Видеодневник инноваций
Подлодки Корабли Карта присутствия ВМФ Рейтинг ВМФ России и США Военная ипотека условия
Баннер
Новый учебно-тренировочный самолет

Новый учебно-тренировочный самолет, похожий на Як-3

Поиск на сайте

Вскормлённые с копья - Сообщения за март 2013 года

«Хихоньки-хахоньки от ВМФ для моряков. Что видел сам или знаю со слов друзей или очевидцев». Ю.Петров. 2004-2009 гг. Часть 64.

Картинка из Чистополя.

В то время приобрести легковую машину было не так просто. Машины продавались только нужным или приближённым к власти людям.
В частном секторе города Чистополя жил в своём доме человек. Был он известен в городе своими золотыми руками и основательностью поступков и мышления. Как говорят, «уважаемый человек». Дом его был построен в незапамятные времена, с большим двором и каретным сараем. В отличие от папы, сыночек был многоречив, суетлив и не собран. И захотелось сыночку машину. Папа возражал, но мама и сыновья любовь сделали своё дело, и папа, поклонившись кому надо, получил разрешение на покупку машины.
Знакомый пригнал с базы новенькую машину, поставил во дворе и ушёл домой. Начался ритуал осмотра и помывки авто, собрались друзья-товарищи сына на обмывание покупки. Машина вымыта, блестит. Сыночек садится за руль, чтобы завести машину в гараж. Кто-то из приятелей предлагает свои услуги, но владелец машины отказывается. Я сам.
Давит на газ и, влетев в каретный сарай, вываливает передним бампером и радиатором заднюю стенку. Врубает задний ход и, описав дугу по двору, упирается задним бампером в дерево. Всё это, стоя на крыльце, наблюдает папа и рядом с ним друзья-приятели сыночка. Тут нервы папы не выдерживают, и он произносит крылатую фразу, которая на следующий день стала известна всему городу: «НАДОЛГО ЛИ ДУРАКУ СТЕКЛЯННЫЙ ХЕР».



Быстрый засол.

Офицер службы мореплавания перебрался с борта СЧС на МРТК утром уже в районе промысла. Около Ялты неплохо ловился шпрот, и с десяток сейнеров выскребали тралами прибрежный шельф. МРТК сразу пошёл в точку начала траления и команда начала ставить трал.
Люди двигались неуверенно, всё как в кино при замедленной съёмке. Капитан МРТК производил впечатление человека мучимого жестоким похмельем. Такое у рыбаков иногда бывает, когда они на берегу перед отходом отводят душу. По этой гипотезе, офицер службы мореплавания спросил капитана, когда они брали отход. Выяснилось что МРТК уже неделю как в районе промысла. Капитан понял, чем вызван вопрос и рассказал, что вчера в первом трале был прилов «керченской» селёдки. Кок быстренько её засолил, и в обед вся команда отведала этого деликатеса. Уже в 14 часов пришлось стать на якорь, так как работать уже никто не мог. До самого утра в гальюн была очередь, и пришлось использовать в качестве гальюна оба якорных клюза.

Сцена на причале.



К причалу рыбоконсервного завода подошёл средний черноморский сейнер или СЧС с полным трюмом хамсы. Как и положено в этом случае, осмотреть рыбу пришли представители завода в лице начальников производства и ОТК. Начальником производства была дама, ростом около двух метров, вполне спортивной комплекции, весом около 90 килограмм.
В команде СЧС был мужичёк, как говорится, метр с шапкой, с претензиями на записного юмориста. Рыбаки, на причале, готовят оборудование для выгрузки рыбы, а зубоскал их пытается развлечь, отпускает в адрес солидной дамы плоские шутки на сальные темы. Закончив свою работу, представители завода сходят с судна и когда проходят мимо рыбаков, остряк говорит, что он мечтает о свидании с такой женщиной. Дама останавливается, смотрит на остряка, и происходит такой диалог: «Через 30 минут жду тебя в своём кабинете, только обязательно вымойся и надень галстук».
– «А галстук зачем?»
– «Когда утонешь, я тебя за галстук вытащу!»

«В морях твои дороги». И.Г.Всеволожский. КУРСАНТЫ. ФЛОТСКОЕ ВОСПИТАНИЕ. Часть 9.



— На днях, — продолжал Глухов, — был получен ответ.
— Зачитайте, Рындин, — Глухов протянул мне письмо.
Бубенцов узнал почерк матери. У него начали дрожать губы. Вытаращив глаза, он смотрел мне в рот. Я прочел:
— «Дорогие мои... Я получила ваше откровенное комсомольское письмо... Сижу я и думаю: какова будет дальнейшая судьба моего сына? Думает ли Аркадий о своем достоинстве советского юноши? Всего семь-восемь месяцев тому назад он мечтал о военно-морском училище. У него достаточно ума и знаний, чтобы хорошо учиться, но не хватает, видимо, одного: силы воли, чтобы отбросить все лишнее, мешающее занятиям. Как можно нарушать воинскую дисциплину? Думает ли мой сын, который так близок мне, но возбуждает сейчас во мне только чувство негодования, о том, что он делает? Отец Аркадия погиб во время Отечественной войны. Я требую от своего сына, как мать, как человек, отдавший все, чтобы вырастить его, но, к сожалению, не воспитавший его как следует, чтобы он подтянулся...
И через ваше посредство я обращаюсь к сыну и говорю: «Аркадий, опомнись!»
До чего докатился ты, Бубенцов! «Письмо мое прошу сделать гласным».
— Вы можете сесть и подумать, — сказал ему Глухов.
Теперь настала очередь Лузгина.
— Лузгин! — вызвал его Вершинин.
Платон подошел к столу.



— Ваш отец прислал нам написанное вами письмо. Он нашел его дома, у вас на столе. Вот оно. «Петрусь! Наконец, получил финансы. Приду к тебе. Жди. Настроение поганое — надо напиться». Напиться! Эх, Лузгин, Лузгин! Кто такой этот Петрусь?
Платон глупо заулыбался.
— По-моему, в том, что я вам сказал, ничего нет смешного. Всех нас интересует, с кем курсант дружит за стенами училища. Кто ваш друг?
— Один техник.
— Техник?
— Радиотехник.
— Ваш старый знакомый?
— Нет.
— Где же вы с ним познакомились?
— В трамвае.
— Весьма подходящее для курсанта знакомство: в трамвае. Вы выполнили свое обещание: напились и опоздали в училище с берега. Вы были вместе с Бубенцовым?
— Да. С Бубенцовым.
— И у этого же Петруся вы были и в другой раз, когда вас не оказалось на вечерней поверке?
— Нет... то есть так точно, у этого...



— Скажите, вы задумывались когда-либо над тем, что, плохо занимаясь, пьянствуя, опаздывая с берега и совершая самовольные отлучки, вы являетесь для училища балластом? Вы отлично знаете, как много достойных юношей стремится к морской службе. Училище может удовлетворить лишь третью часть заявлений. Вас приняли потому, что вы нахимовец, и надеялись, что вы будете для других примером. Хороший пример, нечего сказать! Вы пренебрегаете традициями училища, предпочитаете общество какого-то подозрительного Петруся коллективу ваших товарищей. Вы занимаете чужое место, Лузгин! На вашем месте сидел бы не нерадивый и распущенный человек, а курсант, стремящийся быть настоящим моряком. Ваши товарищи-комсомольцы с вами беседовали?
— Да.
— И не раз?
— Не раз...
— Вы какие-нибудь выводы сделали?
Платон только плечами пожал, вот уж поистине «маячная башня»!
Тогда взял слово капитан первого ранга Рукавишников:
— Нет среди нас человека, который не уважал бы Вадима Платоновича Лузгина. Флот им гордится за его подвиги. Мы никому не позволим позорить его доброе имя. Ваш отец воевал за то, чтобы вы не стали ничьим рабом — ни немецким, ни американским. Понимаете ли вы это?
Ну, где уж ему понять! Он встрепенулся только тогда, когда Вершинин вдруг приказал:
— Пригласите капитана первого ранга Лузгина.



Тут Платон стремительно подался к столу: не надо, не зовите отца! Но уже было поздно. Обе половинки тяжелой двери широко распахнулись. Медленно, волоча больную ногу, опираясь на палку, в зал вошел Вадим Платонович. И все, как один, офицеры встали, отдавая дань уважения старшему товарищу, израненному в боях.
Кто-то подставил Вадиму Платоновичу стул. Он не захотел сесть. Он стал лицом к лицу с сыном и негромко, но четко сказал:
— Доигрался?
Платон отвел глаза от отца.
— Нет, ты смотри мне в глаза. Смотри в глаза отцу, при всех смотри, слышишь? Дед твой был моряком и жизнь отдал флоту. Я тоже всю жизнь служил верно флоту... Подними, Платон, голову, смотри мне в глаза! Ты каждый день видишь мемориальные доски с именами курсантов, погибших со славой, отдавших за Родину жизнь. На какую же доску поместить твое имя, имя бездельника и лоботряса? Хорош же ты, нечего сказать! Даже коллектив от тебя отказывается. Понимаешь ты это? Ты отщепенец; ты, на которого народ тратит деньги, чтобы сделать тебя моряком!.. Вот, Платон, перед лицом моих товарищей офицеров, перед лицом моих младших товарищей, которых я с радостью бы назвал сыновьями, я тебе говорю: остается последняя возможность опомниться. Очень тоненькая ниточка связывает тебя с коллективом, иначе тебя не позвали бы сюда, на совет, а просто показали бы на дверь. Порвешь эту последнюю ниточку — ты мне не сын, а я тебе — не отец.
Вадим Платонович отвел чью-то руку, пытавшуюся его поддержать и обратился к совету:
— Я прошу сделать самые суровые выводы. И не прошу, требую: если вы собираетесь щадить его ради меня — не щадите!
Он отвернулся от сына и, стуча о паркет своей палкой, медленно пошел к выходу.
— Отец! — сорвался с места Платон. Но моряк только поднял руку — и Платон не решился следовать за отцом.



Все молча смотрели вслед Вадиму Платоновичу; Быков прикрыл лоб рукой, Вершинин достал платок, высморкался, Глухов что-то прошептал ему на ухо. Молодые офицеры, как видно, были потрясены происшедшим.
И тут вошел начальник училища. Он встретился в дверях с Вадимом Платоновичем и крепко пожал ему руку.
Когда адмирал сел за стол рядом с Глуховым, тот показал письмо, полученное от матери Бубенцова. Вершинин что-то у адмирала спросил. Адмирал кивнул головой. И Вершинин тогда объявил:
— Слово имеет курсант Рындин.
Да, я просил, чтобы мне дали слово... Я хотел сказать многое... Волнуясь, спотыкаясь чуть ли не на каждом слове, я говорил то, что накопилось у меня на сердце...
— Отец Лузгина жив, жива и мать Бубенцова... Пусть Лузгин и Бубенцов мне ответят: почему они так мало ценят родителей? У меня матери нет... они это знают. Когда она умерла, я глядел ей в лицо и задавал себе вопрос за вопросом: а не ссорился ли я с ней по-пустому, не было ли между нами недоразумений, не допускал ли я в разговоре с ней резкостей? Ведь она столько сил и здоровья затратила на меня!.. У нее была одна цель: вырастить сына, сделать его моряком; такова же цель в жизни у Вадима Платоновича Лузгина и у матери Бубенцова! А вы... вы не любите и не уважаете своих родителей! И не осознаете это сейчас, а лишь тогда осознаете, когда их не будет. И как захочется вам тогда извиниться, выпросить прошения за все то горе, которое вы им причинили! Захочется, но будет поздно...
Бубенцов всхлипнул. Адмирал, очень внимательно меня слушавший, склонив голову набок, вдруг окликнул его:
— Бубенцов!
Аркадий подошел к адмиралу.
— Слышал, что говорил твой товарищ?
— Слышал.
— А ты не реви. Слезами делу не поможешь. Коли осознал, что перед матерью своей виноват, — радуйся, что вовремя осознал. А теперь выкладывай, что с тобой приключилось. Ну? Одиночкой хочешь жить? Оступился, решил сам ко дну пойти? Врешь, не выйдет! Глаза есть? Погляди вокруг, сколько у тебя здесь товарищей — вытянут! Ну, винись, мы послушаем...



Богденко Валентин Лукич. Капитан 3 ранга, советник штаба флота в Картахене, Испания. Начальник ВВМКУ им. М.В.Фрунзе в 1954-1959 гг.

Адмирал часто называл нас на «ты». Это «ты» было тем «ты», с которым обращаются отцы к сыновьям. Недаром одному из моих товарищей, потерявшему отца, начальник сказал: «Теперь я — твой отец».
И — странное дело... адмирал говорил резким голосом, брови его были сердито насуплены, он стучал пальцами и кулаком по столу, и, казалось, все это должно было нагнать на Бубенцова страх, но Бубенцов, очевидно, сердцем почувствовал, что адмирал проявил отеческое участие к его судьбе... И Бубенцов заговорил, торопясь, захлебываясь, стараясь поскорее высказаться...
— Товарищ адмирал! Все думал я, что сам выпутаюсь. Да не вышло... Вот как все дело было... Этот Петрусь учился со мной в Харькове в техникуме...
— Постой, постой, кто такой Петрусь?
Путаясь, сбиваясь и несколько раз начиная сначала, Бубенцов изложил всю свою историю. В свое время он и так называемый Петрусь окончили техникум и приехали в Ленинград. Здесь их пути разошлись — Бубенцов поступил в училище, а Петрусь исчез с его горизонта. И вот однажды в трамвае Аркадий с Платоном встретили Петруся. Облобызав друга, Петрусь повел их к себе. Он ведал скупкой радиоаппаратуры Угостив друзей, он уговорил Аркадия приходить к нему в лавочку.
Бубенцов ремонтировал приемники, а Петрусь продавал их втридорога. Скупщик сначала расплачивался, а потом не только платать перестал за работу, но угрожал сообщить начальству, что курсант, будущий офицер, занимается «халтурой». Бубенцов был не храброго десятка, и прохвост этим пользовался: заставлял на себя даром работать. Бубенцов пытался вернуть полученные им деньги, для того и брал у всех в долг, но кончалось тем, что все пропивалось, и Бубенцов оставался в кабале у скупщика.
Остальное ясно — понятна и самовольная отлучка Платона: «Петрусю» срочно понадобилась помощь Аркадия. Бубенцов сам пойти не рискнул и послал Платона с запиской, в которой умолял подождать до субботы.
Выложив все, Бубенцов продолжал:
— И Лузгина за собой таскал... и в этом я виноват... Товарищ адмирал... — взмолился он. — Об одном я прошу... Если я недостоин оставаться в училище, не сообщайте ничего матери. Старуха она у меня...



Мать. Кузьма Петров-Водкин.

Он опустил голову...
— Если же найдете возможным... поверить мне... Я обещаю: исправлюсь...
— Трудно поверить, — сказал один из молодых командиров рот.
Адмирал на него покосился сердито:
— Поверить трудно? А я вот — верю. Запутался Бубенцов основательно, да вовремя помощь пришла. Как вы думаете, товарищи? — обратился он к членам совета. Получив молчаливое одобрение, он спросил Бубенцова: — Легче стало, как повинился? Ну, иди, Бубенцов, и помни: тебе поверили; не подведи. Я полагаю, товарищи, — сказал он совету, — после такой встряски — исправится. Лузгин! — вызвал он.
Платон вышел из своего угла.
— Смотрю я на тебя и думаю, — резко сказал адмирал, — имеешь ли ты право Лузгиным называться? Фамилия почетная, гордая, ее надо носить, высоко подняв голову. Что же нам с тобой делать?
Он пошептался с членами совета и снова обратился к Платону:
— Подумал ли ты об отце, о том, что у него сердце больное? И слышал ли ты, как во время войны, когда убивали старшего брата, младший тотчас же становился на его место в строю? А ты? Подумал ли ты — стать на место старшего брата? Он прожил жизнь и погиб, как настоящий балтиец. А ты? На тебя государство тратило деньги в Нахимовском, затрачивает средства и здесь, надеется, что ты станешь морским офицером... В совете мнения разделились. Некоторые говорят, что тебя надо навсегда списать из училища... Да вот Глухов за тебя заступился, благодари его, обещает, что сделает из тебя человека...
— Обещаю... я обещаю, — словно отрывая от сердца каждое слово, выдохнул Платон, — что заслужу...



ГВИДО РЕНИ. Раскаяние апостола Петра. 1635.

— А ты выражайся яснее, — сказал адмирал так же сурово, но я почувствовал, что его тронуло раскаяние. — Заслужу, заслужу! Нужно, чтобы в тебе с сегодняшнего дня все перевернулось. Человеком нужно стать, Лузган, с большой буквы нужно стать Человеком. Почаще присматривайся к отцу и вспоминай старшего брата, далеко тебе не ходить за примером. Я думаю, — обратился адмирал к совету, — оставим его в училище, раз он обещает исправиться. Ты, Лузгин, понимаешь, что дальше тебе жить, как ты жил до сих пор, нельзя?
— Понимаю! — воскликнул Лузгин.
— То-то, что понимаю. Иди — и помни: тебе раз поверили, в другой раз — не поверят...
— Курсанты Бубенцов и Лузгин, вы свободны, — объявил Вершинин.
Стуча каблуками, они поспешили к выходу.
После совета Глухов отвел меня в сторону:
— Теперь дело за вами, за комсомолом, Рындин. Ободрите их, подойдите к ним по-товарищески, помогите встать на ноги, стать равноправными членами коллектива. Вы меня понимаете?
Я отлично понял Глухова.

* * *

Продолжение следует.



Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ.
198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru

Праздничный концерт, посвященный Международному женскому дню 8 марта. А.В.Черемисин.



6 марта в актовом зале училища состоялся праздничный концерт, посвященный Международному женскому дню 8 марта.



С приветственным словом перед собравшимися в зале выступил начальник училища Н.Н.Андреев.



На концерте прозвучали песни о любви в исполнении участников студии эстрадного вокала «Надежда», руководитель М.С.Бодрякова.



Ансамбль спортивного бального танца под руководством В.В.Ткачука представил зрителям «Полонез-мазурку».



Театрализованное чтение стихов «Некрасивая девчонка» (Н. Заболоцкий), «Мама» (Г. Богданов), исполнили участники мастерской «Педагогический театр», руководитель Н.В.Прозорова.



ВИА под руководством А.А.Кириллова исполнил песню «Все будет».



В исполнении воспитателя 1-го учебного курса В.В.Скоросказова зрители услышали авторское стихотворение «Мамины руки», посвященное нелегкой судьбе матерей в годы войны.



Веселое настроение накануне праздника подарил танец в исполнении ансамбля народного танца «Русский перепляс».







Концерт закончился исполнением всеми зрителями и творческими коллективами марша нахимовцев.



Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ.
198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru

«Хихоньки-хахоньки от ВМФ для моряков. Что видел сам или знаю со слов друзей или очевидцев». Ю.Петров. 2004-2009 гг. Часть 63.

Умный автомат.



Во времена СССР часовые заводы Союза не имели отечественного поставщика приборов, инструмента и станков. Немного покупалось за бугром, а всё остальное делалось по разработкам своих КБ и изготавливалось по кооперации часовыми заводами. На одном из заводов, сделали автомат для сборки «ангренажа», т.е. системы колёс механических часов.
Автомат работал от пневмонических приводов и должен был заменить 25 сборщиков. Загрузили бункеры автомата деталями, запустили его, а он на каждых вторых часах останавливается. Стали анализировать и выяснили, что автомат останавливается в том случае, если в сборке есть деталь с отклонениями от норм допусков. Наши станки и наши люди без отклонений от допусков работать не могут, однако из этих же деталей могут собирать вручную прекрасные часы. Технологи приняли решение расширить для автомата пределы контролируемых допусков.
Расширили, запустили автомат, работает за 25 человек, но с контрольно-испытательной станции (КИС) посыпались часы, что не выдерживают испытания и останавливаются. Что делать? Посадили 10 разборщиков и стали пускать детали из отбракованных часов на ручную сборку.

Март 2006 г.

Страшилка.

На часовой завод дядя привёз заказ вместе с письмом из министерства. В том письме директору завода предлагалось без промедления приступить к выполнению заказа. Дядя, представитель какого-то серьёзного НИИ, привёз с собой цилиндрическую болванку диаметром около 100 миллиметров и 300 в длину, и, конечно, чертежи той цацки, что нужна им для удовлетворения собственного любопытства за казённый счёт.
Представьте себе три трёхкомнатных квартиры в многоэтажном доме, по одному стояку, с мебелью, внутренними перегородками, но без наружных стен. Вот такой примерно макет квартир нужно было изготовить из цилиндра , что привёз дядя. Работу предстояло выполнить на координатно-расточном станке.



Когда заказ был оформлен, дядя вытряхнул из рукава джокера. Выложил перед исполнителем карту режимов резания. Этой картой категорически запрещалось увеличивать обороты и подачу инструмента. Когда станочник поинтересовался, к чему такие строгости, дядя рассказал, что сплав этот коварный. Горит без доступа кислорода. Мол, был у них уже случай, когда при обработке на станке болванка загорелась, проплавила станок, бетон и ушла в землю, где и догорела. Когда его спросили состав сплава, и как его могли изготовить, если он горит без кислорода, дядя уклонился от ответа, сказав, что он всего лишь снабженец и не посвящен.
Месяца три станочник с инженерным образованием ковырял эту кружевную этажерку. Обошлось без пожара. Правда, стружку его заставили собрать пылесосом, взвесили и увезли вместе с изделием.

«В морях твои дороги». И.Г.Всеволожский. КУРСАНТЫ. ФЛОТСКОЕ ВОСПИТАНИЕ. Часть 8.

Седой человек в халате, с очень морщинистым, чисто выбритым лицом и красными руками, кончики пальцев которых были вымазаны йодом, спросил:
— Товарищ Рындин?
— Так точно.
— Присядьте, пожалуйста.
За окнами на деревьях лежал талый снег, и целая стая ворон копошилась в снегу возле окон.
Как сквозь слой ваты, я слышал ровный голос: «Последствия блокады и дистрофии, нарушен обмен веществ, ослаблена сердечная деятельность». Врач говорил долго и обстоятельно, будто читал лекцию в аудитории медицинского института; раньше, чем он закончил и сказал короткое, как удар, слово, я понял, что случилось непоправимое, самое страшное из всего, что могло в моей жизни случиться...
И если в те дни, когда я думал, что отца больше нет, где-то в далеком уголке сердца теплился луч надежды, то теперь надежды никакой не осталось...
— Вы хотите пройти к ней? Проводите товарища, — сказал кому-то главный врач.
В маленькой комнате с белыми стенами и замазанными сероватой краской окнами лежала мама на мраморном холодном столе. Можно было подумать, что она спит и что-то видит во сне; легкая гримаска искривила ее почему-то ставшие очень белыми губы. Так бывало всегда, когда ее что-нибудь огорчало.



* * *

Сжавшись в комок, я сидел в уголке столовой, на низеньком жестком диванчике. Вчера здесь было полно людей, знакомых и малознакомых; какие-то женщины завешивали простыней зеркало, закрывали наглухо окна, переговаривались шепотом, спрашивали, где мамино лучшее платье. Сегодня мы с ней остались вдвоем. И мне все казалось, что это ошибка, недоразумение, что кто-то придет и скажет... что скажет? Что?!
Мама, мамочка, как я мечтал: мой корабль возвращается с моря, ты стоишь на берегу, ждешь меня... Никогда ты меня не встретишь! Ни-ко-гда!.. Какое страшное слово!
А сколько сил и здоровья ты затратила на меня! Вот здесь, в этой комнате, во время блокады ты топила ножками стульев печурку, резала на тонкие лепестки сто двадцать пять граммов бурого блокадного хлеба и поджаривала — тебе казалось, что так будет сытнее. А как ты везла меня через Ладогу, под бомбежкой, в Сибирь, а потом на Кавказ, к отцу, говоря: «Тебя я должна спасти». Я любил тебя; но достаточно ли я тебя уважал, всегда ли я выполнял твои просьбы? Не обидел ли я тебя резким ответом, невниманием к тебе? Теперь уже больше не повинишься, как прежде, не подойдешь к тебе, не обнимешь, не попросишь прощения...
Дверь скрипнула. Очевидно, я не запер парадную. Кто-то шел осторожно, на носках, словно боясь разбудить спящую. Вошел Фрол, в шинели, держа под левой подмышкой ушанку. Не заметив меня, он на цыпочках подошел к гробу. В руке у него был букетик — несколько ранних фиалок, — где он их раздобыл? Он знал, как мама любила фиалки.



Подойдя совсем близко, Фрол замер, смотрел ей в лицо. Прошла минута, другая: он не шевелился. Вдруг он всхлипнул. Он положил букетик маме на грудь и сдавленно зарыдал.
В соседней комнате прокуковали часы — их вынесли туда вчера вечером, как будто они могли нарушить сон мамы.
Фрол, прижав ушанку к груди, на цыпочках пошел к двери. Он увидел меня, подошел и сел рядом.
— Фрол...
Больше я ничего не мог выговорить.
— Мужайся, Кит, — сказал Фрол вполголоса. — Крепче держись, моряк!
— Фролушка!
Он обнял меня. Я порывался вскочить, но руки друга крепко охватили меня, а подбородок нажал на мое плечо.
— Спокойно... спокойно, держись, моряк, — повторял он шепотом. — Держись, дружище... крепись...

* * *

Почему я не написал отцу, что мама ложится на операцию? Он стоял и смотрел ей в лицо, постаревший сразу на десять лет.
— Не может быть, — бормотал он, — не может быть, нет, нет, не может быть, Нина, нет...
Неожиданное горе сломило его, большого и сильного...



Он прилетел из Сухуми, куда по радио из Севастополя передали ему телеграмму и разрешение командования вылететь в Ленинград. Он взял с собой Антонину (она очень просила об этом), и она привезла букет белых камелий от Шалвы Христофоровича и дяди Мираба.
Она хотела поддержать меня в моем горе; старалась не плакать, хотя очень любила маму. Антонина не выпускала моей руки из своей, и крепкое пожатие ее теплой руки для меня было самой лучшей поддержкой.
Рядом со мной стоял Фрол, с окаменевшим, как в почетном карауле, лицом. Гриша, Игнат, Ростислав, Илюша и Юра были тут же. Мне было легче с ними. Один — я не знаю — как бы я пережил...
Вечером мы с Антониной остались вдвоем. Отец куда-то ушел. На столе горела одинокая лампа под зеленым шелковым абажуром. В квартире было так тихо, что мы всякий раз вздрагивали, лишь кукушка принималась в соседней комнате куковать или потрескивал паркет в коридоре.
— Как это гнусно, что умирают такие молодые, — вздохнула Антонина, глядя на портрет матери, ее последний портрет.
Мы снова долго молчали.
— Ты знаешь, — сказала она, нарушив, наконец, тишину, — я сердцем чувствовала, что должна быть с тобой... И твой отец понял все и сказал: «Ты полетишь со мной, Антонина».

* * *

Проводили маму на кладбище; пришли ее сослуживцы — сотрудники Русского музея, товарищи отца — моряки, мои товарищи. День был сырой, серый, пасмурный, талый снег хлюпал и чавкал под ногами, совсем как весной! Едва стоило появиться грачам, мама раскрывала все окна, и во всех комнатах в вазах зацветали подснежники и фиалки. Теперь на сыром черном холмике лежала сирень из оранжереи и букет съежившихся, поблекших камелий.
Женщины плакали...



Мне думалось, — вдруг я проснусь и исчезнет тяжелый, чудовищный сон. Но нет, сна не было, все оставалось явью... Я понял это, когда первые комья земли упали на крышку гроба, и мне показалось, что мягкие, липкие комья бьют ее по лицу, — и я зарыдал отчаянно, а Фрол нежно, но очень решительно взял меня под руку и повел в сторону, по талому снегу, а Антонина, сама заплаканная, повторяла: «Плачь, плачь, родной, будет легче...» Милая! Мамы нет — теперь ты одна у меня!
Через два дня, на рассвете, Антонина и отец вылетали на юг. В странно тихой, пустой квартире горел свет. Вот так же, рано утром, мы до войны уезжали в Кронштадт. Мама нас провожала. Теперь ее — нет. И кукушка больше не куковала — забыли ее завести.
По русскому обычаю, перед отъездом присели. Первым поднялся отец.
— Не забывай маму, Кит, — сказал он. — Никогда не забуду...
Антонина взяла мою руку и прижалась к ней мокрой щекой.
Отец крепко обнял меня, и они уехали.

Глава пятая. СУДЬБА ТОВАРИЩА

Решалась судьба Бубенцова и Лузгина. За столом, покрытым зеленым сукном, сидели Вершинин, Глухов, преподаватели курса и командиры рот.
Люди, которые защищали Родину, когда Бубенцов и Лузгин еще в школе учились, смотрели теперь на них с укоризной.
— Скажите, курсант, вы были до училища радиотехником? — спросил, вызвав к столу Бубенцова, Глухов.
— Так точно.



Харьков. 1944 год.

— Окончили техникум?
— Да.
— И окончили на «хорошо», иначе бы вас не выпустили специалистом?
— На «хорошо».
— Вот видите. А сколько вам лет?
— Двадцать.
— Двадцать лет, — повторил Глухов, и этим было сказано все: вот дожил ты, Бубенцов, до двадцати лет, а что из тебя получилось?
— Я полагаю, вы знаете, почему вас вызвали на совет?
— Так точно, знаю.
— Вы хотели на флоте служить?
— Да, хотел.
— Хотели... И в училище шли с охотой?
— С большой охотой.



— Так как же так, Бубенцов, получилось, что вы все время получаете двойки?
— Очевидно, я неспособный...
— Неправда. Неспособные не оканчивают техникум на «хорошо». Другим труднее, чем вам, но все же они не имеют двоек. Обладая вашей специальностью, вы можете совершенствоваться. Вы слышали, разумеется, о радиолокации? Перед вами на флоте открывается огромное поле деятельности... Комсомольская организация вас предупреждала?
— Предупреждала, товарищ капитан второго ранга.
— И на вас это не произвело впечатления? Может быть, какие-либо внешние причины мешают учиться? Ну, скажите, Бубенцов, откровенно: знакомства или еще что-нибудь...
Бубенцов отмолчался.
— Вы получаете от матери деньги? — спросил его «навигатор», капитан первого ранга Быков. — Она библиотекарь? Где?
— В Сумах.
— Сколько она получает?
— Немного...
— А вы? Сколько вы получаете?
— Вы ведь знаете...



— Да, я знаю. Когда мы учились — мое поколение, мы получали значительно меньше денег, чем получаете вы. И у родителей помощи не просили; мы всегда считали, что всем обеспечены и на мелкие расходы нам нашего содержания хватит вполне, а вы, Бубенцов, получаете намного больше того, что мы получали, и еще ждете, чтобы вам посылала мать, которая сама вправе ждать от вас помощи. Честно это?
Бубенцов ничего не ответил.
— Ну, как вы думаете, Бубенцов, честно это или нет? — Всегда румяное морщинистое лицо «навигатора» от негодования побледнело.
И на этот раз не дождались от Бубенцова ответа. Тогда Глухов показал ему найденную мною записку.
— Вы потеряли?
— Да, — побагровел до кончиков ушей Бубенцов.
— Что же вы натворили? Вам угрожают, что расскажут о чем-то начальству...
Бубенцов потупился.
— Бубенцов, люди, искренне к вам расположенные, хотят выяснить, что вам мешает учиться. Очевидно, все же существуют какие-то внешние причины. В последний раз, когда Лузгин был в самовольной отлучке, вы пытались покрыть его. К счастью, у нас в училище укрывательство и круговая порука давно изжиты. Вас разоблачили ваши же товарищи. Где был Лузгин во время поверки? Куда вы звонили ему по телефону? Не хотите отвечать? Ну, так вот... Знаете что, Бубенцов? Комсомольская организация класса, использовав все средства убеждения, написала письмо вашей матери.
Бубенцов, вздрогнув, изумленно уставился на Глухова.

Продолжение следует.



Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ.
198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
Страницы: Пред. | 1 | ... | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | ... | 14 | След.


Главное за неделю