профессор, доктор военных наук. Более 30 лет читает он курс мореходной астрономии. Ни одно поколение курсантов овладело искусством кораблевождения по учебникам Р.А.Скубко.
Спутник у штурвала: (Рассказы о мор. "профессиях" искусств. спутников Земли) / Р.А.Скубко, Б.Г.Мордвинов. Л.: Судостроение, 1989.
ПАРУСА НАБИРАЮТ ВЕТЕР
Т.Байдаков. В ДОВОЕННОЙ МОСКВЕ
Вся атмосфера в стране в конце 1930-х годов способствовала раннему взрослению и определению подростками своих жизненных устремлений. Впрочем, почему раннему? Наверное, правильнее сказать — естественному. Мальчишки предвоенных лет чаще всего сами решали вопрос о своем будущем. Никто не читал нам нравоучений, не подсовывал нужных книг, не водил за руку в кружки и секции. Мы сами находили нужные нам книги и зачитывались ими, выкраивали время для занятий любыми делами, сами определяли, где и чему учиться. Лето стояло как лето, каникулы были в самом разгаре, и вдруг — сногсшибательная новость: организуются военно-морские спецшколы, и первая из них — в Москве. Из газет мы узнали, что юные моряки будут изучать основы военно-морского дела, а летом в специальных лагерях ходить на шлюпках — на веслах и под парусом, совершать походы на учебных кораблях, приобретать навыки, необходимые будущим флотским командирам. Толпами бросились мальчишки на Верхнюю Красносельскую, где располагалась столь притягательная для нас и весьма престижная морская спецшкола. Еще вчера мы сдавали в школах последние экзамены, а в свободное время гоняли во дворах футбольные мячи, играли в чехарду и лазали по чердакам. Сегодня присмиревшие, причесанные, в чистых рубашках, мы осторожно заходили в первый раз во двор простого с виду здания, удивляясь своей нерешительности, даже робости. У входа висела доска с необычными красивыми словами: «1-я специальная военно-морская средняя школа». Здание охраняли два настоящих орудия с настоящего военного корабля, около орудий лежали круглые черные мины и стояли огромные морские якоря, к которым от входа в обе стороны тянулись тяжелые корабельные цепи. Внутри спецшколы было не менее интересно: мы увидели макеты боевых кораблей, картины морских сражений, портреты русских флотоводцев.
Довоенная Москва
Не зря мы опасались — нас как из ушата ледяной водой: принимают в спецшколу только отличников, обладающих крепким здоровьем, в мандатной комиссии долго беседуют, выясняют все о тебе и о твоем поведении. Наши толпы поредели, но не особенно: на каждое место было подано заявлений столько, сколько не знало ни одно, даже самое модное по тем годам учебное заведение. «Резали» нас на мандатной комиссии, но больше врачи — почти половину отсеяли. Требования предъявлялись высокие. Каким процедурам нас только не подвергали, что только с нами не делали: заставляли крутиться, приседать несчетное число раз, на далеком расстоянии различать буквы на листах бумаги... Наконец, все волнения позади, на школьном дворе выстроились 500 счастливчиков, остальным пришлось уйти с верой в то, что непременно поступят в спецшколу на следующий год. Обязательно поступят! И здоровье для этого подправят, и отметки улучшат, и дисциплину подтянут. Итак, три разномастные шеренги — первая, вторая и третья роты (десятый, девятый и восьмой классы) — расположились по ранжиру, то есть по росту. Начали формировать классы-взводы. Как мы, так и наши командиры взводов — будущие наши преподаватели — пока в цивильных одеждах. Лишь немногие из них носили военную форму, как, например, Иван Алексеевич Кириллин, недавно демобилизованный из армии. Зато все командиры рот выглядели по-военному, особенно Юрий Рудольфович Похвалла, который не один год плавал на кораблях, и Михаил Дмитриевич Меньшиков, бывший балтийский летчик; оба они были командирами запаса. О военном руководителе, командире батальона старшем лейтенанте Германе Яновиче Эндзелине говорить не приходилось — он будто родился в морской форме. На все «пять» выглядел и старший политрук Николай Андреевич Дубровский. В общем, было с кого нам брать пример, кому подражать с первого дня нашей военной жизни. Со школьного двора нас развели по классам, и начались трудовые учебные будни. Надо было привыкать к новому для нас порядку, к строгой дисциплине, к четкому режиму. С первых же дней, после окончания уроков, стали проводиться строевые занятия — по отработке строевого шага. Всем приказали подстричься под машинку, скорбящих по шевелюре утешили: иначе бескозырка не налезет. Приказание мы, конечно, выполнили. Черт с ними, с волосами, бескозырка не простая пилотка, которую носили учащиеся артиллерийских спецшкол. С получением формы строевые занятия усилились. Задачу поставили почти невыполнимую: вывести 7 ноября старшие роты, то есть вчерашних обыкновенных школьников, на Красную площадь для участия в военном параде. Старшеклассники должны были пройти по главной площади страны вместе с другими воинскими частями четким строем, ровными шеренгами. И после многочисленных тренировок наши роты вышли на площадь, построились вместе с ротами артиллерийских спецшкол, а затем прошли перед Мавзолеем Ленина настоящим строевым шагом!
Первый парад на Красной площади запомнился еще тем, что спустя некоторое время мы увидели себя в кинохронике. А у московских ребят желание учиться в спецшколе ВМФ еще больше возросло. Будущий народный артист и главный режиссер МХАТа О.Н.Ефремов тоже подавал тогда заявление. Спецшкола жила размеренной жизнью, как и положено коллективу будущих (а мы-то считали себя уже настоящими) военных моряков. День начинался в 8.30 утра со звуков горна. По сигналу «Большой сбор» коридоры оглашались командами: «Становись!», «Равняйсь!», «Смирно!». После проверки — утренний осмотр: свежи ли носовые платки, вычищены ли до блеска ботинки, латунные с якорем пряжки ремней, отглажены ли брюки и «гюйсы». Так приучали нас ежедневно к дисциплине, порядку, чистоте и опрятности, которыми по вековой традиции славились русские военные моряки. Утренний осмотр заканчивался командами: «Смирно!», «По классам разойдись!». Минуту-две коридоры спецшколы напоминали спортивные дорожки после старта сотен участников кросса. Потом сразу все затихало, а с появлением в классах преподавателей раздавались четкие рапорты дежурных о готовности взводов к занятиям. Преподавательнице немецкого языка рапорт отдавался на немецком языке, и на ее приветствие класс бодро отвечал: «Гутен таг, Лидия Васильевна!» Морскому делу учились не только по чертежам, описаниям и фотографиям. С «командирского мостика» по настоящему морскому компасу брали пеленг на... трубу, видневшуюся в окне школы. Расстояние учились измерять с помощью настоящего корабельного дальномера. Обязанности артиллеристов осваивали со старшим лейтенантом Г.Я.Эндзелиным у «своих» орудий, а сигнальщиков — по овладению семафорной азбукой — во дворе школы, под руководством нашего боцмана Федосия Фомича Цисевича. Он же учил нас такелажному делу — плетению тросов, вязанию морских узлов, снаряжению парусного хозяйства шлюпок. Устройство военных кораблей, кроме Г.Я.Эндзелина, преподавал нам Ю.Р.Похвалла, который любил рассказывать о морских боях, вошедших в историю нашего флота. Юрий Рудольфович часто говорил нам: «Каждый моряк должен знать не меньше ста морских сражений!»
рассказывает о наиболее значительных морских сражениях от античности и до XX века включительно. В книге показана история развития кораблестроения в России, странах Запада и Востока, представлены деяния выдающихся флотоводцев всех времен и народов. На уроках физкультуры больше всего любили лазать по настоящему морскому канату и ходить по «выстрелу» — пока простому бревну, воображая себя матросами военного корабля. Даже на уроках по общеобразовательным, «гражданским» дисциплинам, таким, как физика, математика, учились оперировать морскими понятиями. За успеваемостью и дисциплиной учеников следили не только администрация и командование школы; больше всего отстающим и непоседам доставалось на комсомольских собраниях. Они проводились комсоргом В.Григорьевым, секретарями ротных организаций С.Ахромеевым, В.Артемовым и А.Михайловским со всей строгостью, без всяких скидок на товарищеские отношения. Комсомольцы были активными участниками спортивных кружков и художественной самодеятельности (включая духовой оркестр), помогали проводить соревнования и школьные вечера, которые особенно интересными получились в зимние каникулы. Кроме кросса на 15 километров запомнился всем поход на 25 километров, в котором участвовали не только все комсомольцы, но и весь состав трех рот вместе со своими преподавателями.
В итоге наша спецшкола по всем показателям вышла на первое место среди московских спецшкол — артиллерийских и авиационной. Московским шефом у нас стал (ЦДРИ), а ответственными за шефскую работу с нами — и кинорежиссер В.А.Шнейдеров. Они и другие артисты руководили нашей художественной самодеятельностью, выступали на наших вечерах, а когда в стране было введено платное обучение в 8-10-х классах, организовали два концерта, все собранные средства от которых поступили для оплаты учебы наших учеников из малообеспеченных и многодетных семей. В этих концертах принимали участие кроме А.П.Зуевой артисты Большого театра и МХАТа: В.В.Барсова, С.Я.Лемешев, И.М.Москвин, Н.П.Хмелев и другие.
Т.Байдаков, Э.Шарапов. НА ВАЛААМЕ
Год учебы пролетел незаметно. После майского парада 1941 года и весенних экзаменов — радость: выезд двух младших рот (второй и третьей) в лагерь на остров Валаам; старшие оставались сдавать выпускные экзамены. До сих пор все помним этот выезд! Рюкзаки, которые нужно было донести до Ленинградского вокзала, казались тяжелее каждого из нас: взвалишь на спину — как будто взрослого человека несешь. А ведь ничего лишнего в рюкзак не положили, только то, что необходимо: синяя фланелевая рубаха; по две тельняшки, белых форменки, «робы» (холщовые брюки и «голландки»); две пары ботинок и т. п., а также запас продовольствия на трое суток. Поверх рюкзаков, в обхват их, укрепили еще скатки своих шинелей (мастерить эти скатки — целое искусство: сворачиваешь-сворачиваешь шинель раз сто, пока не научишься не еще один мешок делать, а «калач» тугой). Противогазы и мелкокалиберные винтовки, которые вручили нам в день отъезда, настроили всех уже на серьезный лад.
В поезде всю дорогу никто не спал и разговорам не было конца. Еще бы, едем первый раз в жизни в настоящий военный лагерь и не куда-нибудь, а на Ладогу — почти море; кроме того, увидим город Ленина, побываем у своих шефов в Высшем военно-морском инженерном училище имени Ф.Э.Дзержинского. В Ленинград приехали в дождливый день 15 июня. Когда поезд, наконец, выскочил из паутины рельсов, «на траверзе» показался встречающий нас на перроне оркестр краснофлотцев. Вагоны быстро облетел приказ: «Одеть шинели, взять винтовки, противогазы, рюкзаки и выходить строиться!» Через несколько минут мы стояли в строю на платформе. Флотский командир, капитан 2-го ранга, из училища Дзержинского поздравил нас «со счастливым окончанием «плавания»!». Оркестр грянул марш. К нашей великой радости, прибыли два автомобиля, на которые мы погрузили свои злополучные рюкзаки. Затем снова построились и строем вышли с вокзала на площадь; впереди гремел оркестр. Так в колонне по четыре мы впервые прошли по центральной улице Ленинграда— проспекту 25 Октября (ныне Невский), и все прохожие смотрели на нас. В здании Адмиралтейства, где располагалось училище Дзержинского, шефы нас плотно, по-флотски, накормили, а затем поротно, под командованием своих младших командиров, отправили на трамвае на Невскую пристань за Литейным мостом; туда подошел двухпалубный теплоход «Володарский». В шесть вечера корабль отвалил от причала. От первого нашего причала! Радости нашей не было конца. Несколько часов шли вверх по Неве, широкой и быстрой, а поздним вечером, обойдя слева крепость Шлиссельбург, вышли на просторы . Огромное, как море, оно раскинулось во всю ширь горизонта и не имело ни конца, ни края. Сразу, как на настоящем море, навстречу нам задул тугой ветер. Представляя себя бывалыми моряками, мы поглубже надвинули свои бескозырки.
Морской ветер погнал на нас настоящие волны — самые первые в нашей жизни волны! Корабль начало раскачивать — под ногами заходила палуба. Гордость распирала грудь: широко расставив ноги, мы смело шли в штормовое море!
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус.
Игорь Борисович Сафонов - сын легендарного летчика.
Валентин Владимирович Максимов: в 1945-1946 учебном году с нами учился Сафонов, награжденный медалями, помнится, "За оборону Заполярья" и "За Победу над Германией", сын морского лётчика дважды Героя Советского Союза Сафонова, погибшего в Великой Отечественной войне. К сожалению, затем случился какой-то мальчишеский конфликт (увы, деталей не помню!), с нами он уже не выпускался.
Игорь Борисович Сафонов стал офицером, отправился служить в Заполярье. Там все напоминает ему отца: и свято сберегаемые летчиками сафоновские традиции, и памятники отцу. Многие годы живет Игорь Борисович на улице имени Сафонова, в доме напротив того, в котором всей семьей они жили до войны, а родители — в первые ее годы. Каждый день видит он мемориальную доску на том доме и разбитый перед ним отцовский сквер. В этом городе, на этой же улице выросли дети Игоря Борисовича — третье поколение Сафоновых. -
Стараюсь уберечь имя отца от всего наносного. Хочу сказать одно: он был человеком, который любил Родину, свою землю, верил в строй, который защищал до конца. Он был страстным охотником и великолепно стрелял навскидку. Из того далекого детства память сохранила образ отца взвешивающего на аптекарских весах порох, собирающего ружье. Запомнилось, как он катал меня на велосипеде по тропинке. Смутно помню минуты расставания. Когда началась война, отец отправил нас с мамой к себе на родину в Тульскую область. Мама имела медицинское образование. Она окончила стоматологическое училище в Витебске. Кстати, с отцом они там и познакомились. После окончания военной школы пилотов в городе Каче он служил в Белорусском округе. Есть там такой городок Улла. По семейным легендам отец должен был ехать в Испанию, драться с франкистами. Плохих пилотов в Испанию не посылали. Но в последний момент было принято решение не посылать туда больше добровольцев. Затем отца перевели в состав ВВС ВМФ. Он был назначен командиром звена истребителей 72-го САП СФ. С первых дней он вступил в войну. Как известно, уже 24 июня, вечером, в воздушном бою, отец уничтожил вражеский самолет Не-111. Должен сказать, что по рассказам тех, кто с ним летал, в тактике ведения боя у отца было что-то от его охотничьих качеств. Еще до войны, выполняя учебные стрельбы по полотняному конусу, буксируемому другим самолетом, он, как правило, в несколько раз перекрывал нормативы стрельбы на "отлично". Как говорил один из ветеранов, который служил вместе с отцом, вероятнее всего в последнем бою его подвела техника. Не верить ему, нет оснований. Я перечитал немало исторической литературы, это помогло мне лучше узнать о майских событиях 1942 года. Это был очень трудный период для советских войск. Карельский фронт и Северный флот проводили наступательную операцию, а из английских портов в Мурманск и Архангельск шли союзнические караваны. По поводу проводки и мер обеспечения их безопасности со стороны СССР И.В. Сталин в течение мая 1942 года четырежды (!) обращался к У. Черчиллю. Авиация прикрывала суда с воздуха. Летчикам приходилось по несколько раз в день подниматься в небо. Для отца последний вылет был первым после перенесенной им операции аппендицита. На союзническом самолете, на котором вылетел отец, была одна особенность: подшипники были залиты серебреным сплавом. Видимо, они расплавились и заклинили. Отец уже ничего не смог сделать".
Таранцев Константин Петрович
После окончания Тбилисского Нахимовского училища поступил в ВВМУ подводного плавания. Проживал в Москве , умер в 2002 г. По доброму сохранились в памяти командир роты Шейхетов Борис Владимирович, офицеры-воспитатели Ченчик Николай Филиппович, Садков Борис Константинович. С ним поддерживал контакт К.Таранцев.
Таранцев Костя - светлый парень- Нас собирал в московской суете. Характер четкий, будто сточен камень. Остался верен он нахимовской мечте...
(Эпиграмма В.Ганича)
Тетрадзе Георгий Александрович
После Тбилисского нахимовского училища Георгий Александрович Тетрадзе закончил в 1956 году Балтийское ВВМУ.
Офицеры 62 Отдельного дивизиона сторожевых катеров на спардеке плавказармы, пришвартованной к отвесной скале в бухте Тихая. Слева направо: Бурков Борис, Белоусов, Петров Юрий Сергеевич, Гаврилов Вадим, Чеботенко Дмитрий, Зинченко Иван Петрович, Бессарабов Василий Фёдорович (замполит), Левин (дивизионный штурман), Плахотный Юрий Васильевич (командир дивизиона), Ламакин Николай Дмитриевич, Тетрадзе Георгий, Суслин Григорий (дивизионный минёр), Трошнев Николай, Харькин В.П., Агронский М.Д. Город Полярный 1961 г. -
ЗУБ ПОЛИТРАБОТНИКА. - СБОРНИК ВОСПОМИНАНИЙ ВЫПУСКНИКОВ БАЛТИЙСКОГО ВЫСШЕГО ВОЕННО-МОРСКОГО УЧИЛИЩА 1956 ГОДА. Калининград-Санкт-Петербург. 1956-2006 гг.
Командир СКА Жора Тетрадзе уселся на сидушку и ждал, когда радиометрист устранит неисправность, и радиолокатор заработает. Больше он не мог сделать ничего. Катер лежал в дрейфе, главные двигатели были остановлены. Зима, темнота, мороз около 20 градусов и совершенный штиль. Неизвестно откуда навалился туман. Парение от воды добавило плотности туману, и Георгий с трудом мог рассмотреть с мостика силуэт носовой пушки. Радиометрист доложил, что неисправность в одном из приборов в агрегатном отсеке и обещал по возможности быстро устранить неисправность. Как только погас экран выносного индикатора, Жора доложил о неисправности командиру поисково-ударной группы (ПУГ) и застопорил машины. Преследовать лодку в таком тумане с неработающим радиолокатором было невозможно. Три катера ПУГ продолжали поддерживать контакт, периодически атакуя ПЛ, и смещались к норду полигона, а СКА Жоры остался в южной части полигона и дрейфовал, подавая туманные сигналы.
Это была обычная противолодочная учебная задача, и замполит навязал Жоре на выход инструктора политотдела на «проветривание». С самого выхода и до сего момента Жора его не видел и, честно говоря, не скучал по этому поводу. Боевой листок выпускать некому, все заняты, для политинформации тоже время не подходящее. Жора скучал и одновременно отдыхал на мостике, краем уха слушая переговоры по УКВ из динамика на мостике. В основном, это были команды и доклады кораблей его ПУГа о контакте с лодкой, команды на наведение и атаку. Тем временем инструктор политотдела отоспался, вернее, его разбудило отсутствие гула от главных двигателей. Возможно, он решил, что уже «приехали», и по этой причине решил посмотреть, что делается наверху. С заспанной рожей, он вылез на мостик и спросил у Жоры: где мы и что случилось. Жора ему объяснил, что катера преследуют лодку, а у них поломка радиолокатора. Политработник потоптался на мостике, а переговоры на УКВ из динамика продолжаются, и тут он задал Жоре вопрос, который Жору ввел в ступор. «Ты же слышишь их, так почему не идешь на голос?» Стоит Жора и думает, что ответить, а в это время на мостик поднимается очередная смена, рулевой и сигнальщик, и, как положено, спрашивают у командира разрешение зайти на мостик. Жора, конечно, разрешил. А затем обратился с речью к политработнику. Сказал, что времени на объяснение ему основ физики и радиотехники у него сейчас, к сожалению, нет и, как должен был заметить политработник, на мостик корабля заходят только с разрешения командира, а без разрешения могут зайти только командир дивизиона и командир дивизии. В заключение своей речи он порекомендовал ему спуститься вниз и попросить у помощника корабельный устав. После прочтения этого бестселлера он согласен продолжить беседу на военно-морские темы. На ближайшее время эта стычка Жоры с руководящей и направляющей силой осталась без последствий, однако, года через два я встретил Жору в Чалм-Пушке на судоремонтном заводе. Он командовал торпедоловом, и стоял в СРЗ в ремонте. Замечу, что в те времена командовать торпедоловами доверяли подготовленным мичманам из сверхсрочников.
Титоренко Николай Никифорович
Титоренко Николай Никифорович, капитан 1 ранга запаса. Родился в 1935 году. В 1953-1957 гг. учился в Высшем военно-морском училище подводного плавания имени Ленинского комсомола (минно-торпедный факультет). Служил на Тихоокеанском флоте - от командира боевой части (БЧ-3) подводной лодки до начальника отдела штаба ТОФа (отвечающего за эксплуатацию торпедного оружия подводными лодками и надводными кораблями). Имеет почти 40-летний опыт эксплуатации торпедного оружия. В 1983 году уволился в запас. Имеет 16 наград. Высказал свою версию . Автор несколько книг, в том числе - "Личный враг Адольфа Гитлера", о А.И.Маринеско, за которую получил премию Союза журналистов России. В 2004 году Воронеже вышел его документальный роман «За тех, кто в море!» Это произведение является своеобразным ответом на некорректный выпад американских писателей Шерри Зонтаг и Кристофера Дрю в бестселлере «Блеф слепого» против Советского ВМФ в годы «холодной войны».
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. С вопросами и предложениями обращаться fregat@ post.com Максимов Валентин Владимирович
Непременной частью карманных богатств у многих, кроме белоснежного носового платка (обязательно в левом кармане), были бечевка для вязания морских узлов и стопка твердых, в половину игральной карты, картонок, изображавших .
Часто можно было видеть «спеца» где-нибудь у окна в коридоре, задумчиво и сосредоточенно бросавшим по одной картонке на подоконник и бормотавшим: «живете», «покой», «мыслёте» и т. п. Служили картонки и для иной цели: с их помощью изучали английский язык — язык, как известно, «морской». Я хорошо помню, что отношение к нему ребят было более чем уважительное, им занимались даже те, кто учился во взводах, изучавших, согласно распределению, немецкий. На одной стороне картонки писалось слово по-английски, на другой — по-русски. «Спец», таким образом, мог постоянно упражняться в переводе. Отношение к языку прививалось, безусловно, преподавателями. Одного из них — Леонида Александровича Блитштейна — я хорошо знал. Еще довольно молодой, он всегда был бодр, жизнерадостен, подтянут. Никто б не мог и подумать, что у него на руках были старенькие родители и смертельно больная сестра. Его редко можно было видеть без книги или журнала на английском языке. Устроившись прямо в классе на стуле в ожидании, когда взвод придет на урок, он погружался в чтение. Мне нравилось бывать на его уроках. И быть может, потому, что для меня недоступны были таинства английской речи (с четвертого класса я начал изучать немецкий), особенно рельефно выступали внешние признаки мастерства Леонида Александровича. Взвод все сорок пять минут на едином дыхании жил английским. Преподаватель поднимал с места одного, третьего, пятого... Сыпал вопросами, поправлял, сажал на место растерявшегося, чтобы в следующую минуту опять его поднять. Словарями он разрешал пользоваться только в самые безнадежные моменты. Когда напряжение достигало апогея, он опускал худые плечи, одергивал китель и давал классу расслабиться... В Ачинске, когда еще был жив отец, они подолгу спорили обо всем на свете, а однажды Леонид Александрович принес первую главу переведенного им с английского романа под названием «Гербовый щит». Прочел, началось обсуждение, прерванное радио,— передавали очередную сводку ; затем вновь взялись за «Гербовый щит»; потом отец читал свои записки о путешествии школы из Ачинска в село Большой Улуй...
Теперь, вспоминая те далекие годы, я не перестаю удивляться жизнелюбию этих людей. Суровая действительность не сломила их, не заставила сделаться хлюпиками или раздраженными пессимистами. Отец, например, хлебнул по горло беспризорного бытия и всерьез подорвал здоровье, едва дотянув до тридцати пяти. Но я никогда не видел его раздраженным, угрюмым, ворчавшим. ...Запомнился мне Блитштейн еще в спектакле по рассказу А.П.Чехова «Хирургия», где он выступал в роли фельдшера. Смешные сцены он разыгрывал с преподавателем математики Владимиром Николаевичем Заозерским. Тот был почему-то не очень доволен партнером, ворчал, но для учащихся и всех зрителей игра обоих была прямо-таки откровением. Леонид Александрович выходил на сцену ленивой походкой, покашливал; подбросив сзади грязный халат, садился на стул и разворачивал газету (однажды ею оказался «Красный флот», повернутый к зрителям заголовком; это ужасно развеселило зал). Говорил он необычно медленно и гугниво, отклячивая губы и поплевывая на козью ножку, которой собирался лезть в рот Вонмингласову — Владимиру Николаевичу. Проделывал он все это уморительно. ...Владимир Николаевич Заозерский, помнится, потряс мое мальчишеское воображение тем, что во время первой мировой войны служил в старой армии. Он первым показал мне, как определять расстояние до цели, манипулируя спичечным коробком, как отыскивать страны света при помощи ручных часов. «Точнее, точнее!» — учил он меня, когда я крутил в руках его часы, наводя часовую стрелку по направлению к солнцу.
Вообще точность была, очевидно, стержнем его натуры, жизненных правил, профессии — математиком он был, что называется, первостатейным. Во всяком случае, по отзывам учеников. Строевиком же не ахти каким. Однако во время его дежурства никто и никуда не опаздывал — жили строго по расписанию. Поглядывая на часы, он поднимал руку, чтобы, как махнет, я — дежурный сигнальщик — трубил или перерыв, или «Бери ложку, бери бак...», или общее построение... Что же касается собственно строевиков, то есть командиров батальона (именно под таким названием числилась вся школа) и рот, то всех их отличал подлинный профессионализм. Может показаться смешным, но командир роты лейтенант запаса Ю.Р.Похвалла долгие годы крепко ассоциировался у меня с командиром «Зари» Берсеневым из лавреневского «Разлома». (Кстати, в этой пьесе, поставленной в Ачинске, роль командира крейсера исполнял именно он.) Высокий, стройный, слегка насмешливые, строгие, холодноватые глаза, аккуратные прямые височки, отутюженный китель — все это выдавало в Похвалле старого кадрового командира. Как знать, может, именно такими были в свое время адмиралы и (в прошлом сослуживец и товарищ боцмана Ф.Ф.Цисевича; однажды, еще до войны, он приезжал в спецшколу именно к нашему боцману!).
Главным в педагогической деятельности Ю.Р.Похваллы оставалась строевая подготовка (в 1932 году он окончил курсы командиров запаса флота). Это была не «игра в солдатики», а хорошо продуманная система воспитания военного человека. Позднее я вычитал у А.С.Макаренко, что строевой шаг, разбивка на подразделения, вообще военный дух очень благотворно влияют на подростков, отливаясь со временем в твердую привычку чувствовать плечо товарища, не разбрасываться в действиях и поступках, ощущать себя «единой силы частицей». И дело не в том, что ты виртуозно «тянешь носок» или выполняешь элементы поворотов «направо» — «налево», а в том, что твоя воля, устремленность, цель накрепко увязываются с волей, устремленностью и целью стоящего возле тебя товарища. Такое в конце-то концов приносит и малые, и великие победы... Именно такой «увязки» и добивался Похвалла. Мне пришлось не единожды наблюдать, с какой четкостью и даже артистизмом проводились им вечерние поверки, разводы караулов. Деловитость в сочетании с некоторой, я бы сказал, парадностью вызывала мои безудержные мальчишеские восторги. Да и не только мои... На всю жизнь запомнился первый «выход» школы в Куйбышеве. От вокзала она двумя ротами двинулась по улице Льва Толстого, на которой предстояло ей прожить около двух лет. Выстроенные по ранжиру, в наутюженных синих «фланелевках», в бескозырках с золотыми надписями, «спецы» выглядели солидной воинской силой. А когда где-то на середине улицы вторая рота (впереди ее мерно и изящно печатал шаг Похвалла) вдруг сдержанно, но энергично запела: — прохожие останавливались и долго провожали взглядами наш строй.
В несколько ином ключе я бы рассказал о лейтенанте запаса Тимаеве. Если Похвалла был выразителем строевой, так сказать, культуры, то Тимаев иллюстрировал собой и своими делами то, что испокон веков называется техническим обслуживанием оружия и механизмов корабля. Парадности здесь нет никакой. Тут трудно постижимые тонкости и хитрости, требующие сноровки, сообразительности, опыта, наконец. Опытом и делился со «спецами» Тимаев. Сам он, низенький, с добродушным лицом, ходил как-то «уточкой», переваливаясь с боку на бок, руки его вечно были в масле, при встрече он приветливо улыбался, дотрагивался до козырька старенькой фуражки, обязательно справлялся, как идут дела, приглашал, случалось, посмотреть новую матчасть, которую недавно получила школа. Был у него и определенный круг ребят — доки по части морского дела. В нашем взводе один из «тимаевцев» — Витя Рогов знал, например, все корабли Черноморского флота. Когда нам впервые довелось смотреть документальный фильм об обороне Севастополя (он только что вышел на экран), Витя потихоньку комментировал: «Это вот линкор «Парижская коммуна»!.. А это — «Красный Кавказ»...» Были у Тимаева и свои гребцы, и яхтсмены, и даже мотористы. На Поляне Фрунзе, на бонах возле крутого берега Волги, он «держал флаг», под которым были наши шлюпки и катера. Волга, конечно, не море, но романтики и здесь хватало. Трудно переоценить то чувство, с каким в первый раз подчиняешься команде Тимаева, сидящего «на румпеле» и густым своим баритоном тянущего: «Раз-два-а-а-а... Три!..» Но душой морского дела был все же боцман Ф.Ф.Цисевич. О нем у меня впечатления скорее «книжные», чем почерпнутые, так сказать, из жизни. Почему-то, когда читаешь Станюковича и когда перед тобой встает боцман с какого-нибудь клипера «Ястреб», то в памяти возникает крепкая массивная фигура, передвигающаяся вразвалочку, с чуть растопыренными могучими руками. Чисто выбритые щеки, извилина тугих губ и строгий взгляд из-под мохнатых бровей. Не хватало разве что оловянной серьги в ухе.
В своей «баталерке» Цисевич жил отшельником, вечно что-то мастерил, связывал, чистил. Но когда выходил на занятия, становился строг и даже чуть свиреп. Преподавал он «семафор». Стоял в коридоре на одном конце, а на другом замирал от страха испытуемый. Как-то раз боцман довольно медленно просемафорил слово «маскировка». Подсказывающий за его спиной показал на окно, на котором висели маскировочные шторы (шел второй год войны). «Окно!» — расшифровал неудачливый ученик. Тогда боцман, зажав в ладони флажки, пошел на него, от нетерпения дергая плечами: терпеть он не мог бездельников и лодырей, особенно тогда, когда дело касалось флотских премудростей. Помнится, на шлюпке он стал экзаменовать одного ученика по конструкции весла. «Что это?» — показывает на веретено. «Цевье!» — не моргнув глазом, ответил тот. Что-то прорычав, боцман выразительно потянулся за багром, а ученик от греха подальше выпрыгнул за борт. В общении вне службы Цисевич любил поговорить, был очень смешлив... В военно-морской спецшколе я, пожалуй, единственный раз в жизни видел такое трепетное и очень серьезное отношение ребят к учебе, причем не только к урокам, но и к самоподготовке. Это был стиль жизни спецшколы. Разумеется, не всякому все давалось легко, но в среде «спецов» очень мало было таких, кто пренебрежительно относился к делу. И когда, скажем, преподаватель истории С.М.Шпигельглас произносил в адрес нерадивого знаменитый свой «афоризм»: «Ты, парень, понимаешь, ничего не понимаешь!» — тому было стыдно не столько перед учителем, сколько перед товарищами. И это — готов поклясться! — не мой досужий вымысел. В памяти и сейчас встают образы тогдашних ребят, к которым я питал глубокое мальчишеское уважение именно за то, что были они для меня образцом в учебе. Миша Краюшкин — математик и гимнаст, Юра Мессойлиди — наш помкомвзвода, Олег Козлов — старшина второй роты, Юра Кузнецов, которому я старался подражать, Борис Черных, Лева Денисов, Юра Катаев... Всех не перечислить.
Юрий Алексеевич Кузнецов, вице-адмирал, первый командующий 11-й флотилией атомных подводных лодок Северного флота.
Была и еще одна сторона жизни спецшколы, которую вряд ли уложишь в рамки педагогики, но которая, безусловно, играла немалую роль в воспитании. Я говорю о песнях. Это была своего рода стихия, мало кем управляемая, но сыгравшая, как кажется, благотворную роль. Я и сейчас ловлю себя на том, что иногда напеваю про себя что-нибудь из «спецовского» репертуара. Разные были песни. Вот, например, строевые. Знаменитая или «Солнце опустилось за кормою, пропадали отблески зари, вместе с изумрудною волною уходили в море корабли...». Не всегда «героические», но под шаг они годились. Часто вечером над морозным Ачинском слышалось, как «спецы» идут из столовой в «кубрики» и над крышами далеко разносится: В «кубриках» вечерами под баян пели хором (и я, конечно, подгонял свой дискант под баритоны ребят) известную всем «Горит свеча дрожащим светом, матросы все по койкам спят...». Вообще многие из песен — как я понимаю сейчас — имели свою историческую основу, хотя до широкой публики так и не дошли, считались, вероятно, не слишком художественными. Вот, к примеру, песня «Холодный норд-ост пробивался сурово...». Строчки из нее: «И вот, распрямив богатырские груди, два друга спускаются в трюм...» и «бесстрашные руки открыли кингстоны и хлынула в трюмы вода...» — это, в сущности, пересказ истории гибели «Стерегущего» во время русско-японской войны. Откуда пришли в спецшколу эти произведения? Не знаю. Быть может, от отцов и старших братьев. Для «спецов» они были чем-то личным, удивительно задушевным и пелись без аранжировок и постановок голоса, просто так. И ведь здорово получалось! Этот момент в жизни спецшколы мало пригоден для того, чтобы выводить из него педагогические постулаты, но я убежден: песни в 1-й морской способствовали тому, что в ребячьих душах закладывались благие понятия дружбы, товарищества, любви к морскому делу, патриотизма, наконец.
(ссылки для скачивания)
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус.
Но прекрасно развивали физически и общественные работы на 1 курсе.
На ремонте училища. Витя Рудаков и Леша Наумов (Архив А.П.Наумова, ЛНУ, выпуск 1949 года).
В вагоне (Архив А.П.Наумова, ЛНУ, выпуск 1949 года)
Мы на грузовой площадке Витебского вокзала разгружаем картофель для училища. За за рулем машины ЗИС-5 я только для съемки.
Организовали в сторожке варку картошки... Это ведь 1949 год, в стране еще так себе, концы с концами... (Архив А.П.Наумова, ЛНУ, выпуск 1949 года)
Толик Поздникин подходит к снаряду, у рояля Кирилл Молоканов. (Архив А.П.Наумова, ЛНУ, выпуск 1949 года)
После второго курса училища мы были на практике на МКЛ (малых канонерских лодках).
Толя Поздникин вступил в командование катером, сзади с мегафоном вахтенный офицер. Шар до места, то есть машины застопорены. Меня и запечатлел наш фотограф Леша Наумов. 1951 год.
В 1953 году осенью училище закончено, мы молодые интересные лейтенанты! В конце Государственных экзаменов нам предложили выбрать новую для нас профессию подводника. Для этого сразу после экзаменов и отпуска для желающих были организованы полугодовые курсы офицеров подводного плавания при училище Фрунзе. Я выразил согласие и начал учиться на курсах. Продолжение «сладкого» времени. Мы в родном Питере, мы молодые офицеры. Это совсем другое, чем быть в городе курсантом. Это другие возможности, другая жизнь. Нам повезло, но ненадолго. Курсы закончены, экзамены сданы и на флот. Я получил назначение командиром минно-торпедной группы на новую тогда лодку проекта 613 в г. Полярный. Из Питера – в Полярный – в захудалый северный город, хоть и в военно-морскую базу флота. Не с чем сравнивать!! Но служба есть служба! Жизнь в офицерской общаге или в каюте на плавбазе.
Вахтенный офицер лейтенант Поздникин А., в зимней шапке и тулупе, на мостике своей подводной лодки в море, СФ. Как и все подводники слегка небрит, зато еще не замерз! 1954 год.
Спорт на флоте не был забыт, я ходил в спортзал дома офицеров флота, но служба у молодого лейтенанта занимала практически все время. В 1955 году лодка начала готовиться к переходу Северным морским путем на Камчатку. Для лодок проекта 613 среднего класса это был очень сложный переход. Хотя первые переходы ПЛ «С» были совершены еще во время войны. Мы удачно совершили поход! Это была необычайно большая школа для подводников!
Старший лейтенант А.Поздникин на плавбазе на Камчатке. 1956 год.
На Камчатке служба моя продолжалась, я стал командиром БЧ-II-III. В 1958 году я был назначен помощником командира на крейсерскую лодку проекта 611. В 1960 году в порядке ротации меня перевели на Черноморский флот. Мечта каждого офицера! Я получил назначение старшего помощника командира на ПЛ 633 проекта, но долго плавать мне не пришлось. В 1962 году у меня начались проблемы с кровеносными сосудами и сердцем, обнаружилось начало ишемической болезни сердца. Врачи сказали, что это наследственное, и если бы я не занимался спортом, то симптомы проявились бы значительно раньше. В том же году по состоянию здоровья меня списали из плавсостава и перевели на берег на должность старшего офицера на минно-торпедный полигон в г. Феодосию. Карьера корабельного офицера, о которой мы только и мечтали в нахимовском училище, не удалась – я не стал ни командиром лодки, ни начальником штаба или командиром соединения лодок. Надо было искать другой путь для карьеры. Я решил начинать готовиться к поступлению в Военно-Морскую Академию. На это у меня ушло около двух лет. В 1964 году я успешно сдал экзамены и поступил в академию. Закончил её в 1967 году по специальности «Боевые космические средства флота» и был назначен в г. Москву старшим офицером оперативного управления Главного штаба ВМФ. В 1972 году меня перевели в Генеральный штаб ВС на должность старшего офицера отдела III управления вооружения и военной техники. Итак, моя карьера пошла совсем по другому пути – флотский офицер на берегу! В 1978 году я был на встрече выпускников училища Фрунзе 1953 года. Наконец, я увидел своих дорогих друзей. Для меня это был большой стресс увидеть постаревших ребят, узнать, что многих уже нет. Праздновали юбилей в училище Фрунзе. Мы прошли по учебному корпусу, по традиционным фрунзовским местам: компасному залу, картинной галереи. Побывали в артиллерийских лабораториях и кабинетах. Завершили встречу бывших выпускников в ресторане гостиницы Пулковская. Фотографий встречи я не нашел, но впечатления остались на всю оставшуюся жизнь. В 1983 году в соответствии с законом о воинский службе, я был уволен в запас в звании капитана 1 ранга. Начался третий этап жизни офицера – жизнь и работа на гражданке. Здоровье пока позволяло работать, и я стал работать на заводе пишущих машинок в г. Москва на должности зам. начальника ОТК завода, а затем начальника штаба гражданской обороны предприятия. Работал до 1992 года, пока мы с супругой не решили переехать жить за город. Выбрали поселок Старобеево Химкинского района Московской области. Все было хорошо, но в 1998 году у меня случился инфаркт. Но жизнь еще не кончена. У меня двое детей – сын и дочь и уже четверо внуков. Я счастлив, что прожил такую интересную жизнь!
Вот такой я сегодня. Воспитанник ЛНВМУ, капитан 1 ранга в отставке Поздникин Анатолий Васильевич в 2007 году.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус.
Зная о моих неуспехах в истории и боясь, что мой дурной пример повлияет на других воспитанников, классный руководитель преподаватель физики Михаил Иванович Евдокимов вызвал меня к доске и сказал: «Сообщаю, что вы у нас первый кандидат на отчисление из спецшколы. Ну что ж — посмотрим, как говорят, что вы в физике знаете...» И подобно историку начал гонять меня по всему курсу физики. Но тут я чувствовал себя гораздо увереннее: физику я знал и любил, много читал и учебников, и популярной литературы, особенно интересовался практической стороной вопроса, т. е. всевозможными опытами.
Урок физики проводит М.И.Евдокимов
Экскурсы в разные области физики оказались для меня более удачными, чем экскурсы в историю. Евдокимов слушал, удовлетворенно кивая головой, и, наконец, остановив, сказал: «Что ж, физику, как говорят, вы знаете». После физики был у нас урок немецкого. Мальчишка скромный, со скромными к тому же познаниями в иностранном языке, я на этих уроках, естественно, не высовывался и руку не тянул. Потому остался без единой оценки и не мог предположить, чем закончится для меня четверть. Преподавательница немецкого (ее имя и отчество, к сожалению, стерлись из памяти), очень уравновешенная, благожелательная, весьма привлекательная внешне и, судя по всему, добрая женщина, войдя в класс, сразу же раскрыла журнал. — Кончается четверть,— в раздумье сказала она,— посмотрим, как у нас дела с оценками... Ведя пальчиком по фамилиям в журнале, она остановилась на моей и с ноткой растерянности произнесла: «Демьянов, как же так получилось — за всю четверть ни одной оценки?» Я встал и подтвердил, что так оно и есть. Она, конечно же, вызвала меня к доске и предложила читать очередной параграф. Я без запинки прочитал тщательно выученный параграф и неплохо перевел на русский язык. Ответил и на вопросы по словам, впервые использованным в тексте. Преподавательница была удовлетворена, но оставалась в затруднении. — Что же вам поставить? — раздумывала она. — Сразу за всю четверть поставить «отлично» не могу: ведь это единственная оценка...
Раздумье педагога вдруг прервал чей-то возглас: «Он у нас ! Ставьте «пять»!» Класс зашумел и подхватил реплику: «Он у нас отличник, отличник по всем предметам, ставьте «отлично»!» Не чувствуя подвоха, доверчивая женщина еще немного подумала и спросила: — Какой урок у вас завтра в три часа? — Физика,— ответил я. —- Ну вот и хорошо. Попросите Евдокимова, он же ваш классный руководитель, отпустить вас с урока и приходите ко мне в третий класс, это рядом. Тогда я еще раз вас спрошу и поставлю оценку за четверть. Окрыленный тем, что ребята хотя и в шутку, но поддержали меня, я пришел на следующий день к «немке» на урок и с блеском прочитал заданный мне текст (он оказался тем же самым!) и получил «отлично», причем за целую четверть. Сначала, мучимый угрызениями совести, с ощущением вины за несправедливо полученную оценку, а потом и с неожиданным для самого себя интересом, я вгрызался в немецкий язык, читал и заучивал не только слова, но и целые словосочетания, немецкие идиоматические выражения, пословицы, изучал в поезде брошюрки «Шритт фюр шритт» («Шаг за шагом»), а на преподавательницу смотрел влюбленными глазами. Да она и была достойна этого. За короткий срок я так преуспел в языке, что потом, уже в инженерном училище, мне на уроке немецкого было нечего делать: я свободно читал незнакомые, довольно сложные общественно-политические и научно-технические тексты.
Вот такой был случай. Преподавательница немецкого языка вселила в пятнадцатилетнего мальчишку и не позволила развиться в нем тому, что ныне называется комплексом неполноценности. Главное — поддержать в критический момент. И эту поддержку я чувствовал и со стороны классного руководителя, и со стороны моих товарищей по учебе. Что же касается преподавательницы немецкого, то успехи мои, да, наверное, и других ребят, я назвал бы триумфом не педагогического ее мастерства, которое, конечно же, было, а триумфом ее доброты.
П.Седов. В ДРУЖНОЙ НАШЕЙ СЕМЬЕ
(Парис Всеволодович Седов — сын Всеволода Андреевича Седова, преподавателя русского языка и литературы спецшколы. После смерти в Ачинске В.А.Седова коллектив школы единогласно решил считать 12-летнего Париса своим воспитанником, что и было соответствующим образом оформлено. П.В.Седов оставался воспитанником нашей спецшколы до ее ликвидации.)
Мне выпала необычная роль наблюдателя отличного сообщества, именуемого 1-й Московской военно-морской спецшколой (позднее я стал ее воспитанником). Я мог видеть жизнь этого интереснейшего коллектива и с точки зрения ученика, и с совершенно иной позиции. Я был вхож в коллектив учащихся в такой же мере, в какой часто оказывался в среде преподавателей. Не один десяток лет проработав учителем, теперь я прекрасно понимаю: прочностью своей коллектив спецшколы целиком был обязан командному составу и преподавателям. Людям, разумеется, разным, но объединенным одной идеей: все силы и способности отдать воспитанникам. Методы воспитания были у них различными, каждый шел своим путем, видя впереди благородную цель. Шел, невзирая на болезни, лишения, голод, без патетики, без громких слов.
Ачинск (послевоенный), куда переехала спецшкола из Большого Улуя. Вид на театр со стороны улицы Ленина
Слово «микроклимат» тогда еще не употреблялось. Но я хорошо помню ту нравственную атмосферу, которая царила в школе. В отношениях между учителями и учащимися начисто отсутствовали назидательность и педантизм. Помню, как ученики частенько бывали у нас дома, в Ачинске, навещали больного отца, наперебой выкладывали ему новости, рассказывали смешные случаи, всячески отвлекая от мрачных мыслей, как он в свою очередь иногда выговаривал кому-либо за не очень-то благовидный поступок, подбадривал того, кто долгое время ничего не знал об ушедшем на фронт отце или брате. Дорого бы я дал за то, чтобы побывать на уроках, которые вел мой отец, словесник, что называется, милостью божьей. Об этих уроках — увы! — я знаю понаслышке, в основном от бывших учеников. Говорят, он умел зачаровывать класс беседой, остро ставил проблемы, вызывал на раздумья, спор, несогласия. Ученики чувствовали себя на его уроках полноправными и даже, как ни странно, знающими собеседниками. Что же касается того, что ныне именуют внеклассной работой, то — это уже на моей памяти — он устраивал великолепные литературные вечера, спектакли, ходил с учениками по разным маршрутам. Например, в одно лето проделал поход «, останавливаясь на всех «радищевских» станциях, был в летних лагерях, куда брал и меня с собой.
Помнится, он организовал в своем взводе выпуск еженедельной газеты «Полундра» — нечто вроде сатирического листка с рисунками, стихами, ребусами. Будучи уже безнадежно больным, он много читал. В нашем доме, как я уже говорил, бывали часто его ученики. Их поименно знали и я, и моя мама — Елена Ивановна (она работала у нас в школе библиотекарем). Мы составляли что-то вроде его домашней аудитории, в которой он чувствовал себя все тем же ненасытным учителем... В самой школе ни один вечер не обходился без участия в нем преподавателей. Это были не запланированные и отрепетированные «мероприятия», а живое, со щедрым юмором, общение. Как-то пришлось наблюдать за преподавателем биологии К.Д.Синявским. Он чуть не притопывал ногой, заставляя одного из «спецов» немедленно пригласить на танец девушку. Стоя потом у стены, сложив узловатые руки на животе, сквозь очки «торпедировал» эту пару, пошедшую в душещипательном танго, подбадривающими взглядами. «Торпедировал» он взглядами, не всегда подбадривающими, когда кто-то из нерадивых приходил к нему, чтобы пересдать неудавшийся днем ответ. Синявский сидел за столом, упершись подбородком в кулаки, и будто бы не слушал, что лепечет отвечающий. А потом, встряхнувшись, коротко произносил: «Добро» и макал перо в чернильницу, чтобы исправить в журнале «плохо» на «хорошо», усмехаясь от того, что за его спиной «исправившийся» корчил радостные гримасы. Удивительно добрые отношения сложились у меня с ребятами из взвода Самуила Лазаревича Паперного (как воспитанник, я был причислен к этому взводу). И тогда уже пожилой, он, конечно, крепко уставал. Довольно часто, придя в «кубрик», вначале бодро приседал на какую-нибудь ближнюю койку, но через минуту «сомлевал». Все затихали, кто-то осторожно подкладывал командиру под голову подушку, накидывал на него шинель. В «кубрике», где размещался его взвод, стоял бильярд. В минуты, когда Самуил Лазаревич спал, играли тихо, неслышно ступая по полу. Как-то двое игроков, изображая рыночных торговок, повели смешной диалог с частыми вставками: «Ох, не говори, милая», «Намедни я в баньке парилась, так...», «И-и-и, подруженька, страшнее смерти ничего и нет...» и т. п. Изображали они экспромтом и прямо-таки талантливо, отчего все зажимали рты, чтобы не расхохотаться во весь голос. Закончился диалог тем, что одна из «торговок», войдя в раж, для полноты впечатления, произнесла крепкое словцо. Взоры всех обратились на спавшего Паперного, который, оказывается, давно уже не спал, а беззвучно смеялся, вытирая выступившие слезы.
— Тарасов,— спросил он,— вам не кажется, что вы слегка переиграли? Вульгаризмы речи не украшают. Все замерли, но потом облегченно вздохнули, когда в ответ на извинения Вити Тарасова Паперный махнул рукой: мол, мы друг друга поняли. И надо же было случиться, что кто-то завел речь о «Морской душе» Леонида Соболева, книге, читаемой в школе до дыр. Есть в этом сборнике рассказ о том, как некий комиссар решил отучить боцмана от дурной привычки через каждое слово пускать «фиоритуры». Предложено было пари: если боцман переругает комиссара, то за ним остается право выражаться по-прежнему, но если проиграет, то будет молчать до скончания века и ни одного лихого словечка не выпустит. Победил комиссар. — Вот видите, Самуил Лазаревич, иногда ругаться в воспитательных целях полезно. — Глупости! — мгновенно вскипел командир.— И не говорите мне об этом безобразии! Совестно! Когда это было-то! В самом начале революции!.. В своих убеждениях он был прям и непоколебим. На уроках он умел удивительно входить в тот или иной литературный образ. Очень хорошо помню, как он изображал Манилова: масляно улыбался, сложив шалашиком руки, шел по проходу между партами, елейно выговаривая: «...следить какую-нибудь этакую науку, чтобы этак расшевелило душу, дало бы, так сказать, паренье этакое...»
Много позже, когда я сам давал, выражаясь по-учительски, , я всегда вспоминал слабый голосок Паперного, его полную фигуру, втиснутую в синий китель с блестящими пуговицами с якорями, а главное, поразительное его умение вносить в души — по капле, по росинке, но методически и скрупулезно — любовь к литературе, к искусству вообще. Казалось, он все воспринимал так, будто это «все» касалось его лично. Он, например, очень ревниво относился к тому, что я в данный момент читаю. Морщился, как от зубной боли, увидев у меня «Войну и мир», мгновенно вскипал и раздраженно отчитывал: «Рано, слишком рано!» Зато по поводу «Приключений Гекльберри Финна» спрашивал: «Ведь правда Гек интересней Тома Сойера? Том — сорванец, а Гек — это уже философ!..» Морскую спецшколу мне есть с чем сравнивать: позже, уже после войны, я учился в школе ВВС, где об авиации представления мы получали в самом, так сказать, усеченном виде. По-другому обстояло дело в морской. Во всяком случае, даже я, будучи намного моложе воспитанников, легко освоил «семафор», умел по всем правилам владеть веслом на «шестерке», получил азы в управлении яхтой, знал сигнальные флаги. В этой связи не могу не вспомнить, как много лет спустя, в университете на филологическом, я поразил воображение коллег тем, что мгновенно заучил названия букв старославянского письма: аз, буки, веди и т. д. Не знали сокурсники, что эти буквы вросли в сознание еще в детском возрасте. Умел я с закрытыми глазами разобрать и собрать затвор «трехлинейной» винтовки, что, пожалуй, и сейчас смог бы продемонстрировать. Преуспел я и в том, что довольно бойко разбирал и собирал замок пулемета «максим», попадал не «в молоко», а «в яблочко» из винтовки ТОЗ-8. И если все это я усвоил в добровольном порядке, то «спецы» обучались этому систематически, планово и глубоко. Морская стихия, привнесенная в жизнь школы ее командирами, с ее спецификой, традициями, захватывала всех поголовно, превращала будничную и в общем-то далеко не легкую жизнь ребят, оторванных от дома, переносивших голод и лишения, в романтику. Даже прозаическое мытье полов шваброй выглядело в их глазах не менее значительно, чем драяние палубы на корабле.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус.
